Мария Фомальгаут
Безлюдница
– Алло, Анатолий Евгеньевич… я все.
– Все? По Копейску, по поселкам?
– Ну… все вроде бы.
– Вроде бы или все?
– Все. Только это… ну, тут на возврат, каких адресов нет…
– Например?
– Байкальская, семнадцать.
– А что там?
– Дом сгорел…
– Ну-ка, посмотрю в ДубльГисе… ничего не знаю, вот он этот дом, целехонек…
– Да это данные старые…
– Какие они старые, декабрь две тыщи десятого…
– Да нет же ничего, сгорел дом!
– Ну, значит, не нашел ты его. Ищи, ищи… Найдешь, в город возвращайся.
Пик-пик-пик.
Конец связи.
Я усмехнулся, посмотрел на дом. Он стоял – все такой же мертвый, истлевший, на мертвой двери еще живая вывеска, что Байкальская, семнадцать. Я представил себе мир – мир, в котором этот дом не подожгли, и он не сгорел, и он стоит целехонек, и в нем живет Ленка, и по утрам выезжает куда-нибудь в город, в торговый комплекс, в салон меховой моды. Какой-то мир – параллельный нашему, а может быть, под углом… не знаю… вспомнить бы все свои институтские расчеты-вычеты… Пи-эр-квадрат на эм-цэ-квадрат, все в корень и умножить на вероятность события…
Вспомнить бы…
Где-то должен быть мир, в котором стоит этот дом…
Я проснулся, сразу понял, что не по своей воле – что-то торкнуло, что-то подняло меня среди ночи. Привстал на локте, огляделся. Ну так и есть – вот и она, огромная, круглая, висит чуть ли не в полнеба, бросает на половицы ровный холодный свет. И кажется, что весь холод вокруг – он не от зимы, не от снега от какого-нибудь, а от луны. Кажется, так просто – тепло от солнца, холод от луны. Я встал, подошел к окну, стараясь не скрипеть половицами. Никто меня не слышал, я смотрел на луну, она смотрела на меня, казалось, вот-вот подмигнет. Перламутровый снег, залитый светом, мир как будто перевернулся – черное небо давило на легкую белую землю. Крыши покосившихся избушек, деревья, пушистые от инея, голубые холмы…
И тут я увидел дом. Байкальская, семнадцать, он как будто издевался надо мной, он снова стоял там, на холме, между пятнадцатым и девятнадцатым, целехонький, как ни в чем не бывало, окна светятся, вьется белесый дымок. Я ущипнул себя за руку – нет, не сон, на сон не похоже, а что тогда, неужели правда… Ладно, не мое дело, правда это или еще что – мое дело письмо отнести… Байкальская семнадцать, Кондрачук Елена Викторовна… Кондрачук… раньше фамилия у нее была другая. Белых… Так и запомнилась – Белых Елена, мою фамилию так и не взяла…
Я набросил куртку – уж теперь-то этот дом проклятый от меня не уйдет, теперь он будет моим, брошу письмо в ящик, пусть хоть все собаки в мире на меня набросятся. Вышел в снег – вокруг было неожиданно тепло, странно, что не подмораживает. Пошел к дому, тропинки к калитке не было, кажется, недавно шел снег, все замело. Я нажал на кнопку звонка, долго ждал, мне ответила тишина. Нетерпеливо постучал в ворота – раз, другой, третий. За воротами забахала собака, кажется, что-то крупное.
– Слышу, слышу, – женский голос, стук замка, надрывный лай, – Артур, уйди! Уйди, кому сказала! Пшел!
Дверь шевельнулась, на снег упала дорожка света, тонкий силуэт, за которым мечется и виляет хвостом что-то ростом с теленка.
– Уйди, кому говорю! Не пугай людей… Слушаю вас…
– Вам письмо… из налоговой.
– Вот так. Худые вести не ждут на месте.
– Что ж у вас почтового ящика даже нет…
– Да как-то без него обходимся… Ну, спасибо, – она повертела письмо, шагнула назад, ахнула, – Кешка, ты, что ли?
– Я, что ли…
– Совсем не изменился…
– Да не скажи. Это ты… все такая же…
Она еще раз посмотрела на меня, будто оценивала.
– Да ты продрог весь… Зайди, что ли, чаю выпей, согреешься…
– Ой, ну что ты… после всего, что было, я и в глаза тебе смотреть не могу.
– Да что было, я сама хороша… Ты входи, входи…
Я вошел – кажется, первый раз зашел за железные заборы, стальные двери и охранные сигнализации. Вошел, как в мир чего-то запретного, доступного избранным, как будто перешагнул какую-то черту.
Ну конечно, камин, медвежья шкура, все как в хороших фильмах, только рогов над камином не хватает. Ветер бахает в ставни, бьется головой в стены. И странно даже, что снаружи зима, и ледяная луна над холмами, а здесь так тепло.
– Уютно у тебя тут…
– Еще бы, самый лучший дом…
– Ну правильно, не чета нашей общаге.
– Да брось ты… мне тебя здесь не хватало.
– Вот как?
– Вот так.
– А вот и чай подоспел, – сказал я, – а что-то я не видел, чтобы чай из рюмок пили.
– Да будет тебе… Это мускат.
– Вот как… Ну давай… за встречу.
Бокалы звякнули как-то слишком холодно – отголоском мертвой зимы.
– А муж твой придет, что скажет?
– А не придет он, никакой он мне не муж, – она откинулась в кресле, вся какая-то холодная, белесая, как та самая зима, – расстались два года назад… Он мне этот дом весь подарил, вот такой хороший мужик оказался…
– Ну да, не в пример мне…
– Да перестань ты… – она осторожно заглянула мне в лицо, – ты-то как?
– Сама видишь… почтальон…
– Да это ясно, ты всегда то грузчиком, то дворником… изыскания-то твои как… теоретик ты мой? Физик ты мой с дипломом и званием?
Я наклонился, сцепил руки.
– Тебе это правда интересно?
– Ну, если ты правда открыл какие-то параллельные миры…
– Ленка, говорю тебе, они только на бумаге существуют, миры эти.
– Ну, ты еще говорил… что есть миры, где умершие живут…
– Ну да, может быть что-то такое… ехал, например, человек на машине, разбился… Ну вот, есть вселенная, в которой он разбился, а есть вселенная, где он поехал дальше.
– Ну да, ты мне что-то объяснял… по Чернобыль.
– Да, есть мир, где реактор не взорвался. И наоборот… есть мир, где холодная война переросла в горячую, Карибский кризис перерос в ядерное побоище…
Ленка зевнула, повернулась, она всегда так делала, когда я начинал говорить про миры – та же самая Ленка, будто и не было десяти лет…
– Ты говорил, из мира в мир перейти можно…
– Ну да, там, где случилось разделившее их событие.
– И что… – она прищурилась, – переходил из мира в мир?
– Смеешься… – я развел руками, посмотрел на часы, – ну ладно, пора мне, письма еще разносить….
– Да что ты врешь, какие письма в три часа ночи… и нету у тебя никаких писем, – она подсела ко мне, – ты прекрати… Никуда ты от меня не уйдешь…
– Да зачем я тебе нужен…
– Нужен, – она расстегнула ворот моей рубашки, – ты будешь мне теории рассказывать… о мирах… А я буду слушать, помнишь, как тогда первый раз на вечеринке напились, и ты мне до утра рассказывал… про параллельные вселенные…
Помню, потом даже забыл домой проводить…
Я обнял ее, от нее пахло духами, все теми же, как тогда, кажется, они назывались аметистовыми, или как-то еще. Похрустывал камин, ветер бился головой в ставни – и как-то само собой я почувствовал, что вернулся домой…
– А дальше-то куда ехать? По левой или по правой?
– Ну… не знаю, по правой попробуй, может, До Октябрьского доберемся…
– Да какое там может быть, бензина-то осталось кот начихал…
– Ну, спросим у кого-нибудь… Вон, мужик на скамейке сидит…
– Ну поди, спроси…
Молодой парень вышел из машины, зашагал через снежное поле к скамейке перед заледеневшим озером. Летом здесь собирались на берегу влюбленные парочки, зимой здесь никого не было, и человек на скамейке казался каким-то лишним.
– Мужчина, а эта дорога… Эй, мужчина!
Парень тронул сидящего за плечо, вздрогнул, вскрикнул, отскочил, как ошпаренный.
– Вадька, что там?
– Да… сам посмотри…
Человек на скамейке качнулся и плавно упал набок, мягко, как тряпичная кукла, и не встал. Двое смотрели на него, не двигаясь, не говоря ни слова, потом медленно подались назад, назад, к машине.
– Это что… Пьяный, что ли?
– Да какое пьяный… у него глаза стеклянные, я руку задел, рука ледяная… страшно так…
– Замерз, что ли?
– Да нет, больше на сердечный приступ похоже… У моей тетки такое же было, глаза стеклянные и пена на губах…
– Так это… скорую звать надо…
– Да какую скорую, он помер уже…
– Так милицию…
– Ага, чтобы тебя еще упекли в милицию эту… Короче, мы его не видели… ну, он нас и подавно не видел. Поехали давай, я тут по карте посмотрел, вроде как левая дорога получается…
– Ну, поехали… А что это он там белое в руке держит?
– Да письмо какое-то.
– Почтальон, что ли?
– Ну, похоже на то… Сам помер, письмо не выпустил…
– Ну ладно, поехали давай, у меня бензина-то осталось, кот начихал…
Башня на гусеницах
И-и, не бойся даже, не увидит нас тут никто… ага, смотрят они, прямо все глаза проглядели… Знаю я эту стражу… Расползлись кто куда, а дальше хоть трава не расти…
Ну что вздрагиваешь, что трясешься, сказал, все хорошо будет, значит, хорошо. Слушай, ты мне веришь, нет? а не веришь, так иди вон обратно в камеру возвращайся, раз мы тут такие умные…
То-то притих… Ну пошли тихонечко… Цыц, куда, левее бери, там проход узенький… в-о-от так, между шкафами, чш, ты мне еще урони тут что-нибудь… Вечерний звон, блин… Ну что сник… Я когда-то тоже такой был, весь в мечтах, весь в целях высоких, вот как ты тоже хоть всему миру наперекор готов был пойти. А? Да, бывало, и страдал за идеи за свои высокие… Нет, не отступал. А что, по мне видно, что ли? То-то же… Не-ет, парень, это эти вон все в норки свои забились, и сидят, судьи эти твои, стражники те же самые… Им уже ничего от жизни не надо, как это у Горького… а вы на земле проживете, как черви слепые живут…
А мы с тобой, парень, мир менять будем…
Чш, что притих? Ну слышу, слышу, шаги. Плевать. Ну ходит там кто-то сверху по этажам, а кто ему запретит. И-и, брось, я скажу тебе, когда прятаться надо будет… Тут по всей тюряге хоть бегом бегай, никто не почешется… Теперь направо… Там тихо-онько тихо-онько по ступенечкам… Да вижу, что темно, хоть глаз выколи, а ты не выкалывай… Ты на свободу хочешь? Вот и пошел…
А то тут торчать… Тебя на сколько упекли? М-мать моя, пожизненно. Это вот за такое… пожизненно? Охренели власти наши… скоро уже ни пукнуть, ни чихнуть нельзя будет, за все в кутузку…
Тэ-экс… Теперь направо. Вот, хорошо… Ну чего там, чего? Ну кости и черепа лежат, кто им запретит… Много их тут, ты только не наступи ни на что, хрустят они здорово. Бывает, в кабинет какой зайдешь, за столом скелет сидит, ручка в руках окостенелых… зубы скалит. Жуть такая. Кое-где и по камерам встречаются, не надо ля-ля, что тут камеры чистят… Между нами, эти, которые там на вышках, тоже мертвые… Так что нечего от них шарахаться…
Ну пошли потихохоньку, что дрожишь? Ох, слабоват ты, парниша, смотрю, слабоват, вот на словах мы все не боимся мир переиначивать, а как до дела доходит, как на власть нашу напорешься, все, ушки прижал. Так тоже не делается, уж если решил изменить мир, так дерзай…
Я же знаю, у каждого в жизни свое предназначение… и хоть ты умри, а выполни, или получится, и жил зря, и умирал зря. Что если уж родился с крыльями, так не на кого не смотри – вспорхнул, и к солнцу, если уж с такими ушами родился, что музыку небесных сфер слышишь, так уши расправь, и слушай музыку эту, а не что тебе там родители говорят. Если… Я вот тоже, ну как знал, на роду у меня написано в каскадерах смерти в глаза смотреть, и ни в какие бухгалтерии меня не запихнешь, зря родители старались…
Что, сильно тебя папка с мамкой ругали? О-о-о, лупили даже… и-изверги. А ты их не вини, их в детстве тоже вот так лупили, они там хотели, кто в космос лететь, кто на дно морское, кто еще куда, а их вот так же, как тебя, ругали, наказывали, ах ты, чтоб ты, да горюшко мое, да всю жизнь мне испоганил, да если в институт не поступишь, мы тебя… Вот и начинается, у тебя крылья за спиной, а ты шофером по проспектам круги нарезаешь или по станциям, Новокузнецкая-Серпуховская-Каховская… Или в конторе дебет с кредитом считаешь… А потом вспомнишь про крылья, расправишь – а их и нет уже отсохли…
Так что ты их не вини… Это я сиротой рос без родителей, я-то знаю, уж для чего ты в этот мир пришел, то и делай, гоняешь со скоростью триста в час, значит, гоняй, резец у тебя вместо рук, значит, камень точи, а если взрывчатка у тебя вместо сердца, значит, пока весь берег не взорвешь, не переиначишь, не успокаивайся.
Пошли… тихохонько… За меня не хватайся, видишь, рука у меня на соплях держится, отвалится, чем здесь будем присобачивать? То-то же. Хоть думал бы. Да не бойся, не попадемся. А-а, попадемся, худо будет. Власти таких не жалуют, которые мир менять хотят… Чего? Па-амятники ставят… Ну, посмертно, может, и ставят, а пока ты живой, так они… стараются это безобразие исправить. Левее давай… Они думают, тут вечно все будет, как было… Недолго им думать…
Ну что, что опять? Ой, какие мы нервные, косточек испугались. Говорил тебе, на каждом шагу кости валяются. Ну вот, как тогда все случилось, вот так и валяются. Что случилось… и ты у меня спрашиваешь. У них вон спроси, у мертвых, что они тут устроили, только что-то не больно они… разговорчивые. Лежат и лежат. В городах старых был? Не таскали вас на экскурсии, или не модно сейчас? Во-от, там этих трупов до хренища, за рулем, за прилавками там, на улицах… чш-ш, ком-му сказал, костями не хрустеть? Щ-щас поймают тебя, мало не покажется… Сам виноват будешь…
Чего? Чего ты там боишься… счас дам тебе хорошенько, перестанешь бояться… Вот так, если бы все боялись предназначение свое выполнить, жизнь вообще застопорилась бы. Ой, скажите, какой нежный, он миру навредит… Ну, знаешь, нового ничего построить нельзя без того, чтобы старое не разрушить. Вон, тоже был такой… черт пойми, какой… было у него на роду что-то написано, что надо ему реку перекрыть. Вот так, течет река, а он ее перекрыть должен. Его уже от этих рек и гоняли, и в кутузке держали, и в дурке, и еще много где… И что думаешь, смотался он ото всех, в Сибирь, в захолустье в какое-то, речку выискал, бревнами какими-то загородил, как у него на роду в программе написано было… Чего кошмар, чего кошмар, у кого сейчас электричество покупают? У него. Электростанция у него там. Эти вон, у которых на роду написано нефть из земли сосать, и то с ним не сравнятся. Так что не надо ля-ля… Уж что тебе сердце твое подсказывает, то и делай, и не папа с мамой тут решают, а фабрика, которая нас всех делала…
Вот и ступенечки, вот мы и в лесочке, вот и волюшка вольная… а ты боялся… выдумали, парней молодых по тюрьмам прятать, скоро уже новорожденных за решетку швырять будут… Правильно тебя испугались, чуют, большой у тебя потенциал, захочешь – весь мир перекроишь. Вот таких они и боятся, вот таких и гонят в конторы, в офисы, или по трассам круги нарезать, сиди, не высовывайся, только чтобы головы поднять не смел…
Давай тихонечко лесом… да не шурши ты так, они, думаешь, не слышат? Стражники-то у нас с одной извилиной на всех, да тоже бывает, и над лесом пролетят, и прожектора включат, не век же экономить… Вот, молодчина, по костям хрустит, не замечает даже… а что замечать, светлая им память… Этим… кому этим… не знаю…
Это все от этих пошло… которые до нас были. У них вроде на роду ничего написано не было, что вылепишь из них, то и будет. Вот и лепили всех… под одну гребенку… Сам видишь, ни лопаты у них, ни сверла, ни крыльев, лапочки, пять пальчиков, два глазочка… А ты на них не смотри, тебя каким фабрика сделала, таким и будешь, и не надо ля-ля…
Чш… Затаись, ком-му сказал, или жизнь уже не мила? Проснулись, окаянные… не сидится им… долбохлебы… Вот как надо, так хрен с кисточкой до этой стражи докричишься, а как не надо, так нате вам… шарят лучами… шарики долбанные… Ты их не вини, у них на роду так написано, вишь, какие родились, с прожекторами, с пушчонками, так они только и могут, что заключенных охранять… крылья им прилатали, так то не крылья, то срамотища одна, так, над лесом парить… Я тебе по секрету всему свету скажу, они же завидуют нам, вот и охраняют, как церберы… мстят, что нет у них в жизни ничего кроме видеокамер и говорилки этой, первый-первый-я-вто… Бежим.
Жив-вей давай! Что, не можешь? Не ври… жить хочешь, значит, можешь… болванище… живее, пока не хлопнули… А-ах, ч-черт, с-суки… Да ничего… Ты-то целенький? Ну и на том им спасибо… подбили, долбанные… да чтоб тебе самому вот так видеокарту раскокали…
Да на меня не смотри, дело-то привычное, меня где только не бивали. С детства еще, как с конвейера сошел, так началось охи-ахи, да куда он пойдет, да кому нужен, да на хрена все эти трюки… Веришь, нет, крылья мне оборвать хотели… Ну у меня сам видишь, рубаки спереди какие, сказал, кто ко мне полезет, зарублю на хрен… Так что давай, пацан, держись, кто тебе что отвинчивать будет, не давайся… Мы родились мир менять, а не мусор возить в кузове…
Ну давай… и-и, не благодари, потом отблагодаришь, когда мир переиначишь, и при жизни тебе памятник поставят… Я про тебя в газете прочитал, чуть не заплакал, вот так, парня молодого ни за что ни про что упекли, вишь, не понравилось им его Предназначение… Хоть не казнили, и на том спасибо, а то раньше Предназначение не понравится, и все, и под пресс, и на вторчертмет…
Иди, давай, делай, что тебе предназначено… Дай хоть посмотрю на тебя… У-у, далеко пойдешь, гусеницы у тебя какие матерые… И башня вон какая солидная, что у тебя тут на башне… это же ракеты? Это чтобы в космос лететь, да? А-а, ты не знаешь еще… Ну ничего, разберешься… красавец… Гляньте, и цветок у него на каждой ракете, трилистничек такой… А это что за буквы, пэ-тэ… А-а, не знаешь еще… Ну ничего… разберешься… Ты давай, осторожнее только, а то ты вон матерый какой, выше леса… уж и не знаю, где тебе прятаться… А не знаешь, где прятаться, так не прячься, давай уже… иди, покоряй мир… Ой, чует мое сердце, после тебя от старого, прежнего мира хрен да маленько останется… А то ишь чего выдумали…
Сто имен благодетеля
Я этого психа увидел там, на перекрестке, еще подумал, откуда здесь психи взялись. А что значит, откуда, где люди, там и психи, можно подумать, где-то психов…
…а ну да, псих… В отчаянии бил по экрану, выкрикивал какие-то проклятия, издалека я ничего не слышал, обрывки фраз, чтоб тебе сдохнуть, сдохнуть, сдохнуть… что-то такое.
– Он что… псих? – спросил я в пустоту.
Пустота не ответила, кто-то передернул плечами, а что, так, что ли, непонятно, что псих. С кем не бывает.
Да вот как-то ни с кем не бывает, я нормальный, он нормальный, все нормальные, а это…
– Благодетеля нашего бьет, – сказал я.
Люди вокруг пожимали плечами, точно, благодетеля своего бьет…
Его увели. Как-то быстро увели, мы даже толком не успели понять, что случилось. проще сказать себе, что этого не было. Ничего не было. Не бил человек в исступлении по экрану, не кричал проклятия, не уводили никого, мы не пожимали плечами…
– А ведь не первый случай, – сказал кто-то.
– Точно не первый, – кивнул я.
– Говорят, где-то на сервере север взорвать пытались…
Фыркаем. Хорошо сказано, на севере – сервер, на севере – сервер, на сервере – север…
И тут же пугливо крестимся, надо же, благодетелей своих рушат…
Просыпаемся утром, перво-наперво молимся благодетелю. Бережно жмем на клавиши, бережно переводим в рабочий режим, целуем экран, бережно протираем тряпочкой.
Хлеб наш насущный даждь нам днесь…
Ждем хлеб наш насущный, стоим на коленях перед благодетелем, Берта четки перебирает, откуда только выискала, я зажигаю свечу, блаженный фимиам благодетелю…
ПОЖАЛУЙСТА, ПОДОЖДИТЕ
Ждем, припоминаем молитвы, кто какие знает, да мало мы знаем молитв, не умеем мы воздавать хвалы Благодетелю. А надо бы выискать в архивах, надо бы подучить, а то не любит Благодетель, когда непочтительно с ним, обидится, вот как сейчас обиделся, думает о чем-то своем…
1 ИЗ 100…
2 ИЗ 100…
3 ИЗ 100…
Повторяем магические руны, как мантру, как заклинание. Вчера в телевизоре решали, что это за мантры, сто имен Благодетеля, или ещё что.
ПОЖАЛУЙСТА, ПОДОЖДИТЕ
День клонится к вечеру, красное солнце ползет по стенам вечного города.
79 ИЗ 100
Просим прощения у Благодетеля, если обидели его чем, да что значит, если, ясен пень, обидели, не дает Благодетель хлеб насущный…
Выхожу на улицу, поискать что-нибудь, опавшие колосья в поле или еще несорванные яблоки. Как же, щ-щас, уже собрали все, до последней крошки, до последней крупинки, до последнего зернышка, толпится народ на поле…
Кто-то бросается на экран уличного благодетеля.
Кто кто-то, псих, нет, не тот псих, другой, много их развелось. Бьет молотком, еще, еще, еще, что есть силы, молоток отскакивает от экрана, Благодетеля не убить…
Кого-то хватают, кого-то уводят, кто-то отбивается, сыплет проклятиями… Уводят быстро, так, что не успеваем понять, что случилось, может, и не было ничего, не бил человек в исступлении молотком по экрану…
– Па, а тут смотри, по истории…
– В кои-то веки за историю взялся, чучелко ты мое…
– А тут смотри, учебники разные… вот тут написано, что благодетели всегда были, вместе с людьми на земле появились…
– Кто тебе эту чушь сказал?
– Да вот, в учебнике.
– Учебник сжечь. И автора тоже. Выдумал, идиотище… одновременно… Ну-ка давай, остальные учебники покажи… вот… вначале не было ничего, и Благодетель сотворил землю и небо… и звезды небесные, и гром небесный… тоже чушь полная… убери…
– А вот еще…
– В процессе развития Благодетелей появились отходы производства, материальные белковые тела, которые по мере усложнения… вот это больше похоже на правду.
– Пап, а тут еще написано, как человек благодетеля стон… скостру… скон-сту-ри…
– Сконструировал? Интересная версия… где выискал?
– А вот… в учебнике…
– Молодец, далеко пойдешь… надо же такое верование выискать…
Портал закрывается, наскучил Благодетелю наш спор. Иду вдоль порталов, во времена моей юности Благодетели еще пускали людей к дальним городам и континентам, ну тогда и люди были другие, чистые и безгрешные, а сейчас погрязли в пороке, какие уж нам континенты и города…
– Еще трое сегодня, – говорит полицейский.
– Кто трое?
– Психи… набросились на экраны, из гранатомета расстреливали…
– Офигеть, – охает девушка в углу лифта, – как так можно… ничего святого в людях не осталось…
– Ну вот… я двоих выловил, третьего упустил, – продолжает полицейский.
– Бывает, – пожимаю плечами, – вы же не благодетель, чтобы всемогущим быть, где и упустите…
Лифт не шевелится. Сидим в кабине, признаемся друг другу во всех грехах, вольных и невольных. Крепенько покарал Благодетель, закрыл в тесной кабине, не выберешься, и сиди теперь, вспоминай все свои грехи вольныя и невольныя, за которые тебя заперли… Исповедуемся друг перед другом, девушка рассказывает про какие-то свои гулянки, сегодня с одним, завтра с пятым-десятым, тошно слушать, а приходится. Я припоминаю, как сын орал, в десятый класс не пойдет, и верно, нет, чтобы в музыкалку его сдать, нет, в лицей запихнул, на хрена…
Так парень этот прокурорский сыночек, как его не упустить было… – полицейский разводит руками.
Киваем. Бывает.
Теперь точно выловлю, вот провалиться мне, если не выловлю.
Лифт покачивается, вздрагивает, неуклюже ползет вверх. Переводим дух. Падаем на колени, молимся Благодетелю, уберег, пресвятой…
Иду домой, иду пешком, Благодетель решил, хватит с нас сегодня эскалаторов, можно и пешочком. Растрепанная женщина бьется головой об экран, выкрикивает какое-то имя, отсюда не слышу, неважно, без меня скрутят и уведут…
– Колька… Колька…
– Да что с тобой?
Жена выходит сама не своя, как говорится – лица нет, руки дрожат, что такое…
– Ленка, чего, сердце?
– Кольк… Кольку забрали…
– Кто? Кто забрал?
– Заб… ра… ли…
Ленка всхлипывает, уймись, уймись, только приступа твоего сердечного мне не хватало…
– На сервер… на сервер напал… с парнями…
Ослышался я, что ли… вот так, растили себе на радость…
– С чем напал?
– Говорят… с отвертка… ми… хоте… ли… сервер… раз… вин…
Развинтить… да-а, быстро увели Кольку, так, что мы и понять не успели, что случилось, может, и не было никакого Кольки, не развинчивал он никакой сервер, север, или как правильно…
– Колька где?
Спрашиваю, мог бы не спрашивать, и так понятно, где может быть человек после того, как напал на сервер с отвертками. Ленка не отвечает, куда она заваливается набок-набок-набок, давится слюной, хрипит…
Черт…
– Жить будет? – спрашиваю жреца при Благодетеле.
– Ну, к кардиостимулятору подключили, там посмотрим, что будет…
ЗАГРУЗКА ЦП 100%
Стимулятор замирает, беспомощно пищит, хочется заткнуть уши от этого тонкого писка…
1 ИЗ 1000…
Сердце падает в тартарары.
ПОЖАЛУЙСТА ПОДОЖДИТЕ…
– А… а Ленка? – спрашиваю в пустоту, ни у кого.
– Ну что вы хотите… на все то воля Благодетеля нашего…
Я этого психа увидел на перекрестке, еще подумал, откуда тут психу взяться… А что значит, откуда, кто ему запретит. Кидался на экран с топором, откуда только топор взял, орал надрывно – Ленка, Ленка, Ленка, бился головой в отчаянии.
– Он что… псих? – спросил я в пустоту.
Пустота не ответила, отвечать было некому. Вчера Благодетели пропустили ток через дома, из домов никто не выходил, пахло смертью.
А как мы хотели, кара она и есть кара, не все же благодетелям терпеть прегрешения наши…
