Мария Артемьева
Время последних

Именно поэтому ее мать и отпустила ее подышать свежим воздухом во дворе – одну. Она сидела, по пояс укрытая пледом, в собственном удобном кресле.

На коленях у нее лежала книжка. Она читала, а ветер подкидывал легкую золотистую паутину ее волос; движением плеча она отбрасывала ее назад.

Туров, сглатывая набегавшую слюну, наблюдал за ней из укрытия вместе с другими.

Каждую минуту он порывался уйти, потому что чувствовал – нехорошо, некрасиво подглядывать, но не мог оторваться. Пихая друг друга локтями, и шепча на ухо сальные глупости, все четверо продолжали исподтишка наблюдать за ней.

Очень быстро она отложила чтение: к ее ноге подковылял голубь. Видимо, это был нахальный субчик из числа тех, что слетались всякий раз к ее подоконнику на пиршества.

Он как будто узнал свою благодетельницу и клюнул ее в ногу под пледом, требуя угощения.

Девочка захлопнула книгу и достала из кармана хлеб. Голубь испуганно шарахнулся, но не вспорхнул, не встал на крыло, а только отбежал в сторону. Туров заметил, что птица ранена: правое крыло у голубя висело как-то неестественно.

Соседка крошила птице хлеб, и голубь жадно заглатывал куски, торопливо бегая вокруг.

– Эй, а давайте ее напугаем, а?

Пятиминутка, которому надоело стоять без движения, с размаху хлопнул Турова по спине. Туров вздрогнул и обернулся: из-за плеча Пятиминутки выглядывали Толян с Оглоблей, и на лицах обоих были одинаково глумливые ухмылки.

– Ну, че? Развлекуха или как?

В этот момент во двор прилетели пять черных воронов. Они опустились на землю рядом с девочкой и раненым голубем. Неизвестно, откуда они взялись.

Непроницаемо черные вороньи глаза внимательно следили за происходящим. Убедившись, что голубь беззащитен и не улетит, хищники обратили взгляды на человека, который, находясь рядом с намеченной жертвой, мог бы помешать охоте.

Они сразу угадали то, чего никак не могли взять в толк Туров и его приятели…

Вороны медленно взяли в кольцо птицу и человека и перешли к стремительному наступлению.

Увидав, что к ней приближаются новые птицы, которых она прежде никогда не видела, девочка улыбнулась и кинула воронам те хлебные крошки, которые были заготовлены у нее в руке для голубя.

Вороны равнодушно обошли подачку, нетерпеливо подскакивая, окружили раненую птицу.

Вожак ударил первым. За ним – второй, третий… Они не развлекались. Серьезно, сосредоточенно, с увлеченным остервенением прирожденных хищников, они убивали, старательно нацеливая крепкие удары в глаза жертве.

Девочка растерялась и замерла в испуге. После третьего удара она сделалась белой, как мраморная статуя. После шестого удара воронам, наконец, удалось ослепить жертву.

Растрепанный, безглазый, окровавленный голубь все еще трепыхался, все пытался уйти от своих мучителей, мечась из стороны в сторону. Но он не видел – куда идти, и не мог отыскать пути к спасению. Вороны били, пока голубь не завалился набок и не пополз, таща раздробленное крыло с выбитыми перьями, оставляя за собой кровавый след.

Бойня перешла в еду – спокойную, вдумчивую, созерцательную.

Красная кровь на песке двора и ее белое лицо…

Она ничего не поняла. Она все еще махала руками, пытаясь отогнать птиц.

– А давайте ее напугаем?! – хихикая и брызгаясь слюной, предложил Пятиминутка и повернулся спиной к Турову.

«Не надо! Не подходи! Не трогай ее!» – заорал Туров, но эти слова как будто застряли у него в горле. Скованный ледяным ужасом, он не мог и пальцем пошевелить и только, будто в замедленном кино, наблюдал, как уютное кресло внезапно опрокинулось, и она, зареванная и перепуганная оказалась под ним, в пыли и грязи. Из разбитой головы сочилась кровь.

Вороны, клевавшие труп голубя, деловито оглянулись. Вожак, словно чем-то сильно заинтересованный, подошел ближе. Голубые глаза девочки, залитые кровью, жалобно смотрели на Турова.

– Туров. Туров.

Она звала его, и серые губы шевелились, как губы кукол в театре, хотя сама она давно уже была мертва.

– Туров!

… Туров! Что ж ты, братец, так орешь? – озабоченно клекотал Унбегаун, тряся Турова за плечо огромной рыжей лапищей. – Ты этак всю Базу перебудишь своими воплями. Что это с тобой?! Нехорошо! И как это тебя психологи-то на Гайю допустили, а? Обманул, поди, комиссию-то, а?

Туров, мокрый, несчастный, измученный, медленно приходил в себя. Вот значит, как. Опять он, значит, заснул. И кошмар вернулся. Злой и настойчивый, как голодный волк зимою. Хотя, впрочем, почему же волк?

Ворон.

10.

Унбегаун долго приставал к Турову. Заходил и так, и сяк, чтобы тот поведал, что за страшные сны ему снятся.

Туров молчал, не реагировал на вкрадчивые расспросы. Однажды, не удержавшись, наорал на своего напарника.

Но не за то, что тот приставал с вопросами, а за то, что неряшливый Унбегаун опрокинул свое кофейное ведро на пульт сейсмического измерителя.

Разумеется, если бы дело ограничивалось только залитыми кофе контактами… Но попытки допросов со стороны Унбегауна не прекращались. И Туров сорвался. Дал себе волю.

Что замечательнее всего: напарник все понял правильно. И с тех пор от Турова отстал.

Более того: он почему-то не стал докладывать Базе о произошедшем между ними инциденте. Не понесся ябедничать главному психологу Базы, жаловаться на «психическую неустойчивость» напарника.

Он просто молчал и внимательно наблюдал за Туровым со стороны.

И за это Туров был ему почти благодарен.

Сны не проходили, не оставляли. Терзали Турова каждую ночь. Он сделался мрачен, неразговорчив.

Теперь оба обитателя 17-го участка со всевозможным рвением посвящали свои часы исключительно профессиональным обязанностям, нагружая себя работой до изнеможения.

Работали, избегая общаться друг с другом. Но, не смотря ни на какие раздоры, между ними росло и крепло какое-то странное родство – как будто с обоих сдернули кожу, и общая боль объединила их против их воли.

Разговаривали они мало.

Однажды, когда Туров стоял у панорамного окна, свободного от внешних щитков, и наблюдал за водяными псевдокрабами на берегу озера, в комнату неслышно вошел Унбегаун.

Крабы, суетясь возле уреза воды, возводили на песке какое-то сложное сооружение – то ли стену, то ли волнорез, углубляя фундамент примерно на полметра вниз.

Им помогали тойи. Сгрудившись кучей рядом со строительной площадкой, они что-то делали с листьями кремеров, которые подносили им целые отряды маленьких водяных крабиков.

Туров сумел разглядеть, как лягушки брали узкие голубые листья «вечных деревьев» и, смачивая слюной, комкали их лапами, мяли и месили.

– Это цемент. Слюна тойи – чрезвычайно кислая, они ведь переваривают пищу снаружи желудка. – Прокомментировал Унбегаун, глядя с любопытством из-за плеча Турова. – Палая листва кремеров очень жесткая. По счастью, они редко теряют листья. Если оставить их рядом с корнями – почва перестанет впитывать влагу…

– Я понял, – усмехнулся Туров. – Общественный договор. Люди на земле сто миллионов лет договориться не могут.

Унбегаун пожал плечами.

– Кремеры избавляются от палых листьев, крабы строят садки для своей малышни…

– А тойи? – спросил Туров.

Немец почесал нос.

– Учатся. Как это у вас говорят? Краб на холме свистнет?.. Может быть. Почему нет? Я же научился.

Туров развернулся и молча вышел. Его бесила бессмысленная готовность Унбегауна шутить по всякому поводу.

11.

Мысль о Лесе Тысячи Крыльев вызревала постепенно. Словно семя травы, завалившееся нечаянно в складку почвы, в трещину между плитками, в темноту и покой – мысль выпустила наружу блеклые слепые нити корешков, и они пустились странствовать наощупь, всюду находя опору и подпитываясь новыми идеями и соображениями.

Но эта мысль была безумна.

И хотя ее бледный росток вытягивался и занимал все больше места в сознании Турова, было совершенно ясно, что ни к чему хорошему это не приведет.

Забраться так далеко от станции одному? Под взрывоопасным небом Гайи, рискуя из-за малейшего просчета оказаться под ним вне укрытия? И, как будто мало было всего предыдущего – еще и сам этот Лес Тысячи Крыльев. Птицы!.. Для Турова ничего не могло быть гаже.

Разве что собственные сны.

«Я не могу больше», – говорил себе Туров, глядя на окровавленную голову девочки во сне. На ее искривленный криком рот, на обезображенное лицо.

«Почему она не встает? Почему не встает?!» – задыхаясь, беззвучно вопил Туров, снова и снова проваливаясь в мир своего навязчивого кошмара.

Снова и снова он не успевал остановить чокнутого Пятиминутку. «А давайте ее напугаем?!»

И рука Турова ныряла в черную пустоту, а девочка оборачивалась и падала вместе со своим креслом, и серые губы шевелились возле растерзанного голубя. И опять рядом появлялся ворон. Деловито прицеливался…

– Почему она не встает?!

Он бы все на свете отдал за возможность кинуться к ней, подбежать, поднять на руки. Но он не мог пошевелиться. Он стоял камнем посреди двора.

Упав, свалившись в грязную пыль, она ворочалась, тяжело открывая и закрывая рот, как рыба, выброшенная на берег.

В этот момент ничего не осталось в ней от ее красоты. Пятиминутка, Оглобля и Толян заметили это. Они заливались хохотом и орали, перебивая друг друга:

– Треска!

– Моржиха!

– Ты на ноги, на ноги ее посмотри! Мутант!

Они веселились, тыча пальцами. Теперь это мог видеть каждый – пара хлипких, сероватого цвета, сросшихся от голени конечностей, в которых с трудом угадывались человеческие ноги, торчали из-под сбившегося пледа. На том месте, где у обычного человека были бы стопы – у этой девочки были ласты.

Она родилась уродом и без посторонней помощи не могла ни стоять, ни ходить. Без своего загадочного кресла и пледа она и красавицей уже не казалась.

Туров не слышал мальчишек. Он стоял, жалкий, убитый. В голове у него колотились пять литров крови, приливы и отливы разбивались об ушные раковины и только шелест птичьих крыльев задевал снаружи его сознание.

Девочка обессилела и не делала попыток подняться. Затихнув, она лежала на спине, глядя в небо. По ее щекам, размывая подсохшую кровь, катились слезы.

Мальчишки прыгали и вопили. Преодолевая ступор, Туров подался вперед, чтобы протянуть упавшей руку.

Но он не успел. Пока потрясенный Туров приходил в себя, вороний вожак уже все сообразил и решил.

Обозленный тем, что на пятерых охотников одного хилого голубя слишком мало, он подлетел и вонзил клюв в широко раскрытый глаз девочки.

Кровь брызнула фонтаном, и на месте глаза возникла дыра. Ворон продолжал клевать, бить, рвать. Голова уже мертвой девочки вздрагивала и моталась из стороны в сторону, словно воздушный шар на ниточке.

– Туров. Туров, – при каждом ударе выдыхали мертвые губы.

«Русалка», – тоскливо подумал Туров, просыпаясь в слезах. «Она была русалкой. Настоящей, как в сказках». Теперь он даже знал, как возникло такое чудо. Вспомнил.

В этом не было ни волшебства, ни радости. Об этом перешептывались мать с отцом, это потихоньку обсуждали между собой соседи.

«Бедная девочка. Да, семья из Чернобыля. Лучевая болезнь. Мутация. А теперь еще и это несчастье».

Несчастье? Может быть, она все-таки осталась жива? В его детской памяти все эти годы Русалка умирала. Она погибала, и вместе с ней погибала всякая возможность счастья для самого Турова.

«Кто она тебе?» – спрашивал в сердцах отец. И отвечал: «Никто!»

– Русалка, – шептал упрямый Туров. И его опять кормили таблетками, вели к врачам, и те с новыми силами принимались лечить эту странную «психическую аномалию» – душевную боль, гиперсочувствие, которым маленький Туров откликнулся на боль другого существа.

– Русалка, – пробормотал Туров.

Он очнулся и сел на кровати, взъерошив волосы. В темноте яростным красным огоньком светился в углу комнаты регистратор. Туров посмотрел на него, и ему показалось, что он видит перед собой тот самый наблюдающий злобный вороний глаз.

В этот миг решение свалилось Турову прямо в руки – готовое, с пылу, с жару, не требующее ни оценки, ни рассуждения.

Он зажег свет и откопал спрятанную в ящике стола карточку-идентификатор неизвестно куда пропавшего Торстена Свёдеборга.

– Что ж, напарник… Проверим твою сообразительность, – прошептал Туров.

12.

Он хорошо подготовился. Основную часть задуманной операции удалось выполнить прямо на глазах у пристально наблюдающего за ним Унбегауна. Незаметно погасив экран, чтобы результат его действий не был виден, он сунул карточку-идентификатор Торстена Свёдеборга в приемник, набил команду «обменять». Вынул, вставил свою карточку, задав последовательно команды «запись\зачистить\повтор». Все необходимые манипуляции он предварительно заучил наизусть, и теперь, действуя вслепую, был уверен, что не ошибется.

Так и случилось.

Теперь регистратор Базы отключил круглосуточную запись наблюдения за его комнатой, потому что он, Туров, якобы поменялся комнатой с пропавшим Свёдеборгом. Саму запись Туров подменил, скачав предварительно несколько видеофайлов своих собственных прежних записей.

Отныне путь наружу был свободен от наблюдающего ока регистратора. Если б кто-то на Базе заинтересовался вдруг местонахождением Турова, его любопытство было бы удовлетворено закольцованной записью нескольких суток из жизни Турова на базе. Причем сигнал шел бы из комнаты 9, прежней комнаты Торстена, в которую по какому-то капризу новичку Турову приспичило перебраться. А почему нет?

Наблюдение за комнатой 7, в которой на самом деле жил Туров, теперь снималось, потому что Торстена Свёдеборга на станции не было уже давно, и по всем документам он числился пропавшим без вести.

Ну, и выйти из подземной лаборатории – ночью, не привлекая ничьего внимания, предстояло теперь, конечно, именно Торстену Свёдеборгу, а никакому не Турову. К чему дразнить гусей?

Предоставим свободу действий духам и призракам, мрачно усмехался про себя Туров. А внутри, между тем, шевельнулся недобрый червячок: уж не здесь ли кроется секрет исчезновения Торстена Свёдеборга? Уж не по пути ли прежнего техника-программиста шагает глупый Туров – суется, как кур в ощип?

Но эти мысли не вызывали особых эмоций.

Решение принято.

Туров закончил работу, выключил всю лишнюю технику, встал и, кивнув на прощание хмурому в тот день Унбегауну, вышел в коридор. По крайней мере, с кошмарами будет покончено – в любом случае.

13.

На сборы не понадобилось много времени.

В 9.12 по земным часам, принятым по традиции на Базе, он уже стоял, одетый в термический костюм, возле тамбура внешнего люка. Все, что, по его мнению, могло бы ему пригодиться в пути, и самое главное – плоский контейнер с запасом кислорода – Туров приготовил загодя, сложив в небольшой вещмешок.

Скафандр одевать не стал – слишком тяжелый, быстро передвигаться не позволит, а защиту от радиации зари, чисто теоретически, он обеспечивал только на 65 %. (Практически же, на себе, никто этого до сих пор не проверял).

Туров, просчитывая риски, намеревался вернуться. Именно поэтому не брал скафандр – делал ставку на скорость.

На левом рукаве термического костюма он прикрепил хронометр, выставив время на таймере. До взрыва неба оставалось 5 часов 28 минут.

Два часа, чтобы добраться до Леса Тысячи Крыльев, час там и еще два, чтобы вернуться. 28 минут неучтенного времени на всякие непредвиденности. Если не выходить из графика – свободно можно успеть. Нужно!

Туров мысленно обежал взглядом самого себя, надел кислородную маску, повернул вентиль на трубке, выдохнул и точным рассчитанным движением вставил карточку в прорезь цифрового замка. Вбил код, и, когда дверь вскрылась, шагнул через порог.

Закрываясь, люк тамбурного входа негромко чмокнул за его спиной.

«Поцелуй на прощанье», – подумал Туров. Обернулся, глянул, как гаснет свет за прочным бронированным стеклом, а ноги его уже бежали, уже несли его вперед.

Спотыкаясь на сыпучем песке, поддавая плечом падающий мешок со всякой походной мелочью, Туров бежал. В мешке что-то тряслось и погромыхивало – очевидно, он плохо уложил свое имущество. Но останавливаться и перекладывать его он, разумеется, не собирался.

«Надоест – брошу», – без всякого сожаления решил Туров. Взятые с собой мелочи могли бы пригодиться ему в дороге. Но ни одна из них не сумела бы спасти жизнь, если у него не получится вернуться до наступления взрыва неба.

Поэтому он бежал, без остановок и передышек, стараясь держать размеренное дыхание.

Бежал под огромным невероятным небом Гайи, где ярко и выпукло проступали очертания галактики и всего мироздания.

Он боялся поднять глаза на эту невероятную, чудовищную, неземную красоту гайянского неба – боялся вдохнуть ее в себя и захлебнуться, потому что столько красоты разом не видел никогда ни один человек – и кто знает? Возможно, это погубило бы его.

Может быть, если он поднимет глаза вверх – он уже не сможет двигаться, зачарованный, захваченный, плененный навсегда этой невероятной красотой. Умереть, пораженным красотой – возможно, это самая правильная смерть для человека.

Но сейчас у Турова другие задачи. Он ведь принял решение, и умирать ему нельзя.

Бежать становилось трудно: Туров двигался в гору. Несмотря на крохотный по земным понятиям уклон местности – не более 10 %, воздух уже на этой высоте делался все более разреженным. Не останавливаясь, на бегу, Туров поправил гибкую трубку с кислородной маской, и вывернул вентиль на ней почти полностью.

Бежать сделалось легче, хотя усталость уже давала себя знать.

Однако главное испытание ждало Турова впереди, и он старался не думать о нем. Меньше думать, чтобы не удариться в панику – уговаривал он сам себя.

Лес Тысячи Крыльев появился на горизонте узкой черной полосой и теперь рос, ширился и менял цвет.

По мере приближения полоса светлела, принимая сначала глубокий синий, а затем и прозрачный аквамариновый оттенок.

И так же по мере приближения нарастал шум – страшный для Турова шум птичьих крыльев. Их действительно были там тысячи: птицы почти полностью покрывали своими телами кроны высоченных, в 150–200 метров гигантских кремер. Издалека было видно, как они шевелятся – при полном отсутствии ветра вершины деревьев ходили ходуном, плескались и вились по ветру длинными волнистыми языками, закручиваясь гигантскими воронками то вправо, то влево.

Это не листья, не тяжелые и кожистые ремневидные листья кремер разносило вихрями по небу.

Это взлетали и снова садились птицы – громадные стаи птиц с лазоревым, как листва кремеров, оперением.

«Смогу ли я это пережить? – мелькнула в голове Турова трусливая мысль.

Он взглянул на хронометр, отсчитывающий время – 4.32, он шел с опережением графика.

Эта мысль прозвучала отрешенно, когда он вбежал под полог Леса Тысячи Крыльев.

14.

Зная, что его неминуемо постигнет панический страх при шуме птичьих крыльев, Туров продумал, как защититься от этого в Лесу. Он решил выключить внешние наушники стереофона, чтобы отгородиться от пугающих звуков.

Конечно, подобные фокусы не поощрялось инструкциями: на чужой планете исследователь и разведчик обязан иметь и уши, и глаза на стороже. Но из двух зол – запаниковать или пропустить возможные сигналы опасности извне – Туров, как ему казалось, выбрал меньшее.

И потом, если в этом Лесу его поджидала какая-то неведомая угроза – разве Унбегаун не предупредил бы его?

Туров нажал кнопку на рукаве, выключив панорамный стереофон, и осторожно продвигался вперед, стараясь не смотреть вверх, туда, где взметались волнами громадные скопления птиц.

Теперь он слышал только себя, собственное сбитое, учащенное от быстрого шага дыхание.

Он шел, глядя под ноги – сине-зеленый мох, похожий больше на губчатые водоросли, мягкими подушками устилал почву возле гигантских синих стволов. Туров делал шаг, и губчатая подушка проваливалась, сминалась, из нее вытекал какой-то оранжевый сок.

Турова не покидала мысль, что, может быть, это кровь странного полурастения – полуживотного.

«Что, если им больно, когда я иду по ним?» – думал он. «Но это все равно. Ведь у меня нет другого выхода!» – кричал изнутри другой Туров, маленький, замученный и злой. Тот, который принял решение.

А губчатые подушки все не кончались.

Почему Унбегаун не предупредил меня?! Где же она, та поляна с цветами?

Он уже готов был отчаяться, как вдруг…

– Туров.

Шепот раздался в стереофоне – робкий, тихий, как шелест дождя по листьям земного дерева.

– Тууууров! – выдохнул ветер.

Туров не поверил сам себе. База и станция слишком далеко. Стереофон не способен принимать сигналы на таком расстоянии.

Неужели кто-то из людей находится рядом с ним, здесь, в запретном для землян Лесу Тысячи Крыльев?

– Унбегаун?!

Тихий смешок раздался в ответ.

«Галлюцинации», – решил Туров. Снова смех.

«Шагай вперед. Еще немного, и ты нас увидишь!»

Сердце Турова сжалось и дважды ударило невпопад. Он ожидал, он шел на встречу с чудом. Но к чуду быть готовым нельзя.

Замирая от восторга, еле переводя участившееся дыхание, Туров осторожно потянул с головы стереонаушники. Опомнившись и сообразив, что в костюме они не снимаются, включил обратно внешний звук, нажав кнопку на рукаве.

Опасливо поднял голову вверх, на птиц, и остолбенел: зрелище показалось ему фантастичнее всякого сна.

Огромные косяки птиц тучами то взлетали, то падали вниз, то развевая наверху широкие флаги, то образуя над лесом гигантские фигуры, туманные всполохи, взмахи крыльев неведомого существа – и все это они проделывали совершенно беззвучно.

Ни писк, ни шорох, ни гортанный крик не нарушал запредельную магическую тишину леса.

Птицы казались тишайшей листвой этих деревьев – так естественно и органично они вписывались в бытие и существование друг друга.

Сквозь аквамариновое мерцание крыльев далеко в вышине пробивалось еще и могучее звездное сияние, осыпая, словно инеем, сплетение верхних веток кремеров.

По лицу Турова катились слезы, но он их не замечал. Он вряд ли сумел бы оторвать взгляд от поразившего его зрелища, но его позвали.

В тишине он слышал это совершенно отчетливо.

Нехотя он повернул голову на звук.

Среди синих стволов в лесу повис туман, такой же, как бывает перед рассветом и на Земле.

Косые белесые клинья его колыхались между деревьями. Под пологом леса воздух был теплым и влажным.

Туров подумал и снял кислородную маску. Здесь, в Лесу, легко дышалось и без нее.

Из глубины чащи шло голубоватое свечение – Туров направился туда.

Губчатые подушки, которые он приминал по пути ногами, испускали тонкий сожалеющий вздох, но вскоре распрямлялись, с тихим свистящим хлюпом втягивая обратно в себя оранжевую жидкость.

Туров взглянул назад и едва не рассмеялся, убедившись, что никаких «кровавых» следов он позади не оставил: Лес принял его в себя мирно и тихо, как часть собственного естества, не поранившись и не оставив ни одной метки на пути.

Туров пробирался к сияющему, запрятанному в глубине леса потаенному чуду, широко распахнув глаза, и совершенно успокоенный.

Он, разумеется, давно позабыл сверяться со своим хронометром.

15.

Конечно, это странно, но заветные цветы желания, сказочные цветы счастья оказались похожими на самые простые и незамысловатые земные цветы: на одуванчики в пору вызревания семян.

Туров даже засмеялся от неожиданности – веселым детским смехом, какого давно не слышал сам от себя.

– Про это Унбегаун не говорил! – смеясь, сказал вслух Туров.

От его дыхания первый ряд цветов всколыхнулся, и целое облако светящихся голубых пушинок взметнулось вверх, в темноту неба.

Кроны деревьев смыкалась над опушкой не так плотно, как в лесу; цветы сияли то ли сами по себе, то ли светили отраженным звездным светом, который пробивался сквозь полог ветвей – трудно было разобрать.

Голубые светлячки пушинок недолго пометались над полянкой невесомой стайкой и вскоре исчезли в вышине, как исчезают искры горящего пламени. Туров испуганно отступил назад, опасаясь приближаться к столь летучим существам, как эти чудо-растения. Он почему-то воспринимал их именно как живые существа, наделенные разумом и душой. Хотя Унбегаун ничего не говорил ему на этот счет.

Да он, собственно, и вовсе ничего не говорил, – подумал вдруг Туров.

И тут опомнился, едва не взвыв во весь голос: какой же он идиот! Вечный неудачник.

Ведь он абсолютно не знает, что ему теперь делать. Как следует поступать с этими цветами, если хочешь, чтобы исполнилось желание?

Ему и в голову не приходило поинтересоваться этим заранее.

Как же теперь быть?

Срывать цветы охапками, как делают заготовщики лекарственных растений на Земле? Варить из них похлебку, как знахари-травники в старину? Есть свежими прямо на месте?

Что делать-то?!

Туров потел и топтался на месте, чувствуя себя тупым животным, место которому – в стойле. Где-нибудь среди самых никчемных жвачных, если такие имеются. Но никак не среди людей.

Воздух на поляне цветов внезапно заискрился и зазвенел – огоньки взметнулись вверх крошечными фейерверками, нитяные электрические разряды вскипели над цветами и словно качнулись миллионы микроскопических колокольчиков. Цветы смеются, понял Туров.

«Нас не надо есть, дурачок! Просто сорви цветок и замени собой. Будь с нами». И колокольчики зазвенели еще, призывая к себе Турова.

Цветы повернули пушистые головы вниз и направо – вся поляна разом. И Туров увидал, что в середине каждого цветка, в окружении пушистых искрящихся лучиков сияют глаза…

Здесь были лица самых разных существ: щелеглазых безносых гуманоидов, чьи портреты запечатлели древние художники айнов в своих статуэтках «догу», здесь были птице- и собакоголовые боги Египта и Мексики, серолицые с черными глазами пришельцы, готовившиеся, по сведениям голливудских сценаристов, захватить Землю в конце 20 века; здесь были змеевидные разумные звери – люди сочли их все-таки зверями, когда встретились с ними на одной из планет у звезды Бетельгейзе…

И, конечно, здесь были люди. Мужчины и женщины. Ошеломленному Турову померещилось, что кого-то из них он даже узнает – возможно, Бородянского или Торстена Свёдеборга?

Но это, разумеется, чепуха – не мог он за несколько секунд найти и опознать кого-либо среди тысяч и тысяч обращенных к нему лиц. Если только знание не давали ему сами цветы – непосредственным образом, минуя зрение и слух, тепепатически.

Туров попятился. Нелегко стоять вот так, чувствуя на себе взгляды чуть ли не половины населения Галактики.

К тому же каким-то образом он вдруг увидел самого себя их глазами. Увидел свое смущение, озлобление в глубине души из-за того, что его так неожиданно смутили; надежду, что его желание все-таки может сбыться; страх, что оно непременно сбудется, но не так, как он хочет на самом деле – и, наконец, ужас от того, что он сам не понимает, какое именно желание ему хотелось бы исполнить теперь.

«Заменить? Они сказали – заменить. И быть с ними!» – неожиданно понял Туров. Так вот в чем главный секрет, разгадка всех исчезновений! Он чуть не рассмеялся.

Хотя на самом деле это вовсе не смешно: добраться сюда, на край света, рискуя жизнью, и обнаружить, что осуществить мечту можно только одним способом – пожертвовав жизнью. Просто отдав ее навсегда. Подарив. Не понарошку – насовсем.

Туров заморгал. И попытался вспомнить – а чего же он на самом деле хотел? С чем шел сюда?

– Туров, – прошептали мертвые губы.

– Туууров, – прошептали, качая пушистыми головами, цветы.

Он хотел, чтобы девочка-Русалка была жива и здорова. Чтобы никто не мучил, не изводил ее насмешками. И чтобы она не мучала его, перестала являться мертвой в кошмарах.

Вот и все. И за это ему надо сейчас отдать свою жизнь?

«Это безумие», – сказал себе Туров.

Это было безумием с самого начала, напомнил он.

– Туров! – злобный отчаянный крик раздался со стороны леса. – Зачем ты, скотина, выключил стерео? Ты хотя бы раз посмотрел на часы?!

Туров, удивленный, обернулся: среди синих стволов кремеров мелькнула грузная фигура Унбегауна. Немец приближался к поляне, он бежал – если это можно назвать бегом – в тяжелом скафандре и страшно запыхался. Он кричал Турову через внешний громкоговоритель.

Туров нажал кнопку стереофона – оказывается, внутренний канал был отключен – включил его и глянул на хронометр: до взрыва неба оставался 1 час 23 минуты. Уже не успеть.

– Ты псих, Туров! Ненормальный. Гаденыш. Гнусная ты гадина.

– Я тебя слышу, – сказал Туров. – Я включил стереофон.

– Ах, включил! Включил он. Ну и прекрасно. Я и в лицо тебе то же самое скажу. Идиот. Псих. Да и сволочь к тому же.

– На себя посмотри, – равнодушно ответил Туров.

– Ты понимаешь, что мы на станцию уже не успеем?! – взвился Унбегаун, уязвленный спокойствием Турова.

– Понимаю. Теперь. Сам-то зачем пришел?

Унбегаун злобно запыхтел, зафыркал.

И обнаружив, что ответить по сути нечего, принялся бессмысленно ругать Турова – за вранье, за подмену карточки-идентификатора, за то, что ничего не сказал, не поделился с напарником.

– Как-никак, а все-таки… – кипятился Унбегаун.

– Будет тебе, толстяк. Уймись! – попросил Туров. – Скажи лучше, что делать будешь?

– Я?!

– Нет, принцесса Генриетта Английская!

Унбегаун вздохнул. Пожал плечами.

– А может, скафандр выдержит?

– Может быть? – усмехнулся Туров.

– Слушай, а если нам того…

– Чего – того?

– Ну, не знаю. Пожелать, например, что-нибудь? А? – Толстяк в скафандре сделал неопределенный знак рукой, указывая на поляну с цветами счастья.

Туров рассмеялся.

– Только не говори мне, что ты всерьез на это рассчитывал. Здесь ведь не утренник с Дедом Морозом. Здесь, знаешь ли, все по-взрослому.

– Ну, ладно. А ты? Ты что будешь делать?! – требовательно вопросил Унбегаун.

– Я? – сказал Туров и, прищурившись, закинул голову вверх, чтобы взглянуть в небо. С каждым разом это становилось все проще: неземная красота Гайи уже не казалась ему такой чужой, как прежде, и он все меньше пугался ее.

Ему показалось, что небо как будто светлеет, словно оболочка воздушного шара, когда его надувают слишком туго.

– Давай-ка, шуруй отсюда, напарник. – сказал Туров. – А я, пожалуй, останусь. Устал я.

– Слушай, ладно. Такое дело… В общем, у меня есть транспорт, – закашлявшись, сказал Унбегаун.

– Да ты что?! И вправду? Вот номер! – засмеялся Туров. – А то я не знаю. Колесная энергорама, небось?

– Откуда ты знаешь? – запыхтел Унбегаун.

– Торстен Свёдеборг был весьма занудным скандинавом. Со своими занудными скандинавскими привычками записывать каждый чих, – сказал Туров и сел. – Получил генератор на складе – записал. Сварил рамку газовой горелкой – тоже записал. Ну и так далее.

Рассказывая, Туров опустился рядом с краем поляны, осторожно подвинулся ближе к цветам. Лег на спину, подложив руки под голову, и стал глядеть вверх, на уплывающие в вышину искры цветочных пушинок – прямо в полыхающие на небе созвездия.

Унбегаун пыхтел и топтался рядом.

– Колесная рама Свёдеборга с трудом выдерживает вес одного человека в скафандре. А уж двух… Ну что ты стоишь? Иди. А то скоро начнется. Двигай! – сказал Туров.