Мария Елифёрова
Винни Ковальский, гнус частного сыска

– Валяйте, – бросил Солгрейв. Здравый смысл подсказал ему, что это практичнее, чем кружным путём возвращаться на железнодорожную станцию к тамошней гостинице. Ковальский самым фамильярным образом взял его под руку.

– Клиентка выдала мне кое-какой аванс, – шепнул он, – мы можем выпить, как только придём. Я угощаю.

Инспектор выдернул руку и посмотрел на сыщика.

– В честь чего? Не рановато ли?

– Отнюдь, – синие глаза Ковальского таинственно вспыхнули. – Если я говорю, что пора выпить, значит, есть причина.

– Только не говорите, что нашли убийцу. Я всё равно не поверю.

– Ну что вы, конечно же, нет, – поморщился Ковальский. – Но я получил ответ на один интересовавший меня вопрос.

– Какой же именно?

– Вы спрашивали у Уильямса, какого цвета платье было на девушке, которую он счёл Виолой Харди?

– Нет, конечно, – удивлённо ответил Солгрейв. – Его вызвали в зимний сад посмотреть на труп, и он уверенно заявил, что видел снаружи именно эту девушку. Мне он повторил то же самое. Какое значение имеет этот вопрос, если он ни на минуту не усомнился, что видел мисс Харди?

– А такое, милейший инспектор, что труп к тому моменту наверняка уже накрыли простынёй. Девять из десяти, что констебль отогнул край простыни и показал Уильямсу только лицо барышни. Платья он, конечно же, не увидел. Зато девушка, которая выбежала через парадное, была в розовом.

– И что из этого следует? – скептически осведомился Солгрейв. Ковальский поправил булавку в галстуке.

– Как – что? Вы же были в участке, вы видели одежду мисс Харди. Какого цвета её платье?

Инспектор напрягся.

– Ч-чёрт, понятия не имею, – то, что цвет не удержался у него в памяти, разозлило его. – Какое это отношение имеет к убийству?

– Грин, нашедший труп в оранжерее, утверждает, что платье было абрикосовое.

– Розовое, абрикосовое, – досадливо ответил Солгрейв, – невелика разница. Кто как назовёт, а вы делаете из этого какие-то далеко идущие выводы.

Винни Ковальский посмотрел на него с нескрываемой жалостью.

– Глупо ждать, что у полицейского окажется чувство цвета, – насмешливо проговорил он. – Но садовник – не полицейский. Если кто-то устраивается работать садовником, он должен как минимум отличать жёлтые розы от чайных. Хотя лично я предпочитаю белые… Так вот, я склонен верить профессиональному зрению садовников. И я бы посоветовал вам, как только мы доберёмся до гостиницы, позвонить в участок и спросить, какой цвет платья указан в деле.

Он снова подхватил тросточку под мышку.

– Пойдёмте. Нам, в конце концов, надо пообедать. Ручаюсь, что вы, как и я, с самого утра ничего не ели.

Гостиница в точности соответствовала определению Ковальского – она настолько напоминала всем своим видом о Старой Доброй Англии, что выглядела так же неправдоподобно, как американец в ковбойских сапогах или китаец с косичкой. Архитектору словно было недостаточно белой штукатурки и тёмных дубовых балок в стиле фахверк, что он решил дополнить картину ещё и настоящей соломенной крышей, изрядно заплесневевшей от дождя. Хозяин гостиницы посмотрел на Ковальского так, будто испытывал неодолимое желание выкинуть его за дверь, и лишь солидная внешность его спутника удерживала его от претворения этого желания в жизнь. После незначительного колебания он, однако, отвёл гостям два соседних номера наверху. Ковальский отправился устраиваться (хотя багажа у него не было), а инспектор спросил разрешения воспользоваться телефоном внизу.

В отсутствие Ковальского хозяин сразу стал намного приветливее и заверил Солгрейва, что телефон к его услугам. Солгрейв немедленно схватил трубку. Ждать соединения с полицейским участком оказалось неожиданно томительно.

– Алло, это инспектор Солгрейв. Да-да, по делу убитой мисс Харди. Можете ли вы оказать мне одну услугу? Что написано в деле по поводу платья, которое было на трупе? Я имею в виду, его цвет?

Ожидая ответа, Солгрейв скорчился над столом. Хозяин, поняв наконец, кто его постоялец и что привело его сюда, отодвинулся в сторону и почтительно поглядывал на него издали.

– Светло-оранжевый? А можно его назвать «абрикосовым»? Но не розовым? Точно не розовым? Огромное спасибо. Всего доброго.

Метнувшись мимо изумлённого хозяина, Солгрейв бегом взлетел по дубовым ступенькам наверх и заколотил в дверь номера.

– Эй, вы… Ковальский, как вас там! Вы меня слышите?

– Входите, не заперто, – откликнулся голос поляка изнутри. Инспектор открыл дверь. Ковальский сидел босиком на кровати и отчаянно пытался заштопать носок.

– Опять прорвался, сволочь, – горестно сказал он. – Нет, это я не о вас, это я о носке. Узнали что-нибудь?

Солгрейв перевёл дух.

– Вы правы. Не знаю, как вам это пришло в голову, но платье действительно не розовое. Чёрт вас подери, мы же только что установили крайне важную вещь…

– То-то и оно, инспектор.

– Что Виола Харди не выходила из парадного в 19.20. Уильямс лжёт.

– Я бы выразился по-другому. Кто бы ни выходил из парадного в 19.20, это не была Виола Харди.

Сделав последний стежок, Ковальский воткнул иголку с ниткой за подкладку шляпы и натянул носок. Инспектор бросил саквояж и зонтик на пол и рухнул на стул, охватив голову руками.

– Чушь собачья, – выговорил он. – Если убийце надо было проделать фокус с двойником, уж о платье бы он позаботился в первую очередь.

– А это нам с вами ещё предстоит разгадать, – сказал Ковальский. – Занесите ваши вещи к себе, и пойдёмте наконец обедать. Не знаю как вы, а я умираю от голода.

«Чёрт знает что такое творится», – подумал Солгрейв. А творилось вот что: он принимал помощь в расследовании от иностранного прохвоста, который именовал себя частным сыщиком. Как так получилось и в какой момент это началось, Солгрейв решительно не понимал. Зато он понял, что теперь ему стоит быть осторожнее в общении с начальством – за такие штучки Скотланд-Ярд по головке не погладит.

Вечером Солгрейв постучал в дверь номера Ковальского, но его нового знакомого там не оказалось. На какое-то время он подумал, что этот тип ему приснился. Потом он всё же спустился и спросил хозяина гостиницы, куда делся второй джентльмен, снимавший номер.

– Джентльмен? – хозяина аж передёрнуло. – Что ж, если вам угодно называть его джентльменом… Он уехал ещё в шесть часов. Вот, записку вам оставил.

Инспектор прочёл:

Ужинайте без меня. Я еду в Лондон – собираюсь наведаться в местечко, где танцевала мисс Харди. Вернусь завтра утром.

В. К.

5

Фасонисто сдвинув набок своё канотье, Ковальский шагал по улице в том районе Лондона, где его персона привлекала к себе не больше внимания, чем японец в центре Токио. Смеркалось; бурная ночная жизнь города поднималась из его тёмных пучин, как светящийся планктон из океана. Гибель главной звезды «Шоу Ку-ку» не особенно сказалась на его популярности: к подъезду уже загодя собирались кэбы и таксомоторы. Если бы не мальчик с ведёрком клея, поспешно натягивавший свежеотпечатанный лист афиши с новой программой поверх сияющего улыбкой личика Виолы Харди, никто не догадался бы об утрате.

Ковальский на мгновение задержался, наблюдая, как старая афиша исчезает под новой, затем прошмыгнул в арку и самым деловитым образом вошёл через служебный вход.

Почти сразу на глаза ему попались две барышни, торопившиеся в гримёрную. Прикинув, какая из них посмышлёнее, он двинулся ей наперерез и проговорил:

– Привет, милочка. Не скажешь ли, где найти Виолу?

Обе девицы вздрогнули и замерли на месте. Та, к которой обращался Ковальский, неуверенно ответила:

– Виолы нет.

– Как это нет? – Ковальский подступил ближе. – Она назначила мне свидание!

Испуганно глядя на пришельца, девушка прошептала:

– Убили Виолу.

– Шутки шутить изволите? – Ковальский притиснул девушку к стене, одновременно с тем ловко поймав её запястье и вывернув назад. – Сговорились мне баки заливать, да? Не пройдёт!

– Псих! Руку сломаешь! – взвыла девица, пытаясь оторвать его от себя. – Лиза, тресни его как следует!

– Да что же это такое! Уберите его! – её подруга вцепилась в пиджак Ковальского, оттаскивая его назад. Не отпуская первую артистку, Ковальский изловчился и лягнул вторую каблуком. Та пронзительно завизжала. Расчёт сыщика оказался верен. На шум скандала в коридор вышел директор «Шоу Ку-ку», стройный брюнет лет сорока с нафабренными усами и причёской почти как у самого Ковальского.

– Что здесь происходит? – холодно спросил он, вынув изо рта янтарный мундштук с папироской. Ковальский немедленно выпустил свою жертву, одёрнул на себе костюм и посмотрел на директора ясным взглядом бесстыжих синих глаз.

– Ваши дамочки на меня напали, месье. Вцепились, как бешеные кошки.

– Напали! – возмутилась Лиза. – Сам ненормальный, чуть руку Фанни не вывихнул…

– Я всего лишь хочу видеть Виолу Харди, – перебил её Ковальский. – А мне тут морочат голову и несут какую-то муру.

Директор изменился в лице.

– Кто вы ей? Вы её знали?

– Выступал с ней раньше в одном номере. А теперь, значит, она стала такой звездой, что знаться со мной не хочет?

– Девочки, уйдите, – поспешно сказал директор. Лиза и Фанни неохотно подчинились. – Понимаете, мистер… как вас?

– Зовите меня просто Гастон, – учтиво откликнулся Ковальский и снял шляпу. – Моё старое сценическое имя – всё, что у меня осталось.

– Понимаете, Гастон, Виолу убили третьего дня.

– В самом деле!.. – воскликнул Ковальский и привалился к стене. Тросточка выпала из его руки и покатилась по полу. Директор подхватил его под локоть.

– Воды?

Ковальский посмотрел на него затуманенным взором.

– Виолу… – пролепетал он. – Кто бы мог подумать!

Если он и не выступал когда-то в варьете, актёрские способности у него в любом случае имелись.

Директор подобрал его трость и вложил ему в руку.

– Пройдёмте ко мне в кабинет, – сказал он, – выпейте бренди. Меня зовут Фрэнк О’Брайан.

Усадив Ковальского на диван, он закрыл дверь на задвижку и вынул из тумбочки бутылку. Разливая бренди по стаканам, он обернулся через плечо.

– Тоже, значит, были её поклонником? Неудивительно, такая женщина… Ладно, помянем.

– Не могу поверить, – всхлипнул Ковальский, сжимая в руке стакан. – Кто? Кто её убил?

– Жена этого вшивого баронета, который за ней увивался. Надеюсь, аристократок тоже вешают.

Ковальский, давясь слезами, проглотил полстакана бренди.

– Ох, Виола! Прыгнула на свою голову в постель к баронету… Конечно, у него имение, деньжищи и всё такое…

– Ревнуете покойницу, Гастон? – директор залпом допил бренди и налил себе ещё. – Ужас в том, что её убили зря. Между ними ничего не было.

– Да ну, – недоверчиво хмыкнул Ковальский. Директор придвинулся вместе с креслом к нему.

– Можете мне поверить. Случилось глупое недоразумение… чудовищно глупое. Бедная малышка!

Заметив на подоконнике стопку афишек, Ковальский взял их и принялся перебирать.

– Бедная малышка, – повторил он вслед за О’Брайаном, рассматривая листки. – Вы позволите мне взять что-нибудь на память?

– Из этого – что хотите, – сказал директор. – Они уже никому не понадобятся.

– Это её последняя программа? – спросил сыщик. Директор кивнул.

– Да, то, с чем она выступала в течение последнего года. Три потрясающих сольных номера – джига, фламенко и танец живота.

– Хммм, – протянул Ковальский, глядя в афишку. – Здесь есть и второе отделение.

О’Брайан хихикнул.

– Естественно.

– А во втором отделении, верно, как водится, было что-то особенное?

Слово «особенное» Ковальский произнёс так, что О’Брайан засмеялся нервным смешком.

– Ценю знатоков, – ответил он. – Ну конечно, у нас была особая приманка. Секретный номер «Шекспировская ночь». Виола в нём была неподражаема. Она танцевала чечётку в мужском костюме, а потом раздевалась. Публика на месте сходила с ума.

– Ага, – сказал Ковальский. – А кто этот Себастьян, который указан рядом с ней в программе?

– Ревнивый вы человек! Это сценический псевдоним её брата, Мартина Харди. Первую часть чечётки они исполняли вдвоём.

– Мне следовало догадаться, – вздохнул Ковальский. – Конечно, раз Шекспир… Когда мы виделись последний раз, её брат был ещё маленьким, и я не подумал, что он может выступать. Ведь сейчас ему шестнадцать?

– Семнадцать. Виола на восемь лет старше… была старше.

– Была! – Ковальский шмыгнул припухшим носом. – Не могу привыкнуть к этому слову.

– Ещё бренди?

– Ах нет, спасибо. Так можно я заберу эту афишку?

– Я же сказал, берите хоть все.

– А фотокарточки её у вас не осталось?

– К сожалению, здесь нет. У Мартина надо спрашивать, но сегодня его не будет. Номер отменили.

Он поднялся с кресла и положил руку на плечо Ковальскому.

– Чем мне вам помочь? Если вы не против переночевать в гримёрке, то я вам дам адрес Мартина, и утром вы сходите к нему. Он живёт недалеко, но сейчас наверняка где-то шляется, его не застать.

– Сердечно благодарю, – заявил Ковальский и крепко обнял директора. – Я никогда не забуду вашей услуги.

Если бы директор мог знать истинный смысл последней фразы, он вряд ли бы рискнул помогать тому, кого называл Гастоном.

6

Утром в гостиницу «Лиса и фазан» пришла телеграмма, заставившая её адресата немало поломать голову. Значилось там вот что:

СВЯЖИТЕСЬ ЛОНДОНОМ НАСЧЕТ МАРТИНА ХАРДИ ТЧК БУДУ ДВУХЧАСОВЫМ ПОЕЗДОМ ТЧК КОВАЛЬСКИЙ

Всё, что понял из этого инспектор – это что брат Виолы Харди, по-видимому, имел какое-то отношение к делу. Но что имел в виду Ковальский? Что Харди соучастник преступления или что он знает какие-то факты, касающиеся отношений его сестры с сэром Реджинальдом? Уж не он ли послал Виолу в Фервуд, когда там находилась разгневанная леди Фицрой? Как жаль, что на квартире брата и сестры не было телефона, а то бы, может статься, вскрылись бы важные обстоятельства предыдущих дней.

Солгрейв ещё размышлял над телеграммой, когда в номер снова постучали. За дверью оказался курьер, державший плотно заклеенный коричневый пакет.

– Вы будете инспектор Солгрейв?

Инспектор предъявил удостоверение, расписался и несколько секунд стоял с пакетом в руках, слушая удаляющиеся шаги курьера в коридоре. Хотя на пакете не было обратного адреса, он догадывался, кто мог его прислать. Достав перочинный нож, он распорол коричневую бумагу. Внутри был всего один предмет – картонка с наклеенными фотографиями.

Фотографий было две. На первой была, несомненно, Виола Харди, снятая в полный рост вместе со своим братом – невысоким юношей с мягкими чертами лица. Они стояли рядом на ступеньках какого-то здания, Виола прислонилась к балюстраде, а Мартин изображал танец, отставив ногу и выбросив в сторону руку с зонтиком. На второй фотографии была одна Виола в мужском костюме…

Или нет. Странная форма карточки, поза фигуры – точно та же отставленная нога, точно та же рука с зонтиком, – говорили о том, что второй снимок вырезан из копии первого. Солгрейв поднёс картонку к самым глазам. Голова Виолы была приклеена к туловищу Мартина… но нет, он ошибся. Голова Мартина была на месте. В обрамлении подклеенной к ней причёски Виолы.

– Дьявольщина, – вслух сказал Солгрейв. Причёска (впрочем, она была париком – инспектор вспомнил запись в деле) подчеркнула фамильное сходство, которое в обычных условиях не так бросалось в глаза. Разумеется, лица были всё же не одинаковы, но человек, малознакомый с сестрой и ни разу не видевший брата, мог запросто обмануться.

Итак, садовник не лгал. Кто-то действительно вышел из парадного в 19.20, когда настоящая Виола была уже мертва, и этим кем-то был её брат Мартин в платье и парике. Имел ли он отношение к убийству, или его лишь заставили сыграть роль Виолы – в этом ещё предстояло разобраться.

Смысл телеграммы стал ясен инспектору, и он спустился вниз позвонить в Лондон и передать распоряжение об аресте Мартина Харди.

В промежутке между обедом и чаем Солгрейв не поднимался в номер. Он остался в трактире ждать Ковальского. Наконец тот появился, улыбаясь во весь рот и прижимая к себе охапку каких-то свёрточков.

– Добрый день, инспектор! – объявил он. – Вы получили мою телеграмму?

– Получил, хотя понять её было трудновато. Вы хотели, чтобы я отдал приказ арестовать Харди?

– Разумеется. Я не был уверен, что пакет успеет прийти к вам вовремя, и решил отправить ещё и телеграмму. Только на телеграфе у меня не приняли текст со словами «арестуйте Мартина Харди». Пришлось выкручиваться…

– Ясно, – сказал Солгрейв. – А это что? Улики?

Он кивнул на занятые руки Ковальского.

– Ах, это, – на лице сыщика сквозь пудру проступила краска. – Зашёл в пару магазинов в Лондоне. Носки, рубашки, мыло и всё такое… Не знаю как вы, а я не люблю путешествовать с одним станком «Жиллетт» в кармане.

– Носки вам не помешают, – рассмеялся Солгрейв. – Что вы теперь намерены делать?

– Навестить леди Фицрой, – ответил Ковальский. – Но вначале хочу попросить вас ещё кое о чём.

– О чём же?

– Позвоните Бишопу и скажите, что он должен вызвать на допрос сэра Реджинальда. Потом отправляйтесь к ним в участок и задайте этому джентльмену один вопрос. А именно, что ему известно о Мартине Харди.

– Вы думаете, что этот спектакль разыграл сам Фицрой? – переспросил инспектор. – Я предполагал, что ему нужно было избавиться от Виолы, но моя версия – что она была жива в 19.20 и он убил её в парке, а затем затащил в дом, – страдала натяжками. Теперь, пожалуй, противоречия разрешаются. Сэр Реджинальд нанимает молодого Харди, чтобы тот переоделся Виолой, зашёл следом за ней в дом и задушил её. У Фицроя, таким образом, алиби, подозрение падает на жену, а появление «живой Виолы» перед свидетелем окончательно запутывает дело. Какой же циничный человек! Пойти на такой расчёт…

– Сэр Реджинальд, безусловно, неприятный человек, – согласился Ковальский, – и вашу версию я нахожу убедительной. Хотя меня всё-таки смущает это розовое платье.

– Если Виолу изображал её брат, то я не вижу здесь трудности. Он позаимствовал одежду из её собственного гардероба, а у неё не было второго точно такого же.

– Да, женщины обычно не держат у себя двух одинаковых платьев… Что ж, в первую очередь необходимо заняться сэром Реджинальдом. Готов поклясться, он знает, что делал Харди в Фервуде и для чего он явился туда в этом маскараде.

7

– Хотел бы спросить, что вы здесь делаете?

На лестничной площадке нарисовалась плотная фигура Морриса. Винни Ковальский посмотрел на него снизу вверх.

– Выполняю заказ леди Фицрой, если вам так нужен ответ.

– Да уж пожалуйста! – ехидно бросил секретарь. – Но если леди Фицрой угодно нанимать всяких клоунов и изображать частное расследование, это не значит, что вы можете заявляться к нам по двадцать раз на дню. Здесь не проходной двор.

– Всего второй раз за двое суток, – кротко поправил Ковальский.

– Неважно. Убирайтесь отсюда.

– Мистер Моррис, – Ковальский поставил ногу на ступеньку и облокотился о перила, – не создавайте затруднительных положений. Пропустите меня к леди Фицрой. В противном случае это я буду вынужден задать вам вопрос, что вы делаете в этом доме.

– Это шутка? – холодно переспросил Моррис. Ковальский ухмыльнулся.

– О да, и очень удачная. Особенно в том, что касается вашей библиотеки. Зачем вам столько томов по психологии секса? Это тоже входит в обязанности секретаря?

– Мне запрещено иметь хобби? – огрызнулся Моррис.

– И кушетка – хобби? Понимаю, Солгрейв несколько неотёсан, но мы-то с вами образованные люди…

Лицо Морриса пошло пятнами.

– Вы начинаете надоедать, – сквозь зубы произнёс он. – Я скажу дворецкому, что разрешение пропустить вас было ошибкой и что сэр Реджинальд уволит его, если это ещё раз повторится.

– Прелестно, – заявил Ковальский, поигрывая тросточкой. – Я готов уйти. Но отсюда я направлюсь прямо к инспектору Солгрейву. Вы что-то знаете об этом доме. Ручаюсь, вы знаете, у кого были мотивы убить Виолу Харди и за что её убили. Но, по досадному упрямству, вы не желаете делиться информацией. Ладно, с вами поговорит полиция.

– Что вам нужно? – потухшим голосом спросил секретарь.

– Чтобы вы пропустили меня к леди Фицрой, только и всего.

После того, как Моррис неохотно препроводил его в гостиную, сыщик устроился на диване и задумался. Он лучше, чем обычно это бывает с героями английских детективов, был знаком с изнанкой жизни и явственно чуял своим прококаиненным носиком, что за убийством мисс Харди крылось нечто, как цинично выражались в мире шоу-ревю, «особенное». Однако на мотиве убийства его мысль упорно спотыкалась. Размышления его были прерваны появлением Миранды Фицрой, которая вошла в гостиную и села в кресло напротив него.

– Вы что-то раскопали? – умоляющим голосом спросила она. По её помятому лицу было видно, что она провела бессонную ночь. Ковальский откинулся на диване.

– Да, мэм. Я теперь почти наверняка знаю, что вы невиновны.

– Слава богу! – воскликнула леди Фицрой. – Вся моя надежда была на вас… честно говоря, я не очень надеялась, но у меня не было другого выхода. Полиция заранее настроилась против меня.

– Не думайте, мэм, что невиновность освобождает вас от разговора с полицией, – лучезарно улыбнулся Ковальский. – Вам придётся выступить в качестве свидетеля.

– Свидетеля? – леди Фицрой побледнела. – Но я ничего не видела! Клянусь, на допросе я сказала всё, что знала!

Винни Ковальский поднялся с дивана, прикрыл дверь гостиной и подошёл к хозяйке.

– Вы сказали всё и не всё. Я верю, что об убийстве вы больше ничего не знаете. Но вы знаете что-то ещё. Что-то, касающееся Виолы Харди и вашего мужа.

На леди Фицрой жалко было смотреть. Её губа задрожала.

– Нет, нет, я не могу! – она закрыла лицо руками. – Это слишком ужасно! Вы не представляете себе, насколько…

– Представляю, – с сардонической усмешкой перебил Ковальский. – Вы думаете, петля лучше?

– Не знаю, – выдохнула леди Фицрой и разрыдалась. – Господи, что же мне делать?

– Всё рассказать полиции, – Ковальский прохаживался по комнате. – Виола шантажировала сэра Реджинальда?

– Вы сами всё знаете, что же мне ещё говорить?

Сыщик вдруг ощутил на своих плечах руки леди Фицрой. Её горячие губы впились в его шею.

– Вы сами всё знаете… гадкий, гадкий мальчик…

– Ага, – хмыкнул Ковальский. Вывернувшись из её рук, он подошёл к двери и набросил крючок. Затем принялся расстёгивать пуговицы на брюках.

Полчаса спустя они лежали бок о бок на ковре перед камином, облокотившись на диванные подушки. На Ковальском был сиреневый с чёрным кружевом корсет Миранды Фицрой, леди Фицрой накинула на себя его синюю рубашку, а где в этот момент находилась рука хозяйки – мы не станем упоминать, иначе это будет не детективная повесть, а несколько другой жанр литературы.

– Гадкий, гадкий, – восторженно шептала леди Фицрой. – Надо же, при таком росточке…

– Помилуйте, мэм, вы щиплетесь, – плаксиво отозвался Ковальский. – Это больно, в конце концов.

– Ах, простите. Увлеклась немного…

Ковальский приподнялся на локте и посмотрел в раскрасневшееся лицо леди Фицрой.

– Вижу, ваш муж не очень-то балует вас своим вниманием?

– Совсем нет, – едва слышно проговорила она, – он ни разу, ни разу…

– Вот как, – Ковальский прижался к леди Фицрой и поймал её за подбородок. – И Моррису про это известно?

Почти в ту же секунду ногти леди Фицрой вонзились ему в бедро.

– Вы забываетесь, мистер Ковальский!

– Это ещё кто из нас забывается, – сердито заметил Ковальский, оторвав от себя её руку. – Видите, синяк сделали… Что ж, не хотите говорить – не надо. Я и сам восстановлю картину событий – фактов у меня достаточно. Мне, например, теперь совершенно ясно, что у Морриса есть ещё одна должность, помимо секретарской. Должность почтенная в наше время, но он почему-то делает из неё тайну.

Леди Фицрой отпрянула, подозрительно глядя на Ковальского.

– Что вы имеете в виду?

– Что Моррис – психоаналитик. И нанят он потому, что у вас серьёзные проблемы в семейной жизни, которые вы хотите скрыть.

– Что же делать? – беспомощно проговорила леди Фицрой в который раз за последние сорок минут. Ковальский поднялся на ноги.

– Что делать, что делать! Одеваться. Будьте любезны отдать мне мою рубашку.

8

– Сэр, пришёл какой-то… – констебль не решился выговорить слово «джентльмен», – человек. Утверждает, что у него есть важные сведения по делу Виолы Харди.

– Впустите, – немедленно ответил Бишоп. Однако читатель уже догадывается, кого он увидел на пороге своего кабинета, и потому может вообразить его реакцию.

– Вы? Может, наконец, скажете, кто вы такой?

За спиной у суперинтенданта раздался смех Солгрейва.

– Не беспокойтесь, сэр, – произнёс инспектор, – это мой агент.

– Ваш агент? С каких это пор?

– Со вчерашнего вечера.

«Агент» церемонно снял соломенную шляпу и наклонил голову.

– Разрешите представиться. Ковальский. Винни Ковальский.

Суперинтендант подумал, что, видимо, для пользы дела лучше ничему не удивляться.

– Как идут дела с Фицроем? – спросил Ковальский, без приглашения усевшись на стул. Солгрейв раскуривал трубку.

– Всё отрицает. Досадно то, что улик против него нет. Придётся его отпускать, иначе будет большой скандал. Сэр Реджинальд слишком значительная фигура, чтобы арестовывать его по смутным подозрениям.

– Мои подозрения довольно ясные, – возразил Ковальский. Бишоп надвинул на нос очки и пристально посмотрел на него сквозь стёкла.

– Мистер Ковальский, ваши подозрения значения не имеют. Имеют значения доказательства. А доказательств того, что сэр Реджинальд убил мисс Харди, вы представить не можете.

– Естественно, не могу, – невозмутимо отозвался Ковальский. – Потому что сэр Реджинальд её не убивал.

– Не убивал своими руками? – уточнил Солгрейв. Поляк развязно закинул ногу на ногу и подтянул носок (новый).

– Возможно, и чужими тоже. Видите ли, всё дело в том, почему её убили.

– Вы намекаете, мистер Ковальский, – в слово «мистер» Бишоп вложил всё доступное полицейскому искусство оскорбления, – что вы это знаете?

Лицо Ковальского неожиданно стало серьёзным.

– Знаю.

Он достал из кармана пиджака измятую афишку.

– Особенный номер, «Шекспировская ночь»… Директор варьете сказал мне, что Виола танцевала в мужском костюме вместе с братом. Я сразу подумал, что брат должен быть на неё похож – иначе бы он не взял сценический псевдоним «Себастьян». Помните, у Шекспира брата с сестрой всё время путают? Дальше – элементарная логика. Если сестру можно было переодеть в мужской костюм, то и брата можно переодеть женщиной. Ну, фотографии вы видели. Должен признаться, я слукавил – попросил у Мартина одну фотографию, а, когда он отвернулся, вытащил две. Небольшой эксперимент с ножницами и клеем…

– Это нам известно, – прервал Бишоп.

– Благодаря мне, шеф, – напомнил Ковальский. – Вам не пришло в голову, что лже-Виолой мог быть её брат. Вы для этого недостаточно испорчены. Тем более для того, чтобы понять, почему Виолу убили.

– Что за чушь?!

– Э, нет, дражайший, это не чушь. Это называется английское ханжество. Вы и Солгрейв исходили из презумпции, что Виола была любовницей сэра Реджинальда. Но она ею не была. Кто-то очень хотел, чтобы мы думали, будто сэр Реджинальд состоит с ней в связи.

– Лейбористы? – невесело усмехнулся Солгрейв. – Да, эта версия гуляла вначале, но согласитесь, что в свете последних данных она выглядит довольно нелепо.

– Вы не подумали о самом сэре Реджинальде.

– Вот это уже действительно чушь, – возмутился Бишоп. – С чего сэр Реджинальд должен желать сам себя скомпрометировать связью с какой-то артисткой из кабаре?

– Для того, чтобы скрыть нечто, что может скомпрометировать его ещё больше, – спокойно ответил Ковальский. – Сложите два и два, в конце концов. Его жена явная невротичка, у секретаря вся библиотека заставлена книгами по теории сексуальности, а на роль любовницы он почему-то выбирает девушку, которая переодевается в мужской костюм и у которой есть брат, весьма похожий на неё.

– Чёрт побери… – пробормотал Солгрейв. Бишоп непонимающе уставился на Ковальского. Сыщик ответил ему взглядом, полным унизительного сочувствия.

– Провинция, сэр! Ваш коллега из Скотланд-Ярда догадливее. Фицрой сожительствовал не с Виолой Харди, а с её братом, Мартином Харди. Ну не любит он женщин, что делать. Мартин приходил к нему под видом Виолы, переодевшись в платье сестры.

– Фу, пакость какая, – передёрнуло Бишопа. Солгрейв сохранял хладнокровие.

– Понятно, – сказал он, – значит, отпускать его в любом случае рановато. Но только как с этим делом связана настоящая Виола? Разве что она шантажировала сэра Реджинальда?

– По-видимому, да. Причём леди Фицрой было известно всё, но из щепетильности она могла пойти в петлю, только бы не обнародовать семейный позор.

В этот момент в дверь постучали.

– Войдите, – ответил Бишоп. В кабинет заглянул констебль.

– Сэр, привезли Мартина Харди. Его арестовали в Лондоне.

– Да-да, – вмешался Солгрейв, упреждая вопросы суперинтенданта, – это я велел его арестовать. Ведите его сюда.

– Будем допрашивать? – Бишоп покосился на Ковальского. – В таком случае не удалите ли вы вашего, гм, агента? Его присутствие…

– Намёк понят, шеф, – без всякой обиды откликнулся частный детектив. – Никаких затруднений.

Он встал, нахлобучил на голову шляпу и вышел. В коридоре он на миг задержался и увидел, как мимо него два констебля проводят худенького темноглазого юношу с девически нежными чертами лица.

Мартин Харди тоже увидел Ковальского. Щёки артиста от гнева сделались как свёкла.

– Сука раскрашенная, – выдохнул он. – Так ты ещё и легавый?

– Закрой рот, приятель, – сказал один констебль и впихнул Харди в следовательский кабинет. Второй констебль чуть задержался на пороге, и Ковальский негромко спросил его:

– Прошу прощения, сэр, где здесь телефон?

– В приёмной, – не оборачиваясь, ответил констебль, – вон там.

Зайдя в кабинет, Мартин Харди несколько секунд обводил взглядом обоих следователей. Потом он куснул нижнюю губу, дёрнул плечом и, выставив перед собой скованные наручниками руки, произнёс:

– Снимите с меня это. Я хочу дать письменные показания.

– По поводу чего? – уточнил суперинтендант. Харди набычился, что выглядело смешно при его миниатюрном сложении.

– Что я забавлял сэра Реджинальда. Ну, ложился с ним в постель.

Бишоп взглянул на Солгрейва. Инспектор весьма значительно подмигнул ему. Впрочем, если бы он мог, он бы подмигнул и сам себе – на счастье, Ковальский отсутствовал и не мог позлорадствовать.

– Прекрасно, – брезгливо проговорил Бишоп. – Самое время устроить очную ставку. По удачному стечению обстоятельств, сэр Реджинальд у нас.

Через минуту в кабинете появился Реджинальд Фицрой. Хотя он был без наручников, так как всё ещё проходил по делу свидетелем, он выглядел куда более напуганным, чем Харди. Когда же он увидел самого Харди, он даже замер на мгновение. Правда, он тут же взял себя в руки и сел на стул, указанный ему суперинтендантом.

– Вы знаете этого молодого человека? – спросил Бишоп. Сэр Реджинальд надменно вздёрнул верхнюю губу.