Марина Станиславовна Николаева
Карма-карма
Витя спал, лежа на животе, свесив длинную худую руку с дивана. Его волнистые, почти до плеч волосы цвета льна закрывали детское еще лицо с мягкой полупрозрачной порослью на бороде и над верхней губой.
Из приоткрытого рта периодически раздавался неожиданный всхрап, который тут же пресекался какими-то подсознательными процессами, превращаясь в мерное посапывание.
Настенные часы аккуратно тикали. Минутная стрелка почти заползла на цифру двенадцать, часовая ‒ на восемь.
‒ Виктор Громов, проснись! ‒ мужской голос протяжно и торжественно, как звон колокола, расплылся по комнате.
‒ Ба, я посплю еще немного, ‒ не открывая глаз и даже не шевельнувшись, прошептал в ответ Витя и вновь провалился в блаженную бездну сна.
‒ Витя, просыпайся, ‒ раздраженно потребовал голос.
Витя попытался пошевелиться, но тяжелое ото сна тело не слушалось.
‒ Ба, меня же уволили, так что сегодня я никуда… ‒ Витя замолчал, а вскоре раскатисто захрапел.
Комната залилась ярким светом, и сквозь сон парню почудилось, что на него направлены сотни огромных прожекторов. Свет был настолько ярким, что Вите пришлось зажмурить и без того закрытые глаза. Растерянный разум нехотя всплывал из глубин бессознательного.
Парень с трудом открыл правый глаз, но, ослепленный странным сиянием, быстро закрыл его. Подняв свисающую с дивана правую руку, он приставил ее козырьком на уровне бровей и открыл оба глаза.
Морщась и часто моргая, Витя приподнял с подушки голову и сквозь длинную челку попытался найти источник свечения.
Шея его затекла от долгого сна в неудобной позе и почти не двигалась. Витя недовольно откинул одеяло, сел и, вновь приставив руку ко лбу, стал оглядывать наполненную светом комнату.
Понять, откуда идет невыносимое свечение, ему вновь не удалось, и он, громко зевнув, закрыл глаза.
«Ну все ясно же, ‒ заговорил с Витей внутренний голос, ‒ это просто сон. Ты все еще спишь».
В тот самый миг, когда сознание парня приняло для себя эту очевидную мысль, а тело готово было рухнуть на теплое ложе, свечение, заливавшее все вокруг, стало гаснуть. Как на негативе пленки, постепенно проявлялись очертания Витиной комнаты: синие однотонные обои, светлый пол. В углу слева от входа в комнату ‒ напольный боксерский мешок с нарисованной ручкой злой рожей, за ним ‒ настенный турник и пальма в большой кадке.
Письменный стол, на нем открытый ноутбук и стакан с кучей ручек и цветных карандашей. У стола ‒ стул на колесиках, завешанный всевозможными футболками, джинсами и толстовками. Над столом – книжная полка с книгами и коллекцией журнала «Вокруг света», над полкой ‒ две репродукции картин Кандинского.
Витя открыл глаза, растерянно моргая и вглядываясь в расплывающиеся предметы. Сердце его вдруг стукнуло изнутри так, что он качнулся вперед-назад как неваляшка. В ушах запульсировала кровь, в глазах потемнело.
Предчувствие, ‒ неизбежно-страшное, мучительное и парализующее, ‒ стремительно разлилось по всему телу.
«Не хватает только музыки из фильма «Челюсти», ‒ пронеслось у него в голове.
Витя закрыл глаза, несколько раз глубоко вдохнул и шумно выдохнул, приводя в порядок мысли и мандражирующее непонятно почему тело.
‒ Вирусняк, что ли, цепанул? ‒ произнес он вслух, желая хоть как-то приободриться.
Стало полегче: сердце вновь застучало ровно, страх почти исчез, а тело хоть и потряхивало, но уже не так сильно.
‒ Ну вот, ‒ облегченно выдохнул Витя и открыл глаза.
Взгляд его, повинуясь физиологическим реакциям на световой раздражитель, устремился вперед ‒ в сторону окна, за которым рождался яркий летний день.
‒ Нет! ‒ беззвучно, одними губами произнес Витя, чувствуя, как тело его в секунду одеревенело.
Он неуклюже повернулся и пополз по дивану куда-то в сторону. Уткнувшись в спинку, он сел, прислонившись к ней спиной, натянул одеяло себе на голову и замер, задержав дыхание.
Ничего не происходило. По комнате разлилась вязкая тишина, нарушаемая лишь безразлично тикающими часами. После нескольких секунд, почувствовав нехватку кислорода, Витя шумно выдохнул и задышал часто-часто. Мысли табуном понеслись в голове, и невыносимо захотелось плакать.
‒ Пожалуйста, не надо! ‒ заскулил он. ‒ Опять ты!
___
На небольшой кухне за столом в ожидании скворчащей еще на плите яичницы, сидел Петр Иванович Громов ‒ семидесятипятилетний отставной полковник.
Двадцать лет назад, после гибели единственной дочери, они с женой Анной Ивановной ушли на заслуженный отдых и посвятили себя воспитанию единственного внука Вити ‒ сына их Любаши, оставшегося круглым сиротой к своим пяти годам.
Петр Иванович беззаветно любил внука, но, как человек военный, привыкший к дисциплине и не приветствующий сюсюканий, воспитывал Витька в строгости, открыто не проявляя своих глубоких и искренних чувств к нему.
Как и большинству воспитанных советской системой людей, ему были чужды новомодные странности с поисками индивидуального подхода к детям. Ему, воспитавшему не один десяток молодых бойцов, было дико слышать, как молодые мамочки, забиравшие своих чад из детского сада, обзывали будущих воинов котятами и зайками. Он презрительно морщился и тихо сплевывал, видя, как несознательные бабушки топят подрастающих мужиков в губительных волнах постоянных поцелуев и объятий.
Разве может вырасти что-то путное из пятилетнего пацана, на которого мать до сих пор сама натягивает брюки, в то время как ее отпрыск безразлично стоит, выполняя елейные просьбы поднять и опустить ножку, твою ж дивизию?!
Нет, у них с Витьком с самого начала все было по-взрослому. Это другие мамаши, папаши, бабуси и дедуси обливались потом в тесном помещении с разноцветными шкафчиками, собирая своих лапусей на выход, а их Витек к пяти вечера, самостоятельно и полностью обмундированный, уже стоял у входной двери в группу.
Ровно в пять дверь эта открывалась, появлялся Петр Иванович и, поздоровавшись со всеми присутствующими и уведомив о своем прибытии воспитателей, уходил. Следом за дедом, идущим четким шагом, семенил, стараясь не отставать, Витя.
‒ Решением Городской Думы улице 50 лет Октября будет возвращено историческое название – Купеческий дворик. ‒ Голос диктора зазвучал из включенного Петром Ивановичем телевизора.
Подскочив на табуретке, бывший полковник выпучил глаза и вытянулся в сторону экрана.
‒ А сейчас о погоде, ‒ спокойно подытожил новостной выпуск беспристрастный ведущий.
‒ Да чтоб вас там, в вашей Думе! ‒ почти закричал, захлебываясь возмущением, Петр Иванович. ‒ Ты погляди, чего удумали! 50 лет Октября им не нравится, видите ли! Улица имени торгашей теперь у нас будет. Нет, ты видала это, а?
Петр Иванович вытянул в сторону телевизора крепкую мускулистую руку с широкой сухой ладонью и выжидательно посмотрел на отходившую от плиты жену, которая, тихо улыбаясь, несла, прихватив полотенцем за ручку, горячую сковороду с постреливающей маслом яичницей.
Анна Ивановна ‒ красиво состарившаяся, с миловидным лицом и какой-то абсолютно обезоруживающей тихой улыбкой, женщина ‒ была настоящей боевой подругой своего вспыльчивого и, скажем честно, суховатого и скупого на чувства супруга.
Всю жизнь она, как и муж, посвятила служению: он ‒ служил Родине, она ‒ семье, и оба были счастливы этим. Она любила своего вояку с тех самых пор, как познакомилась с ним на танцах в их деревенском клубе, и он, молодой еще тогда выпускник военного училища, предложил проводить ее до дома.
Это был единственный раз за всю их долгую совместную жизнь, когда Анна Ивановна осознанно шла впереди, а Петр Иванович, отступив на шаг назад, шел, контролируя все подходы к объекту своего интереса и просчитывая планы отражения атак потенциальных подвыпивших конкурентов, бродивших в темноте и оглашающих веселыми рыками округу.
‒ Давай поешь. Нечего ерунду всякую смотреть, ‒ Анна Ивановна положила на стол деревянную подставку и поставила на нее горячую сковороду, по-свойски зачесав на полысевший череп мужа свесившийся ему на глаза чуб.
Петр Иванович, возмущенный безразличием жены, распахнул налившиеся кровью глаза, раздраженно переложил непослушный чуб в противоположную от укладки жены сторону, откинулся на спинку стула и в недоумении развел руками.
‒ Ерунду, говоришь? ‒ нервно дернув шеей и подавшись всем телом вперед, он с вызовом смотрел на Анну Ивановну, которая, предугадав дальнейшее развитие событий, выключила телевизор и, не обращая на мужа никакого внимания, закружила по кухне, явно что-то разыскивая.
‒ Этой вот, как ты говоришь, ерундой как раз и развалили страну! Там переименовали, тут памятник снесли и на тебе – память у народа и постирали, реформаторы хреновы.
Петр Иванович не сводил глаз с порхающей из угла в угол жены, явно желая начать и выиграть битву.
Анна Ивановна же, не желая вставать на опостылевшую ей уже тропу словесной войны по теме несовершенного политического устройства страны, наконец нашла то, что искала, и с победной улыбкой положила на стол, возле остывающей сковороды с яичницей, толстый журнал кроссвордов и огрызок простого карандаша.
‒ На-ка, лучше мозги потренируй, ‒ ласково глядя мужа, сказала Анна Ивановна, и Петр Иванович раздраженно выдохнул, понимая, что боя не будет.
Он нервно надел на нос очки, что висели у него на шее на шнурках, и выразительно посмотрел поверх них на жену, которая села рядом и принялась как ни в чем не бывало пить чай.
Не зная, куда деть подавленное, но не пережитое еще возмущение, Петр Иванович принялся яростно тыкать вилкой в яичницу, поедая ее с показным остервенением, другой же свободной рукой он так же яростно листал журнал в поисках неразгаданного еще кроссворда.
Это была, пожалуй, самая большая его страсть ‒ ну, если не считать, конечно, страсть к спорам и дискуссиям на политические темы. Он штурмовал словесные бастионы, расшифровывал закодированные формулировки и чувствовал себя завоевателем, шаг за шагом разрушающим выстроенные перед ним стены. И каждый раз, вписывая в кроссворд последнее разгаданное им слово, он испытывал ни с чем несравнимое удовольствие.
‒ Правитель, правитель. Шесть букв, первая ‒ сэ, ‒ забурчал полушепотом Петр Иванович, все еще недовольно похмыкивая.
Нижняя губа его подалась вперед, взгляд стал сосредоточенным и серьезным, левая рука с вилкой застыла над сковородой, правая нервно вертела карандаш.
‒ Сталин! ‒ радостно выпалил Петр Иванович, подпрыгнув на стуле.
Аккуратно выводя каждую букву, он записал имя кумира в нужную строку и расплылся гордой детской улыбкой. Прихватив на вилку кусок колбасы и размокший в желтке хлебный мякиш, он поднес эту вкуснотищу ко рту и невольно посмотрел в сторону жены.
Анна Ивановна смотрела на мужа так же, как когда-то смотрела на четырехлетнего Витька, который рисовал странные закорюки, гордо и уверенно называя их зайцами, лисичками и ежиками ‒ она смотрела на него как на блаженного ‒ любя и принимая безусловно.
Это умиление и какое-то даже снисходительное одобрение показалось Петру Ивановичу оскорбительным, и он гордо выпрямился, насупив брови и сощурив глаза.
‒ Витек не вставал еще? ‒ Петр Иванович кинул притворно-сердитый взгляд на жену.
‒ Спит пока, ‒ примирительно ответила Анна Ивановна.
‒ Спит? А пора бы уже и вставать. Я в его возрасте в шесть утра уже на плацу новобранцев муштровал. Его бы туда, ко мне, в часть. Я б из него быстро человека сделал.
‒ Ладно тебе, прекращай. Опять завел свою шарманку. Какая армия с его-то ногой? ‒ Анна Ивановна горестно вздохнула, махнув рукой в сторону мужу.
‒ Ногой, ногой. А мог бы уже прапором быть, ‒ раздосадовано пробормотал Петр Иванович, утыкаясь в журнал.
Вите было тогда шесть лет. В их дворе по программе благоустройства придомовых территорий поставили новую детскую площадку с разнообразными качелями-каруселями, горкой и свежей песочницей. Но, на беду, установкой сих инженерных конструкций занимались люди, ничего в этом деле не сведущие, а потому и результат оказался плачевным.
Витя в веселом предвкушении быстро забрался на яркую желтую горку, но одна из верхних перекладин для рук оказалась непрочно укрепленной, и он упал с приличной высоты и, падая, неудачно ударился о какой-то выступ.
Потом была больница, операция, полгода в его ноге стояли спицы и какие-то пластины. Петр Иванович тогда поднял на уши всех своих знакомых военных врачей. Они с Витьком прошли несколько восстановительных курсов в госпиталях и каждый божий день в течение нескольких лет выполняли комплекс упражнений, который для них разработал его хороший друг ‒ лучший военврач области.
К сожалению, восстановиться полностью Вите не удалось. На память о злосчастной горке ему осталась пожизненная небольшая хромота, периодические боли, боязнь высоты и медотвод от армии.
‒ Это ведь кому как судьбой уготовано, Петенька. Не всем же вояками, как ты, быть, ‒ Анна Ивановна грустно покачала головой, вновь вспомнив те страшные для всех них времена.
‒ Судьбой им, видите ли, уготовано. Нет никакой судьбы. Каждый кузнец своей жизни. Что выкуешь, то и получишь! ‒ безапелляционно произнес Петр Иванович, вписывая очередное слово в кроссворд.
‒ Да ладно-ладно, кузнец ты мой, ‒ примирительно заговорила Анна Ивановна, ‒ и ты, знаешь ли, давай-ка помягче с Витюшей. Он не виноват, что у них сокращение на работе было. Вон у Тамарки зятя тоже уволили. Главный инженер, между прочим. Время сейчас такое.
‒ Что и требовалось доказать! О чём я тебе и толкую! Все порушили паразиты! ‒ торжественно подытожил Петр Иванович, тыча в сторону телевизора вилкой. ‒ Сталина на них нет.
Анна Ивановна подсунула мужу кусок хлеба, которым Петр Иванович ожесточенно собрал со сковороды остатки яичницы, грозно сверкая глазами на жену.
Старый кнопочный сотовый телефон, что лежал на столе, разразился звонкой мелодией, и Петр Иванович, спустив очки на кончик носа, взял его в руки, пытаясь разглядеть на горящем экране имя звонящего. Не идентифицировав абонента, Петр Иванович нажал на кнопку и приложил телефон к левому уху.
‒ У аппарата, ‒ важно произнес он.
Услышав ответ, Петр Иванович заулыбался, радостно кивая невидимому собеседнику.
‒ Олежа, здравствуй, дорогой. Как поживаешь?
Услышав, судя по всему, рассказ о полном благополучии собеседника, Петр Иванович, не переставая одобрительно кивать, продолжил:
‒ Ну и слава богу! Как Жанна, как Светочка?
Жанна и Светочка оказались, видимо, тоже в порядке.
‒ Ага-ага. Ну и хорошо. Передавай привет, ‒ улыбался рассказу Петр Иванович. ‒
Витек? Да спит еще Витек. Ага, передам-передам, дорогой. Обязательно. Как только встанет, он тебе перезвонит, ‒ ответил на просьбу Олега Петр Иванович. ‒ Слушай, Олежа, ‒ немного замявшись, заговорил старик, понижая голос, ‒ как там насчет работы для Витька? Нет пока ничего? Не узнавал?
Петр Иванович замолчал, внимательно слушая ответ Олега, все так же кивая и поглядывая на Анну Ивановну, которая с интересом следила за разговором мужа с одноклассником и по совместительству лучшим другом Вити.
‒ Ага-ага. Ну понятно, ‒ согласно закивал Петр Иванович, ‒ спасибо, дорогой, ты уж похлопочи. Мы в долгу не останемся, ты же знаешь. Ну, давай, дорогой! Я передам, передам.
Петр Иванович нажал отбой на телефоне, положил его на стол и, все еще улыбаясь, посмотрел на жену. Сообразив, однако, что улыбаться больше никаких причин нет, он сделал привычно-серьезное лицо и отрапортовал:
‒ Пока ничего, но обещал, что найдет. У него связи-то везде есть.
‒ Ну дай бог, дай бог, ‒ кивая в ответ, произнесла Анна Ивановна.
__
Витя сидел под одеялом и старался собраться с мыслями.
‒ Спокойно, спокойно! Это всего лишь сон, просто сон, это просто кошмарный сон, обычный кошмар, ‒ скороговоркой произносил он, пытаясь поверить в смысл произносимых им фраз.
‒ Сам ты, Витя, кошмар, ‒ обиженно произнес голос, и Витя подпрыгнул под одеялом, потеряв на несколько секунд возможность говорить из-за спазма в горле. ‒ Я тут подготовился, нарядился для него, понимаешь ли, а он! ‒ голос тяжело вздохнул. ‒ Неблагодарный.
‒ А ты чего это!.. Ты чего опять пришел-то? ‒ запинаясь, плохо соображая и отказываясь верить в происходящее, тихо спросил Витя.
‒ А действительно, чего это я? ‒ оскорбленно ответил голос. ‒ Заняться мне, видишь ли, было не чем, дай, думаю, зайду к Витьку, поболтаю.
Голос раздраженно замолчал.
‒ Работа у меня такая, Витенька, приходить туда, куда надо, к тому, кому нужно, тогда, когда это необходимо, ‒ по-театральному гордо и торжественно произнес голос после недолгой паузы.
‒ А ты кто? ‒ еще не совсем уверенный в том, что не сошел с ума, спросил Витя.
‒ Кто-кто? ‒ передразнивая, заговорил голос. ‒ Вылезай ‒ узнаешь.
Витя зашевелился и забурчал что-то, но из-под одеяла не вылез.
‒ Я боюсь, ‒ жалостно произнес он.
‒ Ну, это уж слишком! ‒ оскорбленно, переходя на шипение, произнес голос. ‒ Вылезай, чертов трус! ‒ с наигранной угрозой приказал он.
‒ Нет, ‒ пискляво ответил Витя.
‒ Господи, вот почему мне всегда достаются какие-то?.. ‒ устало и обреченно сказал голос. ‒ Да вылезай ты уже. Ничего я тебе не сделаю, ‒ и добавил тихо:
‒ А надо бы.
Витя приспустил одеяло до уровня глаз и боязливо посмотрел в сторону окна. Там, в облаке мягкого света в полуметре от пола парил мужчина. Лет сорока на вид, несомненный красавец в какой-то белой тунике, поверх которой надета была золотая кираса.
Высокие гладиаторские сандалии обвивали мускулистые загорелые икры мужчины. Красный плащ-хламида развевался, как если бы в комнате дул ветер, но никакого ветра, естественно, не было. На копне кудрей пшеничного цвета сиял золотом лавровый венок.
Мужчина, красуясь и позируя, как на фотосессии, выпячивал грудь колесом, дул губы и сверкал белозубой улыбкой.
‒ Мама! ‒ тоскливо проскулил Витя и вновь накрылся с головой одеялом.
‒ Что? Что опять не так-то? ‒ удивленно спросил мужчина, погасив окружавшее его сияние и приземлившись на пол.
Витя печально скулил под одеялом, ничего не отвечая на вопрос незнакомца.
‒ Произвел-таки впечатление, ‒ с досадой произнес мужчина, печально вздохнул и закутался в плащ.
‒ Витек, хорош скулить уже, ‒ просительно продолжил он, ‒ я, между прочим, по делу к тебе. Разговор есть, ‒ интригующе произнес он, глядя в сторону палатки из одеяла, в которой сидел плохо соображающий что-либо Витя.
Витя жалостно всхлипнул и замолк. Прошло минуты две тягостного молчания. Незваный гость выжидающе смотрел в сторону домика Вити, но тот, судя по всему, не торопился вступать в контакт с неопознанным говорящим объектом.
Незнакомец повернулся лицом к окну, сложил руки на груди и устремил немигающий грустный взгляд куда-то вдаль.
Прошло еще несколько бестолковых для обоих минут. Наконец, решив прервать молчаливую дуэль, гость заговорил задумчиво и безэмоционально, как диктор метро:
‒ Ну, значится вот что, дорогой мой Витенька. Во-первых, я никуда не уйду, не исчезну и не растворюсь, можешь не надеяться.
Послышалось недовольное ворчание Вити.
‒ Во-вторых, я не сон, не глюк и не кошмар, ‒ заводясь понемногу, продолжил незнакомец, ‒ в-третьих, хорош дурочку ломать, у меня еще дел по горло! ‒ раздражившись, почти крикнул гость, развернувшись и пристально глядя на Витю. Глаза его метали настоящие маленькие молнии, увидев которые, Витя наверняка решил бы, что у него поехала крыша.
‒ Вставай! ‒ грозно взвизгнул мужчина, покраснев от натуги.
Витя боязливо выглянул из-под одеяла и посмотрел в сторону окна. Странного незнакомца там уже не было. Витя поискал его глазами и обнаружил сидящим в компьютерном кресле у стола. Гость крутился на нем из стороны в сторону, рассматривая обстановку Витиной комнаты.
Увидев, что Витя вылез из своего убежища, мужчина перестал крутиться и широко и искренне улыбнулся.
‒ Ну, вставай уже, несчастье мое! Покажись во всей своей красоте неземной, ‒ ласково замурчал он.
Витя нерешительно сполз с дивана и встал лицом к гостю. В голубой пижаме с медведем на груди, задранной брючиной штанов, и разных носках он стоял, пытаясь пригладить всклокоченные волосы и кидал боязливые взгляды на непрошенного гостя.
Улыбка медленно сползла с сияющего лица мужчины. Он некоторое время рассматривал стоящего перед ним двадцатипятилетнего парня, и на лице его читалась борьба разочарования и вежливости.
Несколько раз он попытался улыбнуться, но попытки эти были неудачными: улыбки получались натужными и какими-то болезненными.
‒ Возмужал! ‒ подытожил гость.
Витя смущенно заулыбался и подтянул сползающие из-за слабой резинки пижамные штаны.
Мужчина встал и, вытянув вперед руку, устремился к Вите.
‒ Ну, будем, что ли, знакомы! Аполлон ‒ твой главный наставник, ‒ весело произнес гость.
‒ Витя, ‒ искренне улыбнувшись, сказал Витя, протягивая руку в ответ.
Аполлон раскатисто засмеялся. Рукопожатие мужчин перешло в троекратное объятие с троекратным же поцелуем в обе щеки.
‒ Ну вот, а ты боялся, ‒ весело произнес гость, отступив на шаг от Вити, но все еще не отпуская рук с его плеч и потряхивая его.
‒ А вы… ‒ Витя смущенно замолчал, не зная, как обращаться к удивительному собеседнику, и посмотрел на него с испугом.
‒ Что еще за вы? ‒ наигранно-возмущенно заговорил Аполлон. ‒ Забудь! Мы ж с тобой роднее всех родных, так что давай без церемоний.
Аполлон отошел от Вити и, заложив руки за спину, не спеша зашагал по комнате, с любопытством осматриваясь. Витя сел на компьютерный стул у стола и настороженно наблюдал за действиями гостя.
Аполлон подошел к турнику, с вызовом посмотрел на него, снял плащ, кирасу, венок и бережно положил их на пол. Вернувшись к тренажеру, он плюнул поочередно себе на ладони, важно растер их, подпрыгнул и ухватился за перекладину. Повисев на прямых руках несколько секунд, Аполлон поднатужился и, краснея, подтянулся.
‒ Раз! ‒ игриво произнес он и, повисев еще немного, снова подтянулся.
‒ Два! ‒ натужно посчитал он и бодро спрыгнул с турника, тяжело дыша и улыбаясь.
Переключив внимание на боксерский мешок, Аполлон устремился к нему и, встав в стойку и угрожающе глядя на нарисованную на нем злодейскую рожу, принялся мелко прыгать вокруг мешка, вдохновенно боксируя и периодически уклоняясь от невидимых ударов воображаемого соперника.
‒ А вы, то есть ты, откуда взялся? ‒ все еще смущаясь, но не желая быть невежливым, продолжил разговор Витя.
Аполлон перестал боксировать, вытер загорелой рукой струившийся по прекрасному лицу пот и повернулся к Вите.
‒ Как откуда? Оттуда! ‒ Аполлон показал рукой куда-то вверх. Витя посмотрел туда, куда показывал Аполлон, и, явно ничего не понимая, протянул:
‒ А!
Аполлон продолжил боксировать, а Витя, не зная, о чем, собственно, еще поговорить, замолчал, все больше чувствуя неловкость от всего происходящего.
‒ Вообще-то я всегда рядом с тобой был, с самого рождения, ‒ прерывисто дыша, как ни в чем не бывало, заговорил Аполлон. ‒ Мы, наставники, от своих подопечных ни на шаг не отходим.
‒ Так ты ангел-хранитель, что ли? ‒ неуверенно спросил Витя.
‒ Ну да, ‒ тяжело дыша, ответил Аполлон, ‒ хотя, я предпочитаю ‒ наставник. Как-то солиднее звучит, согласись.
Аполлон крутанулся на месте на триста шестьдесят градусов и смачно ударил ногой нарисованную на груше морду, издав победный клич.
‒ А я помню, как ты мне в детстве мерещился, ‒ робко продолжил Витя, болезненно улыбнувшись.
Аполлон остановил неравный бой с наглой рожей и вновь повернулся к Вите, часто-часто дыша.
‒ Вообще-то не мерещился, а пытался на контакт выйти, ‒ возмущенно произнес он, наклонившись вперед и пытаясь восстановить дыхание. ‒ А ты зачем-то обо мне начал всем подряд рассказывать, и сам знаешь, что из этого вышло, ‒ выдохнул он и выпрямился, глядя на смущенного Витю.
‒ Так получается, я тебя на самом деле видел, а мне не верил никто! ‒ с горечью воскликнул Витя, часто задышав от нахлынувших воспоминаний из детства.
Сколько же раз он рассказывал бабушке и деду, что к нему в комнату приходит неизвестный дядя, улыбается и играет с ним в разные веселые игры, сколько слез он пролил, доказывая, что это вовсе не сон, как утверждала бабушка, а всамделишный дядя.
А этот дедушкин друг ‒ бородатый старичок в больших очках, который приходил к ним домой и задавал Вите какие-то глупые вопросы, просил рассказать ему про того самого дядю из сна, а после долго разговаривал с бабушкой и дедом на кухне за закрытой дверью!
Витя видел, как, вытирая бегущие слезы, бабушка благодарила бородатого незнакомца, провожая его в прихожей, и как дед нервно жал ему руку, обещая выполнить все, о чем они договорились. А после визита бородача Витю перевели на домашнее обучение и каждый день бабушка просила пить горькие витамины, уверяя, что от них Витя станет большим и сильным.
‒ Вот поэтому-то мы временно назначили тебе другого наставника. Ну, знаешь, такого, в классическом, как говорится, варианте. Чтобы просто был рядом и, особо не отсвечивая, выполнял свои профессиональные обязанности и, соответственно, перенесли этот наш с тобой разговор, ‒ примирительно ответил Аполлон, многозначительно глядя на Витю.
‒ Какой еще разговор? ‒ с опаской спросил Витя, вжимаясь в стул.
Аполлон вытер со лба пот и стал серьезным. Подняв с пола плащ, он по-королевски гордо накинул его, пристегнув золотой брошью, водрузил на голову золотой венок и, как заправский актер, замер в драматичной позе, пронзая Витю не менее драматичным взглядом.
Витя съежился на стуле, глупо улыбаясь и вконец растерявшись.
‒ Серьезный! Серьезный разговор, Витенька! ‒ пафосно произнес Аполлон.
Медленно и важно он подошел к окну, встал вполоборота и, скрестив руки на груди, сосредоточенно посмотрел куда-то вдаль. Витя повернулся в сторону Аполлона и молча ждал объяснений.
Аполлон какое-то время стоял, напряженно всматриваясь в одному ему видимые пространства, и Вите даже показалось, что он забыл о его, Витином, существовании.
Наконец, вернувшись из поглотивших его далей, Аполлон перевел туманный взгляд на подоконник и хотел уже было начать свой серьезный ‒ это было очевидно ‒ рассказ о чем-то определенно важном, но тут заметил стоявший на нем большой оранжевый кактус в горшке.
Кактус этот больше десяти лет был домашним любимцем Вити. Какого-то необычного сорта, он должен был ‒ по уверениям соседки тети Маши, что впихнула его бабушке перед переездом ‒ зацвести пурпурным цветком невиданной красоты, но, почему-то так ни разу и не зацвел, разочаровав и без того не очень любившую кактусы бабушку.
Витя не позволил ей избавиться от кактуса-неудачника, забрал его к себе в комнату и был единственным, кто верил, что Жорик ‒ так он его назвал ‒ все-таки подарит этому миру свой цветок.
Он разговаривал с ним, когда было совсем одиноко, жаловался на несправедливость деда после очередной стычки или, наоборот ‒ подбадривал колючего друга, уверяя, что тот вовсе не бесполезная колючка, как называла его бабушка, а очень даже интересное и непохожее ни на кого растение.
‒ Какая прелесть! ‒ восхищенно воскликнул Аполлон, всплеснув руками и склонившись над Жориком, с интересом рассматривая его со всех сторон. ‒ Главное ‒ не залить. Кактусы этого не любят, ‒ поучительно продолжил он, любуясь Жориком.
Улыбаясь по-детски искренне и радостно, Аполлон повернулся и посмотрел на Витю, который, не проронив ни звука, в небольшом замешательстве наблюдал за странным отступлением от обещанного серьезного разговора.
Аполлон резко посерьезнел, прокашлялся, театрально нахмурил брови и, скрестив на груди руки, гордо выпрямился.
‒ Знай, Виктор, я пришел к тебе с важной вестью! Час пробил, мой мальчик! Пора! ‒ торжественно произнес он.
Витя съежился еще больше и, выпучив глаза, смотрел на Аполлона.
‒ Куда? ‒ выдавил он из себя.
Этот, казалось бы, вполне себе логичный вопрос почему-то совершенно сбил Аполлона. За считанные секунды его пафос скис, и он растерянно замолчал, глядя на Витю.
‒ Да ты не понял! Не пора, в смысле, куда-то, а пора, в смысле, что время пришло, ‒ скороговоркой произнес он после небольшой паузы, расстроившись, что такой грандиозный момент был напрочь запорот глупым Витиным вопросом.
Он многозначительно смотрел на Витю, ожидая, когда же выданная информация дойдет до тупившего немного парня.
‒ Какое время? ‒ виновато проскулил Витя, не понимая ничего, кроме того, что он явно спрашивает что-то не то, разочаровывая тем самым своего собеседника.
‒ Ну, время! Время открыть свой дар миру, ‒ почти плача от досады, произнес Аполлон.
‒ Какой еще дар? ‒ хриплым шепотом спросил Витя, чувствуя, как его сердце опять начало заходиться учащенным стуком.
Аполлон вновь принял торжественную позу, и его плащ заколыхался. Вокруг него вновь появилось странное свечение. Он медленно взлетел над полом и указал гордо вытянутой вперед рукой в сторону входной двери.
‒ Дар, который был дан тебе свыше! ‒ с пафосом произнес он. ‒ Дар, который так нужен людям! ‒ голос наставника эхом разлился, как показалось Вите, по всему дому. ‒ Дар!..
Аполлон не успел закончить фразу ‒ за дверью послышались шаркающие шаги.
‒ Аня, где у нас туалетная бумага лежит? ‒ раздраженный голос деда прозвучал совсем близко.
‒ Там, на полке посмотри, ‒ глухо издалека ответила бабушка.
Аполлон в замешательстве замер, опустил руку и посмотрел на застывшего на месте Витю.
‒ Витюшу будить пора, блины стынут. Постучи там ему, ‒ вновь прозвучал голос бабушки.
‒ Виктор, вставай! ‒ совсем рядом прогремел голос деда.
Аполлон и Витя в ужасе переглянулись. Аполлон быстро приземлился и заметался по комнате в поисках убежища. Не найдя ничего пригодного, он вернулся к окну и спрятался за занавеску. Витя же прыгнул на диван и укрылся с головой одеялом.
‒ На сегодня, кажется, все. Я скоро вернусь, жди меня! Чао! ‒ быстрым шепотом произнес Аполлон.
Витя выглянул из-под одеяла ‒ занавеска все еще колыхалась от недавнего прикосновения Аполлона, но самого Аполлона за ней уже не было. Витя снова лег и накрылся с головой одеялом.
‒ Дар-дар, ‒ послышалось недовольное бурчание. ‒ Скипидар! ‒ тихо передразнил он исчезнувшего собеседника. ‒ Наставник он, видите ли, ‒ еле слышно, зевая, прошептал Витя, и через минуту комнату огласил его храп.
__
Петр Иванович, заправляя в синее домашнее трико кипенно-белую майку, вошел в кухню, где в этот момент Анна Ивановна ставила на стол тарелку с высокой стопкой дымящихся кружевных блинчиков и сел на свое место. Его любимая красная кружка с небольшим сколом на ручке уже стояла перед ним, испаряя ароматы мяты и чабреца.
Анна Ивановна достала из холодильника запотевший кувшин с любимым Витиным вишневым компотом и поставила рядом с блинами. Здесь же стояли: вазочка с малиновым вареньем, сметана, золотистый мед в розетке, три прозрачных стакана под компот, медная салфетница и три чистые тарелки в стопке.