Марина Серова
Дочь киллера
Владимир тяжело вздохнул.
– Будь мне это известно, на Владислава Семеновича никто бы не напал, – ответил он и наконец посмотрел мне в глаза.
– Но, судя по его поведению, вы могли предположить что-то?
– Ну что я мог предположить? – пожал плечами мужчина. – Владислав Семенович в последнее время действительно ходил сам не свой, был не то чтобы встревожен, как вы сказали, а больше озабочен. Я, конечно, расспрашивал его, что случилось.
– А он?
– А он только отмалчивался. Потом сказал, что это касается только его лично и что он не хочет впутывать в это дело кого-то еще. Спустя некоторое время я снова стал его расспрашивать, но он окончательно замкнулся и больше не проронил ни слова на эту тему.
– Понятно, – кивнула я. – Скажите, а как давно вы знаете Перегудникова?
– Да почти всю жизнь! – воскликнул Владимир. – Мы с родителями жили в соседнем доме. До шести лет я рос, как все. Играл, гулял во дворе, помогал маме мыть посуду, накрывал на стол. Отец научил меня чистить картошку, так что и я принимал посильное участие в приготовлении обеда. Все было нормально. А потом… Я пережил настоящее потрясение. Это произошло, когда у нас поселились родственники: сестра отца с сыном. Он был старше меня на пять лет. Мама сказала мне, что тетя Наташа и Леня вынуждены были уйти от своего очень злого папы, что жить им, кроме как у нас, больше негде. Так они у нас и остались. Я хотя и был у родителей единственным ребенком, но эгоистом меня нельзя было назвать. Мама с папой приучили меня делиться, поэтому, если кто-то во дворе угощал меня чем-то вкусным, я обязательно хоть по кусочку оставлял родителям. А с приездом родственников все изменилось. Я понимал, почему мама отдала свой костюм тете Наташе, а папа купил Лёне новый школьный рюкзак (а я донашивал старый), они ведь были бедные, как объяснила мама. Тетя Наташа немного помогала маме с уборкой в свободное от работы время. Но она никогда не готовила обеды и ужины на всех: только для себя и Лени. Вот это обстоятельство вызывало у меня ощущение чего-то неправильного, чувство семьи, уюта как будто куда-то испарилось. А однажды я увидел, как Леня полез в хозяйственную сумку, которая лежала на тумбочке на кухне, и, вытащив оттуда конфету, съел ее. Я тогда тоже подошел к сумке и достал конфетку. Леня увидел и начал кричать: «Ты чего это по чужим сумкам лазиешь?» Он отобрал у меня конфету, схватил сумку и начал ею хлестать меня по лицу. А потом еще и моей маме сообщил, что надавал мне по морде, потому что я залез в сумку, в которой его мама держит конфеты и печенье специально для него. Представляете? А моя мама как-то растерялась и ничего не сказала. Не сказала, что это неправильно. А я даже не заплакал, хотя до сих пор меня никто не бил по-настоящему, так, были легкие шлепки. А чтобы по лицу… И я перестал что-либо понимать, кроме того, что Ленька ест конфеты и печенье сам, а его мама держит сладости только для него одного. Все мои прежние представления перевернулись вверх дном. С тех пор меня как будто подменили.
Владимир замолчал. Я не торопила его, хотя до главного – того, о чем я хотела его спросить, – мы еще не добрались. По нему было видно, насколько глубока была детская травма.
– Владислав Семенович тогда работал в больнице, – продолжил Владимир, – а к ним в гости приходили дочки Тамары Семеновны, и мы все вместе играли во дворе. Так вот, он заметил, что со мной что-то творится. Я ведь вел себя все хуже и хуже, совсем от рук отбился, родители уже и не знали, что со мной делать. Как будто тормоза отказали, я стал тем, кого называют трудным ребенком. Мне все время надо было куда-то залезть, что-то потрогать и обязательно испортить. Помню, я порвал мамин шелковый шарф, порезал красивые открытки. Мама так плакала, а я стоял как бесчувственный. Когда в школу пошел, то тоже продолжал делать пакости, а зачем, и сам не понимал. Мать водила меня к психологам, но все бестолку. А вот Владислав Семенович мне помог. Постепенно вылечил мою психологическую травму. Как будто бы я долго спал, видел плохой сон, а потом проснулся. А ведь страшно представить, что было бы со мной, если бы не Владислав Семенович. Я ведь и воровать уже начал, брал все, что плохо лежит. Мама билась со мной как рыба об лед, а мне было хоть бы что… Даже не хочу и думать, до чего бы я дошел, если бы не Владислав Семенович.
– Я вас поняла, Владимир, – сказала я, выслушав его исповедь, – но давайте теперь подумаем о мотивах, которые возникли у преступника. Полагаю, что Перегудников помимо стационара занимался и частной практикой. Это позволило ему оказывать материальную помощь сестре и племянницам, купить коттедж. Тамара Семеновна сказала, что ее брат как опытный врач и профессионал очень высокого класса и сейчас ведет частных пациентов.
– Да, это так, – подтвердил Владимир.
– Так вот о чем я подумала в первую очередь: Владислава Семеновича приглашает на дом состоятельный пациент для того, чтобы он помог ему или его родственникам выйти, предположим, из запоя или преодолеть наркотическую ломку. Заметьте, приглашает на дом, а не обращается в больницу. Зачем? Для того, чтобы сохранить все в тайне. И вдруг возникает такая ситуация, что объявляется шантажист и начинает вымогать деньги, иначе, говорит, о пристрастии к наркотикам или алкоголю узнают все. Тогда пациент начинает думать, что шантажист – именно Владислав Семенович. Ведь кто, кроме него, мог еще знать о пагубной привычке?
– Да вы что?! – вскричал Канареечников, – Что вы такое говорите-то? Да Владислав Семенович – честнейший человек! Он сроду никого не закладывал! Как вы могли так подумать?
– Успокойтесь, Владимир, – сказала я. – Просто вы знаете Перегудникова с детства, поэтому у вас и не возникает никаких сомнений относительно его честности. А богатый пациент получил телефон доктора, возможно, от какого-то своего знакомого, он ведь Перегудникова и знать не знает. И когда начинаются телефонные звонки с требованием платы за молчание, на кого в первую очередь подумает пациент? Кроме того, еще один красноречивый факт в пользу этой версии: преступник забрал ноутбук и мобильник, то есть устройства, на которые записывается информация.
– Но Владислав Семенович не имел обыкновения делать записи своих сеансов с пациентами, – возразил Владимир.
– Никто, кроме вас, об этом его принципе не знает.
– Когда Владислав Семенович занимается больными у себя на дому, вот здесь, – Владимир обвел рукой кабинет, – то сопровождающие находятся в гостиной. И они могут услышать все разговоры, которые ведутся в кабинете.
– Разве содержание сеанса не является конфиденциальной информацией? – усомнилась я.
– Ну, иногда родственники настаивают на этом. Не все, правда. А Владиславу Семеновичу нечего скрывать! – с некоторым вызовом добавил он.
– Хорошо, но ведь тот факт, что преступник взял ноутбук и сотовый, говорит о том, что он-то как раз и не знал, как проводятся сеансы. Он, скорее всего, основывался на том предположении, что доктор записывает свои беседы с пациентами на диктофон или на мобильник. Возможно, что в сейфе он искал флешки. А попутно прихватил и доллары.
– В ноутбуке нет никакой секретной информации, – устало произнес Канареечников. – Владислав Семенович использовал его в основном для ознакомления с новинками по психотерапии.
– Повторяю, такие подробности известны только вам, Владимир. Откуда их знать преступнику? – гнула я свою линию.
Канареечников ничего не ответил, мне показалось, что он о чем-то размышляет. Как будто бы хочет что-то мне сказать, но не решается.
– Ладно, – вдруг произнес водитель Перегудникова, – скажу вам. Я поставил в доме скрытые камеры наблюдения. Я подумал так: не хочет Владислав Семенович говорить о том, что происходит, – не надо. Я и сам могу все выяснить. Ну, так вот, купил я три камеры. Одну камеру поставил здесь, в кабинете, другую – в гостиной, ну а третью – в холле, при входе.
– Давайте посмотрим, – предложила я. – У вас есть какие-нибудь предположения насчет того, кто мог напасть на доктора?
Канареечников отрицательно покачал головой.
– А я вот думаю, что преступник был из местных, ну, из числа жителей поселка, – поделилась я с ним своими соображениями. – Ведь поселок круглосуточно охраняется. Около единственного въезда дежурит охранник, и, по его словам, никого из посторонних на территории поселка за последние двое суток не было. Видеозапись подтвердила его слова.
Владимир скептически поджал губы:
– Если это был местный, то зачем ему было устраивать за нами слежку в городе?
– А вот с этого момента поподробнее, пожалуйста, – попросила я. – Кто за вами следил, когда это было?
– Ну, а что подробно-то? За машиной следили, это точно. Как минимум раза три я видел, как поодаль следует черный «Ниссан». Я запомнил номер, а потом попросил знакомого пробить по базе в ГИБДД.
– Ну и что?
– Да фигня какая-то получилась: номера такого не существует!
– Фальшивый, значит.
– Выходит, что так.
– А Владиславу Семеновичу вы сообщили, что за вами следят? – спросила я.
– Конечно. Сразу же, как только первый раз хвост засек.
– А как он отреагировал на это известие?
– Да никак.
– Что, совсем никак? – удивилась я.
– Он просто промолчал. Во всяком случае, своего мнения не высказал. Мне показалось даже, что он и не удивился тому, что за ним следят.
– Вот как?
– Да. Он даже не выглядел испуганным. А вот расстроенным – это да.
– Значит, он наверняка знал того или тех, кто за ним следит. А Тамаре Семеновне он тоже ничего не сказал?
– Насколько мне известно – нет, не сказал. Я же говорю, он решил, что не будет посвящать в это дело близких.
– Если остановиться на версии, что преступник – один из жителей поселка, то единственное объяснение слежки в городе – это то, что он хотел удостовериться, что доктор пошел в банк за деньгами или за содержимым банковской ячейки. Но подобное возможно лишь в том случае, если у преступника имелся только денежный интерес, а не информационный. Что вы думаете по этому поводу, Владимир?
– Владислав Семенович не имел никаких дел с банками, – уверенно проговорил Канареечников. – Когда была жива его супруга Альбина Георгиевна, всеми финансовыми вопросами занималась она, сейчас покупкой продуктов, а также оплатой счетов ведает Зинаида. Деньги хранятся здесь, дома.
– Ну вот, видите. То, что вы рассказали, говорит в пользу версии о том, что преступник искал информацию.
– Как это? – недоуменно спросил Владимир.
– Смотрите. Преступник очистил сейф, но ведь в коттедже было много других ценных вещей. А он их оставил. Почему? Потому что драгоценности его не интересовали. Точнее, интересовали, но не в первую очередь. Тогда на первый план снова выступает опасная для кого-то информация, которая, возможно, случайно или не случайно стала известна Перегудникову. И попала она в руки доктору, надо полагать, не так давно. Вы когда заметили слежку?
– Наверное, дней десять назад, самое большее – две недели. Да, пожалуй, не так давно, – согласился Канареечников.
– Вот видите. Значит, кто-то желал проследить за всеми контактами Владислава Семеновича: с кем он разговаривал, с кем встречался в городе. Возможно, преступник счел необходимым лично побеседовать с доктором и пришел сюда… Я вот еще о чем подумала. Пусть Владислав Семенович и не хотел беспокоить родных своими проблемами, а собирался их решить сам, но ведь он не мог не понимать, что существует серьезная опасность и что для страховки на всякий случай необходимо оставить какую-нибудь записку на этот счет. Должны же, в конце концов, родственники узнать, в чем, собственно, дело.
– Но ведь в сейфе ничего такого не было, – растерянно произнес Владимир.
– Так он и не стал бы оставлять письмо или записку в сейфе. Он ведь понимал, что преступник первым делом полезет туда. Скажите, в коттедже есть другие места, кроме сейфа, куда можно что-то спрятать? Тайники, я имею в виду.
– Какие тайники? – Владимир непонимающе посмотрел на меня.
– Ну, ведь не у всех же в домах имеются сейфы! А люди постоянно что-то прячут: то от детей – в основном это сладости, – то друг от друга. Муж, например, от жены прячет заначку, – пояснила я.
– А-а, вот вы о чем, – протянул Канареечников. – Ну, у Перегудниковых таких ситуаций не наблюдалось. Детей у них не было, а от Альбины Георгиевны Владислав Семенович никогда ничего не заныкивал. Хотя… постойте, кажется, я понимаю, о каком потайном месте идет речь. Дело в том, что у Перегудниковых имеется старинный туалетный столик из орехового дерева. Этот столик принадлежал бабушке Альбины Георгиевны. Так вот, в нем было двойное дно: просто выдвигалась крышка и образовывался небольшой ящик, куда можно было положить все что угодно. Альбина Георгиевна как-то раз рассказала мне, что в этом тайнике ее бабушка хранила письма от своего жениха, который потом стал ее мужем. Да! Я вспомнил, что когда племянницы Владислава Семеновича, ну, дочки его сестры Тамары Семеновны, приезжали к Перегудниковым погостить, то действительно от них в этот ящичек прятали сладкое. В детстве они были такими сладкоежками, что в считаные минуты могли умять все конфеты.
– Этот столик сохранился? – спросила я.
– Да, как семейная реликвия, – ответил Канареечников.
– Где он сейчас находится?
– В спальне. Туда его определила Альбина Георгиевна, когда они стали здесь жить. Ну, а после ее смерти Владислав Семенович ничего не стал менять.
– Давайте пойдем и посмотрим, – предложила я. – Ведь если Владислав Семенович воспринимал ящичек столика как тайник, то он мог оставить там что-то, что пролило бы свет на его проблемы. Ну, если и не подробное письмо, то, по крайней мере, хотя бы записку.
– Пойдемте, – согласился со мной водитель Перегудникова.
Мы прошли в спальню. Столик, о котором говорил Владимир, стоял у стены, напротив окна, немного поодаль от большой двуспальной кровати. Канареечников выдвинул ящичек и, вытащив оттуда сверток, перевязанный розовой атласной ленточкой, передал его мне.
– Ну что же, – сказала я, – давайте поглядим.
Я аккуратно развязала ленточку и развернула пожелтевший плотный лист бумаги. Там была стопка писем, тоже желтых от времени. Это, как и предполагал Владимир, были романтические письма жениха невесте. Я мельком взглянула на некоторые из них. В русский текст, по моде того времени, вклинивались французские слова. Но того, на что я так надеялась – письменного объяснения Перегудникова, – в тайнике не оказалось. Я аккуратно сложила письма и так же перевязала их ленточкой.
– Что ж, остается посмотреть запись, – произнесла я и передала Владимиру сверток с письмами.
Он положил его на место, и мы вернулись в гостиную.
Сначала на мониторе появились кадры повседневной жизни Владислава Семеновича. Ничего особенного. Потом наконец дошла очередь до того момента, когда атлетически сложенный мужчина в темном костюме, перчатках и балаклаве открыл дверь и прошел в гостиную. Обследовав комнату, он направился в спальню.
К сожалению, звукозапись подкачала, поэтому разобрать практически ничего было невозможно. Был слышен только едва различимый шепот. Но вот мужчина отошел от Перегудникова, который остался лежать неподвижно, потому что преступник основательно несколько раз приложил его головой о стену, а напоследок ткнул ножом и снова возвратился в гостиную. Здесь он и учинил весь тот разгром, который я увидела, когда вошла.
Дальше камера запечатлела преступника, когда он из гостиной перешел в кабинет и открыл сейф. Вот он вынул оттуда пачки денег, швырнул их в заранее приготовленную сумку, а затем опустил в нее же ноутбук и мобильник. Потом он начал выхватывать из шкафа книги и кидать их на пол. Сделав свое дело, он покинул коттедж.
– Вот черт! – Владимир с досадой стукнул кулаком по столу. – Ничего не удалось услышать.
– Я думаю, специалисты из оперативного отдела смогут что-нибудь сделать со звуком, – сказала я.
– Вы так думаете? – с сомнением спросил Канареечников.
– Во всяком случае, надо попытаться. А вдруг удастся услышать хоть что-то, что даст ключ к разгадке всей этой истории?
Канареечников только покачал головой. В это время в гостиную вошла Тамара Семеновна.
– Я вас оставлю, а сама поеду в больницу к Владиславу, – сообщила она.
– Я с вами, Тамара Семеновна, – сказала я и поднялась с кресла.
– В какую больницу увезли Владислава Семеновича? – спросил Владимир.
– В железнодорожную, – ответила Алешечкина.
– Я только отвезу видеозапись и тоже подъеду к нему, – пообещал водитель Перегудникова.
– Владимир, у меня к вам просьба. Напишите, пожалуйста, как зовут ближайших соседей Владислава Семеновича. Вообще-то мне желательно иметь о них как можно более подробные сведения: какого они возраста, чем занимаются в настоящее время или чем занимались, ну, и тому подобное. Я хочу побеседовать с каждым, вдруг обнаружится какая-нибудь зацепка, – объяснила я свою просьбу…
– Хорошо, я напишу, – пообещал Владимир.
Мы с Тамарой Семеновной вышли из коттеджа и сели в мой «Фольксваген». По дороге в больницу я стала «раскладывать по полочкам» то, что я сегодня услышала и увидела в коттедже. Получается, что преступник ждал того момента, когда в доме не будет ни домработницы, ни водителя. Когда Перегудников останется совсем один, чтобы можно было проникнуть в коттедж. Это во-первых. Во-вторых, если предположить, что преступник является жителем поселка, то получается, что он – один из соседей Перегудникова. Ну, может быть, и не ближайший, но сосед. Хотя те, кто проживает в поселке, так или иначе приходятся друг другу соседями. Теперь дальше. Какие отношения с соседями были у Перегудникова? Если следовать характеристике, которую дала своему брату Тамара Семеновна – добрый, отзывчивый, – то отношения должны быть добрососедские. О доброте доктора также говорила и его домработница Зинаида. Да и по словам Канареечникова, доктор – честный и порядочный человек.
Но ведь и у такого идеального человека могли возникнуть какие-никакие трения с соседями. Возможно, что он и не ссорился с ними в открытую. Или же с одними соседями он ладил, а с другими имела место напряженка. Тогда, если предположить, что нападение является делом рук такого соседа, то… Ведь дверь в коттедж открыта профессиональной отмычкой, опять же, надо уметь ею пользоваться. Хотя добыть сейчас отмычки, даже и профессиональные, – это не проблема.
Далее вызывает вопрос ножевое ранение. Оно не роковое, то есть не смертельное. А ведь преступник – высокий, сильный и далеко не пенсионного возраста – запросто мог бы расправиться с Перегудниковым. Почему доктора оставили в живых? Только потому, что преступник взял из сейфа то, что искал? Но ведь он наверняка этого не знал: он же ничего не просматривал, только покидал все в сумку и ушел. Не хотел идти на мокрое дело? Вряд ли он обладал огромным запасом человеколюбия.
Преступник взял ноутбук, мобильник, валюту, возможно, еще какие-то документы. Можно это квалифицировать как ограбление? До известной степени – да, это ограбление. Но ограбление какое-то непонятное. Почему преступник ограничился только ноутбуком, мобильником и документами, которые находились в сейфе? Ведь на самом, можно сказать, виду лежали ценные вещи: ювелирные украшения, столовое серебро, редкая коллекция марок. Ладно, пусть марки не в счет: преступника, если он не является филателистом и ничего в них не понимает, марки могли и не заинтересовать.
С другой стороны, ювелирные украшения не так-то просто сбыть с рук, запросто можно на этом погореть. С деньгами же все очень просто, они, помимо того что не пахнут, еще и примет особых не имеют, если, конечно, немеченые. Кроме того, не исключено, что и в ноутбуке, и в мобильнике находились ПИН-коды банковских счетов. Ведь, надо полагать, те деньги, которые лежали в сейфе, были далеко не последними.
Скорее всего, преступнику прежде всего нужны были все-таки деньги. К тому же он явно не был опытным преступником, потому что оставил доктора в живых, хотя и действовал ножом. Закоренелый урка точно бы знал, куда надо нанести удар, чтобы уж наверняка. Так вот, преступник вынудил Перегудникова сообщить ему код сейфа, затем пырнул его ножом – ведь доктор мог попытаться помешать ему осуществить задуманное, – а потом, опустошив сейф, устроил беспорядок и ушел.
Кстати, а зачем ему потребовалось выбрасывать книги из шкафов, рвать штору, сбивать вазу? Наверное, таким образом он хотел замести следы. В самом деле, когда все вещи находятся на своих местах – это одно, а когда кругом беспорядок, то гораздо труднее отыскать отпечатки пальцев, даже если преступник их и оставил. Он явно весьма не глуп, хотя может и не быть профессионалом. Но то, что действовал он не с бухты-барахты, а как минимум все просчитал и хорошо подготовился, – это факт.
Время для совершения преступления – раннее утро – тоже, как мне представляется, выбрано не случайно. Преступник знал, что домработницы и водителя в коттедже еще нет, стало быть, Перегудников находится дома один. Этот факт является еще одним доводом в пользу версии о том, что преступник живет в поселке. Или… В принципе, им мог быть и не житель поселка, но тот, кто был вхож туда. Например, кто-то из гостей проживающих здесь людей. Этот гость заранее прикрепил скрытую камеру наблюдения – наподобие той, которую установил Владимир Канареечников в коттедже Перегудникова. Сам же преступник спрятался где-нибудь в укромном местечке и поджидал того момента, когда коттедж покинут домработница и водитель и доктор останется совсем один. Да, но каким же образом ему удалось проникнуть на территорию поселка?
Я так и не нашла ответа на этот вопрос. Но мы уже почти подъехали к железнодорожной клинической больнице.
К справочному окну хирургического отделения выстроилась очередь из четырех человек. Но дежурная – толстая женщина неопределенного возраста с вытравленными волосами, забранными в конский хвост, – не обращая внимания на стоявших перед ней людей, самозабвенно говорила по телефону.
– Да ты что? – удивленно восклицала она. – Неужели не знаешь? Ну, как же так? Ты что же, совсем за ним не следишь, что ли? Бросила на произвол судьбы! Ага! Так я тебе и поверила! Не знаешь, какой консистенции у него стул, ну вообще! Ах, у него совсем нет стула? А с аппетитом как? Никак? Тоже нет? То есть он совсем, что ли, у тебя ничего не ест? И даже «Вискас» не ест? И от «Китикета» нос воротит?
Стоявшая перед самым окном женщина лет пятидесяти несколько раз кашлянула, наверное, для того, чтобы таким деликатным способом дать понять дежурной, что той наконец пора вспомнить о своих должностных обязанностях.
Дежурная зверем посмотрела на нее и неприязненно выдала:
– Вы что, не видите, что я занята? Не можете подождать, что ли? Это я не тебе, – сказала она своей собеседнице.
Очередь возмущенно зароптала. Дежурная демонстративно отвернулась и как ни в чем не бывало продолжила болтовню:
– Кому, спрашиваешь? Да вот некоторым тут очень не терпится! Так ты говоришь, что он и сырой фарш не хочет есть? А ты пробовала давать, да? Понимаю. Слушай, а ты попробуй дать тресковое филе. Уже? Ну, это уже вообще… Так что же ты сидишь сложа руки? Как – что? Срочно вези к ветеринару! Ну, ладно, я сейчас не могу говорить. Потом тебе позвоню. Когда народ рассосется. Да. Нет, лучше ты мне. Расскажешь, что ветеринар сказал. Ну, все. Пока. Целую. И тебе тоже. И ты передавай. Ага. Жду.
Закончив прощаться, дежурная положила трубку и повернулась к очереди передом:
– Ну?
Стоявшая перед окном женщина, та, которая кашлем пыталась привлечь к себе внимание дежурной, немного замешкалась. Тогда дежурная издевательским тоном произнесла:
– Вы же так спешили! А теперь что? Язык проглотили? Чего молчите-то? Спрашивайте, что вам нужно!
– Я хотела… мне нужно узнать, в какой палате лежит мужчина… – Она замялась.
– Ну? – снова прокурорским тоном спросила дежурная. – Вы что, не знаете его фамилию?
– Да нет, знаю, конечно. Ларионов его фамилия, – почти шепотом сообщила женщина и смущенно затеребила край простенькой косынки, наброшенной поверх скромного трикотажного костюма. – Ларионов Матвей Ярославович, – добавила она.
Дежурная начала листать журнал.
– Уже и на пенсию скоро, – пробормотала она, переворачивая страницы, – а все туда же: мужчинами, видите ли, интересуются!
– Слушайте, что вы хамите? – возмущенно спросила стоявшая позади женщина примерно такого же возраста. – Ваша-то какая печаль? Вы дать справку обязаны, вот и давайте!
Не обращая никакого внимания на ее слова, наглая тетка продолжала листать журнал:
– Ларионов, Ларионов… Что-то не вижу здесь такого. Он по «Скорой», что ли?
– Что, простите, вы спросили? – задала вопрос женщина в трикотажном костюме.
– Его «Скорая» привезла?
– Да, да, ему на улице плохо стало.
– Так бы сразу и сказали, что на «Скорой». – Дежурная отложила в сторону журнал и взяла другой.
– Вот, нашла, – сообщила она. – Больной Ларионов, вторая хирургия, десятая палата. Но сейчас вас к нему не пустят.
– Почему? – спросила женщина.
– А потому что к нему нет постоянного пропуска, так что после пяти часов приходите. А сейчас вас все равно не пустят, – повторила она.
– Скажите тогда, в каком он состоянии, – попросила женщина.
Дежурная с досадой посмотрела на нее и нехотя процедила:
– Состояние у вашего знакомого средней тяжести. Следующий!
Следующими по очереди были мы с Тамарой Семеновной. В это время у дежурной снова зазвонил телефон. Она радостно схватила трубку:
– Ой, это ты! Сколько лет… А что у тебя случилось?
Я было подумала, что речь снова пойдет о каком-то несчастном заболевшем животном, но на этот раз была другая тема:
– Ну, я же всегда говорила, что он у тебя – козел! А ты все не верила! Ну что? Теперь убедилась? Мой тоже козел! Да все они козлы! А ты вот что сделай: перестань ему готовить! Ага, он сразу станет как шелковый! Уже проверено. А…
Тут тетка замолчала, потому что я придвинулась к самому окошку и стала в упор смотреть на дежурную. Еще в Ворошиловке преподаватели отмечали мои способности к гипнозу, поэтому результат не замедлил сказаться. Тетка отвела трубку от уха и нервно спросила:
– Девушка, вам чего?
– Хочу получить справку, – невинным тоном произнесла я. – Ведь это справочная, не так ли?
– А вы что, не можете подождать? Я разговариваю, вы что, не видите?
– Подождать я не могу, к сожалению, не захватила с собой теплых вещей, – все так же спокойно ответила я. – А ваш разговор как раз может до самой зимы затянуться.
– Какие все умные стали, – буркнула дежурная.
– Не все стали умными, – возразила я ей, – в этом-то и проблема.
– Клаша, я тебе перезвоню попозже, – сказала дежурная в трубку, – тут одна шибко умная заявилась. Ну? – произнесла она свое ключевое слово.
– Больной Перегудников Владислав Семенович, поступил сегодня утром по «Скорой», – проговорила я на одном дыхании.
Дежурная снова начала листать журнал.
– Вам в первую хирургию, – наконец ответила она.
– А номер палаты? – спросила я.
– Он не в палате, а в реанимации. Восьмой этаж. Следующий!
– Идемте, Тамара Семеновна, – сказала я Алешечкиной, и мы направились к лифту.
Я нажала кнопку вызова, но ждать прибытия лифта пришлось довольно долго. Он то громыхал где-то на верхних этажах, то останавливался и снова приходил в движение, но до нас почему-то так и доходил. Можно было, конечно, подняться и пешком, но я была не одна. Наконец лифт спустился вниз, и его двери открылись. Из лифта вышли четыре человека, мы с Тамарой Семеновной вошли внутрь, а следом за нами в лифт втиснулись двое мужчин, судя по одежде, пациенты.
– Нам на восьмой этаж, – сказала я и уже собиралась нажать кнопку, как один из больных сообщил, что лифт поднимается только до шестого этажа.
– А как же подняться выше? – спросила Тамара Семеновна.
– Вам надо будет подняться до пятого этажа, потом пройти направо по коридору, там вы увидите еще один лифт, и вот он-то вас уже и доставит до восьмого этажа, – объяснил худощавый мужчина в домашней пижаме. – Только на шестой этаж не поднимайтесь, потому что там коридора нет.
– Да что же так все сложно-то? – спросила Алешечкина.
– А потому что проект такой! – ответил больной в пижаме.
– Бардак, натуральный бардак, а не проект, – выдал свою характеристику лифтовому хозяйству больницы другой пациент – хмурый толстяк с перевязанной правой рукой.
Тут лифт как раз доехал до пятого этажа, и мы с Тамарой Семеновной вышли. Не прошло и пятнадцати минут, как мы, преодолев все сложности со следующим лифтом, добрались до первой хирургии.
– Где здесь находится реанимация? – спросила я у проходившей мимо девушки в медицинской униформе.
– А туда посторонним нельзя, – авторитетно заявила она.
– Мы не посторонние, – возразила ей Алешечкина. – Я – сестра больного.
– Все равно нельзя, это же реанимационная палата, там только обслуживающий персонал находится.
– Скажите, у кого можно узнать о состоянии больного? – вступила я в разговор.
– Пройдите в ординаторскую, там вам все скажут. Прямо по коридору, – добавила она, увидев, что мы стоим на месте.
– Идемте, Тамара Семеновна, – сказала я Алешечкиной.
В ординаторской находился один-единственный молодой врач.
– Мы по поводу Перегудникова Владислава Семеновича, – произнесла Алешечкина, – хотим узнать о его состоянии.
– Его только что прооперировали, – сообщил врач, – я сам ассистировал.
– Ну как он, доктор? – взволнованно спросила Тамара Семеновна.
– Он сейчас под наркозом, – ответил врач, – состояние средней тяжести.
– Нам сказали, что к нему нельзя, – заметила Алешечкина.
– Естественно, в реанимации родственникам не место. Вот переведут его в общую палату, тогда – пожалуйста.
– Доктор, а когда его переведут из реанимации? – вновь задала вопрос Тамара Семеновна.
– Ну, кто же вам сможет ответить? – пожал плечами врач. – Все будет зависеть от его состояния.
– Сестра пострадавшего беспокоится о его безопасности, – пояснила я, – ведь на Перегудникова было совершено покушение.
– Вы напрасно беспокоитесь, у нас посторонние тут не ходят, – заверил врач.
– Я останусь и буду стоять у дверей реанимационной палаты, – раздался голос Владимира Канареечникова, который, видимо, стоял за дверью и мог слышать наш разговор.
Владимир открыл дверь и вошел в ординаторскую.
– Ну, вообще-то телохранитель Владислава Семеновича – это я, – возразила я водителю.
Врач с интересом посмотрел на меня.
– Я же говорю: в охране пациента нет никакой необходимости, – сказал он.
– Но я же могу стоять у входа в реанимацию? – упрямо спросил Канареечников.
– Можете, конечно, – ответил врач, – но…
– Спасибо вам за информацию, мы разберемся между собой, – произнесла я и, подхватив под руки Алешечкину и Владимира, повела их к выходу.
