Марина Серова
Осколки любимого сердца
– То есть как – в мусорном мешке?
– Девочку задушили, затянули на шее удавку из резинового медицинского жгута – он валялся тут же. А потом засу… положили в большой черный мешок, такой, в который дворники складывают мусор, знаете? Убийца действовал очень аккуратно, он ничего не забыл. В этом же мешке оказалась сложенная вдвое шапочка Сони – наверное, она упала с ее головы, когда девочку душили, потом сумочка с разными девичьими мазилками, использованными билетами в кино и кошельком, в котором была небольшая сумма денег. То есть преступник ничего не взял, понимаете? Просто убил ребенка и положил его в мешок, как ненужную вещь или сломанную куклу.
– Вы сказали, преступник ничего не взял. А ее не…
– Нет. Соню не изнасиловали. Не было даже следов борьбы, ничего не было. Ее просто убили и положили в мешок.
– Да. Жуткая история, – я немного встряхнулась, стараясь отогнать от себя ужасное видение убитого и сложенного в мешок ребенка. – Но почему вы решили, что это убийство чем-то грозит вашей семье?
– Сначала, конечно, никто из нас так не думал. Все мы были в шоке от трагедии с Соней. Хотя как отец – я думаю, вы меня поймете, Женя, – в глубине души я испытывал облегчение от того, что это случилось не с моей дочерью. Я знаю – это низкое и подлое чувство, но я отец, Аня выросла практически у меня на руках, и…
– И на вашем месте такие мысли были бы у каждого родителя. Это вполне естественно. Ну а дальше?
– Дальше… Мы похоронили Соню, я помог ее семье деньгами, там очень сложная ситуация, у девочки были очень небогатые родители, три брата мал мала меньше… Было заведено уголовное дело, проверили всех владельцев вишневых «девяток», но это ничего не дало – ровно никаких зацепок, и через несколько месяцев дело пришлось закрыть. Все это время моя Аня, конечно, очень переживала, винила себя, что позволила подруге одной поехать дальше с незнакомым мужчиной, плакала, отказывалась есть, не могла спать – мы с большим трудом вывели ее из глубокой депрессии. Надо добавить, что не без помощи психологов и даже психиатров… И вот только все более или менее стало приходить в норму, только Аня начала улыбаться, только у нее появились новые подружки, школьные интересы, увлечения – как опять… Опять это произошло.
– Что?! – спросила я, нахмурившись. – В беду попала еще одна девочка? Другая подруга вашей дочери?
– Да… Именно так. Хотя нет, не совсем. Это была подруга Иры.
– Ира – это кто?
– Ира – моя старшая дочь. На три года старше Ани.
– Она тоже школьница?
– Нет. Не совсем. Она… Вы знаете, лучше я покажу вам. Вот.
На стол передо мной легла фотография. Сначала я не поняла, почему Ильинский положил ее передо мной: на первый взгляд это был обычный снимок милой голубоглазой девушки, правда, очень худенькой, которая лежит в постели и слушает плеер. И все-таки что-то настораживало. Я поднесла фотографию к глазам, вгляделась – и прикусила губу: меня поразил безжизненный взгляд Иры, ее неестественная – теперь это стало понятно – худоба, судорожно сжатые в кулачки руки, которые лежали поверх одеяла, а главное – восковой цвет лица, такой болезненный, что его нельзя было списать даже на дневное освещение.
– Ваша дочь больна?
– Да. Она очень больна. И давно. Очень давно. Она инвалид. Уже восемь лет она вот так лежит в постели, не говорит, не может двигаться, нуждается в постоянном уходе. Я показывал ее ведущим специалистам, и ни один из них не смог сказать мне ничего утешительного. Они говорят, что Ира даже не понимает, что с ней и вокруг нее происходит, никого не узнает, не может иметь никаких желаний, даже эмоций. Про таких говорят – «растение», но… но это моя родная дочь.
Голос у него сделался сиплый, глухой.
Я осторожно положила фотографию обратно на столик.
– Как это случилось?
Ильинский чуть погладил уголки снимка и медленно убрал его обратно в бумажник.
– Восемь лет назад Ирочка училась в первом классе. Только-только начался учебный год, она бегала такая веселая, шумная, каждый день новые впечатления, на одном месте даже минуты не могла усидеть, я называл ее – Муха. Один раз прибежала из школы: «Папа, завтра нас поведут в бассейн!» – тогда мы жили гораздо скромнее, чем сейчас, и она училась в обычной школе, уроки физкультуры для малышей проводились в городском бассейне. Моя жена собрала ей все необходимое – купальник, полотенце, мыло для душа, что там еще, тапочки. В такую красивую сумочку сложила, прозрачную с голубым дельфином… А на следующий день… На следующий день Иру увезли из бассейна прямо в реанимацию. Как нам объяснили – когда дочка нырнула под воду, ее колено застряло между трубой и стенкой бассейна. Моя дочь не смогла самостоятельно всплыть на поверхность, а одноклассники играли, плескались, брызгались, стоял шум, смех, гам – и Ирочкиного отсутствия просто никто не заметил.
– Как никто не заметил? А тренер? В бассейне, да еще если там дети, всегда должен находиться дежурный тренер!
– В том-то и дело, что тренер – студентка физкультурного института, она проходила практику в школе и в это время находилась в комнате медсестры. За минуту до того, как моя дочь ушла под воду, девушка сломала ноготь, решила подровнять его и отправилась в медпункт за ножницами. Потом ее судили, дали два года. Но это неважно… В результате Ира находилась под водой больше десяти минут, пока ее все же не хватилась подружка. Поднялась паника, прибежали взрослые, стали делать искусственное дыхание, вызвали реанимобиль, «Скорую», но было поздно. Ирочка не умерла, но, как потом было написано в медицинском заключении, у нее «развилось тяжелое патологическое состояние, вызванное механической асфиксией, приведшее к клинической смерти и развитию в последующем посттравматической энцефалопатии и декортикации головного мозга». Мы пытались ее лечить, возили за границу, но все оказалось бесполезным… И еще. Ирочкина болезнь стоила жизни ее матери. Моя первая жена, мать Иры и Ани, умерла от инфаркта на третий год после того, как это случилось. Обе девочки – парализованная Ира и шестилетняя Аня – остались у меня на руках, я сам растил их, старался заменить мать и быть отцом. Мачеху я в дом приводить не хотел, ведь моим дочерям и так пришлось многое пережить. И потом, на семью надо было зарабатывать, я целиком ушел в работу, открыл адвокатское бюро.. А по утрам учился заплетать Ане косички и делать Ире массаж. Это было очень трудное время для всех нас. Именно тогда я понял, как много для меня значат мои дочери. Говорю вам это для того, чтобы вы не посчитали мое беспокойство за них чрезмерным или смешным.
– Ну что вы… Смешного уж тут, во всяком случае, нет совсем ничего. Но здоровому молодому мужчине трудно оставаться отшельником. Понимаю, что времени для флирта или романов у вас почти не оставалось, но все же наверняка существует какая-нибудь.. скажем так, привязанность? Я спрашиваю об этом потому, что это может оказаться очень важным. К желтой прессе с этой информацией не побегу, как вы понимаете.
Ильинский помедлил, затем понимающе кивнул.
– Да, конечно, женщины у меня были. Едва ли стоит перечислять всех поименно… Тем более что в свой дом я никого из них не приводил. С самого начала решил, что мачехи у моих детей не будет.
– Понятно… Хорошо, вернемся ближе к делу. Вы сказали, что вскоре после Сони Заметовой погибла другая девочка, на этот раз – подруга Иры? Я заранее прошу прощения за неделикатный вопрос, но разве у парализованной и никого не узнающей девочки могут быть подруги?
– Да, наверное, я выразился не очень удачно. Видите ли, дело в том, что… Одним словом, когда дела мои пошли в гору, я решил, что… Хотя врачи говорили мне, что это бессмысленно… Словом, я стал приглашать для Ирочки ее одноклассниц. Тех, с кем моя дочь чувствовала себя такой счастливой в то время, когда с ней еще не случилось несчастье. Мне казалось, что если она услышит знакомые голоса, какие-то словечки, знакомые только им одним, что-то изменится. Я не совсем представлял себе, что именно произошло в ее организме, а вернее сказать, и вовсе себе этого не представлял. Но вот уже несколько лет к Ире ходят ее бывшие одноклассницы. Конечно, я плачу им за это хорошие деньги. Хотя и понимаю, что времени прошло очень много, и сегодня эти девочки для Ирины – чужие люди. Но я продолжаю настаивать, чтобы они ходили в наш дом, и они не отказывают. Пять девочек, то есть теперь они уже почти девушки, они по очереди проводят с Ириной несколько часов. И делают они это охотно. Может быть, дело просто в деньгах. Я не знаю.
Ильинский помолчал, нервно выбил пальцами по столешнице какую-то нервную дробь и снова глянул мне прямо в глаза.
– Я сказал, что к моей дочери ходят пятеро девушек, но был при этом не совсем точен. Правильнее сказать так: еще недавно этих девушек было пять. Сейчас… То есть со вчерашнего дня их осталось всего две.
– Остальные по разным причинам отказались оказывать вам эту услугу?
– Нет. Остальные… Их убили.
Медленно, очень медленно я поднесла к губам очередную сигарету. И смотрела на него, вернее, на то, как это загорелое квадратное лицо, вопреки всем законам физики, становится очень бледным.
– Рассказывайте…
– Вы знаете, я адвокат, и поэтому сам часто сталкиваюсь с необходимостью заставлять клиента говорить о тяжелых минутах своей жизни, но… когда это касается лично тебя… Хорошо, я постараюсь быть предельно конкретным. Валя Семенова, так звали одну из них, погибла через три месяца после Сони. Она вышла из нашего дома, просидев с Ирочкой несколько свободных часов, и направилась к автобусной остановке. Мои домашние видели это из окна квартиры. Но, как выяснилось позже, до остановки девочка не дошла, и в районе транспортной развязки ее никто не видел. Милиционеры, прочесывающие местность после исчезновения Вали, обнаружили труп в заброшенном канализационном колодце. Ее убили ударом молотка или другого тяжелого предмета в висок – под волосами выступило несколько капелек крови. Валя умерла мгновенно.
– Канализационный колодец… – задумчиво сказала я. – Похоже на тот же почерк, что и в случае с Соней Заметовой. Ребенка сбросили в колодец, как мешок мусора.
– Вам тоже это пришло в голову? – кивнул Ильинский. – Да. И в третьем случае тоже произошло нечто похожее. Я не буду вам говорить, какое огромное впечатление произвела смерть этой девочки на нашу семью, все это легко представить… при желании. Скрыть гибель Вали от Ани было, конечно, невозможно. Но мне удалось убедить ее, что произошел просто несчастный случай – все жуткие подробности от нее скрыли… И вот месяц спустя – новая трагедия. На этот раз с Сашей Яцутой.
– Она тоже навещала вашу дочь?
– Да. И она была большая умница, я не имею в виду ее школьные успехи, хотя Саша училась хорошо. Но эта девочка считала своим долгом не просто навещать Иру и держать ее за руку, но и рассказывать ей о том, что они проходят в школе, вслух повторять уроки, решать задачи. Ее это не утомляло, понимаете? Она разговаривала с Ириной так, будто та находится в полном сознании и может ей отвечать. И вот месяц тому с небольшим… Саша пришла к нам в дом, вошла в лифт, чтобы подняться в квартиру. Мы живем на седьмом этаже, поэтому лифтом пользуются все. Но я не знаю, и никто другой так и не узнал, что заставило Сашу выйти не на седьмом этаже, а на четвертом. Ее… точнее, ее тело нашли именно на площадке четвертого этажа. Я говорю – тело, потому что Саша была убита одним сильным ударом в грудь – ножом или длинным тонким стилетом. Смерть наступила мгновенно, но убийце, как видно, этого показалось мало – уже мертвую девушку ударили ножом еще несколько раз – в грудь и в шею. Следователи насчитали на теле не менее шести колото-резаных ран.
– Может быть, ее убили в лифте, а на площадку выволокли уже мертвое тело? – спросила я. – Или силой заставили выйти из лифта? Есть еще какие-нибудь основания утверждать, что Саша сама вышла на четвертом этаже?
– Да, есть. Во-первых, следы. В тот день стояла сырая погода, обувь девушки, хотя при входе в дом она и вытерла ноги о специальное покрытие, все же была испачкана грязной землей и налипшими к ней травинками, семенами цветов. Мельчайшие частицы этой грязи обнаружили не только в самом лифте, но и на площадке – Саша успела сделать несколько шагов в направлении квартир, когда убийца, который, скорее всего, вышел из ниши за лифтом, настиг ее. Во-вторых, кабину лифта обследовали и не обнаружили в ней никаких признаков борьбы. Ну и в-третьих, хотя с этого, пожалуй, нужно было начать: согласно показаниям консьержки, Саша входила в лифт одна.
– Очень рискованный способ убийства, – сказала я, осмысливая сказанное. – Выманить девочку из лифта, ударить ее – а если бы она не потеряла сознания с первого раза и подняла крик? – затем бить ножом уже мертвую, да еще наносить удары с таким остервенением… И все это – на лестничной площадке, постоянно рискуя каждую секунду быть увиденным или услышанным соседями или охраной. Кстати, в вашем доме есть охрана?
– Да, конечно. И охрана, и камеры наружного наблюдения. Но дело в том, что камеры охватывают только пространство самой лестничной площадки, то есть то, что происходит непосредственно у входа в квартиры. Зона лифта остается, таким образом, «без присмотра».
– А что сказала охрана?
– Что никто из посторонних в дом не входил и не выходил.
– А кто живет на четвертом этаже? Вообще, какие у вас отношения с соседями?
– С соседями? Нормальные, соседские отношения. Не скажу, что мы дружим, но… как сказать? Здороваемся, обмениваемся новостями, если случается столкнуться во дворе или опять же в лифте. На четвертом этаже две квартиры. В одной живут Фральцовы – муж и жена, оба бизнесмены, довольно состоятельные люди, им принадлежит телеканал и несколько газет. Во второй – девушка по имени Марина, о роде ее занятий я вам ничего сказать не могу.
– Кто обнаружил тело Саши?
– Наталья Ивановна.
– Фральцова?
– Да. Для женщины это было большим шоком, у нее случился сердечный приступ.
– А ее муж? Первая помощь жертве хотя бы была оказана?
– Мужа не оказалось дома. Женщина еле успела добраться до телефона, вызвала «Скорую» – и потеряла сознание. Прибывшей на место бригаде пришлось заниматься в первую очередь самой Натальей Ивановной. А помощь Саше… какая уж там помощь. Первый удар был нанесен в самое сердце – очень точный, профессиональный, я бы сказал, удар. Даже крови было совсем немного. Она просто не успела вытечь, потому что сердце остановилось сразу.
Не спросив разрешения, Ильинский взял из моей пачки сигарету и закурил, глядя куда-то в сторону. Я заметила, что пальцы его слегка подрагивают.
– Осталось немного, как я понимаю. Вы сказали – погибли трое из пяти девушек, приходивших в ваш дом проводить время с Ириной. Что же случилось с третьей?
Аркадий Ильинский повернул голову и посмотрел на меня с удивлением, как на чудо. Я ответила таким же недоуменным взглядом – уж не думает ли он, что именно я должна знать ответ на этот вопрос?
– Но вы же знаете, – медленно сказал он, впиваясь в меня глазами. – Вы же знаете это лучше меня. Вы же все видели!
– Что?
– Зачем вы отрицаете, Женя? Ведь Надя погибла вчера, на ваших глазах!
И вот тут-то в голове моей снова белой вспышкой прошла картина вчерашнего происшествия. Юная пухленькая девочка просит у меня закурить, а затем выбрасывается из окна…
* * *
С минуту или две мы смотрели друг на друга, не говоря ни слова. И только затем начали потихоньку отмирать.
– Вы хотите сказать, – медленно начала я, – что та девочка, которая разбилась вчера, выпав из окна верхнего этажа «Замка»…
– Да! Это была Надя, Надя Алтухова. Она тоже приходила к моей дочери. Вчера девочки как раз ждали ее прихода, они с Аней созвонились по телефону. Но не дождались. И не могли дождаться, потому что Надю вытолкнули из чердачного окна на самом верхнем, шестнадцатом этаже – его еще называют «технический». И опять – никто не знает, зачем девочке было подниматься на чердак, что ей там могло понадобиться? Кто ждал ее? Зачем, с какой целью? И как и раньше, охрана не видела никого постороннего, кто бы выходил из дома либо входил в него. Никаких следов.
– Почему вы решили, что ее именно столкнули вниз? Разве не нельзя допустить, хотя бы в качестве рабочей версии, что девочка по какой-то причине решила покончить жизнь самоубийством?
– Самоубийцы обычно оставляют записки, а Надя этого не сделала. И потом, у нее не было ровно никаких причин, чтобы решиться на такое.
– Ну, этого вы знать не можете. Мало ли что творится в головах у этих пятнадцатилетних!
– Нет-нет. Надя была довольно безмятежной и, я бы сказал, не очень далекой девочкой. Про таких говорят: что на уме, то и на языке. Она просто по складу ума и характера не могла таить в себе ничего такого, что бы не было известно окружающим. И тайн у нее никаких не было, и какой-нибудь ерунды вроде того, что какой-нибудь мальчик не так посмотрел в ее сторону – тоже. Но самое главное – когда следователи и эксперты осматривали чердак, они обнаружили там следы борьбы. Надя явно сопротивлялась, цеплялась за выступ карниза – на острых краях следы крови, и руки у девочки изрезаны. И потом, на чердаках всегда грязно, и чердак в нашем доме тоже в этом смысле не исключение. По следам, оставленным на пыльном полу – там кругом полно строительной пыли, – следователи установили, что незадолго до Нади на чердак поднялся кто-то другой. Взрослый человек.
– Мужчина или женщина?
– Этого установить не удалось. «Он» был в резиновых сапогах. Поэтому даже служебная собака не смогла взять след.
– Откуда вам стали известны такие подробности?
– Не забывайте, Женя, что я адвокат. У людей моей профессии множество связей даже в самых неожиданных местах, а уж в милицейских кругах – тем более.
– Именно менты вам и сказали, что я была свидетельницей гибели Нади?
– Мне просто показали протокол осмотра места происшествия, и я увидел в нем вашу фамилию – среди других. И как только я увидел вашу фамилию, так сразу стал вспоминать, откуда она мне знакома.
– И?
– Как говорится, адвокат обязан хранить тайну клиента. Не будем уточнять этот вопрос. Просто примите на веру то, что у нас с вами есть общие знакомые.
Это очень походило на правду. За годы работы телохранителем среди моих клиентов не перебывали разве что библиотекарши и воспитательницы младшей группы детского сада. Моя клиентура и клиентура Ильинского зачастую имели очень много общего, и нет ничего удивительного в том, что меня могли передать ему «по цепочке».
– Хорошо. Подведем итоги. Что же вы хотите от меня?
Этот вопрос удивил его еще больше.
– То есть как? Разве ваша профессия не телохранитель? Разумеется, я хочу защитить свою семью от озверевшего убийцы! Ведь он сужает кольцо, разве это не понятно? Он подбирается к моим дочерям!
– У вас нет никаких доказательств.
– Да к черту доказательства! Если есть хотя бы одна двухтысячная процента вероятности того, что моя семья в опасности, мне этого достаточно! Угроза есть, я чувствую это шкурой!
Теперь лицо Аркадия Ильинского снова стало таким, каким я увидела его в первый раз, – маска с холодными глазами и тонким, злым ртом.
– Про доказательства я сказала не затем, чтобы их у вас потребовать, – пожала я плечами. – Разбираться во всем этом и ловить убийцу – дело не мое.
– Правильно. Ваше дело – обеспечить безопасность Ирины и Ани. Это в первую очередь. За те две недели, что вы у меня отработаете, на девочках не должно появиться даже царапины. Во вторую очередь я попросил бы защищать в случае необходимости и других женщин, которые живут или часто бывают в моем доме.
– Кто эти женщины?
– Домработница Фаина – приятная дама из разряда бывших учительниц, затем медсестра-сиделка, три последних года выхаживающая Иру, ну и конечно, те две одноклассницы дочери, которые, я надеюсь, будут продолжать к нам ходить, несмотря на весь этот ужас.
– В вашей квартире совсем нет мужчин – кроме вас?
– Если не считать моего шофера, которого все домашние хорошо знают, – нет.
– Бабье царство… Еще несколько вопросов перед тем, как я дам ответ, возьмусь ли я за эту работу. Почему вы говорите только о двух неделях? Что, есть основания думать, будто к концу месяца опасность будет нейтрализована?
– Нет, конечно. Просто за эти две недели я рассчитываю закончить здесь все свои неотложные дела, взять отпуск и вывезти девочек куда-нибудь на другой конец света. Где нас никто не достанет. По крайней мере, я буду рядом и сам смогу защитить их.
– Понятно. Еще вопрос – почему вы решили нанять именно женщину-телохранителя?
– Потому что я не шовинист и, в отличие от большинства мужчин, всегда готов отдать должное вашим, женским, деловым качествам. Женщины не пьют и не курят, внимательнее следят за своим психологическим и физическим здоровьем, что очень важно, не отклоняют необходимую помощь и зачастую принимают более взвешенные решения… хотя и не всегда. Кроме того, мужчины руководствуются в работе преимущественно логическим чутьем, а женщины – еще и эмоциональным. Вы интуитивно чувствуете угрозу.
– Ясно. И последнее – каким образом вы намерены представить меня своей семье?
– Я… вот тут… если вы не возражаете, я бы сказал им, что вы…
Краска бросилась ему в лицо, он несколько раз моргнул глазами, сбился – мне в который раз пришлось удивляться тому, как легко слетает с этого человека маска железного рыцаря. Даже в груди что-то защемило, ей-богу!
– Я… я хотел… мне пришло в голову сказать им, что вы – моя невеста.
– Что-о-о?
– Я намерен заявить, что вы – женщина, на которой я хочу жениться, – повторил он на этот раз довольно твердо.
– Зачем?
– Затем, чтобы никого не насторожить и не испугать. Ведь раз охрана каждый раз утверждала, что после убийства из дому не выходил никто посторонний! Не мне объяснять вам, Женя, что это может означать.
– Что убийца живет где-то рядом. Может быть, даже в вашей квартире.
– Нет, – Ильинский так резко мотнул головой, что стало ясно: эта мысль уже приходила ему в голову. – Сами подумайте, кого я могу подозревать? Домработницу? Это смешно, эта женщина готова ронять слезы даже над курицей, которую отправляет на сковородку, не говоря уже о том, что Фаину ввергает в тоску и трепет все страшное и непонятное. Медсестру? Она принадлежит к тому типу женщин, которых уже не встретишь в наше время, настоящая мать Тереза. Терпеливая, ловкая, хозяйственная, самоотверженная и молчаливая. Вы сами увидите и поймете, что Алла никак не может быть убийцей. Так что…
– Для представителя такой циничной профессии, как адвокат, у вас слишком романтическая натура, – заметила я, жестом подзывая официанта, который и без того уже смотрел на нас, как на бесполезных амеб, на которых вряд ли можно чем-то поживиться. – Казалось бы, уж кому-кому, а вам-то должно быть известно, что убийца далеко не всегда выглядит как головорез с кинжалом в зубах.
– Конечно, мне это известно. Но именно потому, что я адвокат, я немного разбираюсь в людях, Женя.
– Ладно, время покажет, – сказала я, вставая и закидывая на плечо сумку. – Я принимаю ваше предложение. Мои условия – аванс и полное соблюдение конспирации.
– Аванс я готов выплатить в любое удобное время. А когда вы будете готовы приступить к делу?
– Сразу.
– То есть? – Ильинский, который поднялся вслед за мной и держал в руках взятую со спинки стула мою ветровку, отступил на шаг. – Что значит «сразу»? То есть – «сейчас, сию минуту»?
– Да, а что вас удивляет?
– Но…
Он недоверчиво окинул взглядом мою фигуру, одетую в простой спортивный костюм. Сперва я подумала, что он хочет дать мне деликатный совет надеть на себя что-нибудь более представительное, прежде чем являться к нему домой, но, как оказалось, холеного адвоката взволновало другое:
– А как же вы… вот так?
– Что вот так?
– Ну, разве вам не надо… как это называется… ну, экипироваться?
– Что вы имеете в виду? Взять под мышку гранатомет, закинуть за спину «калашников» и сунуть в карман парочку наручников?
– Это, конечно, преувеличение… насчет гранатомета… но я думал, что у телохранителей есть какие-нибудь приспособления… Нельзя же работать вот так, совсем без оружия.
Я ухмыльнулась, что выглядело совсем не по-женски, и похлопала Ильинского по плечу, что могло бы считаться и вовсе фамильярностью.
– Не беспокойтесь, Аркадий… как вас?
– Можно без отчества.
– Ну зачем же такое панибратство, мы же деловые люди.
– Эмильевич.
– Не беспокойтесь, Аркадий Эмильевич, я не дилетант. Любой телохранитель обучен в случае необходимости использовать подручные предметы – в ход может пойти все, что угодно, вплоть до зонтика. Если это будет действительно нужно, то я и шпилькой для волос смогу сделать очень многое.
Кажется, клиент не особенно поверил – я поняла это по его напряженному молчанию, с которым он сопровождал меня все время, пока мы спускались к автомобильной стоянке. И совершенно зря, между прочим. Ильинский явно начитался дешевых детективов или насмотрелся бездарных сериалов, где каждая вторая спецназовка то и дело выхватывает пушку из-за кружевной резинки чулка, в лифчике у нее запрятана пара гранат, в каблуке – заточка, а в губной помаде – яд. Раз-два – и дело сделано, кругом ромашкой лежит десяток поверженных амбалов, осталось только поправить свалившуюся с плеча бретельку бального платья!
Лично у меня подобная «трактовка образа» телохранителя вызывала только усмешку. Ну да, очень хорошо представляю себе, как в случае смертельной опасности я вот так возьму и начну извлекать из каблука складной нож. Да я еще и туфлю скинуть не успею, как тут-то меня и положат вместе с «объектом».
– Я все же считаю, Женя, что в качестве моей невесты вам бы следовало придать себе… ну немножко более женственный вид. Ведь ни у кого не должно возникнуть даже тени подозрения на ваш счет. А значит, нам просто необходимо сделать из вас даму высшего света. Вы позволите мне потратить на вас немного денег, как это называется, «сверх программы»?
– Никогда не стоит останавливать мужчину, если он идет на такие жертвы, – пожала я плечами.
* * *
Ильинский был прав: невесты известных адвокатов не являются к семье жениха в спортивном костюме и кроссовках, особенно если у них длинные стройные ноги и тонкая талия – и тем и другим я могла гордиться с полным основанием. Поэтому, когда мы с клиентом – «Фольксваген» впереди, «Чероки» метра на три сзади – выехали на центральную трассу, я, мигнув задними огнями в качестве предупреждения, остановилась возле довольно солидного бутика. Я помахала рукой Ильинскому, кивнула на вывеску магазина, показала на пальцах: «десять минут!» и потянула на себя стеклянную дверь. В отражении было видно, что Ильинский вышел из машины и решительно двинулся следом.
Самое интересное, что его тут знали. Как только адвокат перешагнул порог бутика, к нему стайкой порхнули две продавщицы – одна постарше, другая помоложе.
– Аркадий Эмильевич! Здравствуйте! Сколько лет, сколько зим! Вы сегодня один? А как же…
– Здравствуйте, девочки. Я сегодня только сопровождающий. Вот, познакомьтесь, – Ильинский крепко взял меня за руку и многозначительно сжал пальцы, – эту прекрасную девушку зовут Женя, и я хочу, чтобы вы сделали из нее принцессу.
Продавщицы многозначительно покивали, совершенно бесстыже уставившись на меня во все глаза.
– Девочки-красавицы! Каждой на чай по сто баксов сверх покупок, если за десять минут вы мне сделаете вот из этой комсомолки-спортсменки, – он слегка подтолкнул меня в спину, – Королеву с большой буквы! Такую, чтобы от нее просто ослепнуть можно было – ну, вы профессионалки, вам и карты в руки!
«Сестренки» и в самом деле поняли его с полуслова. Они синхронно кивнули, быстро переглянулись и принялись за дело. Одна из продавщиц быстро, но вежливо увлекла меня в большую примерочную с зеркалами до полу и, не дожидаясь разрешения, стала расстегивать на мне «молнию» ветровки. Вторая, двигаясь быстро и бесшумно, уже несла к нам несколько платьев и костюмов, удерживая их на некотором расстоянии друг от друга – чтобы, упаси бог, не помять. На какое-то время я перестала принадлежать себе: была просто куклой, которую раздевали, одевали, заставляли поворачиваться во все стороны.
– Современная одежда по большей части сковывает движения, не случайно есть даже такой термин – «застегнутый на все пуговицы», – щебетала молоденькая продавщица, склоняя меня сделать вывод в пользу той или иной модели. – Пик этого сезона – египетские, греческие и римские мотивы. Женщине предлагается не столько одеваться, сколько «облачать свое тело в одежды». Вот, посмотрите…
И передо мной выкладывались сексуальные небрежные свитера с глубокими вырезами и свободными линиями рукавов, узкие полупрозрачные платья с ремнями на бедрах, черные кардиганы с крупным ярким рисунком, шаровары и шарфы.
– Коллекцию отличает богатая палитра цветов – оранжевый, медный, пурпурный, – а также своеобразная текстура: крупная ручная вязка, кисти на шарфах и юбках, – стрекотала продавщица со скоростью швейной машинки. – Такая одежда смотрится дорого и стоит соответственно. Это те самые вещи, которые способны придать вам вид весьма состоятельной женщины…
Я на минуту представила себе, в какое оцепенение придет тетя Мила, если я вдруг предстану перед нею в этих потрясающих обновках. Кстати, мелькнула в голове предательская мысль, а ведь можно будет соврать, что все это – подарки того самого ухажера, о котором тетушка так давно грезит для меня. Который красивый и богатый одновременно. Тетя Мила получила бы повод пребывать в хорошем настроении, по крайней мере, на целую неделю!
Мне поднимали и опускали руки, просили попридержать подол, распускали волосы, усаживали на низенький пуф и примеряли туфли, босоножки, какие-то немыслимого фасона кружевные сапоги и нечто такое, что и вовсе не имеет названия. Трудно было поверить, что на все это девушкам из магазина действительно понадобилось только десять минут!
– Получайте свою королеву, – сказала старшая продавщица с явным удовольствием в голосе. Тяжелые занавеси примерочной раздвинулись, и я предстала перед клиентом, что называется, во всей красе.
– С волосами нам прямо повезло, – довольно обратилась к адвокату старшая продавщица. – Такие волосы – прямо водопад… Им никакая прическа не нужна.
– И насчет косметики тоже, – заметила вторая, та, что была помоложе. – Мы только губы чуть-чуть блеском тронули, красавице вашей… А так больше ничего.
– А вот с руками беда, – вздохнула первая.
Неожиданно для самой себя я вспыхнула и проворно спрятала за спину обе руки. Было понятно, что имела в виду работница магазина: физические нагрузки и требования профессии оставили на моих руках несмываемый автограф: кожа на ладонях была сухой и местами потрескавшейся. А ногти – обрезаны, что называется, под корень, безо всякого следа маникюра. Не такие уж страшные руки, нормальные руки девушки, которая сама зарабатывает себе на жизнь – в том числе и тем, что умеет быстро и прицельно стрелять с обеих этих рук, падая пузом в грязь. На улице или, скажем, в метро никто бы не заметил, что у меня такие короткие ногти и красноватые пальцы. Но вечерний наряд налагал свои требования – и мне вдруг показалось, что даже манекены в глубине магазина смотрят на мои руки с осуждением.
