Мария Арбатова
Пирамиды роста
– Это плохо? – напряглась она.
– Смотря для кого. В бизнесе не бывает такой простой оценки. Вижу тебя во сне.
– А наяву?
– Наяву помню, что времени до выборов в Думу шиш да маленько.
– Моя бабушка говорила «шиш да маленько». Я тебя обожаю!
В комнату вернулась танцующей походкой, соседка вопросительно вспорхнула глазами на мать, а та прокомментировала:
– «Сам» звонил. Что говорит, доча?
– Говорит, что тоже смотрит концерт Пугачёвой, – отшутилась Валя.
После звонка даже соседка перестала казаться такой противной. Валя просто отгородилась от неё, уставившись на экран, где Алла Пугачёва в некрасиво коротком платье убедительно пела: «Счастье – что оно? Та же птица, упустишь и не поймаешь…»
А через неделю зазвонил городской телефон. Усталая Валя только пришла с работы.
– Привет! – сказал знакомый хрипловатый голос. – Не узнала? Марк.
– А… как жизнь? – спросила Валя, чтобы не виснуть в паузе.
– Укорачивается, – ответил он в своей манере. – Увидимся, Валюсик?
– Зачем?
– Посмотреть в глаза друг другу. Заеду заберу? Через час у подъезда.
Устала после работы, да и зачем теперь встречаться? Но, видимо, у Марка было важное дело.
– Страдает лавер, что соскочил. Хвост ему прижми, чтоб по другим чувихам ногами не ходил, – напутствовала Вика.
Марк заехал в жёлтой, видимо, дорогой иномарке. Изменившийся, спокойный, ухоженный. В модном шёлковом коричневом костюме, какие заменили некоторым новым русским спортивные прикиды «Адидас».
– Ресторан приличный знаешь? – спросил он, явно тестируя.
– Только дорогие, – проговорилась она.
– Так и я больше не лох педальный, – подмигнул Марк. – Раз в неделю жру свинину с корнем лотоса!
Однако тормознул у столиков первого попавшегося уличного кафе. Сел напротив, впился в неё глазами.
– Что-нибудь не так? – Валя поправила волосы.
– Помнишь, как познакомились?
– Конечно. Во время первого путча. На баррикадах.
– А как ты мне блины пекла? – оттаял Марк. – Нормальная баба была, податливая. А сейчас к тебе, Валюсик, без штуки баксов в лопатнике не подойди.
– И не подходи, – ответила она, вздрогнув на слово «податливая».
– Здесь все столы заказаны, – подошёл к ним официант.
– Раз заказаны, значит, раком встанешь и на своей спине накроешь, – хрипло ответил Марк в бандюковской манере. – Тащи меню, ветошь!
Официант понял, что лучше не связываться, и расторопно принёс меню.
– Хату в центре купил. Я теперь москва́ч. На иномарке, с бабками, – похвастал Марк.
– Молодец.
– Всё равно за шведа не пойдёшь, а Горяев не разведётся! – объявил он, наслаждаясь произведённым эффектом.
Валя застыла от неожиданности:
– В органах, что ли, теперь работаешь?
– Ага. В женских половых органах.
Недалеко от столика встал худой очкастый мальчик лет десяти, достал из рюкзака флейту и затянул заунывное «Сурок всегда со мною…».
– Говори, откуда знаешь, или я пошла! – она встала.
– Валюсик, не горячись! – схватил он её за руку и заканючил: – Не могу людей закладывать.
– Тогда с этими людьми и ужинай, – Валя выдернула руку и пошла, расстроенно подумав, что опять подставила Виктора.
Марк бросился за ней:
– Ладно, скажу. Только никаких санкций! Соседка твоя за баблосик сливает.
– Докажи, что соседка! – Всё ещё боялась, что это как-то связано с Горяевым.
– Пугачёву у вас смотрела. Тебе сперва швед звонил, потом Горяев. И ты из комнаты вышла.
– Зачем это тебе? – удивилась Валя, вернувшись за столик.
– Другая стала. Крутая. Следил, ждал, когда в ямку упадёшь, а тут я, красивый, богатый, на руки подхвачу.
– Чтоб объяснить, что ты меня осчастливил? – усмехнулась Валя.
Марк неожиданно вскочил и бросился к мальчику с флейтой:
– Ты с кем тут?
Мальчик затрясся от страха и тихо сказал:
– Я сам…
– Будешь врать, денег не дам! – пригрозил Марк.
Мальчик шмыгнул носом и показал пальцем:
– Вон папа стоит.
Марк поманил очкастого мужика, вылитого увеличенного в размерах мальчика, только без застиранных шортиков и сбитых коленок. Тот подошёл и смущённо сказал:
– Законом не запрещено. Где хочет, там и играет.
Марк покачал головой:
– Запрещено делать детей, если не можешь прокормить. Вот тебе деньги, чмо, и вали отсюда. Он мне всю душу своим «сурком» вынул!
Мужчина втянул голову в плечи, а мальчик деловито взял у Марка деньги со словами:
– Спасибо, дяденька! Папу с работы уволили, мама в больнице, а у нас ещё две маленькие в семье и старый дедушка…
И увёл отца за руку.
Марк вернулся за столик. У Вали на глаза навернулись слёзы. Помолчали.
– Пойми, Валюсик, люди меняются. Попрыгал, поискал, понюхал. Готов развестись. Жениться готов, а не просто потрахаться. Любовь не картошка, не выбросишь в окошко, – сказал он серьёзно. – Говорила, есть мужик, ради которого всё. Что он министр. Это Горяев был?
– Горяев.
– А я тебе совсем по барабану?
– Мне все, кроме него, по барабану. И швед тоже. Хоть все думают, что про запас держу.
Валя рассматривала Марка, такого обаятельного, жилистого, нахрапистого, но ни капельки больше не нужного и неинтересного. Как странно, что прежде столько о нём думала.
Он прочитал это в её взгляде:
– Пойми, жил тогда начерно: типа, деньги сделаю, жить начну. А теперь вырос. Как говорят, поднялся!
– Я тоже выросла. Не заметил? – напомнила Валя.
– Заметил. В твой кабинет, Валюсик, такие бабки вложу, что с каждого столба рекламой заулыбаешься. – Он оглянулся, словно только заметил, где они сидят. – Чего мы к этой рыгаловке прилипли? Поехали, с артистами познакомлю. Ресторан есть на Пресне, играем там у грузина в «Двенадцать стульев».
– Как это играете?
– В один из двенадцати стульев зашиваем монетку. Братва кидает по штуке баксов, чтоб купить по стулу и распотрошить. Один из двенадцати находит монетку, получает всё, что на кону, и проставляется! – рассказал он наигранно весело, прекрасно понимая, что Валя туда не поедет. – И я там был, мёд-пиво пил…
– Почему именно сегодня позвонил?
– Да вот крутую аптечную фирму наладил. Пить начал, бани, шлюхи, казино. Сел у телика, а там— бац, Валюсик моя! Занервничал, тут соседка твоя звонит, докладывает: шведу – не даёт, депутат – не берёт. Нервы и сдали. Хочешь, рванём на тёплое море?
– Не хочу.
– А скажи, почему врач от тебя слинял, а девчонку свою на тебя повесил?
– И Мишу сама выгнала, и Вику сама забрала.
– Своих не родила, а чужую тянешь? – усомнился Марк.
– Когда-то меня так же Соня к себе взяла, потом Юлия Измайловна. Теперь они моя семья. Как и Вика. Твоя семья, кстати, как?
– Дети в порядке. Но, как поднялся, ежовая маруха стала шёлковой. В цене вырос!
– Кто????
– Да супруга моя! Вот тебя по телику показывают, вокруг теперь одни тузы. Валюсик, а для чего ты живёшь? – вдруг спросил он.
– Чтоб сделать мир лучше, – без запинки ответила она и удивилась складности ответа.
– А зачем тебе это?
– Нравится.
– Не разглядел я тебя, думал, придуряешься, а ты всерьёз притворяешься. Есть такие, которые не живут, а будто всю жизнь кино про себя снимают. Перед смертью понимают, что зрителю-то это по хрену, а сами уже ни с чем остались.
– Как это ни с чем?
– Ни мужа, ни детей, ни денег… Про шведа понятно, у него не стоит.
– Соседка сама проверила? – засмеялась Валя.
– Нет другого объяснения, что за него не идёшь.
– Марк, ты как моя мать. Для неё Свен – принц заморский, а для меня несчастный, одинокий м…. с деньгами. Вроде тебя, только культурный. У тебя предел мечтаний жёлтая иномарка, а у него – коллекция музыкальных шкатулок.
– Разговаривать-то как научилась! Язычок-то отрос, жало-то отточилось! – присвистнул он.
– И раньше умела, да стеснялась. Если б по телику не увидел, так же б за мной шпионил? Как ты у жены от денег в глазах вырос, так и я после шведа и Горяева слаще стала? – сама не ожидала, что выскажет ему всё.
– А чё ты митингуешь, если я тебе никак? – насторожился он. – Чего ты так пламенно революционеришь?
– Да я в твоём лице говорю это всем мужикам, которые вели себя как свиньи! Думала, что во мне не так? А после Свена и Виктора знаю, что это в прежних мужиках всё было не так!
– Да в тебе всё, кроме кожи и рожи, не так! Особенно теперь, когда от депутатских денег окосела на оба глаза!
Домой вернулась опустошённая. В сумке валялась визитка Марка с тремя телефонами: офис, домашний, сотовый. Прежде ни одного не давал, жены боялся, а кому теперь нужны эти три? Бросила его визитку в коробку для визиток, вспомнила бабушкино слово «постылый».
– Чтоб соседки больше у нас духу не было, – объявила Валя матери. – Увижу – с лестницы спущу.
– Хорошая женщина, доча, в церковь ходит, – возразила та.
– За деньги Марку о моей личной жизни доносила!
– Галька? Так ведь пенсия у ней крошечная, дети не помогают, убираться к чужим людям ходит, – стала оправдываться мать. – Чё о тебе такого можно сказать?
– За такое, бабуль, сажают голой жопой на горящую конфорку, – разъяснила Вика.
– Так ведь нам, старухам, одна радость – молодым кости перемыть.
– Ма, неужели не понимаешь, о чём речь? – Валя попыталась до неё достучаться.
– Вот те крест, не понимаю! Кстати, нитки «мулине» второй раз отправила бабке твоей Балабановой на вышивки. Хотела хороших конфет туда положить, не нашла. Делать их, что ли, перестали? Везде сплошные эти «баунти, райское наслаждение». Так баунтей ей ложу, пусть побалуется.
Вика тетёшкалась с Эдиком, как с придурковатым младшим братом: проверяла, ходит ли на курсы, таскала с собой на дискотеку. Маргарита на это захлебывалась желчью, не понимая, что сама приучила парня к единственной форме контакта – беспрекословному подчинению. Валя даже подумала, что у ребят отношения, но Вика молчала, и было неудобно спрашивать.
Не то чтоб Вика отдалилась, скорее отдалилась Валя. Прежде всё время была рядом с Викой, ловила каждый её чих как локатор, а теперь настроилась на волну Горяева. Даже подумала, если б на момент встречи с Викой у неё был Горяев, не смогла б вытащить девочку из наркоты. Не хватило бы концентрации.
В августе Вика подсела на модное увлечение шейпинг и зачитывала страницы книги о нём, как прежде зачитывала тексты «Аум Синрикё»:
– Не ждите, что, выполняя определённые упражнения, избавитесь от лишнего веса на определённом изолированном месте. Любая программа шейпинга включает в себя не только комплекс упражнений, но и диету. Врубаешься?
– Нет, – отмахивалась Валя.
– Главные ошибки делаются в режиме жрачки. Каждый день считаю калории. Ноги у меня клёвые, а бэксайд буду шлифовать, пока не стану стройной, как пальма!
Валю калории не волновали, как всех людей её профессии, есть хотелось всё время. Нагрузки на работе не уменьшались, но она научилась их оптимизировать. Например, ставила больному на ноги пиявки, а сама пока делала рейки в верхней половине тела. После процедуры заставляла его сидеть с заклеенными ранками от пиявок хотя бы час, а Маргариту – поить его чаем.
Или прокалывала при бронхите и пневмонии кожу иголкой и ставила на эти места банки, как учила бабушка. Банка иногда наполнялась кровью, больной пугался, но эффект был потрясающий. Или, планируя сорокаминутный массаж спины, мазала суставы рук и ног глиной, которую они заготовили с Викой.
От бабушки Поли знала, что глине подвластны и артриты, и артрозы, и остеохондрозы, и подагра, и ушибы, и растяжения, и зарастающие переломы, и гематомы, и циститы, и гинекологические проблемы.
Белая глина помогает при угревой сыпи, очищает кожу, укрепляет волосы. Голубая снимает воспаления кожи, очищает, отбеливает и убирает морщины. Зелёная бодрит, лечит сердце и сосуды. Жёлтая – противовоспалительная и обезболивающая. Красной боятся анемия, малокровие и аллергии.
Бабушка Поля мазала ей в детстве глину на нос от насморка и гайморита, на щеку от зубной боли, вокруг уха при отите, давала полоскать горло разведённой глиной при ангине. А себе от бессонницы клала на лоб тряпочку со смесью глины с простоквашей.
Валя даже придумала, что можно расписать человека по диагнозам разноцветными узорами из глин и показывать этот боди-арт в качестве шпаргалки для самолечения. Также можно разрисовать части тела травами и даже камнями, полезные свойства которых она записала на мастер-классе Гаянэ по литотерапии.
Но от конвейерной работы появилось ощущение, что больные идут те же самые. Вылечила его, а он снова пришёл, хотя реально это были разные люди. Вспоминала слова Льва Андроновича о «профессиональном выгорании», не понимая, что нужен отдых или хотя бы переключение от этой тяжёлой работы.
Как-то вообще чуть не сорвалась на крик. Мамаша привела мальчишечку, целиком обсыпанного аллергией и пьющего от этого гормоны. Отнимала бы у таких детей! Безграмотный врач прописал гормоны, и мать как зомби стала бомбить ими ребёнка, не уточнив, не подумав, не почитав, не посоветовавшись.
Ещё и верещала, когда Валя стала мазать ребёнка глиной. Хотя, конечно, потом были обычные охапка цветов, слёзы благодарности и фарфоровая рожица мальчишечки. Но Валю напугала собственная невыдержанность. Она ведь считала «Центр «Валентина»» чем-то вроде «угольного фильтра», каким Вике чистили кровь.
Потому что война клубилась не только в Чечне, но и за московским окном. И в кабинете Валя восстанавливала «раненых» на этой войне, а их становилось всё больше и больше. Как-то в перерыве между пациентами Вика стала громко зачитывать криминальную колонку новостей:
– Отравлен известный московский банкир Иван Кивелиди. Марат Шарыгин, владелец сети ресторанов, и его восьмилетняя дочь взорваны бомбой, подложенной под капот автомобиля. Тело Феликса Львова, бизнесмена и консультанта в алюминиевом секторе, уведенного из зала ВИП а/п «Шереметьево» неизвестными, найдено на шоссе Москва – Рига…
– Прекрати читать этот ужас! – остановила Валя.
– Твой Горяич в Думе, а не мой, ему и говори, чтоб прекратил, – огрызнулась Вика.
И когда Слава заехал за Валей, чтобы отвезти в пафосный дом на Бульварном кольце, она, чтоб не забыть, твердила про себя диковинную фамилию «Кивелиди». Квартира оказалась огромная, забитая книгами и антиквариатом, Валя насчитала семь комнат.
– Слышал фамилию Кивелиди? – спросила она Горяева с ходу.
– Теперь её вся страна слышала. Светлый парень был Ваня, что за мразь ему в телефонную трубку отравы насыпала? Хочешь убить, убей как мужик. А тут и секретарша, и врач в придачу погибли… Вон Шеварднадзе хотели взорвать, так по-честному автомобиль взрывчаткой напичкали.
– Жуткие вещи говоришь! – вздрогнула Валя.
– Жуткие. И потому хочу забыть о них хотя бы с тобой. Давай, ласточка моя, найдём в этой квартире самые красивые простыни и выберем самую красивую комнату.
Прежде они встречались в казённых учреждениях, а здесь Вале было неудобно открывать чужие шкафы, копаться в чужом постельном белье, стелить на диван возле мраморного камина не принадлежащие ей простыни. Казалось, залезает в чужую жизнь, чтоб откусить кусочек счастья для своей.
– Хозяева за границей, домработница придёт цветы поливать, сунет простыни в стиралку.
– Каждый день по восемь простыней для больных застилаю на стол, и только сегодня для себя…
Потом, когда сели в огромной кухне выпить чаю, Горяев протянул обитую красным бархатом коробку.
– Что это?
– Жемчуг.
– Настоящий? – удивилась Валя.
– Королевский. Сказали, камень Валентины – жемчуг, а цветок – незабудка!
– Он дорогой. Не возьму.
– Тогда верни Свену бриллиант, – засмеялся Горяев.
– Спасибо, конечно, но куда мне такой жемчуг носить? Бываю в кабинете да у Свена на вечеринках, – она достала бусы и стала перебирать крупные светящиеся жемчужины. – Обещал объяснить про Чечню.
– Помнишь, когда Чеченский национальный съезд принял декларацию об образовании Чеченской Республики?
– Нет, – Валя опустила глаза, как двоечница.
– Ласточка моя, тогда сначала читаем букварь, – он отхлебнул из чашки. – Хороший у него чай! Из Китая возит.
– Мне это только теперь стало важно! Хочешь, в тетрадку за тобой запишу?
– В июле 1991-го они объявили, что больше не входят в СССР и РСФСР. Почему про тетрадку сказала? – пошутил он. – На шведа шпионишь? На его посольских дружков?
– В посольстве такие симпатичные люди.
– Все шпионы симпатичные люди. Работа у них такая. Путч августовский помнишь?
– Мы с Юлией Измайловной были на баррикадах.
– Молодцы! После путча Дудаев стал президентом и запел про «превратить Москву в зону бедствия». В Москве и без них бардак, союзное имущество делят. Муж с женой разводятся, вилки делят, а тут махины расстаются. Дудаев под шумок захватывает оружие, военные городки, имущество вооружённых сил. Мы идём на переговоры – он как баран.
– Захватывает оружие? – удивилась Валя.
– На центральной площади Грозного бессрочный митинг оппозиции, Дудаев всех разгоняет, вводит комендантский час. Расстреливает Центризбирком, митинг оппозиции, мэрию и управление внутренних дел, – он старался говорить спокойно, но это плохо давалось. – Убивает в Урус-Мартановском районе двести оппозиционеров! Своих, не русских! Проводит Общенациональный съезд, где объявляет всеобщую мобилизацию и джихад России! Продолжать?
– А правозащитники объясняют наоборот.
– Потому что западные гранты дают под наоборот.
– Так кто виноват во всём этом?
– Всё население поимённо. И я, и ты.
– Я? – возмутилась Валя.
– А чем ты, ласточка моя, лучше других? Ты всё от тебя зависящее сделала, чтоб этого не случилось? Нет. И я тоже. Родина – это все мы!
Валя не поняла, как к этому относиться. Она никак не соотносила войну в Чечне со своей жизнью, считая себя мелкой сошкой, муравьём, волокущим в муравейник слишком крохотную соломинку, чтобы отвечать за что-то, кроме семьи и работы.
А что она может ещё? Ехать лечить раненых? Создать большой целительский центр? Для этого нужны деньги, связи, организаторский талант, а на ней мать и Вика. Конечно, она выросла из нынешнего амплуа, стала видеть мир иначе, но всё равно не знает, куда дальше? Все вокруг чему-то учатся, что-то организовывают, ей бы надо затеять что-то новое…
– В ломбард надо ложить. Убьют за них! – напугалась мать жемчужных бус.
– А за Свенов бриллиант?
– Так он малюсенький.
А Вика долго наматывала жемчуг на шею, гладила руками, красовалась перед зеркалом:
– Мне лавер когда-нибудь такую байду купит?
– Я тоже долго ждала, – напомнила Валя.
– В книге про камни читала, перламутр переводится как мать жемчуга, обволакивает и защищает туфту, что попалась в раковину, – вспомнила Вика. – И ещё, жемчуг привлекает бабки! Ща на нас такие бабки повалятся!
А на следующий день позвонил Свен, почти крича про встречу с Горяевым. Потому что в рыбколхозе, с которым он заключил контракт, председатель продал больше десяти кораблей самому себе, возглавил после этого акционерное общество и показал Свену большой кукиш.
– Думала, не умеешь кричать, – удивилась Валя.
– Но это есть деньги, Валья! Деньги! – продолжал кричать Свен.
И было странно, что у человека так много денег, а потеря небольшой суммы настолько выводит его из равновесия.
В конце августа позвонила Катя:
– Рудольф тебя вызывает. И, что бы ни предложила, не выкаблучивайся. На всё соглашайся. Завтра в два жду тебя в Останкине на центральном подъезде.
– С условием, что Вику пристроите, – напомнила Валя.
И вообще, кто это может её «вызывать»? Даже вспомнила слова Виктора, что главный результат произошедшего в стране не большие деньги, дорогие магазины и заседания парламента по телевизору, а люди, работающие на себя и свободные от государства. Ведь над ней больше не было начальников, а заработок зависел только от собственных усилий.
Надела строгое тёмное платье, положила в сумку жемчуг, чтоб надеть для солидности на лестнице центрального подъезда Останкино. Катя повезла её на лифте на верхний этаж в кабинет, ласкающий взор дизайнерски оформленными стенами, модной мебелью и дорогими кожаными креслами.
Словно он находился вне обшарпанных стен, ободранных полов, вонючих туалетов и грязных лестниц телецентра, а висел в воздухе. Валя рассчитывала увидеть там ещё более мужеподобную и запустившую себя Катю, но Рудольф оказалась ухоженной, коротко стриженной невысокой шумной дамой килограммов под сто.
– Я – Ада! – боевито начала она, протянув руку в большом количестве серебряных перстней. – Планирую светлую передачу из дерьма и свиста. Концепции пока нет, но спонсоров тьма. Вы – Оля?
– Валя, – поправила Валя, любуясь дамой, напоминающей по темпераменту Соню.
На столе стояла коробка диковинных шоколадных конфет, которые Рудольф тут же придвинула гостье и замотала головой:
– Валя – не годится! «Валя-Валентина, что с тобой теперь, белая палата, крашеная дверь…» Как бы Валентина Терешкова… Совково, провинциально. Лучше Вэлла. А, Кать?
– Под Вэллу нужна иностранная фамилия, – возразила Катя.
– А что с фамилией? Девчонки, жрите конфеты, таких конфет нигде не достанете!
– С фамилией всё путём. Помнишь, был такой фактурный Лебедев? В сказках играл богатырей, – напомнила Катя.
– Мой бывший муж, – пояснила Валя.
– О?! Тогда оставляем Валю, – кивнула Рудольф.
– В каком смысле?
– В прямом! А то приходит какая-нибудь пергидроль с оптовки: не дочка, не внучка, не Жучка, не мисс Россия. Никто, короче, – стала объяснять Рудольф. – И всё надо делать с нуля: имя, лицо, биографию. А тут как бы на всё готовенькое. Давай на «ты», что у нас с Лебедевым?
– Сто лет о нём не слышала, – пожала плечами Валя. – Зачем он вам?
– Он мне нужен как коту пижама. Мне нужна ты. Дети общие? Когда развелась?
– Детей нет, штамп так и стоит, – растерянно ответила Валя, не понимая, чего от неё хотят.
– Так нам ничегошеньки, кроме штампа, и не нужно! – радостно воскликнула Рудольф, сняла телефонную трубку и скомандовала: – Сашенька, быстро распечатай всё про артиста Кирилла Лебедева!
– Даже не знаю, жив ли, – добавила Валя.
– Сейчас узнаешь! Лучше бы, конечно, жив, – мечтательно сказала Рудольф, засунув в рот шоколадную конфету. – Тогда пошлём журналиста о тебе расспросить.
– Представляю, что он наговорит, – усмехнулась Валя.
– Нам, как бы, чем хуже, тем лучше! Проплатим разворот в «Комсомолке» – «Лебедев горюет, что расстался со своей Лебёдушкой». Биографию расскажи.
– Вы меня в новую партию, что ли, принимаете? – пошутила Валя, помня, что Катя велела соглашаться на любое предложение Рудольф. – Медучилище, работа массажисткой, университет целительства, свой маленький центр.
– Ну, ты просто конфетка с шоколадкой! – снова всплеснула руками Рудольф. – Денег сперва тонкая котлета, как реклама набухнет – толстая котлета.
– При чём тут котлета?
– Будешь вести белую, пушистую, как бы душевную передачу, – пояснила Рудольф.
– Я? Передачу? – От испуга Валя замахала руками. – Я не умею, и у меня больные! Не знаю, что вам тут Катя про меня наговорила!
– Есть, Лебёдушка, анекдот про Рабиновича из провинциального ТЮЗа. Звонит ему Спилберг, говорит, утвердил тебя на главную роль, гонорар миллион долларов, съёмки с 30 декабря по 30 января. А Рабинович: «Не могу, у меня ёлки!» – с безупречным артистизмом рассказала Рудольф. – Больных засунешь себе, как бы, в одно место.
– Да я не смогу! Буду там как дура! Всех опозорю! – снова запротестовала Валя, обернувшись к Кате за поддержкой.
– Хотела ж дочку на телик пристроить? – напомнила Катя.
– Это мне важно, – закивала Валя.
– Возьмёшь к себе дочку помощницей, пиарщицей, директоршей, короче, кем захочешь. Про остальное потом, только начинаю на эту тему крутиться, как корова на льду, – вздохнула Рудольф, достала пузатую бутылку коньяка и три рюмки. – Пьёшь?
– Нет.
– В нашем деле, если не пить, не выживешь. В четверг приходи на мозговой штурм, – и, хитро прищурившись, спросила: – Жемчуг Горяев подарил?
– Какая разница? – Валя укоризненно посмотрела на Катю.
– Чего скрывать? – усмехнулась Рудольф. – На телевидении все спят под одним одеялом. Уж я в камешках понимаю, вижу, он на тебе не экономит! Может, на передачу денег подкинет?
– Это даже не обсуждается! – Валя строго посмотрела Аде в глаза. – И вообще, я говорила на тех передачах, что знаю, а для ведущей нужны образование, кругозор. И я ничего не понимаю в телевидении!
– Мне и надо простую как мир. Честную и необстрелянную. Я вот всё про телевидение, как бы, понимаю, а передачу вести не могу. Не потому, что жирная, а потому, что слишком всё понимаю, – хохотнула Рудольф и опрокинула в себя рюмку коньяка. – А из тебя выращу жемчужину крупней, чем у тебя на шее!
Валя не понимала, что ответить, и поменяла тему:
– Если всё про телевидение понимаете, объясните про Чечню. Где правда, где неправда?
– В новостях, Лебедушка, всё правда и всё неправда. И зависит от заказчика.
– От какого заказчика?
– Разные башни Кремля заказывают разное.
– Как это?
– Например, заказчик просит, чтоб белое стало чёрным, кручу тройной повтор абсолютной ахинеи, и к третьему разу ты в неё веришь…
– Я ж не дура, чтоб верить, – обиделась Валя.
– Сниму, как чеченец режет русского на кусочки, под текст: «На протяжении всей своей истории Россия осуществляла имперскую экспансию, политическая система менялась много раз, но каждый раз приносила Кавказу разрушения и кровь…» И ты уже не увидишь, кто кого режет. В тебе, как бы, останется только «русские – суки!».
– Ну, я ж не слепая, – возразила Валя.
– Моя профессия сделает тебя слепой. Тут ослаблю, там усилю, подержу камеру на трупе 30 секунд, у тебя крыша съедет. О чём-то упомяну сухо – оно мимо проскочит, где надо, сделаю индивидуализацию. Если скажу: в городе 30 убитых, тебе по хрену, – она снова налила и выпила коньяку и, казалось, завелась ещё больше. – А сниму конкретного плачущего Мусу: «Сегодня ночью федералы расстреляли моего сына Ису и мою жену Фариду!» Добавлю, что Муса учитель, и ты вдвойне поверишь, даже если за километр видно, что он бомж, нанятый за деньги. А солдат, наоборот, деперсонализую, покажу сапоги, автоматы, затылки, строй, а не сопливых Ваньку, Федьку и Толика, посланных на смерть…
– Чего ты девке мозги пудришь? – перебила Катя.
– Нам с ней работать. Хочет знать, пусть знает. Смотри, я чеченского солдата, как бы, героизирую: «Вот его дом, вот его сад, вот могила его деда…» А русского дегероизирую – голодный, злой, испуганный, обкуренный, в школе плохо учился. И он будет выглядеть придурком, а чеченский десятилетний мальчишка с автоматом скажет в камеру: «Я защищаю свою землю, свою маму, свою сестру!» Порепетирую с ним и сниму с седьмого дубля. Плюс зелёные «повязки смертников» и «клятвы на Коране»… – распалилась Рудольф.
– Но это же обман! – ужаснулась Валя.
– Факты не скрываю, просто варю в своей подливке. Захочу, локализую конфликт, и будешь думать, это хрен знает где… Захочу, глобализую, и ты услышишь чечена, как бы крадущегося к твоей двери! Знаешь, что такое «недофакт»? Это когда скажу: в таком-то селе тело ребёнка обнаружили в реке, и намекну, что это не обошлось без участия российских солдат. Или сверхфакт, раздую чих минут на десять. А когда чих уже совсем ни о чём, раздую историю чиха в других странах!
– Но для чего всё это? – так и не поняла Валя.
– Информация, новости, комментарии – продукт, который надо сбыть подороже. И одно дело – сбыть на экране цифры погибших, другое дело – показать разбросанные обгоревшие трупы, которые клюют вороны и грызут собаки. Во втором случае у тебя устойчивый образ бессмысленных потерь, и ты, как бы, ищешь виноватого, – размахивала Ада новой наполненной стопкой, – а тут я тебе его показываю: «Вот он, сучара, в это время пьёт и жрёт на приёмах!» И ты у меня никогда из штампа не вылезешь!
– Привыкла студентам лекции читать, – прокомментировала Катя.
– Вы этому кошмару учите студентов? – не поверила своим ушам Валя.
– Не «вы», а «ты». Лекций сейчас не читаю, некогда. Но семинар по пиару иногда веду, – кивнула Рудольф.
– А что такое пиар? – уточнила Валя.
– Если точный перевод, это – нае……, – развела руками Рудольф.
– Так что в Чечне на самом деле?
– Откуда я знаю?
– А откуда знаете, как это делается в новостях?
– Так я ж и делаю. Ты, когда больного лечишь, тебе ж не важно, плохой он или хороший – он больной. Так и я. Есть сюжет, сверху дают тональность камертоном, и пою, как вокалюга, – вздохнула она. – Устала от этого, потому и хочу делать с тобой передачу, как бы с человеческим лицом.
В комнату вошёл красивый седой мужчина.
– Гляди, какую кралю Катька нарыла, – сказала ему Рудольф.
– Иван Корабельский, – представился мужчина. – Режиссёр. Это на «Светлый город»?
– «Светлый город» – рыба. То есть рабочее название, – пояснила Вале Катя.
Постучавшись, вошла девушка с пачкой листков в руках:
– Ада Густавовна, по Лебедеву информация. Последний фильм два года назад. Эпизод. В секции союза кинематографистов сказали, пьёт сильно. Для заработка ведёт свадьбы. Киноматериалы скачаем завтра.
– Последний эпизод скачайте, и все фотки по Лебедеву мне на стол, – распорядилась Рудольф.
– Зачем? – спросила Валя.
– Прессу заказывать. У тебя фотки с ним есть?
– Только свадебная.
– Неси в четверг. Всё, мне пора полоскать брюхо в бассейне!
Катя провожала Валю до выхода из Останкина:
– Она на тебя запала по полной программе, раз столько времени пальцы гнула! Рудольф баба хорошая, только к её мужикам не лезь. Ванька – её бывший любовник.
– Циничная, – заметила Валя. – Но мощная, ураганная.
– Ой, девка, ты циничных не видела. Мы с Адкой – институт благородных девиц. И помни, у Рудольф одна ахиллесова пята – мужики. Не лезь ей под ноги.
– А сколько ей?
– Полтинник.
– Никогда б не дала.
– Так у неё на одних массажистов в месяц растворяется штука баксов. Кстати, она физфак МГУ закончила.
Валя вышла из Останкина, сняла бусы, положила в сумку и побрела к троллейбусу. Здание телевидения по-прежнему казалось ей тяжёлым и угрюмым, но кабинет Ады его чуточку подсветил.
Оказалось, в тяжёлом угрюмом здании работают лёгкие, яркие, циничные люди. И разговаривают между собой шутливо, ритмично и весело, словно играют в настольный теннис. Напрасно они позвали её в передачу, она – зануда и не выучится их словесной эквилибристике.
Вернулась в кабинет сама не своя, обдумывая предложение этой странной Ады, закончившей физфак МГУ, чтоб дурить народ телевидением. И в первую очередь обдумывать саму Аду с её гипнотическим талантом, уменьем завораживать словами и такой энергетикой, что казалось, вокруг неё гудит воздух.
– Мы с Эдиком пораньше на курсы свалим. Ес? – отчиталась Вика.
– Хорошо. Какая-то ты не такая?
– У Ритки шиза гуляет, наезжает на меня, думает, мне его балтометр нужен, – пожаловалась Вика. – Тусую с ним как волонтёрка, пристраиваю кабана к половой жизни.
Позже зашёл Тёма. Он реже, но всё же навещал Маргариту, обменивая пакеты гостинцев на её страстные ласки.
– Ларёшника гоняли, плечо ушиб. Полечи, – попросил он Валю.
