Марио Пьюзо
Крестный отец
* * *
Самолет приземлился в Лос-Анджелесе еще затемно. Хейген принял душ в отеле, побрился, посмотрел, как над городом встает солнце. Потом заказал завтрак и газеты в номер и позволил себе расслабиться. Встреча с Джеком Вольцем была назначена на десять. Никаких трудностей с этим на удивление не возникло.
Накануне Хейген созвонился с самым влиятельным человеком в киношных профсоюзах – Билли Гоффом – и по совету дона попросил его договориться о встрече на следующий день, намекнув продюсеру, что если исход разговора Хейгена не устроит, то на киностудии может начаться стачка. Через час Гофф перезвонил и сообщил, что Хейгена будут ждать в десять. Вольц принял предупреждение о стачке к сведению, но особого беспокойства не выразил.
– Если дойдет до дела, я должен буду связаться с доном, – добавил Гофф.
– Если дойдет до дела, он свяжется с вами сам, – сообщил Хейген, зная, что эти слова никого ни к чему не обязывают.
Готовность Гоффа услужить не удивляла. Технически влияние Семьи ограничивалось Нью-Йорком, однако дон Корлеоне сумел возвыситься именно на помощи профсоюзам, и многие лидеры пребывали у него в дружеском долгу.
Тем не менее встреча в десять утра – плохой знак. Значит, Вольц планирует другие дела после разговора с Томом, даже на обед не пригласит. То ли он не сильно обеспокоен, то ли Гофф не слишком давил – похоже, Вольц ему тоже приплачивает. Да уж, порой желание дона оставаться в тени не шло на пользу семейному делу, так как посторонним его имя мало о чем говорило.
Догадка оказалась верной. Вольц промариновал Тома в приемной целых полчаса. Впрочем, ничего страшного. Кресло было весьма мягким и удобным, а на сливового цвета диване напротив сидело самое очаровательное дитя, которое Хейген когда-либо видел, – девочка лет одиннадцати-двенадцати, но одетая очень дорого и строго, как взрослая женщина, с удивительными золотистыми волосами, огромными темно-синими глазами и сочными малиновыми губами. С ней сидела женщина – очевидно, мать, – не сводившая с Хейгена такого хамовато-презрительного взгляда, что у обычно сдержанного юриста зачесались кулаки. «Как у подобной ехидны мог родиться такой ангелочек?» – думал Хейген, отвечая взглядом на взгляд.
Наконец полноватая, с иголочки одетая секретарша провела Хейгена через анфиладу дверей в просторный кабинет кинопродюсера Вольца. Красота работавших там людей произвела впечатление на Тома, и он с грустью улыбнулся. Эти проныры мечтают попасть в кинобизнес, начав с конторской работы, но едва ли им что-то светит. Большинство из них либо так и просидят за столами до старости, либо в конце концов признают поражение и вернутся в свои провинциальные городки.
Джек Вольц оказался высоким, крепко сложенным мужчиной с массивным брюшком, которое почти полностью скрывал идеально пошитый костюм. Хейген успел ознакомиться с биографией своего визави. В десять лет Вольц катал пустые пивные бочонки в Ист-Сайде. В двадцать – помогал отцу гонять работников на текстильной фабрике. В тридцать – переехал из Нью-Йорка на Западное побережье, вложился в первые кинозалы и взялся за съемки кинокартин. К сорока восьми он стал самым влиятельным киномагнатом в Голливуде, хотя так и остался грубоватым мужланом, неутолимым в любовных похождениях, – лютый волк в отаре беззащитных овечек-старлеток. В пятьдесят он решил себя пересоздать: взял уроки речи, научился одеваться у английского лакея и вести себя в свете у английского же дворецкого. После смерти первой жены женился на мировой знаменитости, очаровательной актрисе, которая не любила сниматься. Сейчас, в шестьдесят, Вольц коллекционировал картины старых мастеров, входил в консультативный совет при президенте США и основал многомиллионный фонд своего имени для продвижения искусства в кинематографе. Его дочь вышла за английского лорда, а сын женился на итальянской принцессе.
Последним увлечением Вольца, о чем исправно сообщали все киноиздания в Америке, стали скаковые лошади, на которых в прошлом году он потратил десять миллионов долларов. Новость о том, как продюсер приобрел непобедимого британского скакуна Хартума за умопомрачительные шестьсот тысяч долларов, а потом объявил, что сделает из него племенного жеребца для своих конюшен, облетела все первые полосы.
Вольц принял Хейгена вежливо‑радушно; его аккуратно выбритое, ухоженное лицо с ровным загаром искривилось в чем-то наподобие улыбки. Несмотря на усилия самых дорогих пластических хирургов, возраст все же было не скрыть: подтяжки на лице напоминали заплаты. Впрочем, двигался Вольц энергично, а держался так, будто абсолютно все вокруг принадлежит ему. Это роднило его с доном Корлеоне.
Хейген сразу перешел к делу, сказав, что его послал друг Джонни Фонтейна, очень влиятельный человек. Этот человек предлагает мистеру Вольцу благодарность и вечную дружбу в обмен на услугу. Услуга небольшая: снять Джонни Фонтейна в новой военной картине, к съемкам которой студия приступает на следующей неделе.
Лоскутное лицо оставалось невозмутимо-вежливым.
– И чем этот ваш друг может мне угодить? – спросил Вольц с легким оттенком снисхождения в голосе.
Хейген пропустил высокомерный тон мимо ушей.
– У вас в профсоюзе назревают беспорядки, – пояснил он. – Мой друг может устранить эту угрозу раз и навсегда. Ваш ведущий актер, приносящий студии огромные барыши, решил пересесть с марихуаны на героин. Мой друг может сделать так, что героина этот человек не достанет никогда и нигде. И что бы ни случилось впоследствии, всего один телефонный звонок мне – и ваши проблемы будут решены.
Джек Вольц посмотрел на Хейгена как на дворового задаваку. А потом резко сказал, не скрывая ист-эндского выговора:
– Ты что, пытаешься меня запугать?
– Вовсе нет, – спокойно ответил Хейген. – Я пришел просить об услуге для друга. Как я уже говорил, вы от этого только выиграете.
Лицо Вольца превратилось в гневную маску: губы поджаты, кустистые подкрашенные черным брови сведены в жирную черту над горящими глазами.
– Слушай сюда, ты, скользкий сукин сын, – проревел он, наваливаясь на стол, – и боссу своему передай, кто бы он ни был: Джонни Фонтейн не получит у меня роли никогда! И не важно, сколько мафиозных прихвостней сюда заявятся. – Он вновь опустился в кресло. – Прими совет, приятель. Джон Эдгар Гувер – думаю, слыхал, – Вольц саркастически усмехнулся, – мой близкий друг. Если он узнает, что на меня давят, вы и пикнуть не успеете, как вас прижмут.
Хейген не перебивал. От человека такого статуса он ожидал большей благоразумности. И как дурак сумел подняться до главы компании стоимостью в сотни миллионов долларов? Дон как раз ищет новые пути вложения денег, и если лучшие представители этой индустрии настолько тупы, то кино – хороший вариант, его стоит обдумать. Оскорбительный тон Хейгена нисколько не коробил – искусству переговоров он учился лично у дона. «Не выходи из себя, – наставлял тот. – Не угрожай. Договаривайся». По-итальянски «договаривайся» звучало как negoziare – красиво и напоминало о негоциантах. Искусство заключалось в том, чтобы не отвечать на оскорбления и нападки, всегда подставлять другую щеку. Хейгену довелось наблюдать, как дон Корлеоне восемь часов провел за столом переговоров, глотая одну обиду за другой, пока пытался поставить на место знаменитого своей беспринципностью и манией величия мафиозо. В конце концов он бессильно всплеснул руками, сказал присутствующим: «Нет, с этим человеком невозможно договориться», – и покинул помещение. Мафиозо побледнел от ужаса и послал своих людей упросить дона вернуться. Соглашение было достигнуто, но два месяца спустя того человека застрелили в его любимой парикмахерской.
– Вот моя визитка, – начал Хейген снова как ни в чем не бывало. – Я адвокат. Разве я похож на самоубийцу? С чего бы мне вам угрожать? Более того, я готов выполнить любое ваше условие, чтобы Джонни Фонтейн получил роль. Я и так уже немало предложил за столь небольшую услугу. Оказать ее, как мне видится, в ваших же интересах. По словам Джонни, вы тоже считаете, что он идеально подходит на эту роль. Будь это не так, никто вас ни о чем не просил бы. Если же вы тревожитесь за свои вложения, мой клиент готов профинансировать съемки. Однако скажу начистоту: мы примем любое ваше решение, даже отказ. Никто и не думает на вас давить. Мы в курсе ваших особых отношений с господином Гувером и, позволю себе добавить, уважаем вас за это. Мой босс относится к дружбе очень трепетно.
Вольц все это время рисовал закорючки большой красной ручкой, но на слове «профинансировать» навострил уши.
– Смета съемок составляет пять миллионов, – со знакомой снисходительностью произнес он.
Хейген присвистнул, демонстрируя, что впечатлен, и спокойно заметил:
– У моего босса есть друзья, которые поддержат его в этом предприятии.
Впервые за все время Вольц, похоже, отнесся к разговору серьезно. Он внимательно изучил визитку Тома.
– Я знаю почти всех крупных адвокатов в Нью-Йорке, но твое имя слышу впервые. Откуда ты, черт побери, взялся?
– Я веду корпоративную практику, и у меня лишь один клиент, – сухо отметил Хейген, поднимаясь. – Что ж, не буду отнимать у вас время.
Он протянул руку, Вольц ее пожал.
У двери Хейген повернулся к продюсеру.
– Знаю, вам часто приходится иметь дело с людьми, которые пытаются казаться важнее, чем на самом деле. В моем случае все наоборот. Почему бы вам не расспросить обо мне нашего общего знакомого? Если передумаете, наберите мне в гостиницу. – Он помолчал и добавил: – Между прочим, мой клиент способен сделать для вас то, за что господин Гувер не возьмется.
Вольц сощурился: видно, до него наконец дошел смысл сказанного.
– И кстати, я большой поклонник ваших фильмов, – сказал Хейген с максимальной почтительностью. – Надеюсь, вы сможете и дальше делать хорошее кино, столь необходимое нашей стране.
Ближе к вечеру Хейгену позвонила секретарша продюсера и сообщила, что через час за ним приедет машина и отвезет в загородный дом мистера Вольца на ужин. Дорога займет три часа, но в машине есть бар и кое-какие закуски. Хейген удивился, почему именно машина, ведь Вольц путешествует из дома на студию и обратно в частном самолете.
– Утром вас отвезут в аэропорт, поэтому мистер Вольц также советует вам взять вещи с собой, – вежливо добавила секретарша.
– Хорошо, спасибо.
Еще один повод для удивления. Откуда Вольц узнал, что Хейген возвращается в Нью-Йорк утренним рейсом? Он задумался. Скорее всего, Вольц пустил по его следу частных детективов. Выходит, он точно в курсе, кого представляет Том, а значит, кое-что знает о доне, и, соответственно, готов обсудить дело всерьез. «Что ж, может, еще и выгорит, – подумал Хейген. – Вдруг Вольц и правда умнее, чем показался утром?»
* * *
Дом Джека Вольца напоминал декорации к очень дорогому фильму: особняк в колониальном стиле, огромная территория, опоясанная грунтовой тропой для верховой езды, конюшни и выгон для табуна лошадей. Изгороди, клумбы и газоны аккуратнее, чем маникюр у кинодивы.
Хозяин встретил Хейгена на застекленной веранде с кондиционером. Костюм продюсер сменил на голубую шелковую рубашку с открытым воротом, горчичного цвета брюки и мягкие кожаные сандалии. Лоскутное суровое лицо резко контрастировало с ярким и броским нарядом. Вольц вручил Хейгену огромный бокал мартини и взял еще один себе. Вел он себя куда приветливее, чем утром.
– Ужин скоро подадут, а пока давай посмотрим на лошадей, – предложил он, приобняв Хейгена. И по дороге к конюшням пояснил: – Я навел о тебе справки, Том. Что ж ты сразу не сказал, что работаешь на Корлеоне? Я‑то решил, что Джонни решил натравить на меня третьесортного афериста… Афериста я бы погнал в шею, а вот наживать врагов среди серьезных людей не хочу. Впрочем, о делах после ужина. Пока можно расслабиться.
Как ни странно, Вольц показал себя рачительным хозяином и толково рассказал Тому о новаторских подходах, которые должны сделать его конюшни самыми успешными в Америке. Здание защищено от пожара, почти стерильно, а за безопасность отвечает частное охранное предприятие.
Наконец Вольц подвел гостя к стойлу с огромной бронзовой табличкой «Хартум».
Обитатель стойла был красив даже на неопытный взгляд Хейгена: чернильно-черный, с белым ромбовидным пятном на широком лбу. Огромные карие глаза отливали золотом, а тугая шкура лоснилась, как шелк.
– Лучший скакун в мире, – с детской хвастливостью заявил Вольц. – Купил в том году в Англии за шестьсот тысяч. Столько за лошадь не отдавали даже русские цари! Однако никаких скачек, он здесь для размножения. Я стану заводить лучших скакунов в стране.
Он погладил коня по гриве, приговаривая «Хартум, Хартум…» с таким искренним чувством, что скакун приластился.
– Между прочим, я сам хороший наездник, хотя впервые сел в седло в пятьдесят, – поведал Вольц и весело добавил: – Может, моя русская бабка согрешила с казаком, и мне это передалось по наследству? – Он пощекотал Хартуму живот и с неподдельным восхищением произнес: – Только взгляни на его агрегат. Мне бы такой!
Затем они вернулись в особняк отужинать. За столом прислуживали трое официантов во главе с дворецким. Скатерти были шиты золотом, приборы и сервиз – чистейшее серебро, а вот блюда показались Хейгену безвкусными. Вольц явно жил один и разборчивостью в еде не отличался. Весь ужин Том молчал, и только когда хозяин предложил ему огромную гаванскую сигару, спросил:
– Итак, Джонни получит роль или нет?
– Увы, – Вольц развел руками. – Я не в силах ввести Джонни в картину, даже если б захотел. Контракты подписаны, съемки уже на следующей неделе. Ничего не могу поделать.
– Мистер Вольц, – нетерпеливо перебил Хейген, – прелесть переговоров на высоком уровне в том и состоит, что такие отговорки не действуют. Вы можете сделать все, что захотите. – Он затянулся сигарой. – Или вы не верите, что мой клиент сдержит слово?
– Почему, верю, – сухо процедил продюсер. – Гофф звонил, предупредил о волнениях в профсоюзе, да еще таким тоном, будто я не отстегиваю ему по сотне тысяч в год. Сукин сын… И да, я верю, что вы заставите моего звездного засранца слезть с героина. Однако мне, по большому счету, на это плевать. И свои картины я в состоянии финансировать сам. Тут дело принципа: я терпеть не могу Фонтейна. Так своему боссу и передай, эту услугу я ему не окажу. А так – все что угодно.
«Скользкий гад, – подумал Хейген. – На кой черт ты тогда меня сюда притащил?» У продюсера явно было что-то на уме.
– Боюсь, вы неверно оцениваете ситуацию, – холодно произнес Том. – Джонни Фонтейн – крестник мистера Корлеоне. Эти отношения священны. – Вольц в религиозном пиетете склонил голову; Хейген продолжил: – У итальянцев есть шутливая присказка: мол, мир настолько суров, что у мужчины должно быть два отца. Вот поэтому крестные у них в таком почете. После смерти родного отца Джонни мистер Корлеоне чувствует ответственность за судьбу мальчика еще более остро. Впрочем, воспитание не позволяет ему настаивать, если он не получает согласия с первого раза.
Вольц пожал плечами.
– Увы, мой ответ по-прежнему «нет». Однако раз уж ты здесь, сколько мне будет стоить уладить ситуацию с профсоюзом? Плачу наличными, здесь и сейчас.
Что ж, одной загадкой меньше. Вот почему Вольц так его обхаживал, хотя с самого начала не собирался давать роль Джонни. Любые доводы будут впустую. Вольц чувствовал себя защищенным, и никакой дон Корлеоне его не пугал. Да и с чего вдруг? У него связи в высших эшелонах власти, он на дружеской ноге с главой ФБР, денег куры не клюют, а вся киноиндустрия у него в кулаке. Любому разумному человеку, тем более Хейгену, ясно, что позиция Вольца крепка. И если он готов даже терпеть убытки от забастовки, то пронять его нечем. Однако в этой аккуратной картинке все же был один изъян: Вито Корлеоне пообещал крестнику, что добудет ему роль, а пустых обещаний, насколько знал Хейген, дон не давал никогда.
– Не понимаю, почему вы держите меня за обычного вымогателя, – сдержанно произнес Хейген. – Мистер Корлеоне готов решить вашу проблему с профсоюзом, если вы снимете в кино его крестника. Услуга за услугу – по-дружески, – вот и всё. Однако, вижу, вы не воспринимаете меня всерьез. По-моему, зря.
Вольц как будто только этого и ждал.
– Ясно! – вскинулся он. – Так вот как выглядят ваши мафиозные штучки? Истекаешь тут передо мной оливковым маслом, а на деле – сплошные угрозы? Что ж, объясню на пальцах. Джонни Фонтейн роль не получит. Да, она идеально ему подходит и сделает его звездой. Только ничего не будет. Я ненавижу этого недоноска и хочу похоронить его карьеру. Почему? Объясню. Он испортил одну из моих самых дорогих протеже. Пять лет я готовил ее, потратил сотни тысяч долларов на учителей по пению, танцам и актерской игре. Я лепил из нее звезду. И если совсем уж начистоту, дело не только в деньгах. Пойми, я не черствый мужлан, у меня и сердце есть. У этой красотки прекраснейший зад из всех, что я видел, а у меня были красотки со всего света. Ртом работает, что твой насос. И тут Джонни со своим оливковым голосом и макаронным шармом уводит ее! Она все бросает и сбегает с ним, выставляя меня на посмешище. Человеку моего положения, мистер Хейген, не пристало быть посмешищем. Джонни должен поплатиться.
Вольцу все-таки удалось удивить Хейгена. Уму непостижимо, как взрослый, степенный человек позволяет подобным мелочам влиять на свои решения, причем до такой степени! В мире Хейгена – в мире Корлеоне – внешняя привлекательность и сексуальные таланты женщины не имели ровным счетом никакого отношения к деловым вопросам. Они что-то значили только в личных отношениях – естественно, когда речь не шла о браке и чести Семьи.
И все же Хейген решил попытать счастья в последний раз.
– Вы совершенно правы, мистер Вольц. Но неужели ваша обида столь велика? Похоже, вы не вполне понимаете, насколько важна эта скромная услуга для моего клиента. Мистер Корлеоне держал маленького Джонни на руках, когда его крестили. После смерти отца Джонни мистер Корлеоне стал его воспитателем и опекуном. Есть немало людей, тоже готовых назвать его крестным отцом – из уважения или благодарности за помощь. Своих друзей мистер Корлеоне никогда не подводит.
Вольц резко поднялся.
– Всё, довольно! Не позволю, чтобы какие-то бандиты мною помыкали. Мне достаточно сделать один звонок, и ночь ты проведешь в кутузке. А если ваша шайка попробует надавить на меня… что ж, я не какой-то там жалкий импресарио. Да-да, я знаю эту историю… Твой мистер Корлеоне и пикнуть не успеет. Мне даже не нужно будет задействовать связи в Белом доме.
«Сукин сын еще и туп. Как он умудрился стать таким большим боссом? – недоумевал Хейген. – Советник президента, руководитель крупнейшей в мире киностудии… Нет, дону определенно нужно идти в этот бизнес». Мало того, кретин воспринимал все сказанное буквально, не понимая истинного смысла.
– Благодарю за ужин и приятную беседу, – произнес Хейген. – Не могли бы вы организовать мне транспорт до аэропорта? Остаться на ночь, боюсь, не смогу. – Он холодно улыбнулся. – Плохие новости следует сообщать мистеру Корлеоне незамедлительно.
Ожидая машину на ярко освещенном портике, Хейген увидел, как к длинному лимузину, припаркованному на подъезде, направляются двенадцатилетний ангелочек с матерью – те самые, кого Том видел утром в предбаннике у Вольца. Изящно очерченный ротик девочки был весь в пунцовых разводах от помады, синие глаза заволокло пеленой, а когда она спускалась по ступенькам, ее стройные ножки дрожали, как у новорожденного жеребенка. Мать помогла дочке сесть в лимузин, шепча в ухо наставления. Прежде чем залезть следом, она украдкой оглянулась на Хейгена; ее глаза горели хищным триумфом.
Том понял, почему его везли из Лос-Анджелеса на машине: в самолете летели девочка с мамашей. Продюсер успел отдохнуть перед ужином, а заодно развлекся с малолеткой… И в этот мир Джонни столь отчаянно рвется? Ну что ж, удачи ему. И Вольцу тоже.
* * *
Поли Гатто терпеть не мог срочные поручения, особенно связанные с рукоприкладством. Он любил планировать все заранее. А сегодняшнее дело, пускай и было обыкновенным мордобоем, могло обернуться серьезными неприятностями, допусти хоть кто-то ошибку. Потягивая пиво, он косил глазами на двух отморозков, пристававших к паре малолетних шалав у барной стойки.
Поли Гатто знал об этих отморозках все, что нужно: Джерри Вагнер и Кевин Мунан, обоим около двадцати, холеные, с каштановыми волосами, высокие, крепко сложенные. Обоим через две недели предстояло покинуть Нью-Йорк и вернуться в колледж, у обоих отцы занимаются политикой, что вкупе со специальностью помогло им избежать призыва. Еще у обоих условный срок за нападение и покушение на изнасилование дочери Америго Бонасеры. «Вшивые подонки», – подумал Поли Гатто. Мало того что уклонисты, так еще и нарушают условия испытательного срока, пьянствуя в баре после полуночи и цепляя шлюшек. Одно слово – отморозки. Впрочем, Поли и сам получил отсрочку: в карте, которую его врач передал призывной комиссии, значилось, что пациент (мужчина, белый, двадцать шесть лет, холост) проходит лечение электрошоком в связи с психическим заболеванием. Подделка, конечно, которую достал ему Клеменца, однако Поли считал ее заслуженной, ведь он достойно прошел «боевое крещение».
Именно Клеменца приказал побыстрее разобраться с парнями, пока те не уехали в колледж. «Зачем вообще это делать в Нью-Йорке?» – недоумевал Гатто. Нет бы просто дать задание, но Клеменца постоянно ставит дополнительные условия… Не дай бог девчонки уйдут с отморозками – еще одна ночь насмарку.
– С ума сошел, Джерри?! – взвизгнула одна из девочек и, презрительно смеясь, произнесла: – Никуда я с тобой не поеду. Не хочу оказаться в больнице, как та бедняжка.
Гатто понял: попались. Он допил пиво и вышел на темную улицу. Все складывалось идеально. Время уже за полночь, свет горит только в баре напротив, остальные заведения закрыты. Патрульной машины нет – об этом позаботился Клеменца. Полиция прибудет, только когда ее вызовут по рации, да и тогда не станет торопиться.
Поли оперся о четырехдверный «Шевроле». На заднем сиденье невидимками дожидались двое массивных мужчин.
– Как выйдут, принимайте, – сказал он.
Готовились буквально «на коленке». Клеменца выдал копии с фотографий из полицейского протокола, а также наводку, где эти отморозки по ночам пьянствуют и снимают девочек. Поли подобрал двух амбалов из боевого крыла Семьи, указал им на жертв и дал наставление: по темечку и затылку не бить, чтобы случайно не укокошить; в остальном без ограничений. Ах да, и еще: «Если их выпишут из больницы раньше, чем через месяц, будете снова водить грузовики».
Амбалы вылезли из седана. Оба в прошлом были боксерами, но так и не смогли пробиться дальше вышибал в заштатных клубах. Санни Корлеоне устроил их выколачивать долги, дав возможность заработать на достойное существование. Естественно, они горели желанием оправдать доверие.
Джерри Вагнер и Кевин Мунан вышли из бара в идеальной кондиции – девичьи насмешки здорово распалили мальчишеское тщеславие. Поли Гатто, опершись о крыло машины, презрительным смехом привлек их внимание:
– Эй, Казанова! Ну и здорово тебя та крошка отшила!
Юнцы повернулись к нему с наслаждением. Поли Гатто казался прекрасным объектом для того, чтобы выместить злобу за унижение. Низкорослый, тощий, с лицом, как у хорька, так еще и сам нарывается… Парни решительно двинулись на него, и вдруг двое амбалов схватили их сзади за руки. В этот момент Поли Гатто надел на правую руку сделанный на заказ кастет с железными шипами в одну шестнадцатую дюйма. Он был проворен и тренировался в спортзале трижды в неделю. Первый удар пришелся отморозку по имени Вагнер прямо в нос, затем амбал поднял парня над землей, и Поли с размаху вмазал в подставленную промежность. Вагнер обмяк, и амбал бросил его. Это заняло от силы секунд шесть.
Вдвоем парни переключились на Кевина Мунана. Тот попытался закричать, но тот, кто держал его сзади, освободил одну руку и пережал Мунану горло.
Поли Гатто нырнул в машину и завел двигатель. Его ребята делали из Мунана отбивную, причем с пугающей методичностью, словно у них в запасе была целая вечность. Они не метелили его, а били медленно, с замахом, вкладывая всю свою массу. Каждый удар отдавался хрустом и треском разрывающейся кожи. Гатто мельком увидел лицо Мунана: его было невозможно узнать. Бросив Мунана на тротуаре, амбалы вернулись к Вагнеру. Тот почти поднялся и звал на помощь. Кто-то вышел из бара, так что пришлось ускориться. Они сшибли Вагнера с ног, один схватил его за руку, выкрутил и саданул ногой по спине. Хрустнули ребра, и от истошного вопля Вагнера жители соседних домов начали открывать окна и высовываться наружу. Время было на исходе. Один амбал, как в тисках, зажал голову Вагнера массивными ладонями, а второй со всего размаху впечатал кулак ему в физиономию. Из бара высыпали еще люди, но никто не вмешивался.
– Хорош, погнали! – крикнул Поли Гатто.
Верзилы прыгнули в машину, и та сорвалась с места. Кто-то, конечно, сможет описать машину и, возможно, даже назовет ее номер, но это уже не имело значения. Номера сняли с автомобиля, угнанного в Калифорнии, а в одном только Нью-Йорке черных «Шевроле» порядка сотни тысяч.
