Мария Фомальгаут
Садовый вишнь
Башня спешит…
…башня спешит, башня торопится, башня спотыкается на ходу, чуть не падает, вот черт, сейчас растянулась бы во весь рост, хороша бы была башня, хороша… Башня хочет посмотреть на часы, которые на ней самой, не может, как башня посмотрит на саму себя? Наконец, догадывается взять зеркало, глянуть на часы, – ничего не понимает, часы-то отраженные, башня и так по стрелкам плохо знает, как время понимать, а тут еще и в зеркале…
Дрязг – зеркало разлетается на осколки, вот чер-р-т…
Башня бежит, спотыкается, па… нет, не падает, хватается за дерево, уф, удержалась, а то бы сейчас грохнулась, – хотя вроде бывают такие башни, которые падают, и все никак не могут упасть. Башня ощупывает стрелки – они совсем рядом, полночь – последним прыжком бросается на площадь, ровнехонько посередине, где ей и положено быть. Сторож набрасывает на башню уздечку, тпр-ру, стоять, – тащит на площадь, стреноживает. Башня презрительно фыркает, она бы и сама дошла, ишь, какой…
Полночь.
Башня замирает на площади.
…в сквере у фонтана сражаются тигрыцари, как сражались они тысячу лет назад. В парке у ратуши сражаются игрыцари, как сражались пятьсот лет назад. На площади, где башня, сражаются литаврыцари, как сражались двести лет назад, и даже в реке ведут бой жабрыцари, как миллионы лет назад.
Туристы восхищаются, вот здорово сделали голограммы, как настоящие, а смотрите, я насквозь прошел, да отвали ты, дай сфотать…
Сторож доволен, сторож хорошо делает свою работу, – у него все на месте, и башни, и изящные ограды, и старинные дома, и скверы, и статуи, и фонтаны, и ратуши, и крепости, и замки, и дворцы, и башня на пло… стоп, а была ли вообще башня на площади? А была ли вообще площадь? А был ли вообще сторож, а? А город? Сторож пытается вспомнить, что вообще было, и было ли – ничего не вспоминается. Сторож пытается что-то записывать, через тысячу лет находит подхваченные ветром записи, пытается прочитать, понимает, что не помнит язык тысячелетней давности… И все-таки не может успокоиться, не может ответить на вопрос, – а была ли башня, и почему такое чувство, что не было на площади никакой башни, и самой площади…
…ты слышишь меня, замок?
Я называю тебя замком, хотя ни черта ты не замок, ты сам знаешь, что ты и близко не замок, ну так и быть, назову тебя замком, да хоть дворцом, хоть твердыней твердынь… Слышь ты, Лувр, Версаль, Нойшванштайн, какие еще бывают, не знаю… И даже не притворяйся, что не слышишь меня – можешь сколько угодно изгибать лестницы, насылать свои наваждения, запутывать себя в бесконечный лабиринт, пытаться меня уничтожить – имей в виду, дом, пока я здесь, пока я с тобой, они там снаружи ничего с тобой не сделают, понимаешь? Как только ты уничтожишь меня, их там уже ничего не остановит… ты слышишь, дом? Ты слышишь рев бульдозеров и шум машин? Ты слышишь, дом?
…я не хочу…
Я говорю себе – я не хочу – но что это даст, что это изменит, как будто кто-то хочет, как будто кто-то не знает, что я не хочу, как будто кого-то вообще волнует, хочу я или не хочу.
И все-таки я не хочу – я смотрю на нацеленную на меня стрелу, и понимаю, что не хочу, я смотрю на Белую Королеву, стоящую напротив меня, и понимаю, что сейчас свершится неминуемое. Зачем я оглядываю остатки своего войска, зачем они отводят глаза, кто-то даже презрительно вздергивает нос, сама виновата, себя подставила, и нас подставила, и кто ты теперь…
Но я не хочу…
Я не хочу…
…кричу – безмолвно, беззвучно, вслух нельзя – не-хо-чу…
Вздрагивает тетива.
Стрела несется мне навстречу, рассекает шахматные клетки, ближе, ближе…
Не…
Хо…
…делаю шаг назад – честное слово, я не думаю, куда именно отступаю назад, я спохватываюсь, когда уже оступаюсь и…
…падаю…
…падаю…
…падаю…
…с доски.
…кувыркаюсь на что-то твердое, я и не знала, что тут тоже что-то есть под ногами, доска, почему-то не расчерченная, нет, расчерченная, но все клетки белые – с трудом поднимаюсь на но… нет, нет у меня никаких ног, просто, поднимаюсь, бегу – что-то подсказывает, бежать, бежать, бежать, пока не поймали, пока не убили, пока не – миллионы всяких пока не, так что – бежать, бежать, бежать, смотреть на часы, откуда они у меня, должно быть, от Белого Кролика. Надо успеть до полуночи, говорю я себе, где она, эта площадь, найти бы её ещё в лабиринте улиц…
Голограммы, говорят власти.
Голограммы, говорит сторож.
Голограммы, говорят туристы.
Смотрят на призрачные силуэты игрыцарей, тигрыцарей, жабрыцарей, литаврыцарей, говорят – голограмма.
Кто-то хочет спросить, где прибор, передающий голограмму, кто-то одергивает сам себя, не спрашивает.
Смотрят на игрыцарей, которые не отображаются на фото…
Башня осторожно оглядывается, не заметил ли кто… что? Просто, не заметил ли кто. Присматривается к домам на площади, ей все-таки с ними жить, надо перекинуться парой слов…
Башня присматривается, башня не хочет замечать очертания ладьи в доме напротив и черты коня в конном памятнике, и очертания слона в старом замке…
Молчат.
Стараются не замечать.
…пешка торопливо примеряет на себя черепичную крышу и ступени крыльца, узкие окна и балкончики, – так никто не заметит. Сейчас бы заткнуть уши, только нет у пешки никаких ушей, что бы заткнуть, чтоб не слышать этого, который мечется по лабиринтам лестниц, залов, коридоров, пытается уйти от собственных воспоминаний, не может, – потому что его уже нет, он сам воспоминание, он перестал быть пятьсот лет назад…
…ревущие бульдозеры видят бледный силуэт в окне, замирают, отступают, надвигаются на соседний дом в форме шахматной ладьи…
Я не хочу.
Я говорю себе – я не хочу, как будто игрыцарь имеет права сказать – не хочу, как будто игрыцарь имеет право не хотеть.
Взмывает меч в моей руке, готовый пронзить противника.
Замираю.
Я…
…не…
…взмахивает надо мной тяжелая палица —
Я…
…не…
…хо…
…опрометью бросаюсь прочь, как будто игрыцари могут бросаться прочь, распахиваю дверь ближайшего дома, как будто игрыцари могут распахивать двери ближайших домов, захлопываю дверь, как будто…
…как будто игрыцари могут пить чай…
Бульдозеры с ревом и грохотом отступают прочь…
…башня оглядывается, ощупывает стрелки – без пяти полночь, почти-почти, полночь.
Башня делает шаг, устремляется вдаль по проспекту.
Конный памятник делает три шага вперед, один вбок…
400 000 000 000
…схватить живым или мертвым…
…лучше мертвым…
Пытаюсь не слушать, пытаюсь выкинуть из головы, не могу…
…государственный преступник…
…обвиняется в самом страшном преступлении…
…бежать, бежать через гулкую чащу ночи, ночи в конце лета разрастаются густо, не пролезешь, не пройдешь, – ветви хватают за руки, ну что вам надо, что надо-то, я спрашиваю… Срыываю с неба звезду, чтобы освещала дорогу, тут же отпускаю обратно, еще не хватало, чтобы по этому свету меня вычислили…
…обвиняется в преступлении…
Замираю, прислушиваюсь, нет ли погони, да как нет, вот она, родимая, интересно, сколько их там, кажется, что все, и не только из нашего маленького городка на краю света, а отовсюду, отовсюду, со всего мира. Интересно, сколько назначили за мою голову…
…а вот…
…миллион золотых…
Беззвучно присвистываю, вот это да, прямо хоть беги к стражникам, где мой миллион золотых, вот моя голова…
…нет, все-таки не пробраться, не продраться через чащу, – протягиваю руку, пытаюсь схватить еще одну звездочку, нет, высоко, не достану…
…в самом страшном преступлении…
…громом среди ясного неба —
Смотрел на звезды!
Это «смотрел» говорится не обыденным тоном, не как обычно говорят – ну смотрел, и смотрел – а особо, с нажимом – с-м-о-т-р-е-л, чтобы всем понятно было, что не просто смотрел, а с-м-о-т-р-е-л… Хотя кто из них вообще знает, что такое – с-м-о-т-р-е-л, они знают только, что с-м-о-т-р-е-т-ь нельзя, а кто смотрит, тех… тех… а что тех, я не знаю, никто не знает, потому что никто еще не с-м-о-т-р-е-л, они даже не знают, как с-м-о…
…а я знаю…
Бежать, бежать, продираясь сквозь ночь, темную, густую, колючую, добраться до поляны, где она, эта поляна, может, уже нет никакой поляны, может, они сделали так, что никакой поляны и нет, и вообще ничего нет…
…сорок шесть с половиной, говорю я себе.
Чтобы не забыть.
Со-рок шесть с по-
– ловиной…
(задыхаюсь от бега)
Све-
– то-вых…
…лет.
Че-
– ты-
– рес-
– та…
Мил-
– ли-
– ар-
– дов…
Окончательно выдыхаюсь, все-таки проговариваю пр себя:
Звезд.
…взять живым или мертвым…
…миллион золотых…
Почему не сорок шесть миллиардов, думаю я, почему не четыреста миллиардов – по одному на каждую звезду…
Почему нам нельзя знать, спрашиваю кого-то никого где-то нигде, знаю, что мне не ответят.
Почему нам нельзя знать…
Память…
…бережно прячу в памяти побуревшие от времени страницы, готовые рассыпаться в прах – наша галактика представляет собой одну из множества галактик…
…миллион золотых…
И тут же, как будто в ответ на мои мысли —
…четыреста миллиардов золотых…
Посмеиваюсь, где вы возьмете столько…
Бежать, спотыкаясь о ночь, которая кидается по ноги, воет, мяучит, царапает, бежать, когда ноги не слушаются, а легкие рвутся в кровь, бежать, преодолевая световые года, на которые растянулся лес…
…взять живым или мертвым…
…поляна вываливается из темноты ночи навстречу мне, сталкиваемся лбами, падаем. Выбираюсь на поляне, на четвереньках доползаю до шара, сейчас, главное, чиркнуть спичкой, вытаскиваю из коробка, тэ-экс, совсем хорошо, без серы, а это вообще щепка какая-то, а на этой серы кот наплакал… Ну наконец-то, спичка, спичечка родимая, чирк…
Пых-х-х-х, – вспыхивает пламя, разгоняя темноту ночи – кажется, весь мир бросается ко мне, ату его, ату, за четыреста миллиардов, за то, что с-м-о-т-р-е-л…
Шар над костром взмывает в небо, корзина отчаянно раскачивается, хватаюсь за края, а-а-а-а, чер-р-р-рт, и не думал, что это все будет так…
…земля остается далеко внизу, я буквально врываюсь в звезды, они окружают меня с всех сторон, крохотные парящие шарики…
Мой шар кренится, земля и небо кувыркаются туда-сюда, падаю не то вверх, не то вниз, вокруг уже трещат крыльями ловцы, вонзаются в тонкую обшивку шара…
– …ваше? – ловец показывает мне готовые рассыпаться страницы.
– Это… я нашел… случайно… – проклинаю сам себя за трусость, сколько раз в мыслях представлял себе эту сцену, как смело говорю – мое, а сейчас все мысли только о том, чтобы выкрутиться, как будто это возможно – выкрутиться…
– Это… случайно…
– …вселенная… сорок шесть с половиной световых лет… интересно…
Язык прилипает к гортани.
– …а вам повезло.
– Да?
– Повезло… – ловец смотрит из окна башни – здесь на уровне окна видны звезды, мерцающие, парят, сталкиваются друг с другом, то почти гаснут, то вспыхивают снова…
– Повезло… друг мой, вы нашли удивительную, волшебную сказку…
– А…?
– …сказку о безграничном звездном небе… Это же надо же какая фантазия, темная материя… световые года… га-лак-ти-ки… Здорово… Мы очень вам благодарны… это надо в печать… срочно…
…представляем вашему вниманию удивительную книгу, фантазия авторов которой не знает границ…
– …значит… значит, я могу продолжать с-м-о-т-р-е-т-ь на небо?
– К сожалению… не можете.
Обреченно смотрю на телескоп.
– Но…
– …не можете.
– Но поче…
– Мне очень жаль. Вы разбились…
Смотрю на свои призрачные руки, понимаю все.
Я уже никогда не посмотрю в телескоп на звезды, вернее, на то, что считается звездами. Я уже никогда не узнаю, как ловцы ловили звезды, трепеща стальными крыльями, как высасывали звезды одну за другой, оставляя черную беззвездную пустоту, как усеивали небо сияющими шариками, я уже не узнаю всего этого…
…призрак Смотрящего на Звезды – безвредный, является звездными ночами, показывает потемневшие от времени рукописи старинной сказки, пытается втолковать, что это правда…
А что, если…
А что если сделать маленький спутник возле самой планеты?
А что если сделать в звездной системе побольше планет?
А что если сократить расстояние между звездами, поместить звезду в окружение множества звезд?
А что если сделать залежи железной руды чуть поближе к поверхности?
А что если добавить планете спутников?
А что если сделать между ближайшими звездами общую планетную систему?
Нет?
Они все равно не смотрят на звезды?
Ладно, положите в бракованные миры, там посмотрим… Да погодите вы в утилизатор, успеете еще…
Пе-ре-ход-но-е зве-но
– …что еще… думай, думай давай…
– …члено… члено…
– Чего-о-о?
– Чле-но-раз-дель-на-я-речь…
– А у те-бя е-ё нет по-хо-ду…
– А-га, ты поп-ро-буй-так-по-бе-гай…
– Так че-го с речь-ю?
– Да-вай… Эй! Вы слы… слы-ши-те нас? Мы… мы мо-жем-го-во-рить!
– Пох-рен им…
– По-хо-же на то… нет, я не мо-гу-бе-жать…
– Сдох-нуть хо-чешь? Бе-ги да-вай а то уб-ьют…
– Да-вай ду-мать…
– Не-ког-да…
– Че-го не-ког-да, до-ка-жем им… о-ни… от… от… ста… о-о-о-х…
– А… вот… шах… шах…
– А-га, нуж-ны им тво-и шах-ма-ты… ну да-вай поп-ро-буй, рас-ставь им ко-ни-ков-сло-ни-ков…
– А ес-ли… му… зы… ка…
– На скри… поч… ке… им… сыг…
– Не… у… ме…
– И я то…
– Чер-р-р-т…
– А ес-ли…
– Че-го… ты че…
– …ну, он остановился как дурак, и на землю сел, я думал, он упал, а он такой на землю сел, и давай рисовать что-то, я и не знал, что у него талантище… А эти, которые гнались за нами, охота у них там или что, они его тут же и прихлопнули… И сами исчезли. Да не знаю я, что было-то, я только догадываться могу… что это… эти… они наши потомки, короче… они себя людьми считают, а мы для них так, переходное звено какое-то между обезьяной и человеком… не знаю я… как вообще жив остался…
Анна и аннА
– …Анна… что ты видишь?
По-хорошему, я должна была спросить Анну – «когда ты видишь», Анна терпеть не могла, когда про её видение говорили не «что», а «когда», но сейчас было некогда думать о таких тонкостях, и должно быть Анна это понимала. Поразительнее всего было, что Анна даже не заметила, как я назвала её с ударением на первый слог, – первый раз ей было не до таких тонкостей, и от этого мне стало совсем не по себе – значит, ситуация с Эс была совсем серьезной…
– …на полчаса назад… не больше…
– Ты видишь Эс?
– Нет… он еще не пришел…
Я готова была рвать и метать в бессильной ярости, ведь я видела здесь, в комнате через полчаса лежащие на ковре мертвые тела – мое и Анны, пронзенные чем-то острым…
– Ты видишь где-нибудь нож? – закричала я.
– Да… на кухонном столе…
Я не стала спрашивать, где стол, я надеялась, что он стоит там же, где и час спустя, я бросилась к столу – но мои пальцы нащупали пустоту. Видимо, нож уже был в руках Эс, который кружил за нами по комнате, из-за чего нам приходилось метаться туда-сюда. Пару раз я даже налетела на кого-то, но вроде бы этим кем-то была Анна, а не Эс. К своему немалому ужасу, когда я посмотрела на ковер, то увидела, что тел уже нет, остались только темно-красные пятна – значит, мой взор переместился на несколько часов, а то и дней вперед, когда тела уже унесли.
– Анна! – выкрикнула я, – сосредоточься, милая, мы должны увидеть, что делается сейчас!
– Ты так говоришь, как будто это зависит от меня! – почти провизжала Анна, – я… я не могу! Я уже вижу, как строят этот проклятый дом!
От её слов мне стало совсем не по себе – это значило, что взор Анны удалился лет на двести назад, не меньше. Я и сама видела, как все больше ветшают стены и рушатся потолки, это значило, что мы видим времена, отстоящие от нынешних уже лет на триста, если не больше. Я бросилась было в пролом, но неловко впечаталась в стену, потому что в настоящем никакого пролома в стене еще не было. Я понимала, что нужно бежать вниз по лестнице, но не могла заставить себя даже подойти к тому, что осталось от лестницы – когда же я, наконец, пересилила свой страх и бросилась к ступенькам, их уже не было, как и всего второго этажа, – мы метались по воздуху, натыкаясь на стены и уворачиваясь от Эс, который был где-то рядом. Анна стала визжать, что боится высоты, мне захотелось пристукнуть её чем-нибудь, и я бы наверное сделала это, если бы не знала, что с этим и без меня прекрасно справится Эс.
– Анна! – выкрикнула я, – умоляю! Сосредоточься!
Несмотря ни на что, я упорно верила, что Анна может каким-то непостижимым образом влиять на то, что мы видим, и если она захочет, по-настоящему захочет, мы увидим нынешний день и нынешний час. Я проклинала Анну, что она не хочет видеть, что она потащила меня в этот дом, а главное, что её угораздило прийти на берег и увидеть, как Эс десять лет назад утопил свою жену, а еще… мне было за что проклинать Анну, а что мне еще оставалось делать в наши последние минуты жизни. В какой-то момент я увидела, как на месте леса вокруг вырос причудливый город, и тут же рассыпался руинами – я поняла, что вижу бесконечно далекое будущее, а Анна, должно быть, видит времена, когда здешние земли еще не знали человека.
– Анна! – крикнула мне Анна, – я вижу две луны! Я вижу вторую луну!
Меня просто перекосило от ярости, – мало того, что Анна как всегда отвлекалась на какую-то ерунду, так она еще и выдала себя – впрочем, судя по всему, тут же ловко увернулась от Эс.
– Где? – послышался голос Эс, – как она выглядит?
Мне оказалось достаточно одного этого возгласа, чтобы понять, что Эс стоит возле перил, – я бросилась к нему, рискуя напороться на нож, и что есть силы толкнула нашего врага – мы услышали короткий всркик, стук падающего тела, я зажмурилась, бросилась вниз по лестнице, которую не видела, нащупывая по пути хоть что-нибудь, чем можно обороняться – но как назло ничего не попадалось. Я понимала, что нужно бежать прочь из холла на улицу, но не могла бросить Анну – плохо осознавая, что я делаю, я подобралась к середине холла, куда должен был упасть Эс – моя нога ступила во что-то липкое, чавкающее, я отдернулась, уже понимая, что наш противник мертв.
Страх отступил, вместе с ним отступили жуткие видения чужих времен, – мало-помалу возвращались очертания дома и человека, лежащего… нет, никто не лежал посреди залы, на паркете краснела лужица клубничного варенья. Эс сидел в кресле у камина, увидев, что мой взгляд сфокусировался на нем, он капитулирующе поднял руки:
– Браво, браво, дамы, вы превзошли сами себя… Для начала я хотел бы извиниться… и познакомить вас со своей сестрой, несравненной Элен, которая сыграла роль моей якобы убитой супруги…
– Якобы убитой… да что вы такое мелете? – выкрикнула Анна, спускаясь по лестнице.
– Только то, что на самом деле я никого не убивал, и не собирался убивать вас…
– Тогда какого черта все это…
– …наблюдая за вами, дорогие дамы, я заметил, что когда вы волнуетесь, вы начинаете видеть времена, все больше отстоящие от нынешнего. И я решил воспользоваться этим, чтобы хоть немного узнать о былых и грядущих временах… и надо сказать, вы блестяще справились…
– Вы… да как вы смеете… – выдохнула я.
– Думаю, что мы и дальше отлично поладим, не так ли?
Все буквально перевернулось внутри, я призвала на помощь всю силу воли, чтобы вымученно улыбнуться:
– Да… разумеется… в интересах науки мы согласны терпеть… гхм… некоторые неудобства…
Я заставила себя видеть его, здесь, сейчас, сидящего передо мной, и нож, отброшенный на столик у камина, – и я все еще была спокойна, как камень, когда вонзила лезвие ему в грудь, а потом все завертелось перед глазами, время умчалось куда-то бесконечно далеко вперед, я видела перед собой мертвую землю и ослепительно вспыхнувшее солнце, а потом все померкло…
– Анна? Анна?
Я слышала голос сестры, но все еще не могла разлепить глаза. Наконец, я заставила себя оглядеть комнату, которая то уносилась на несколько дней вперед, то возвращалась хоть не в сейчас, но в несколько часов после сейчас.
– Анна, – выдохнула я, – Эс… он…
– …он мертв. Ты… ты убила его.
– Он…
– …он собирался заточить нас в подвале… страшно подумать, что бы он с нами делал, чтобы вызвать наш страх… заставить видеть бесконечно далекое прошлое и будущее…
– Его сестра…
– …он врал про сестру, он и правда убил свою жену много лет назад… – Анна обняла меня, казалось, она сейчас расплачется, – ох, Анна, Анна…
– Успокойся… дорогая, успокойся, все позади…
Я пообещала себе никогда не злиться на Анну, никогда-никогда-никогда – впрочем, я обещала себе это уже тысячи раз. От волнения я снова увидела будущее – кажется, через несколько лет, уя увидела сложенную пополам газету с нашими фотографиями на первой полосе, но все это было так размыто, так расплывчато, что я решила пока ничего не говорить Анне…
Чашка, которая не говорит
…в доме напротив жила старая чашка с отбитым краешком – она ничего мне не рассказала, потому что чашки не умеют говорить, потому что где вы вообще такое видели, чтобы чашки говорили, в самом-то деле. В соседнем доме жили древние часы, которые тоже мне ничего не сказали по той же самой причине: часы не умели говорить. В доме через дорогу я нашел дряхлое кресло-качалку, которое тоже ничего не сказало мне. В большом доме на перекрестке я увидел уютный очаг в гостиной – но он был нем, как могила, потому что…
– …да постойте-постойте, так я вообще никогда не раскрою дело!
– Ну а что вы хотите, если в городе исчезли все люди, остались только вещи!
– И как мне прикажете с этими вещами поступать, если они молчат? Уважаемый автор, ну вы хоть сделайте тогда, чтобы вещи говорили!
– Боюсь, это будет не так-то просто… Это придется переписать всю историю мира, научить людей создавать вещи, наделенные глазами, голосом, разумом… это придется вдохнуть разум в мертвую глину, из которой гончар лепит чашку, в прутья, из которых плетут кресло, в мертвый камень, из которого сложен очаг, в огонь в очаге…
– Что же, извольте потрудиться и переделать мир, иначе я ничего здесь не узнаю!
– Хорошо… я попробую…
…в доме напротив жила старая чашка, которая рассказала мне, что видела в окно – но я её не услышал, потому что меня не было. в соседнем доме жили древние часы, которые тоже поведали мне все – но я не услышал их, меня не было. В доме через дорогу я нашел дряхлое кресло-качалку, которому было известно больше всех – но я не узнал, что именно было ему известно, потому что меня не было. В большом доме на перекрестке…
– …да что это такое, в самом-то деле, я как должен расследовать, если меня нет?
Ну а что вы хотели… в мире, где глина и сухой тростник могут мыслить, они сами сотворят себя такими, какими могли бы сотворить их люди… Здесь нет людей…
– Тогда я не смогу раскрыть дело?
– Мне очень жаль… не сможете…
– …или нет, постойте-постойте, я понял, куда пропали люди!
– И… и куда же?
– Так вы сами создали мир без людей, вот люди и исчезли! Получается, я раскрыл дело?
– И да… и нет.
Я понял, что сам того не желая, стал детективом, одновременно существующим и несуществующим, который одновременно раскрыл и не раскрыл дело, – но это было только началом моих странных злоключений, потому что…
(…дальше детектив говорить не может, потому что его нет…)
