Марина Серова
Сказки для взрослых

Глава 1

Каждый год, когда приближался этот день, мы с Аришей готовились к нему, словно в первый раз. Наверное, эта боль еще долго будет бередить наши сердца, хотя, конечно, постепенно она становится немного слабее. Но все равно, до конца не проходит. Дело в том, что, когда мне было четырнадцать лет, мои родители погибли в автомобильной катастрофе у меня на глазах. Виновником их гибели был главный прокурор нашего города, хотя за рулем сидел его водитель, который не был пьян, просто лихачил с подачи нетрезвого прокурора (тот возвращался из сауны с проституткой). Так как свидетелей происшедшего, кроме меня, не было, во всем обвинили моих погибших родителей. Используя свое высокое служебное положение, Синдяков просто-напросто замял это дело. Точнее, замял не просто. Моих родителей сделали виновниками автокатастрофы, и моему деду пришлось еще и выплатить прокурору ущерб за помятую машину. Мне хорошо запомнилось вероломное поведение Синдякова, который подло запугал меня, четырнадцатилетнюю девчонку, пытавшуюся донести до всех правду. Дед, знавший жизнь, тогда убедил меня молчать. Но, когда я стала достаточно взрослой, я нашла способ отомстить прокурору-убийце, причем так виртуозно, что никто и не подумал, что я имею к этому отношение.

Но все равно, каждый год, когда приближался этот день – дата гибели моих родителей, – мы с дедом как будто переживали все заново. Рано утром мы ехали на кладбище, клали цветы на могилу, убирали ее, приводили в порядок ограду и памятник – один на двоих, где мои мама и папа были изображены вместе. Так они жили, так погибли. И похоронены тоже так – рядом.

Потом мы приезжали с дедом домой, садились за стол помянуть родителей, я играла на саксофоне что-нибудь грустное, а дед Ариша сидел в кресле и молча слушал мои мелодии.

Но в этот раз накануне трагической даты деду вдруг стало нехорошо с сердцем. Я увидела, как он положил себе что-то в рот и прилег на диван. Я подошла к нему и села у него в ногах.

– Дед, тебе что, плохо? – осторожно спросила я.

– Что? Ты о чем? – Мой прародитель сделал наивное лицо и посмотрел на меня удивленно.

– Что ты положил в рот, валидол?

– Нет, я ириску сосу.

– Ой, дедуля! Ты, конечно, притворяешься мастерски, но и я не вчера родилась. Перед кем ты героя строишь? Давай, колись: с сердцем плохо? Может, «Скорую» вызвать?

– Зачем? У меня все хорошо, я просто полежу немного, отдохну…

– Отчего это, интересно, ты устал? Весь день дома сидел.

– Я в магазин за продуктами ходил.

– В магазин ты вчера ходил.

– Да?! Надо же! Наверное, так и начинается склероз…

– Не расстраивайся, дед. Склероз – интересная болезнь: каждый день узнаешь столько нового!

– Что ты, Полетт, я и не думаю расстраиваться. Я тут на днях заглянул к знакомому врачу и спрашиваю его: скажите, мол, а каковы признаки надвигающегося склероза? А он говорит: «Вы меня вчера об этом спрашивали». Да, вот так-то!

– Дед, ты мне зубы-то не заговаривай. Ну, хоть валокордина тебе накапать?

– Тогда уж лучше коньячку. Граммов сто…

Дед, конечно, не любил, когда я становилась свидетельницей его недомоганий. Он делал вид, что просто устал и на пару минут прилег полежать, ссылался на шалости погоды, магнитные бури и все такое. Но я всегда внимательно следила за его состоянием, как-никак, дедуле-то моему уже почти семьдесят! Да и трагедия, которую он пережил четырнадцать лет тому назад, конечно, не прошла для него бесследно. Время от времени у деда прихватывало сердце, и он украдкой клал в рот таблетку валидола и опускался в кресло или на диван. И очень огорчался, если я замечала его «усталость».

Коньяку деду я, естественно, не налила, но решила просто посидеть с ним.

– Знаешь, Ариша, я, наверно, завтра одна поеду на кладбище.

Дед посмотрел на меня грустными глазами:

– Может, меня до завтра отпустит…

– Конечно, отпустит, но ты все равно лучше отлежись. А к маме с папой мы с тобой как-нибудь потом съездим. Вместе. И цветы им положим… А уж завтра я одна… Ладно?

Ариша собрался было поспорить со мной, но я быстро встала и пошла вниз, в кухню, чтобы приготовить ему чай. Когда я снова поднялась в гостиную, где лежал дед, оказалось, что он уже спит. Он мирно посапывал, задрав кверху бородку, и я не стала его будить, только накрыла клетчатым пледом. Потом я унесла поднос с чаем в кухню, выпила чай одна и отправилась совершать вечерний туалет. Надо лечь сегодня пораньше, так как завтра мне вставать чуть свет. Ничего не попишешь, придется ехать на кладбище одной, Аришу я утром будить не стану, если только сам не проснется.

* * *

Я приехала на кладбище очень рано, народу здесь не было совсем. Я поставила мой «Мини Купер» у ворот, где на старом ящике сидела одна-единственная бабушка с букетом цветов. Я купила у нее весь букет, хотя она собиралась продавать их поштучно. Бабушка очень обрадовалась, сказала мне: «Спасибо тебе, дочка, выручила», – и стала собираться, не забыв припрятать сломанный ящик в кустах. Я прошла по основной дороге до трех старых лип, после чего мне следовало свернуть направо, на тропинку. Со всех сторон возвышались кресты, памятники, высокие оградки. Зеленели кусты сирени и акации. А вот и три старые липы. Под ними стоял деревянный стол, с обеих сторон – скамейки. Здесь родственники усопших иногда устраивали поминки. Вот и сейчас на столе стояла недопитая бутылка водки, одноразовые стаканчики, лежали хлеб и конфеты. Видно, вчера кто-то отметился. Я свернула на тропинку, ведущую между оградок к могиле моих родителей.

Поставив цветы в банку с водой и убрав старый засохший букет, я некоторое время постояла у ограды. Родители смотрели на меня с черного гранита, лица их были радостными. Они были хорошими людьми, добрыми, любили друг друга, любили меня, свою единственную дочь. Если бы не пьяный прокурор, обожавший гонять по ночным улицам на бешеной скорости… Если бы… Если…

К машине я возвращалась другой дорогой, через новые могилы. На некоторых еще не было памятников, оград – только холмики и венки.

Вдруг до моих ушей донеслось:

– Доченька, ты не волнуйся, папа поправится, я его подниму. Я каждый день у него бываю… Доченька, а я Лиду Маслову видела, подружку твою… Она сказала, что скоро сама к тебе приедет. Ты уж встреть ее здесь… Лида так переживает…

Я посмотрела в ту сторону, откуда доносился голос, и увидела женщину лет сорока с небольшим. Она убирала могилу, на которой стояли уже и ограда, и памятник. Вся земля за оградой была в цветах. Венки, живые букеты – много-много цветов. Под памятником, среди цветов, сидел маленький розовый медвежонок с белым бантом на шее. На сером мраморе – овальная фотография, с которой смотрела молоденькая девушка, совсем еще девочка, лет пятнадцати. Она была очень красивой, ее длинные белокурые волосы рассыпались по ее плечам. Девочка улыбалась, чуть наклонив головку, взгляд ее был доверчивым и нежным. «Карпова Ада Львовна», прочитала я имя, высеченное на плите. Судя по датам, ей едва исполнилось шестнадцать. У меня защемило сердце. Что могло случиться с такой малышкой, только что ступившей в жизнь? Несчастный случай, как с моими родителями? Или тяжелая неизлечимая болезнь?

Женщина бережно протерла тряпочкой памятник, хотя что там было протирать – все просто сверкало чистотой. Вдруг она заметила меня и посмотрела в мою сторону, устало и обреченно.

– Здравствуйте, – неожиданно для себя сказала я.

– Здравствуйте… – Женщина положила тряпочку в целлофановый пакет, пакет – в сумку. Погладила рукой фотографию девочки и вышла из-за ограды через маленькую калитку.

Она направилась в сторону дороги, мне было туда же, так что мы оказались рядом.

– У вас здесь кто? – спросила женщина.

– Мама и папа.

Только сейчас я рассмотрела ее. Да, ей было уже за сорок. Невысокая, в меру полновата, в темно-сером платье, в черной косынке, повязанной в виде ободка. Волосы такие же, как у девочки на фото, только на висках – ранняя седина. Глаза голубые, потухшие, кончики губ опущены.

– Что с ними случилось? – спросила она.

Я коротко рассказала. Как папа поздно вечером хотел поставить машину в гараж, как мама напросилась поехать с ним, а я вышла их проводить. Как промчавшаяся черной стрелой машина прокурора врезалась в них, отбросила к столбу, как загорелась машина родителей…

– А вы все это видели?! – ужаснулась она.

– Да.

– Сколько же вам тогда было?

– Четырнадцать.

– Господи! Ужас какой! Его посадили?

– Нет. Он обвинил во всем моего папу, мы с дедом еще и денег ему заплатили за помятую машину.

– Похоже, нет на земле правды, – вздохнула женщина.

Мы дошли до ворот, за которыми стоял мой «Мини Купер». Я остановилась.

– А у меня здесь дочка. Адочка. В честь бабушки ее так назвали, моей бабушки. Она как раз перед рождением Адочки умерла, так правнучку свою и не увидела. Но жила она хорошо, счастливо. Вот мы и решили дочку так назвать, чтобы она тоже счастливой была…

Женщина отвернулась и заплакала. У меня защемило сердце. Но спросить, что случилось, я не решалась, предчувствуя, что история будет не из приятных. Женщина поплакала несколько минут, потом тщательно вытерла глаза платочком и спросила:

– Вы ведь тоже маршрутку будете ждать?

– Нет, я на машине. – Я показала на свой «Мини Купер», стоявший в тени под деревом.

– А-а… Тогда поезжайте. – Женщина вздохнула и отвернулась, посмотрела на дорогу, откуда должна была появиться пассажирская «Газель».

– Знаете что, давайте, я вас в город отвезу, – предложила я, – а то сколько вы тут еще простоите!

Я распахнула дверку моей машины со стороны пассажирского сиденья. Женщина нерешительно пожала плечами:

– Нет, я не могу… Мне вам заплатить нечем…

– Да вы что?! Какая плата? Садитесь. Какая мне разница – одной ехать или вдвоем? Вы где живете?

Женщина назвала улицу.

– Ну, я не совсем рядом с вами, но все же ближе, чем за городом. Вам ведь так и так пересадку делать, так что садитесь, сокращу вам дорогу.

Женщина поблагодарила меня и села. Мы поехали в город.

– Меня Полиной зовут, – представилась я.

– Нина, – сказала женщина.

– А отчество?

– Васильевна. Хотя не привыкла я к отчеству, да и рано меня так величать, мне ведь еще только тридцать семь.

Я покосилась на попутчицу. Да, я-то думала, что ей уже за сорок, а она совсем еще молодая женщина, старше меня всего на девять лет. Я своих знакомых с такой возрастной разницей зову просто по имени и на «ты».

Словно угадав мои мысли, Нина Васильевна спросила:

– Что, не ожидали? Выгляжу старше? Да, я знаю, это горе меня подкосило. Еще совсем недавно мне и тридцати пяти не давали. Я ведь хорошо с мужем живу, расстраиваться мне особо не из-за чего. Он у меня не пьет, зарплату всю отдает, добрый… Дочка вот подрастала… Думала, так и доживу до внуков и буду счастливой бабушкой… А тут в прошлом году открылось это проклятое модельное агентство, черт бы его побрал вместе с его хозяйками! Все девчонки как с ума посходили. Наша Адочка прибежала домой сама не своя. «Мама, – кричит, – все девчонки в модельное агентство записываются! Можно и мне?» Мы с отцом прямо дара речи лишились. Какое агентство?! Это где полуголые девицы по пьедесталу ходят, а весь зал на них глазеет?! Адочка говорит, мол, не по пьедесталу, а по подиуму. А то, что все смотрят, так ведь и в цирке на акробатов смотрят… Мы с отцом ее не пускали. Мы простые рабочие, отец – мастер на заводе, я – продавщица в промтоварном магазине. Мы свои деньги всегда честно зарабатывали, руками да головой. А это… даже не знаю, как и назвать… Это же свое тело на всеобщий показ выставлять! Все равно что собой торговать. В общем, мы ругались, но Ада настаивала на своем. Убеждала нас, что мы отстали от жизни, что модели сейчас зарабатывают столько же, сколько спортсмены-чемпионы, что она свой шанс упускать не хочет из-за нас… Да еще, говорила она, неизвестно, возьмут ли меня туда, там отбор очень строгий.

Женщина тяжело вздохнула, покачала головой.

– В конце концов она вас убедила? – спросила я.

– Да не то что убедила… Просто заявила, что если мы против, то она уйдет от нас, бросит школу, будет самостоятельной и все равно запишется в это агентство. Мы испугались, что потеряем дочь, что она отдалится от нас. И согласились. Лишь бы Адочка при нас осталась… А она, как только туда записалась, стала меняться просто на глазах!..

– А разве вы не подписывали договор с агентством? Насколько я знаю, если девочки несовершеннолетние, договор заключается с их родителями, или же родители дают письменное согласие на работу дочери в таком агентстве.

– Да, конечно. Мы подписали какую-то бумагу, что, мол, мы не против… Но она нас просто вынудила.

– Фактически она вас шантажировала, – сказала я.

– Что? – не расслышала Нина.

– Я говорю, что ее поведение смахивает на шантаж. Ваша дочь просто вынуждала вас подписать соглашение.

– Да мы и сами удивились! Раньше она такой не была. Она бы не додумалась так заявить, скорее всего ее кто-то научил…

– И я даже догадываюсь кто.

– Вот я и говорю, Адочка стала какой-то другой… Занятия в этом агентстве были три раза в неделю. Понедельник, среда, пятница, вечером, с пяти до восьми. Она прибегала такая возбужденная, рассказывала, как их учат ходить, ведь даже двигаться и сидеть надо как-то там по-особому, не просто – ноги вместе, а чтобы пятка одной ноги была перед носком другой, а коленки – вместе и чуть в сторону. Ада дома перед зеркалом все так сидела и ходила по комнате, как цапля, неестественно, чуднó. А она говорила, что мы ничего не понимаем, что именно так и надо. Потом она потребовала больших денег за… не помню, как это называется, похоже на слово «портфель»…

– Портфолио, – подсказала я.

– Вот, вот. – Нина опять вздохнула. – Я-то думала, что это… не знаю, какой-нибудь наряд дорогой или украшение, раз таких деньжищ стоит, а оказалось, это альбом с фотографиями нашей дурочки, где она в разных позах сидит и стоит. Я как альбом увидела, чуть в обморок не упала! Она почти везде в купальнике, а на двух фотографиях – вообще безо всего! Правда, сидит она на полу, и так, что ничего не видно, коленками и руками прикрылась, но все равно, ее кто-то так видел, раз фотографировал! А она говорит, что фотограф – молодая женщина и вообще там только чисто женский коллектив. Я спрашиваю – а зачем такие-то фотки, в этом непристойном виде? А она: это, мол, для отбора, кто более фотогеничен. В общем, на каждый наш вопрос у нее ответ был: все, мол, хорошо, нас учат макияжем пользоваться, и ходить, и все такое… А когда конкурс будет, победительница поедет в Париж работать.

– А сколько вы за портфолио отдали? – спросила я.

– Стыдно сказать – пятнадцать тысяч! Это за альбом с двадцатью фотографиями! А еще мы каждый месяц две тысячи вносили за то, что их учат ходить, вихляя бедрами. Ну не дурдом ли?! Вот и посчитайте: тридцать девочек. По две тысячи каждый месяц – это же какие деньги! Правда, после какого-то просмотра несколько девочек отсеялись. Но все равно, их больше двадцати осталось. Сколько у нас расходов было с этим агентством! Кроме ежемесячных двух тысяч, то на купальник ей три тысячи дай, то на туфли какие-то там особенные – три с половиной, то тысячу на косметику… Это же ужас! Мы с отцом просто взвыли. А Адочка говорит – не волнуйтесь, мол, нам сказали, что скоро мы будем зарабатывать, причем такие деньги, которые вам с папой и не снились! Потерпите еще месяц-другой… Мы и терпели… А когда конкурс какой-то приближаться стал, Ада уже по пять дней в неделю там пропадала. И занятия были уже не до восьми, а до девяти. Домой она в половине десятого приходила. Уж как мы переживали! И, оказалось, не зря!

Нина всхлипнула, промокнула глаза платочком. Я не могла смотреть на нее, так как все мое внимание было обращено на дорогу, но боковым зрением видела, как она мотает головой, вытирает щеки. С минуту она молчала, как бы собираясь с силами, потом прерывисто вздохнула и продолжила:

– Однажды Ада пришла домой такая расстроенная! Ужинать не захотела, да она почти никогда и не ела по вечерам после того, как записалась в это чертово агентство. Все фигуру берегла! А тут и чаю не выпила. Закрылась в своей комнате и сидит. Я торкаюсь к ней, говорю, открой, дочка, поговорить надо… Она: «Потом, я устала». Я спрашиваю: может, случилось у тебя что-то? Она: «Нет, я просто устала». В общем, так и не впустила она меня. Дня три так ходила. Не ест, не разговаривает, как в воду ее опустили. На все наши вопросы – один ответ: «Устала». Тут отец не выдержал, говорит: «Все, хватит, не пойдешь больше в свое агентство, раз там так вас выматывают!» А Адочка вдруг и говорит: «Мам, пап, мне предлагают за границу поехать на две недели». Мы с отцом в один голос: зачем? Она: «На курсы». Мы: какие курсы? Здесь разве тебя плохо учат? А она: «Там заграница, там преподаватели другой категории». Мы ей: у нас, мол, денег нет на твою поездку. Она говорит, что денег не надо, все за счет агентства. Оказалось, что ей уже и загранпаспорт заказали, а нас даже в известность не поставили! Мы на другой день поехали с отцом в это агентство, оно, кстати, называется «Афродита». Там нашли преподавательницу ихнюю, Эвелиной Венедиктовной ее зовут. Так вот, Эвелина эта нам сказала – хорошо, мол, что вы зашли. Мы вашу дочь хотим послать на курсы в Турцию. Это за счет агентства. Обучение, конечно, стоит очень дорого, но, поскольку там она будет участвовать в какой-то фотосессии, а за это платят уже самим девочкам, Ада еще и деньжат немного привезет, и поездку свою почти окупит. В общем, наговорили нам с три короба и убедили, что бесплатно съездить за границу – такой шанс выпадает раз в жизни, и то не всем, и не воспользоваться им – большая глупость.

Короче, убедили они нас. Поехала Ада… Через две недели она вернулась, но такая невеселая! Мы-то думали, вот, девочка другую страну посмотрит, впечатления будут у нее новые, и все такое… А она ходит сама не своя. Правда, денег она немного привезла, четыре тысячи.

Между тем мы уже въехали в город, и я повела машину на улицу Оленина, где жили Нина. Это было не совсем в центре, но и не на окраине. Хороший район, трех-четырехэтажные «сталинки», скверики, множество маленьких магазинчиков. Казалось, моя пассажирка не замечала, что я везу ее в ее район, и продолжала:

– Приближался конкурс этот… Ада сказала, что он будет проходить под лозунгом: «Красота спасет мир». Победительница, по словам Эвелины Венедиктовны, заключит договор на пять миллионов евро с каким-то французским журналом мод. Девочки в агентстве все словно посходили с ума: работать в Париже, да еще за такие деньги! А, вот, я еще не сказала, что в это агентство вместе с нашей Адой записалась ее подружка, Лида Маслова. Они буквально с первого класса дружили. Как первого сентября их учительница посадила вместе, так они и сидели все девять лет. И после школы Лида к нам приходила, и наша дочка к подружке своей без конца бегала. Мы, в общем-то, потому и согласились Аду в эту «Афродиту» записать, что узнали, что и Лидуня туда пошла…

Ой, о чем это я? А, да… конкурс… Конкурс прошел, победила какая-то девочка Юля. Больше она на занятиях не появлялась, Ада сказала, что она в Париж уехала. А тут как раз лето началось, Ада сдала экзамены, перешла в десятый класс. Я и говорю – ну, не победила ты на конкурсе, может, бросишь теперь ходить в свою «Афродиту»? А она: «Нет, мама, не брошу. Эвелина Венедиктовна говорит, что у меня очень хорошие данные, большая доля вероятности, что в следующем конкурсе я могу победить. Буду готовиться к следующему. Я все равно в Париж поеду работать! Или куда-нибудь за границу». Так я ее и не отговорила…

Нина замолчала, и некоторое время мы ехали молча. Наконец я решилась спросить:

– А что же все-таки случилось с вашей дочерью?

– Однажды она не вернулась домой после занятий. Она и до этого несколько раз задерживалась допоздна, но хоть ночевать приходила. А тут вдруг не пришла совсем. Время – под утро, я звоню Адочке на сотовый – она трубку не берет. Звоню в милицию. Мне говорят, рано, мол, шум поднимаете, придет она… Хм, «придет»!.. Не пришла… Ее два дня искали. Я Лидочке звоню – она говорит, не знаю, мол, тетя Нина, Ада раньше меня из агентства ушла, я задержалась с другой девочкой, а когда вышла на крыльцо – ее уже не было. Так вот, искали ее два дня, а нашли на третий… В лесу, за дачным поселком «Грибники». Конечно, уже мертвой! Изнасилована, задушена, присыпана землей… Дед один пошел по грибы со своей собакой, та ее и отрыла…

Нина закрыла лицо руками. Я посмотрела на нее. Она беззвучно плакала, в очередной раз переживая свое горе. Да, мое-то приутихло за четырнадцать лет, а вот ее – совсем свежее.

Через пару минут она оторвала руки от лица. Глаза ее были красными, щеки – мокрыми.

– Нашли убийцу? – спросила я. Меня так тронула эта история, что я почувствовала, как к горлу подкатил ком. Я представила, как шестнадцатилетняя девчонка, школьница, такая симпатичная и милая, лежала в земле, изнасилованная, задушенная… Жуть!

Нина не сразу ответила на мой вопрос. Она горько усмехнулась, пожала плечами:

– Даже не знаю, как сказать… Вроде нашли, только…

– Вы сомневаетесь, что это настоящий убийца?

– Да.

– Почему? Что не так?

– Видите ли, Полина, мы с мужем пошли заявлять в милицию о пропаже дочери. У нас сначала заявление брать не хотели, вроде бы надо, чтобы три дня прошло. Но мы настояли. Ада – девочка домашняя, кроме школы и агентства этого, она нигде не бывала. Ни в ночных клубах, ни на дискотеках. Когда она пропала, я сразу почувствовала, что случилась беда. Сердце у меня так заныло… А ее один день нет, второй… Потом нас вызвали в морг, на опознание. Господи! Да у какого же изверга поднялась рука на нашу девочку?! Она же еще совсем ребенок! Мы пошли к следователю, а он говорит, что, мол, убийца уже найден, это местный бомж, Колясик, проживающий в дачном поселке. Это он изнасиловал, а потом и задушил нашу дочь. Дело, мол, закрыто. Но, честно говоря, мы не поверили.

– Почему? – спросила я, хотя сама бы тоже не поверила такой версии.

– Нам этого Колясика показали. Грязный, оборванный, лохматый, говорят, что он вечно пьян… Где наша дочь могла бы его подцепить? Да и потом, дачный поселок далеко за городом. Как Ада туда попала? Почему она после занятий в агентстве не поехала домой? Она прекрасно знала, что мы будем волноваться, что я не усну, пока она не вернется. Не в ее это характере – не прийти ночевать! Мы с мужем пошли по инстанциям, но везде слышали отказ. Мол, Колясик сам сознался в убийстве, чего же вам еще? Скоро суд, так что готовьтесь… Но мой муж, Лев Львович, был убежден, что все это лажа! Он пошел в агентство, хотел выяснить, не знают ли там что-нибудь насчет нашей девочки. Он говорил, что это заведение ему давно не нравится, у него возникли какие-то подозрения… Что там случилось, я не знаю, но говорят, что он устроил скандал в «Афродите». Но что самое ужасное, домой Лев уже не вернулся! В тот же день его нашли избитым до полусмерти в какой-то подворотне. Он сейчас лежит в больнице в тяжелом состоянии. У него тяжелейшее сотрясение головного мозга, отбиты внутренности, перелом нескольких ребер, сломаны челюсть и нос…

Нина опять заплакала. Да, ее можно понять. Только что похоронить единственную дочь, а тут еще такое с мужем… Чтобы как-то ее отвлечь, я спросила:

– Нина Васильевна, скажите, вы сейчас работаете?

– Да. Сколько же можно сидеть в отпуске за свой счет! Вот я и разрываюсь между работой, больницей и кладбищем. Да еще, как назло, моя свекровь, узнав о тяжелом состоянии сына, попала в больницу с инсультом. Теперь у меня двое тяжелобольных на руках. Хорошо хоть, они в одной больнице лежат, перейти из одного отделения в другое легче, чем ехать в транспорте в другую больницу.

Да уж, очень хорошо! Лучше и не придумаешь. В это время мы приехали на улицу, где жила Нина, и я спросила, какой номер дома ей нужен.

– Двенадцатый, – сказала она тихо, – только домой мне вовсе не хочется. Там так пусто! Доченьки моей больше нет, Лев в больнице, врачи говорят, что выпишут его нескоро. Ему еще операция предстоит. Так что месяца полтора я проведу одна в пустых стенах. Эта тишина меня убивает! Не привыкла я к ней. Адочка все свое детство была такая шумная, веселая! Ее смех постоянно звучал в доме. А теперь…

Я остановила машину у двенадцатого дома. Это была четырехэтажная «сталинка» розового цвета. Маленькие балкончики, высокие окна и деревянные лавочки возле массивных дверей в подъездах. Не знаю, заметила ли Нина, что я остановилась, она продолжала говорить:

– Я только хочу, чтобы нашли настоящего убийцу моей дочери! Нашли и посадили! Почему этот бомж сознался в таком ужасном преступлении, не знаю, но это не он, я чувствую… У него было такое испуганное лицо! Да и выглядел он каким-то хилым. Мне кажется, Ада справилась бы с ним. И еще: я написала заявление по факту избиения моего мужа, но в милиции сказали, что, очевидно, это наркоманы, а их, мол, искать бесполезно. Но я знаю, что мужа избили не наркоманы.

– Почему? – спросила я.

– Во-первых, врач сказал, что били его долго. Ударов много, не один, не два, даже не десять. Зачем наркоманам так долго избивать кого-то? Вон у нас в прошлом году соседа по подъезду какой-то наркоман ударил по голове, оглушил, вырвал борсетку из его рук и убежал. Ведь всего один раз ударил! А моего мужа били долго, и, похоже, не один человек. И ничего не взяли. Часы, кошелек, сотовый – все при нем оставалось, когда его в больницу привезли. Ну и что? Скажете, это наркоманы?

– Да, похоже, что не они, – согласилась я.

– Вот! А милиция, по-моему, просто искать никого не хочет. Я их понимаю, у них работа – не сахар, но раз уж они пошли туда работать, то и должны свое дело делать. Их ведь туда под дулом пистолета не гнали! – Нина опять вздохнула, посмотрела в окно и удивилась: – Ой, да мы приехали! Спасибо вам огромное! Спасибо, что выслушали меня и еще подвезли. Извините, что я так задержала вас…

– Да ну, что вы! Нина Васильевна, а где это агентство находится?

– На улице Мирной, около кафе «Элегия».

– И еще, скажите, кто ведет дело о гибели вашей дочери?

– Следователь Почечуйкин. А зачем вам все это?

– Да так… Интересно. Буду знать, если мне придется с ним столкнуться, что он из себя представляет.

Нина вышла из машины:

– Поверьте, с ним лучше не сталкиваться… Еще раз спасибо. Извините, что нагрузила вас своими проблемами. Всего вам доброго!

– И вам. Держитесь, Нина Васильевна!

Я развернулась и поехала домой.