Марина Румянцева
Ангел Маруся
Весь последующий день с его обычной суетой и множеством незапомнившихся событий был бы совершенно рядовым, если бы не одно происшествие, связавшее действительность с утренним полусном-полуявью. Сейчас могу вспомнить только несущуюся на меня машину и странное состояние оцепенения – не от испуга, а от несправедливости происходящего. Она остановилась вплотную, оглушительно визжа, скрежеща и воняя, но даже не задев. Из кабины, под чей-то крик, вывалился незнакомый, пьяный до невменяемости дядька, мычащий нехорошие слова в мою сторону. Дядьку заслонили сбежавшиеся люди, кто-то отвел меня домой, где началась суета, слёзы и ощупывание ребёнка всеми присутствующими на тот момент.
А перед моими глазами, в золотом свечении, стояла неземной красоты женщина в струящихся одеждах, остановившая грузовик лёгким движением узкой полупрозрачной ладони.
11.
Сегодня у меня выходной – родные и близкие уже свыклись с мыслью об утрате, перестали стенать и плакать и вплотную занялись подготовкой к расставанию навеки. Навеки – это когда между нами не просто доски и земля, а вся бесконечность пространства. И времени. Кто не знает: мы можем брать с собой кого захотим. Ну, там человека, даже двух. Кому уже пора. Или кто без нас не сможет. Или без кого лучше будет остающимся. Иногда это замечают. Когда, что называется, уходят один за другим. А иногда – нет. Я никого не возьму. Я хочу, чтобы вы все жили долго и, по возможности, счастливо. Это так просто.
Вот говорят – жизнь жестокая и несправедливая штука. Не стоит этому верить. Слушайте тех, кто говорит – она прекрасна. Эти ненормальные сказочники, живущие среди нас и нами же гонимые – только они знают всю правду. Их слышат, но примерно как шум дождя или шелест волны – до времени не понимая. А потом, спохватившись, довольствуются только эхом…
На работе суета. Разрываются телефоны, мой заходится чаще всех. Чтобы не бегать через комнату, Дашка переставила его на свой стол. На мое место не садится, и правильно – примета плохая. Дашка, я тебя вижу. А ты меня – нет! Тихонечко тащу у нее из-под руки еженедельник со всякими необходимыми записками типа «18.00 маник.» или «Вовик 100». На завтрашнем дне написано «Маня 11.00». Это про меня. Я, так же, как и она, тешу себя мыслью, что до завтрашних одиннадцати ноль-ноль ещё куча времени – день, вечер и даже целая ночь. И лучше всего было бы свернуться клубочком под одеялом и сладостно растянуть эти почти сутки на бесконечную вереницу медленно уползающих в темноту минут.
Ежедневник падает на пол, шелестя страницами, и непринужденно раскрывается на записи полугодичной давности, призывающей не забыть про деловую встречу, обед с нужным человечком, автомобильного доктора и – главное – поездку на выходные за город к Н-ским. Что-то я не помню, чтобы Дашка делилась впечатлениями по поводу этого вояжа. Наверное, поездка не удалась. Или, наоборот, удалась. Н-ские были людьми с пёстрым прошлым и не менее пёстрым настоящим, любящими предложить время от времени окружающим разные странные вещи. Типа посещения психиатрической лечебницы под руководством знакомого доктора или, что ещё заманчивее, гей-вечеринки в местном аквапарке. Гадость какая. Я, конечно, тоже любила иной раз эксперименты, но не настолько. Была какая-то грань, за которую не давала переходить здоровая рвотная реакция организма. Н-ские, когда придет их черёд, попляшут на угольках. За насильственное лишение незнания.
Дашка наклонилась за книжкой и помрачнела, вспомнив, видно, загородную поездку. Не надо, оказывается, пробовать всё, это ошибочное субъективное мнение, впрочем, почему-то радостно подхваченное массами. Надо пробовать только хорошее. Его много, до плохого, при правильной постановке задачи, и очередь не дойдет.
До завтра, Дашка, встретимся в 11.00, у моей могилки.
12.
Я лечу-лечу, я теперь умею летать. Я теперь – душа. Моё ещё красивое и молодое тело, надменно-холодное, уже никому не принадлежащее, немного обезображенное, правда, свежими рубцами швов, спит крепчайшим из всех земных снов в холодильнике с запахом фиалок. Мне немного жаль его, как любимое платье, потерянное или вышедшее из моды, но я знаю – у меня будет ещё много разных одежд и много времени, чтобы все их примерить.
За окном падают листья, выбирая момент для того, чтобы неожиданно оторваться от ветки и быстро-быстро спланировать на землю, к уже облетевшим собратьям, как будто стесняясь этого процесса. Мы тоже стесняемся умирать. Это как выход на сцену – все только на тебя и смотрят, только о тебе и говорят. А ты не в самом лучшем виде. Но не краснеешь от стыда, а бледнеешь.
Осень – не самое лучшее время уходить. Другое дело – зима. В зиме изначально есть что-то театральное. Белая земля, чёрное небо, жёлтые фонари. Холодно и абсурдно. И каждый временно ушел в теплые одежды. Со стороны очень похоже на репетицию. Да–да, ту самую.
У меня дома помыли пол, отправили в тёмное нутро пылесоса всю пыль, до которой достали, занавесили зеркала. Не посмотришься. Пахнет едой, приготовленной с желанием и умением. Вот с этим у меня всегда были проблемы. Не получалось сделать из еды культа. Не хватало времени. И любви. Не получалось у меня жить тщательно. Всё как-то взахлеб. Враздрызг. Как мне сказать им теперь? Что люблю…
Люблю дочь, потихоньку слушающую новый диск с заводными песенками, мужа Остапа, мучительно подбирающего галстук к завтрашнему печальному событию, свекровь, за всех хлопочущую на кухне и старающуюся хотя бы приблизительно прикинуть необходимое количество порций. Порций понадобится много, мама. Придут все.
Все и пришли. Даже те, кто был далеко или со мной в ссоре. Пришли одноклассники, я всех узнала – из пузатых дядей и шикарных тётей, как из скворечников, выглядывали дети. Пришли подруги, знакомые, знакомые знакомых, родственники различной степени и соседи. Слава Богу, не было моих родителей – они ушли раньше. Они ждут меня там. Это хорошо, когда уходишь раньше детей, это правильно. И здесь мне повезло.
Многие тётушки плакали, жалели меня. И себя. И всех нас. Вот это напрасно, жалость – самый короткий путь на помойку. Вокруг столько возможностей, их просто нужно увидеть. И не бояться. Чья-то маленькая девочка всё спрашивала, как на небо попадают – по лесенке или на крыльях. Это моя тема обсуждалась. На небо, значит. Спасибо за доверие. Наверное, существовали и другие версии моих последующих блужданий по Вселенной, но, видимо, только в отдельно взятых молчащих головах.
Ну вот, получается всё неплохо, даже красиво – грустные тихие люди в строгих одеждах посередине солнечной золотой осени, сорящей кленовыми листами, и цветы, цветы. Всякие. Кто-то даже принес сирень. Я так её люблю.
Моя семья, сбившаяся в тесную кучку, не разъединить… Давайте прощаться.
Я выглядела вполне достойно – спокойное, нездешнее лицо почти без грима, с подобающей случаю бледностью. Визажист был хороший, обошлось без весёленьких щёчек Марфушечки-душечки. Красиво ухожу. Ну и слова говорили такие хорошие, заслушаешься! Даже в какой-то момент захотелось сесть в этом неудобном деревянном ящике, бросить на землю всё, что насовали мне в руки и крикнуть ОСТАЮСЬ!
«Ну что вы так нервничаете? Лежите, лежите…».
13.
Я люблю проснуться рано утром, когда ещё все спят, и в плотной серо-синей тишине обдумать в спокойной приятности планы на день, а потом заснуть снова – до будильника. День, как правило, все эти замечательные планы разрушает и переворачивает, а вечер примиряет и день, и утро, заворачивая новые надежды в теплые пелёнки ночи. Теперь мне нет нужды мечтать или надеяться – всё сбылось. Сбылось и плохое, и хорошее, всё состоялось, исправлению не подлежит.
На званом ужине после расставания, как водится, поначалу царила торжественно-печальная атмосфера, потом мужички, как следует махнувшие водочки с устатку и от нервности, стали потихоньку оживать и присматриваться к имеющимся по соседству дамам. Дамам надо отдать должное – по конкретному соседству они оказались не случайно, а планомерно преследуя свои цели. Проложив дорогу к интересующему их экземпляру ещё во время официальной части. Ничего не имею против – жизнь продолжается.
Моя начальница, теперь уже бывшая, тоже зафиксировала этот факт, никак его не комментируя внутри – действительно, ничего нового – и пошла покурить пахитоску на балкон. Ой, не просто так она мне ручку во время прощания сжала. Так по-дружески получилось, что мне, опять же, подмигнуть ей захотелось. Я думаю, она бы оценила.
Остап держался хорошо, подобающе случаю. Мужественно принимал соболезнования и хмуро пил водку, не пьянея. Он хочет, чтобы всё это поскорее закончилось, а на следующее утро он бы проснулся… а я рядом. Я, конечно, могу это сделать, но мой бесплотный призрак, милый, тебе вряд ли понравится.
Кто по-настоящему может оценить такое, так это моя доченька. Ей всё равно, в каком виде матушка явится – лишь бы явилась, не бросала её одну. При всем своём кураже и показной взрослости, наши детки так робки и беззащитны. Пускай, это лучше, чем рано усвоенное положение, что наглость – второе счастье. Все равно это не так. Некто заменил только одно слово – и дурачки пошли по ложному пути. Этот некто вообще хорошо пошалил. Можно сказать, оттянулся по полной.
Я нарисовалась прозрачным силуэтом из дыма, густо валившего с балкона – тётя Даша успокаивала мое плачущее чадо с помощью проверенного средства, а именно сигаретки, попутно втолковывая ей что-то тихое и ласковое. Дашка меня не видела – сидела боком, а ребёнок замер, боясь поверить своим глазам. Я улыбнулась ей и красиво растворилась вместе с дымом в синих сумерках, унося с собой удивленное и радостное «там мама, мама». Дашка побежала за пустырником, потом два раза проверила сигареты – обычные, легкий «Парламент», а ребёнок заснул, наконец, почти счастливый.
14.
Вот и дорогие гости разошлись. Основной массе, несмотря на печальный повод, вечер понравился. Расставаться не торопились, только успевшие сложиться парочки незаметно отделялись от компании. Нет лучшего утешения уходящей душе, чем видеть, что жизнь продолжается. Дашка тоже как бы ненароком отбилась, поймала такси и поехала играть. Это она делает самозабвенно, в любое время суток и в любом состоянии. Ну, не так, конечно, самозабвенно, как до лечения – да, имел место курс некой психической коррекции с мудрёным названием и впечатляющей суммой гонорара за избавление от пагубных страстей. Совсем избавиться не получилось, удалось только вогнать страсть в некие зыбкие рамки. А вот для психолога общение с такой пациенткой тоже даром не прошло – поигрывать стал доктор-то. А! Мы кого хочешь закружим. Самый тяжёлый день прошел, а потому – выбирай казино, подружка! Сегодня мы их разденем и разуем. Брякнется оземь после нашего ухода золотая вывеска.
Теперь нужно просто дождаться встречи с тем, кто есть начало и конец всему. А пока – в дорогу! Куда? Да какая разница, мне везде хорошо. Как замечательно лететь над ночным городом, прячущим свои огни среди звёзд, а потом – ещё выше, где только синяя бархатная темнота с небрежно разбросанными небесными камушками.
В той жизни я не увлекалась наблюдениями звёздного неба, считая это занятие приличествующим только дуракам-романтикам, прыщавым ухажерам да учёным. Хватало мне и на земле субъектов пристального внимания. Вот только – где они, субъекты? А звёзды остались, звёзды вечны.
Внизу, в сгустившейся субстанции осенних сумерек, накрытых сверху ещё и шапкой городского тяжёлого то ли тумана, то ли дыма, прячутся в дома уставшие люди. Им завтра рано вставать. Мне же торопиться некуда, я могу парить над вашими снами бесконечно…
Я вижу, как на другой половинке земли встаёт солнце и продолжается весна, потом – только голубой, цвета Мирового океана, шарик (правильно нас в школе учили, земля – круглая), потом окончательно теряюсь среди звёзд.
Казино мы в тот вечер – сделали! На какую бы цифирку Дашка не ставила, тут она и выпадала. Не мудрено: ведь я была рядом, на ушко ей шептала. И девять раз подряд сыграло чёрное! А главное правило она и сама знала – никогда не ставить на зеро. Сменилось четыре потных молодых человека, занимающихся бросанием шарика в рулетку, пока наконец не вышел их старшой и вежливо прекратил это безобразие. Вынеся даме ключи от призовой машины, с весны скучающей на постаменте у входа. Дашка от такого подарка отказалась, красиво перебросив крупье ключики обратно через стол со словами «возьми себе». И, действительно, на кой ей эта «недолитражка». Но с рулеткой завязала, послав общий воздушный поцелуй сгрудившимся у стола. Прочие участники, тоже изрядно погревшие шаловливые ручонки на такой красивой игре, проводили её вежливыми аплодисментами.
Фишечки к кассе мальчики волокли на двух подносах, а шампанским обнесли всё заведение. Менеджеру казино, забрав имеющуюся наличность, Дарья написала на бумажке длинный ряд цифр и отправилась домой, вознамерившись скоротать остаток ночи за бутылочкой висок. Позже, впрочем, она свое решение поменяла – надо ведь было налить рюмашку и мне, а я эту импортную самогонку никогда не обожала. По такому случаю была почата праздничная баклажка коньячку, и мы с ней славно посидели. Завтра она опоздает на службу, но никто ей, включая нашу строгую начальницу, и слова не скажет. Не каждый день провожаешь лучшую подругу туда, откуда нет выхода.
Вообще-то, не исключено, что я вернусь и, может быть, совсем скоро. Только это буду уже не я, а какой-нибудь орущий писающийся младенец, начисто забывший опыт прежней жизни. Все снова-здорово. Но иногда, отличникам и хорошистам жизненной учебы, память не стирают. Они – помнят. А есть даже такие, которые НЕ УХОДЯТ. Это те, кто осознал, что рай не в пушистых небесах, а вполне достижим на земле.
Всегда есть к чему стремиться.
15.
К чему стремилась я? Сейчас уже и не помню. Скорее всего, к тому, чтобы не было скучно. Зачтётся ли? Будем надеяться. Правда, пути достижения жизнерадостного состояния были не всегда, мягко говоря, безупречны. А за некоторые моменты мне и сейчас стыдно. Как, например, за период откровенного и беззастенчивого пьянства. Это – когда день начинается с бутылочки пива, а заканчивается уже всем подряд, без разбора. Этот жизненный промежуток был ярким, но коротким. И закончился в палате реанимации.
Я помню себя, распятую на больничной койке в сером гипсовом коконе, истыканную прозрачными проводами с бесцветной, медленно текущей в мои вены жижей. Фу! Даже сейчас вздрагиваю. Но собрали меня хорошо, ни одной косточки не потеряли на шоссе. Какой леший понес меня тогда за город в невменяемом состоянии? Машину жалко – не удалось восстановить, зато тягу к бутылочке на какое-то время как рукой сняло. Где-то с полгода я ещё хромала, да долго ныли раны к непогоде. Не пейте много, дети, не нюхайте порошок, не курите травку, не теряйте голову за игорным столом, не спите с кем попало – и будет вам счастье.
16.
Жизнь продолжалась – и солнце встало, и так же, как вчера и позавчера, осветило разноцветную осеннюю листву, и начался ещё один пригожий денёк бабьего лета. Город нежился в подёрнутой легкой туманной дымкой ладони октября, бездумно наслаждаясь последней теплотой осени. Шли детишки в школу, неся за спиной тяжёлые горбики знаний, дымили прямо в голубое небо трубы заводов. Стыдясь своей нечистоты, несла серые воды в Мировой океан великая русская река, стоял у причала большой белый пароход. Наивно полагать, что чей-то уход мог нарушить это равновесие, но всё-таки, всё-таки…
У меня есть ещё возможность навестить всех, кого оставила так неожиданно и, чего там – нелепо. Много раз мне просто везло, но, видно, всему есть предел. В доме – тихо, двери комнат плотно прикрыты, на кухне – горки чистых тарелок. Свекровь не ложилась допоздна, мыла – драила. С зеркал сняты накидки, смотрись не хочу. А там уже кроме некой туманной субстанции и не увидеть ничего. И то, если присмотреться. Дочь ещё спит, и солнце, закрытое шторами, не беспокоит её. В сладком утреннем сне она видит, как мы с ней гуляем среди высокой травы с прячущимися там колокольчиками, колокольчики звенят, звенят… Это мобильник. Я его выключу, пожалуй – пусть поспит. И неотвеченный звонок из памяти сотру, не нравится мне этот мальчик, мутный он какой-то. Остап невидящими глазами изучает потолок, он ночью не спал – попивал из прихваченной с собой бутылочки, хмуро курил одну за другой. В спальне табачная вонища и покачивающаяся плотная дымовая завеса. Ничего, пройдет совсем немного времени, и ты ощутишь всю прелесть нежданно обретённой свободы. Не каждому дано оценить это состояние, но ты сможешь, милый.
Я и сама познакомилась с этим чувством не так уж давно. Мне, как и подавляющему большинству временно пребывающих на нашей прекрасной планете, казалось, что нужно держаться кучкой, имея под рукой друзей-приятелей на все случаи жизни. Ну, там – для веселья или денег занять, или достать что-то по знакомству, или посоветовать чтобы было кому, на худой конец. Ан, нет. Частенько ничего тебе не способно дать сообщество подобных, кроме какой-то бесполезной возни, поглощающей силы и время. Всё, что дается, всё – свыше. Вот, одиночества все страшатся. Стакан подать некому… Да стоит ли доводить себя до такого? И потом, нет никакого одиночества – ты-то у себя всегда есть. Ну, а если не интересен сам себе и скучно тебе с собой – кого ж винить? Одиночество – это когда нет рядом – себя. Любимого.
В этом плане интровертам проще – они изначально направлены вовнутрь. У них решение любой проблемы начинается со сладостного копошения внутри. Так, постепенно и доходят до истины. А нам, чей ориентир – окружающий мир, нам нелегко.
Лёгким облачком плыву по квартире – ячейке земных сот. Почти ничего не изменилось, даже вся моя одежда на месте. Из платяного шкафа торчит кусочек рукава, застрявший между дверцами. Привет. На шкафах сверху – пыль. Не написать ли «здесь была Маша»? Нет, пожалуй, воздержусь. На диване лежит, мерно поднимая – опуская покрывающий его плед, чье-то спящее тело. Поди, дальний родственник. Точно, троюродный братец, искатель приключений и незабываемых жизненных ощущений. Чего ж ты на мои проводы опоздал? В Зимбабве нелётная погода? Приходи сегодня на могилку, пообщаемся. Моя ячейка теперь там. Цветы, цветы и свечечка в пластиковой бутылке. Горит. Свекровь с утра, как положено, навестила.
17.
Брат Володька, изрядно потрёпанный жизнью, но мужественно не желающий сдавать позиции плейбой, явился на свидание с двумя пунцовыми розами, размером с небольшие кочаны капусты. Он меня любил. Поэтому и усвистал так далеко – в Занзибар. Положил цветы, поправил свечку, покурил, смахнул слезинку. Не горюй, Вовка, скоро встретимся. Тебе без меня тут делать нечего. А пока – живи и наслаждайся, ты ещё увидишь весну. Вот как странно получается – всю жизнь мы друг от друга бегали, а не было, оказывается, для меня человека ближе. Даже сейчас, спустя двадцать лет и собственный уход, чувствую его, как себя. Тогда, в юности, когда разнообразие возможностей кружило голову, родителям каким-то образом удалось оторвать нас друг от друга и развести по разным частям света. Они, конечно, хотели – как лучше. Слишком гремучая получилась бы смесь, сомнительная основа для спокойной и долгой совместной жизни. Мне подвернулся нудноватый хозяйственный Остап, он же так ни на ком и не остановился. А спокойной семейной жизни всё равно ни у кого не получилось. Не может человек корректировать матушку–природу, плохо у него это выходит.
Помню, как в детстве мы с Володькой съезжали на роликах с лестницы на набережной. Были там такие широкие каменные как бы перила, не очень крутые на первый взгляд, но разгончик получался вполне приличный. На последнем изгибе лестницы нужно было притормозить и спрыгнуть на склон, покрытый вялой городской травкой – а там уж как получится – на ногах, на попе, а чаще всего кубарем до гранитного парапета, за которым широко и медленно текла река. Сколько на этом спуске было переломано детских конечностей! А все равно, паразиты, лезли. Потому что каждый съехавший заслуживал почёта и уважения, а каждый удержавшийся при этом на ногах – почёта и уважения вдвойне. Вовка был королём трассы, из десятка спусков восемь он заканчивал, заложив лихой вираж и красиво налетев грудью на парапет, плевком в великую русскую реку.
Влиянию такого лихого братца не поддаться было просто невозможно и вот я, выморщив у родителей ролики, сначала делаю первые неуверенные пробежки от стенки к стенке, а через месяц катаюсь уже вполне прилично. Ну и, естественно, в конце концов лезу на каменные перила. И оказываюсь в больнице со сломанной ногой. И валяюсь там два месяца, упорно сращивая не желающие правильно срастаться косточки. Но лестница мне всё-таки покорилась – через полгода упорных тренировок. Потом была первая рюмка и первая сигарета, предложенные, опять же, коварным братиком. Сколько происходило разборок из-за этого между нашими родителями! Мой отец, обычно сдержанный и спокойный, кричал, тряся Вовку, как грушу – «отстань от нее, отстань!». Не тут-то было, нас тянуло друг к другу, как магнитом. Он познакомил меня со своими друзьями-приятелями, теми еще шалунишками, и мы достаточно весело провели остаток школьных лет. Володечка всегда был джентльменом, в обиду меня, самую мелкую, никому не давал, материться мальчишкам при мне не позволял, всему гадкому обучал сам. Я неплохо навострилась играть в картишки и бильярд, одно время даже зарабатывала этим на жизнь. Были у меня и такие моменты.
Это – когда с плачущей лялькой на руках и из еды назавтра только пакетик пшена. И просить не умею, и, главное, не у кого. Нет никого рядом. Как будто кто-то главный взял и стёр всех вокруг, и ты – один в чистом поле. Как Иванушка – дурачок. Миллион возможностей и все – твои. Братик в это время уже был в другом полушарии, но освоенные в детстве и юности с его помощью всевозможные навыки не дали-таки пропасть.
Ну, что ты стоишь? Ступай уже. Ты ведь жив, и за отпущенные тебе полгода можешь прожить ещё одну жизнь, и сделать, что не успел. Сколько ещё можно сделать… А я всегда с тобой, была и буду. Какая разница – на другом свете или на другом полушарии. Никакой.
18.
С высоты моего положения – в прямом и переносном смысле – мне открывается то, что было прежде скрыто под туманными наслоениями производных человеческой жизнедеятельности. Густая копошащаяся масса, затемняющей биосферу своими инстинктами и амбициями, свивающимися в кольца-удавки…Фу! И еще удивляемся – почему это овечьи пастухи в горах без фитнесов и диет живут так долго? А они просто имеют возможность побыть наедине с небом.
Мне отпущено сорок дней и тридцать девять ночей на завершение земных дел, в том числе и на разные прощания – прощения. И полетаю-ка я ещё – наведаюсь, например, на службу, давно меня там не было. А там тихо. Только шуршит бумажками в уголке мышка-секретарша. Остальные пока не подтянулись, пользуются уважительной причиной, досматривают утренние сны в теплых норках. Должно, начальница сегодня будет не так строга, где она, кстати? Ага, легка на помине – выходит из лифта, направляется в кабинет, сдергивая по дороге с жилистой шейки невесомый шарфик благородных тонов.
Освобождённый край платочка развивается пиратским флагом в коридорных сквозняках. Я вижу море и хищный профиль корабля под чёрным парусом… Крикливые бестолковые чайки, летящие за кормой в надежде на лёгкую поживу, исчезают за закрывшейся дверью. Семенит туда же секретарша, бережно неся утренний начальнический кофе, распространяющий аромат бодрости и надежды. Берегитесь, девушка! Вдруг вы увидите кого-то, кто поразит ваше воображение нездешним видом. Сурового старичка, например, с деревяшкой вместо ноги и продубленной ветрами, солнцем и веками кожей. При виде открывающейся двери, на всякий случай, положившего руку на пояс с напиханными за него старинными пистолетами. Нет, видимо, обошлось – не слышно из кабинета ничего странного. Только наставления по текущему моменту. Но я – то теперь знаю, знаю…
Вы, пират, мало изменились – другим стал только корабль, и пусть он не плавает нынче по морям, а стоит на приколе – не может бороздить голубые пространства здание из бетона и стекла, но трепещите, конкуренты… Ой, не даром красуется на значке нашей фирмы этот стремительный кораблик, не даром. Не удивлюсь, если лежит где-нибудь в сейфе карта сокровищ, пожелтевшая и затертая на сгибах. А что, хорошее ведь прикрытие – туристическая компания. Чего это человек по миру туда – сюда мотается? Работа у него такая. Ай да бабулька-пират! Ну да ладно, у них, живых, свои заботы.
Вот народ на работу потянулся – захлопали дверцы машин, загудели лифты, застучали каблуки. Понесли с глаз долой мою улыбающуюся фотографию в чёрной рамочке. Дашка перехватила активистов, забрала портрет себе, аккуратно обрезала траурную полоску, положила в ящик стола. А и правда, пока тебя помнят – ты не ушёл. Просто сменил реальность.
19.
Дарья любовно ощупала в сумочке упаковку пятитысячных. Вчерашний выигрыш, вернее, небольшая его часть. Теперь дело стало только за тем, чтобы под благовидным предлогом отлучиться со службы и – держитесь, модные лавки! Любим мы это дело, успокаивает. И Дашку там любят – она хороший покупатель, приятно с ней работать. Наберёт вещичек – и на кассу, ни тебе мучительных примерок, ни капризов, ни кофею для стимуляции раздумий. Этакий рядовой шопинга. А скидку ей и так всегда дают – за ум и красоту.
Не премину составить компанию, хочу в очередной раз посмотреть, как будут кривиться губёшки покупательниц, измученных примеркой кофточки, при виде кучи дорогих шмоток, проплывающих мимо. В свое время я пыталась вменить ей мысль о необходимости некоего покупательского куража, ссылаясь на находящиеся здесь же примеры, на что получила ответ – «это от скудости». На возражение «какая же скудость на таких тачках?» было получено разъяснение, что скудость не в тачках, а в головах. Деньги любят, когда их так тратят – легко и красиво. И они всегда возвращаются. Главное – научиться любить их, не себя с ними, а именно их, денежки, как некую субстанцию или, ещё лучше, как нечто живое и самостоятельное, теплое и пушистое. Любить – это не значит пытаться привязать к себе путём накопления копеечки к копеечке или складирования в банках, коробочках и прочих больших и малых ёмкостях. Любить – это давать развиваться, расти и путешествовать. Совсем как с людьми.
