Мария Адельманн
Как быть съеденной

Полная версия

Из старых историй мы должны сделать новые жизни.

Кэролайн Хейлбрюн. «Что распускала Пенелопа?»

Maria Adelmann

HOW TO BE EATEN

Copyright © 2022 by Maria Adelmann. This edition is published by arrangement with Union Literary and The Van Lear Agency LLC

© Смирнова М.В., перевод на русский язык, 2022

© Издание на русском языке, оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2023

Неделя первая

Начало

Женщины собираются в подвальной комнате отдыха «YMCA»^[1]: твердый пол, застеленный линолеумной плиткой, вдоль одной стены половинчатые окна, из которых открывается вид на тротуар и кирпичную стену. Только что пошел седьмой час вечера пятницы, и наверху кипит жизнью Нью-Йорк. Там, наверху, люди вываливаются со станций подземки в солнечный жар, стремясь навстречу туристическим увеселениям, ресторанам, вечеринкам и друзьям.

Что бы ни делали люди вечером в пятницу, женщины в подвале не делают этого. Вместо этого они расставляют складные металлические стулья и слушают, как резиновые накладки скрипят по полу, когда женщины усаживаются в круг. Берут с низкого раздвижного стола печенье с шоколадной крошкой, разливают – несмотря на жару – кофе в бумажные стаканчики, сдабривая его сухими сливками. Пишут свои имена на белых прямоугольных бейджиках и прижимают эти бейджики к груди. Но сразу же после этого бейджики начинают отклеиваться, словно понимая, чего больше всего хотят эти женщины: избавиться от своей истории, начать заново.

Но они не могут избежать своих имен, они не могут избежать своих историй.

Все они получили копии одного и того же электронного письма.

«Личная травма, публичная известность?» – вопрошал заголовок.

«Необычная история?» – спрашивало письмо.

Оно продолжалось новыми вопросами: чувствуют ли они себя одинокими или непонятыми? Могут ли выделить у себя определенные симптомы: повторяющиеся кошмары, навязчивые мысли, оцепенение, аутоагрессия, гнев, скорбь, вина, стыд? Заинтересованы ли в бесплатном курсе экспериментальной групповой терапии? Не хотят ли выделить время на отборочное занятие?

Они не хотели.

Бернис прочла письмо, а потом удалила его. Гретель пометила письмо как «спам». Руби прочла половину, затем пометила как «непрочитанное», и оно присоединилось к 5000 «непрочитанных» писем у нее в почте. Эшли даже не видела его, потому что пыталась избегать интернета. Рэйна прочла сообщение и оставила его во входящих, где оно опускалось в списке все ниже и ниже, пока вообще не исчезло с первой страницы.

К тому времени пришло еще одно письмо, а затем еще одно, и еще одно.

Эшли, в момент слабости открывшая свою учетку, сразу же записалась на отборочное занятие. Руби ответила на третье письмо, сидя в одиночку в баре – она решила, что если даже это какой-то обман, оно, по крайней мере, сможет ее развлечь. Бернис и Рэйна ответили на четвертое письмо, подумав, что от отборочного занятия вреда не будет.

Гретель держалась до последнего. Посреди бессонной ночи, чувствуя почти все симптомы, перечисленные в письме, она проверила свою папку со спамом. Удалила четыре из пяти одинаковых писем. Курсор мыши завис над пятым. Что ей теперь уже оставалось терять, в самом деле?

Должно быть, были и другие, получившие письмо – но они не отозвались на него или отозвались, но не прошли отборочное занятие, или же прошли отборочное занятие, но решили не приходить на все последующие.

Быть может, те люди поступили правильно, думают сейчас женщины, ерзая на стульях, вертя в пальцах мобильные телефоны, роясь в своих сумочках, посматривая друг на друга и притворяясь, будто не смотрят на своих соседок, пытаясь соединить лица с именами, а имена – с историями.

История Бернис недавно появилась в новостях. До этого момента остальные женщины знали ее лишь по прозвищу, которое дали ей СМИ: Женщина Синей Бороды. Темные и странные секреты эксцентричного миллиардера с бирюзово-синей бородой, ставшей его фирменной маркой, в начале этого лета занимали первые полосы газет – в течение двух или трех недель. Даже если ты не обращал на прессу внимания, то все равно подробности сыпались на тебя со всех сторон.

Бернис еще не давала интервью. На снимке, показанном Си-эн-эн, были видны двойной подбородок и легкая усмешка, а карий глаз с подозрением выглядывал из-под яркого зонтика. Комментаторы отмечали: «Почему она прячется?», «Радужный зонтик – на похоронах?», «Почему она оделась именно в синее платье?» Но здесь, в реальной жизни, а не под прицелом камер Си-эн-эн, тихо поедая печенье, она выглядит менее подозрительной, менее скрытной, менее полной. Ее безыскусный офисный костюм, усталые глаза, наполовину обкусанные ногти – все это кажется таким нормальным, таким обычным, что все сенсационные статьи словно не имеют к ней никакого отношения.

Что касается Гретель, все они слышали ее имя, и раз уж она здесь, то это почти наверняка та самая Гретель. Героиня странной истории о похищении, которая два с лишним десятилетия назад приковала к себе внимание всей страны: брат и сестра пропали, а потом, три месяца спустя, нашлись во многих милях от дома. Снимок заново обретенных детей в объятиях счастливого отца стал одной из фотографий года в рейтинге «Таймс». Дети делали странные и поразительные заявления, хотя сами не могли прийти к единому мнению о том, что произошло. Заявления остались бездоказательными, но даже спустя кучу лет упрямые сыщики-любители продолжали искать доказательства и обсуждали теории на форумах, посвященных нераскрытым преступлениям.

На том знаменитом фото Гретель – сплошные локти, колени и спиральные кудряшки, миленькое клетчатое платьице и яркие блестящие глаза. Печально видеть ее сейчас, на четвертом десятке лет, зрелой женщиной со складками на лбу. Она по-прежнему худая, как тростинка, с коротко стриженной шапкой кудряшек. У ребенка эти кудри смотрелись мило, у взрослой женщины – странно. Ее волосы слишком контрастируют с ее серьезным лицом – как будто облако приплыло и угнездилось у нее на голове. Вместо клетчатого платьица она теперь носит джинсы и серую рубашку свободного покроя, на ногах у нее туфли из лакированной кожи от «Конверс»^[2]. Гретель сидит на стуле, сгорбившись и держа в ладонях нетронутый стаканчик кофе, с наушниками в ушах, избегая смотреть на кого-либо. Если по ней и можно считать ее настроение, то оно таково: она предпочла бы сейчас оказаться где-нибудь не здесь.

Рэйне почти сорок, она самая старшая из группы. Хотя догадаться об этом трудно. Она наделена привлекательной элегантностью. Макияж ее выглядит естественным, костюм классический, но практичный: хорошо скроенные черные брюки капри, стильные черные туфли на низком каблуке, воздушно-белая блузка с короткими рукавами, большая сумка-портфель из бежевой кожи, в ушах – серьги из натурального жемчуга. У нее длинная шея и гладкая прическа каре. Одна прядь постоянно выбивается из-за уха, и Рэйна заправляет ее обратно изящным движением пальцев с коротким французским маникюром. Она читает электронную книгу – якобы читает – и пьет кофе из гладкого белого стаканчика с теплоизоляционным покрытием. На левой руке у нее блестит помолвочное кольцо с бриллиантом рядом с паве́^[3] обручального кольца.

Никто из остальных женщин не знает ее, ни в лицо, ни по имени, – хотя время от времени люди узнаю́т ее, в основном тогда, когда она стоит рядом с мужем. Много лет назад ее история подняла целый шторм, хотя подробности всегда были расплывчаты, а теперь в основном забыты. Осталось только некое теплое чувство, которое люди испытывают, когда смотрят на ее супруга – ощущение, что стоящий перед ними человек отважен и добр.

Эшли – недавняя и сомнительная победительница «Избранницы» – самого популярного в стране реалити-шоу о знакомстве женщин с определенным мужчиной. Остальные женщины удивлены тому, что она оказалась среди них. Бейджик с ее именем гласит: «ЭШЛИ Е, 21, ТОРГОВЫЙ КОНСУЛЬТАНТ, ПАРК-ПОНД, ПА». Когда она вошла в комнату, на ней была летняя шляпа с мягкими широкими полями и большие солнечные очки. Она бродила по помещению, с подозрением заглядывая в каждый угол, даже заглянула за кофеварку и свой стул. Ее тронутые розовым блеском губы скептически кривились. Сейчас она сидит на раскладном стуле, обмахиваясь шляпой, закинув одну ногу, покрытую глянцевым загаром, на другую; солнечные очки убраны в сумочку, такую крошечную, что трудно представить, как в ней вообще что-то может уместиться.

В реальной жизни, как и на телевидении, Эшли выглядит трехмерной моделью себя самой. Черты ее лица выразительны, макияж нанесен весьма умело. Она довела до совершенства образ «секси-детки» – очаровательный и опасный одновременно: оленьи глаза, длинные ресницы, пухлые щеки, полные губы. Кожа у нее невероятно гладкая, как будто размытая фильтром. Ресницы густые, ногти острые, клиновидные каблуки высотой в три дюйма. Треугольный вырез на нежно-розовом комбинезоне настолько глубок, что заканчивается ниже ее грудей, которые… осыпаны блестками? Помолвочное кольцо на ее левой руке настолько массивно, что сама рука кажется чем-то второстепенным. Но даже среди всего этого великолепия ее рот – рот, о котором так много было сказано – выделяется ярче всего. Широкий, выразительный, он кривится и изгибается, отражая каждую ее мысль. В нейтральном положении краешки губ чуть приподняты, словно в легкой усмешке.

Уилл – лидер группы, единственный мужчина среди них. Он наделен ненавязчивой красотой: густые каштановые волосы, мягкие, добрые глаза с зелеными крапинками; голубая рубашка подчеркивает спортивную фигуру, рукава закатаны до середины предплечий. Он держится с благожелательной властностью, как молодой учитель старшей школы, которого все любят. Уилл отбирал каждую участницу группы на предварительном собеседовании, после которого в телефонном звонке заверил: хотя он не предполагал, что группа будет полностью женской, он по-прежнему в ответе за них и готов отвечать на индивидуальные запросы.

«Он действительно кажется внимательным», – думают женщины, пока Уилл обводит взглядом их круг, задерживаясь на каждой, чтобы поприветствовать ее – крошечный знак внимания, отмеченный подбадривающей улыбкой. Его зубы – чистая белизна. Глядя на них, каждая из женщин видит что-то свое. Бернис вспоминает белую, как кость, инкрустацию лазорево-голубого туалетного столика. Эшли видит блеск собственного помолвочного кольца. Гретель видит твердый леденец, блестящий на солнце. Рэйна видит улыбку мужа – сплошные виниры.

Должны ли эти зубы на что-то намекать? В конце концов, они уже вложили свои судьбы в руки самых отъявленных психопатов – миллиардеров и продюсеров реалити-шоу, метафорических ведьм и отнюдь не метафорических волков. Быть может, им следует гадать – вероятно, чего-то не хватает? Особенно потому, что одна из них, еще не появившаяся здесь, уже совершила весьма значительную ошибку в отношении зубов.

Эшли громко вздыхает и окидывает взглядом комнату, ища часы, которых здесь нет. Как раз в тот момент, когда она намеревается спросить, который час, в коридоре раздается перестук высоких каблуков. Он становится громче и громче, пока дверь не распахивается и в комнату не врывается Руби, последняя участница группы. Она останавливается на полпути между дверью и кругом сидящих людей, чтобы перевести дыхание.

– Извините, извините, – произносит Руби. Ее раскрасневшееся лицо покрыто каплями пота. Губы обкусаны. Волосы в полном беспорядке: бо́льшая их часть прилипла к потным щекам, остальные спутанными прядями свисают на плечи. Когда-то они были покрашены в розовый цвет, но теперь краска осталась только на нижних трех дюймах. Очки в прозрачной оправе сползли к кончику носа, их линзы смешно запотели. Как раз в тот момент, когда очки, кажется, готовы совсем упасть, Руби поправляет их.

Неудивительно, что она вспотела. На ней толстая шуба, серая от грязи и нелепая на летней жаре. Полы шубы распахнуты, обрамляя красную блузку и черную складчатую юбку; видна даже истертая подкладка шубы, сшитая из бежевого шелка. Широкий отворот, переходящий в капюшон, откинут на спину. Рукава такие длинные, что наружу выглядывают только кончики пальцев – в заусенцах, с обкусанными ногтями.

Руби вытирает со лба пот меховым рукавом, оставляя на коже жирный сероватый мазок, потом, прищурившись, обводит взглядом круг.

– Бейджики! – восклицает она и, цокая каблуками, направляется к столику с закусками, чтобы заполнить собственную карточку с именем.

Когда Руби снова поворачивается к группе, во рту у нее наполовину съеденное печенье с шоколадной крошкой. Бейджик виднеется среди меха шубы. «КРАСНАЯ КУРТОЧКА», – написано на нем размашистыми заглавными буквами. А ниже, буквами поменьше, выведено: «РУБИ». Она обхватывает одной рукой стул и втискивает его между Эшли и Рэйной. Эшли морщит нос.

– Добро пожаловать, – говорит Уилл, хлопая ладонями по бедрам. Голос его спокоен и ясен, как у телеведущего: успокаивающий, но с нотками серьезности. У него есть впечатляющая способность держать речь и одновременно сканировать круг собравшихся, изучать группу – словно телефон, постоянно проверяющий сигнал.

Он напоминает о том, почему они здесь, – выдает речь, которую они уже слышали каждая по отдельности: о новаторском предварительном исследовании по нарративной^[4] терапии, о том, что каждую неделю одна из них будет брать на себя ведущую роль, рассказывать свою историю, а остальные будут слушать и реагировать.

Уилл напоминает о том, что все они уникальны. Что каждая из них пережила травму, которая в некотором роде разворачивалась публично.

– Люди знают о вас, но знают ли они вас? – спрашивает он.

«Нет, – возражают они, качая головами, – люди нас совсем не знают».

Уилл напоминает об условиях, на которые они согласились, подписав документы перед тем, как присоединиться к группе. Они должны присутствовать и принимать участие – не пропускать собрания, не опаздывать (он с улыбкой смотрит на Руби), телефоны не разрешены. И прежде всего они должны быть полностью и абсолютно честными. Никакой лжи, даже невинной лжи, даже лжи умолчанием. Ничего не скрывать. Уилл называет это «Абсолютной Честностью». Он объясняет, что естественное побочное следствие Абсолютной Честности – напряжение и конфликт. В некотором роде конфликт словно высокая температура – показатель того, что лечение работает, и этот конфликт следует принять как часть процесса.

– Это будет нелегко, но если вы будете сохранять открытость и выполнять свою работу… – Уилл простирает руки, словно благословляя, – …вы узна́ете о себе больше, чем можете представить. – Он позволяет женщинам усвоить его слова и только потом опускает руки.

– Крутая реклама, – произносит Руби со ртом, набитым печеньем. – Давайте уже просто начнем этот спектакль.

– Мы могли бы начать уже… когда? Двадцать минут назад? – отзывается Эшли. – Если б ты не опоздала. – Ее голос, вибрирующий, звучащий несколько в нос, похож на скрип половиц.

– Я вижу, в жизни ты так же очаровательна, как в телевизоре, – парирует Руби, смахивая крошки с губ мохнатым рукавом.

– Хорошо выбираешь слова, – говорит Эшли. Голос ее по-прежнему повышается и понижается.

Остальные женщины смотрят на свои колени.

– Эшли, – замечает Уилл, – ты сказала Руби, что расстроена ее опозданием. Это отличный пример Абсолютной Честности.

Эшли победно усмехается.

– Абсолютная Честность звучит для меня как Полная Хрень, – фыркает Руби.

– Идеально, Руби, – хвалит Уилл, хлопая в ладоши. – Это именно та честность, которой я добиваюсь. К тому же испытывать такие чувства естественно. Сопротивление – это часть процесса.

Эшли выразительно вздыхает.

– Я имею в виду, если мы должны быть честными, я полагаю, мне следует упомянуть о том, что на самом деле я не знаю, уместно ли здесь мое присутствие? – Она запускает пальцы в свои блестящие волосы; ее острые розовые ногти торчат из прядей словно когти. – То есть я знаменита тем, что влюбилась, а чем знамениты вы? Странными трагедиями? Пребыванием в пасти у волка? Тем, что были заперты в особняке у какого-то придурка? Не хочу никого обидеть, конечно.

– Верно, а ты никогда не была заперта в особняке у какого-то придурка, – хмыкает Руби.

– Не заперта, – отвечает Эшли, потом добавляет: – И к тому же не у придурка.

– Блестящее заявление.

– К слову, о блеске, – Эшли вытягивает левую руку в середину круга, вяло изогнув запястье, словно ожидая поцелуя от джентльмена. – Огранка «принцесса»^[5]. Четырнадцать карат белого золота. Прозрачный бриллиант в два карата. Похоже, что у большинства из вас нет серьезных отношений, как я могу видеть по вашим рукам. Я имею в виду, это так печально… – Она выпячивает нижнюю губу, придавая лицу выражение чрезвычайной жалости, роняет руку на колено, потом кивает Рэйне. – Я имею в виду, ты, похоже, замужем, но если уж мы должны быть честными, я, честно говоря, понятия не имею, кто ты такая. Мне кажется, я тебя где-то видела, но, может быть, я ошибаюсь? Может быть, я слишком молода?

– Может быть, – без малейшей обиды отвечает Рэйна. – У меня дочь примерно твоего возраста.

– Может быть, я знаю ее? – предполагает Эшли.

– У нас тут что, игра в двадцать вопросов? – вмешивается Руби. Она щурится, глядя на бейджик Рэйны. – Рэйна в конечном итоге сама расскажет свою долбаную историю, мы ведь здесь за этим, так?

– Я просто подумала, что все мы должны быть чем-то знамениты, ну, понимаете? – говорит Эшли. – Я считала, что в этом весь смысл. Но на самом деле только я и Бернис по-настоящему известны.

– Посмотрим, вспомнит ли кто-нибудь тебя через несколько месяцев, – отвечает Руби.

– И возможно, для тебя было бы лучше, чтобы не вспомнили, – добавляет Гретель. Тон у нее нейтральный, ровный; впечатление портят только кудри, которые подрагивают и подпрыгивают.

– Интересно, – отмечает Руби, словно собирая данные.

Наступает неловкое молчание, нарушаемое лишь приглушенным шумом улицы в самый час пик. Женщины рассматривают свои стаканчики с кофе, свою обувь, стены. Уилл ждет.

Бернис запускает обкусанный ноготь под край своего бумажного стаканчика и начинает его разворачивать.

– Я не столько знаменита, сколько печально известна, – говорит она. Все взгляды устремляются на нее. – Я гадаю, что же на самом деле все вы слышали обо мне.

Все отводят глаза – кроме Эшли.

– По-моему, я слышала о том, что ты в этом участвовала. Типа как помогала ему за деньги. Я особо не обращала внимания. Но бывшие партнерши Синей Бороды были все вроде как… – Она сводит ладони почти вплотную и ведет ими вниз. – Ну, ты понимаешь. Скорее моделями. В то время как…

– Именно так все и говорят? – спрашивает Рэйна.

– Конечно, именно так и говорят, – подтверждает Бернис.

– Потому что Бернис, знаете ли, относится скорее к типу «вечной страшной подружки», чем к типу любовницы, – объясняет Эшли.

– Ты не в курсе, что у полных людей тоже бывают любовные отношения, да? – возражает Руби. Эшли строит гримаску. Бернис теребит край своего стаканчика.

– Что ты чувствуешь относительно того, что слышишь сейчас? – спрашивает Уилл.

– Я знаю, что думают люди.

– Это не то, о чем я спрашиваю.

– Нормально чувствую. Я все понимаю.

Уилл вздыхает, откидывается на спинку своего стула, хмурит брови: не так, словно она что-то сделала не так, а так, словно он сделал что-то не так. Словно он не сумел донести до нее правильную информацию.

– Каковы наши правила?

– Никаких опозданий, – отвечает Эшли, бросая насмешливый взгляд на Руби. – Никаких телефонов.

– И?..

– Абсолютная Честность, – говорит Бернис.

– Именно, – подтверждает Уилл. – Итак, Бернис: что ты чувствуешь, когда слышишь это?

– Боль, – отвечает Бернис. – Мне просто очень больно.

Где-то в городе воет полицейская сирена. Бернис теперь умеет различать сирены на слух. Этот звук отбрасывает ее на несколько месяцев в прошлое, когда она лежала на диване в доме своего детства, а по стенам пробегали резкие отблески маячков. Комната ритмично подсвечивалась синим, синим, синим. Если и были другие цвета, она их не видела. Кончики ее пальцев были синими, синими, синими. Сам ее разум, все вокруг было синим. Ее сестра была синей, когда говорила: «Все в порядке, Берри, все в порядке, у тебя просто шок».

Бернис пытается вернуться обратно в настоящее. Она чувствует твердый пол под ногами, чувствует прохладную спинку стула. Она не может винить этих женщин за то, что они слышали то, что слышали, или за то, что они думают то, что думают. Она знает, как люди впитывают новости: просматривают заголовки, выхватывают несколько фраз из главных событий часа, ловят слухи в подземке.

– Я знаю, что люди не любят меня. Но, что бы вы ни слышали, возможно, это не вся история.

Уилл откидывается назад, забрасывает ногу за ногу и обхватывает колено сплетенными пальцами.

– И какова же вся история, Бернис?

– Ты хочешь, чтобы я рассказывала первой? – встревоженно спрашивает она.

– Я знаю, что ты можешь это сделать.

Бернис репетировала свой рассказ вот уже несколько недель. Мысленно редактировала отдельные части почти в каждый свободный момент – стоя в очереди на кассу в супермаркете или совершая поездку в подземке. Она видит ее перед внутренним взором, словно отпечатанную страницу. Она хочет изложить свой опыт так близко к истине, как только сможет. До поздней ночи, будучи не в силах уснуть, она лежала, накрывшись с головой одеялом и заткнув уши наушниками, и оттачивала эту историю, ее губы формировали образы слов. Отвечая на электронное письмо, она уже знала, что скажет, – если только страх не помешает ей. Но после всего, через что она прошла, чего ей бояться, в самом деле? Публичного осуждения?

– Хорошо, – говорит Бернис, кивая. Другие женщины, похоже, испытывают облегчение.

– Спасибо, Бернис, – благодарит Уилл. – Приступай, когда будешь готова.

Бернис закрывает глаза, встряхивает руками, делает глубокий вдох, пытаясь избавиться от стресса и тревоги, накопившихся за последние месяцы. Она может использовать усталость себе на пользу. Она может превратить ее в свободное течение слов.

В своей жизни Бернис мало к чему была готова, но сейчас она чувствует, что готова к этому. И открывает глаза.