Дана Арнаутова Год некроманта. Книга 1. Ворон и ветвь

Теперь он сидит спиной к подсвечнику, и глаза кажутся совсем темными. Темная зелень, как в речном омуте… Тысячу раз виденное лицо – и словно впервые. Как так вышло, что я сразу согласился? Надменно очерченный рот, высокие скулы… Прикоснуться? Тонкие брови над чуть тяжеловатыми веками, едва заметная горбинка носа, словно он был когда-то сломан… Он позволяет себя разглядывать, словно и правда все в первый раз. Смотреть, прикасаться… Когда сам снимает рубашку, я не отодвигаюсь, снова кладу ладони, теперь уже на гладкую горячую кожу, дурманно пахнущую травами и медом. Горьким медом… Он отводит взгляд первым, чуть усмехаясь, опуская ресницы, пряча под ними темный огонь. Расстегивает пряжку на моем поясе, помогает снять штаны… Сделать вид, что все по доброй воле? Давай, Грель, делай… Кого это обманет? Мне и вид уже делать не надо: под осторожными уверенными касаниями моя плоть вспыхивает сладким огнем… Слишком хорошо он меня узнал за эти годы, слишком приучил к своему запаху, вкусу губ и кожи, ритму дыхания. Разве я знаю его хуже? Разве я вообще знаю о нем хоть что-то?

Где-то далеко трещит камин, рассыпаясь искрами. У меня словно затычки в ушах – слышу только его рваные вздохи. Когда мы успели лечь? Когда он успел распустить волосы? Светлая волна рассыпалась по его плечам, наполовину завесила лицо, отгораживая нас обоих от мира. Почему сегодня он не указывает, что делать, – совсем ничего?

Шалея от безнаказанности, я запускаю пальцы ему в волосы, перебираю длинные пряди, пропускаю через пальцы, дышу ароматом. Он улыбается. Почему-то он очень грустно улыбается. Никогда не видел у него такой улыбки – и не хочу. Не хочу больше видеть его таким. Иначе… Иначе я и вправду могу поверить, что ему не все равно, что я для него не просто удобная постельная грелка, развлекающая глупым сопротивлением. Почему он так со мной? За что? Если бы он просто меня учил, как делал это все время! Учил – и все. Я бы боготворил его! Я бы жизнь за него отдал. Или – ему.

Свободной рукой я обнимаю его, почти лежащего на мне, за плечи, подставляю губы. Нет, уже сам целую… Так, как учил он: от невесомых прикосновений к нежной, горячей глубине рта. Задыхаюсь – так это сладко и правильно, так невыносимо и безупречно. Очаровал он меня, что ли? Да нет, я бы понял. Грош мне цена – если не понял бы. Он чуть сдвигается влево, к стене, отрываясь от моих губ с явным сожалением, позволяя отдышаться, как в учебном поединке. Откидывает волосы назад, обнажая лицо – блики огня от камина золотят скулы, зажигают искры в травяной зелени глаз. Нестерпимо хочется облизать губы, слизать с них его вкус – и я позволяю себе это, глядя ему прямо в глаза, осознавая, что он тоже это видит и понимает. Видишь, да? Я делаю все, что ты хочешь. Я сдался…

– Керен… – шепчу я, не отводя взгляд. Под пыткой ошейником не отводил, когда от боли в глазах темнело, – и сейчас выдержу. Наверное. – Керен, прошу тебя…

– Конечно, мальчик, – чуть криво улыбается он. – Все, что захочешь. Вот видишь – ничего страшного. Ты привыкнешь…

Да, я привыкну. Он всегда прав – уж это я успел понять. Главное, согласиться один раз, потом пойдет как по маслу. Он пообещает мне еще что-то, очень нужное, важное, соблазнительное, – и согласиться будет проще простого. А потом мне просто понравится – это он умеет не хуже, чем быть правым. Я понимаю это. И он понимает тоже. И когда он меня целует, я подаюсь всем телом, прижимаюсь к нему, обхватывая за плечи, покоряясь полностью: и телом, и душой – все равно они давно принадлежат ему по договору и стыдиться здесь некого. Опираюсь на левый локоть, пока его ладони придерживают меня под лопатки. А правую руку совершенно бездумно, не понимая, что делаю, роняю на тяжелый золотой подсвечник у кровати. В глазах Керена успевает вспыхнуть понимание – но рука срывается сама, по короткой дуге от столика к беззащитному виску. И проклятый ошейник впервые не срабатывает, позволяя мне это.

Боль! Судорога скручивает тело от горла до ступней. Кажется, я кричу. Нет, только хриплю – и вокруг уже не полумрак спальни, а серое зимнее утро. В окно, еще не забитое на зиму досками, неуверенно светит затянутое дымкой солнце: одна ставня ночью раскрылась, и остатки тепла выдуло подчистую. Я сажусь в постели, кутаясь в одеяло из овечьей шерсти, задыхаясь и растирая горло. Ну да, сон. Один и тот же, снова и снова. И всегда, кстати, к неприятностям. Только на этот раз я не досмотрел его до конца, что-то помешало.

– Грель! Эй, Грель, чтоб тебя! Да очнись ты, засоня! Сдох, что ли?

Это с улицы. Под окном глубокая лужа, текущая со скотного двора, так что близко не подойти, и кто-то орет с нескольких шагов. Виннар… Вот кому спасибо за прерванный сон. Что ему нужно-то? Я морщусь, вспоминая вчерашний вечер, потом прочищаю горло.

– Виннар! Какого тебе?

– О, проснулся! – откликается зычный голос с характерным аугдольвским выговором. – Выползай давай, тут такое творится!

Растерев виски, я выныриваю из-под согретого собой одеяла, быстро натягиваю остывшую за ночь одежду. Зараза… Что у них может твориться? И даст ли мне кто-нибудь горячей воды и завтрак? Солнце встало не так уж давно, но это зима, хозяин должен был растопить печь три-четыре часа назад. Так, сапоги… К подошвам прилипли комья грязи – это я вчера по двору прошел. Ладно, потом почищу. А с утра, похоже, ударил мороз. Это хорошо, мне ведь надо к реке. Интересно, вспомнят ли речные девы, как мы с Кереном гостили у них? И захотят ли говорить со мной? Куртка, пояс с ножом… Собирая волосы в хвост, вспоминаю вечер.

Надо же было этому священнику забрести на постоялый двор! Тройка наемников в общем зале уже успела позвать меня за стол – ребята гуляли широко, от души. И от души же хотели угостить явного собрата, скромно сидящего в уголке над опустевшей тарелкой и стаканом пива. Я почти отказался, но тут Темный принес священника, мелкую остролицую крыску с внимательным взглядом, а четверо гуляющих наемников – это куда привычнее и понятнее, чем трое наемников и один подозрительный путник. Вот и пришлось сделать вид, что я с ними, только отходил ненадолго. А вино было лишним… И дрянным к тому же: от хорошего голова так не трещит. А может, дело в том, что я слишком много пил после возвращения из Колыбели и слишком долго не брался за настоящую работу. Хорошо, что Мартин подкинул этот заказ…

– Грель! – не унимается Виннар за окном. – Опять ты там заснул, что ли?

Вот же горлопан! Но голос у северянина и вправду встревоженный. Что ж в комнату не зашел, если дело срочное? Тут и замков на дверях нет.

– Иду! – отзываюсь я, выходя из комнаты.

Постоялый двор странно пуст. В коридоре, в общем зале – ни души! Вернуться в комнату за мечом?

Виннар топчется посреди двора, короткая светлая борода утыкана соломинками, будто он ночевал на сеновале, в выцветших голубых глазках под широкими нависшими бровями прячется тревога. Были бы глаза карие – вылитый медведь. Одет по полной форме, хоть сейчас в седло. Короткий меч на поясе, подбитая кольчужными кольцами куртка и штаны из теплой шерсти с подшитыми кожей штанинами, рукавицы мехом внутрь. Война рядом, а я проспал? За широкими плечами северянина, способными перегородить небольшие ворота, маячит чья-то рыжая макушка.

– Вот, послушай, – хмуро выплевывает Виннар, отходя в сторону. – Ты местный. Может, поймешь, что он несет.

По сравнению с Виннаром я и в самом деле местный, хотя родился милях в пятистах отсюда. Но Аугдольв намного дальше. Что ж, послушаем.

Мальчишке лет четырнадцать-пятнадцать. Тощий деревенский заморыш с конопатым от оспин лицом шмыгает носом. То ли простужен, то ли просто замерз: одет мальчишка в рванье, да еще не по размеру, на ногах грубая обувка из сыромятной кожи. Сирота? Даже крестьяне детей стараются одеть потеплее. Вид такой, будто вот-вот задаст стрекача. Вот почему Виннар орал со двора. Боялся, что парнишка сбежит. У него еще и вид откровенно придурковатый…

– Ну, парень, – говорю я как можно мягче. – Давай рассказывай, что там у вас случилось.

– Фри пшла! – выпаливает он. – Фри пшла, всих сбрала в церкф. Зыла, совсем зыла фри… Гспадин рыцрь крчит, к фри хочт…

– Так, погоди… Погоди, парень, – прошу я все так же мягко. – Давай-ка помедленнее.

Понятно, почему Виннар его не понял. Мальчишка косноязычен, да еще пары передних зубов у него не хватает. И испуган донельзя. Но, поморгав и чуть успокоившись, он выдавливает то же самое куда разборчивее.

– Фэйри пришла, злая фэйри. Все в церкви, и фэйри там. А господин рыцарь не в церкви. Он туда хочет, а его не пускают. Очень злая фэйри. Старого Фергюса убила, он у церкви лежит… И матушку Корин. И еще убьет, сказала. Фэйри с дудочкой. Играет…

Больше от него ничего не добиться. Через всхлипы растирающий по лицу слезы и сопли мальчишка только и может, что повторять одно и то же про злую фэйри с дудочкой. Фэйри в храме? Бред какой-то…

– Ну? – хмуро переспрашивает меня Виннар. – Понял хоть что-то? Откуда в храме взяться фэйри, йотун ее забери?

Пожимаю плечами:

– Вот и я думаю – откуда? А что хозяева говорят?

– Нет хозяев, – все больше мрачнея, отзывается северянин. – Ни хозяев, ни прислуги, ни моих дураков. Рори с вечера все вокруг подавальщицы крутился. Мол, ей утром, чуть свет, в храм надо, украшать к празднику, так он ее проводит. Чтоб, значит, не одной красотке идти затемно. Жеребец стоялый… Так и ушел – я и не видел когда. И Торкиля нет. Этот-то куда поперся? Я сам проснулся недавно. Башка трещит, будто по ней Громовик молотом лупил! А тут малец этот. Орет посреди двора, ничего не понять.

– Теперь поняли, – говорю я.

– Пойдешь? – в упор спрашивает Виннар, вычесывая пальцами из бороды соломинки.

Пару мгновений я колеблюсь. Брать случайные заказы, да еще напрямую, да сразу после работы, когда округа гудит слухами, как потревоженный улей, – верный путь в подвалы святых овчарок. Да и с кем договариваться? Видел я господина рыцаря: сопляк чуть постарше этого мальчишки, зато гонору на трех паладинов. До пропавших наемников мне дела нет. Мало ли что пили вместе? Если рыцаренок жив, то уж, наверное, сообразит послать кого-то за инквизиторами, которыми сейчас вся округа кишит. А инквизиторы быстро приведут любую фэйри-одиночку к окончательной Благодати. Только веселый жеребец Рори и его приятель, все подливавший мне вчера, до их появления могут не дожить. И фэйри… Когда Мартин передал очередной заказ, я не сразу вспомнил, что уже бывал в тех краях с Кереном. Только искать фэйри с отрядом Инквизиториума за плечами как-то не с руки, а тут кто-то из Волшебного народа совсем рядом, в деревне…

– Ладно, понял, – машет рукой Виннар. – Бывай тогда.

– Погоди, – мрачно говорю я в широкую спину уходящего наемника. – Меч возьму. Седлай коня, только моего не трогай – зашибет.

– Это точно, – соглашается, не оборачиваясь, лишь чуть замедлив широкий шаг, северянин. – Твой может. Хорош, зверррюга!

Вернувшись в комнату и пристегивая к поясу ножны с полуторником, я обзываю себя дурнем похлеще косноязычного мальчишки. Сдались мне эти наемники! Когда же ты поумнеешь, Грель? Ладно, посмотрим… Если там и правда придется работать, вытрясу из рыцаренка оплату, пусть хоть все инквизиторы графства на пороге толпятся! А наемники, будем считать, свое вчера оплатили ужином. Да и любопытно, что фэйри в храме делать?

Фэйри… Из обычного моего арсенала, того, что в глубине тороков, против них мало что годится: три грозди сушеной рябины, зверобой да ветка бессмертника. Я с ними встретиться хотел, а не отпугивать… Горсть гвоздей – в другой карман. Соль в промасленном кожаном узелке, чтоб не отсырела, – туда же. Вот интересно, что фэйри сделала со священником? Если придется убираться прямо от церкви, вещи здесь лучше не бросать. Это от фэйри у меня в сумах ничего нет, зато остального, на радость любому инквизитору, хватает. Немного поколебавшись, я выхожу из комнаты с тороками. Молча пристегиваю их на Уголька под хмурым взглядом оседлавшего трех коней Виннара. Он и сам, кстати, собрал коней, будто в дорогу.

– Если вытащим парней, в долгу не останусь, – бросает северянин уже из седла, подбирая поводья других лошадей.

– Проставишься, – усмехаюсь я. – Только вино бери получше. Не к тебе одному Громовик с молотом заглянул…

Серое небо на глазах заволакивает тучами еще плотнее, тусклый свет просачивается сквозь них, рассеиваясь по пути. Отчего же мне тогда кажется, что на лице ухмыльнувшегося Виннара глаза поблескивают из глубокой тени?

Деревня отсюда примерно в паре миль. Хозяин выстроил постоялый двор у дороги, но так, чтобы и путники мимо не прошли, и деревенским недалеко было. Дорога неплохая, с утра приморозило, и мы быстро въезжаем в деревню. Наконечник стрелы на крыше церкви видно издалека: он тускло золотится, грозя низким тучам проткнуть тяжелое от воды брюхо. Деревня будто вымерла: ни лая, ни мычания скотины, ни один мальчишка не выскакивает поглазеть на проезжающих всадников.

У очередного двора я останавливаюсь, слезаю с лошади и под вопросительным взглядом Виннара поднимаю увесистый камень. Будка не пуста, в глубине хорошо виден рыжий мех. Треск! Камень отлетает от доски, но собачонка не выскакивает следом, чтобы поднять тревогу на всю деревню. Подойдя ближе, тыкаю свернувшийся рыжий клубок меха концами ножен. Тихое поскуливание – и больше ничего.

– Погоди, я сейчас, – говорю подошедшему Виннару и рукой в кожаной перчатке вытаскиваю за шиворот небольшого остромордого щенка, похожего на лисичку.

Щенок повизгивает, пряча морду и поджав лапы к брюху, но глаза у него чистые, нос холодный и шерсть блестящая. Совершенно здоровая собачонка, только напуганная донельзя. Стоит опустить на землю и убрать руку, как она влетает обратно в будку.

– И что? – интересуется Виннар, нетерпеливо встряхивая поводьями.

– Ничего, – пожимаю плечами я, возвращаясь в седло. – Просто глянуть хотел.

– Глянул? Тогда поехали…

Он неглуп, Виннар-северянин. И если мне придется работать, увидит куда больше, чем хотелось бы показать чужаку. С этим надо что-то решать. Но он поминает бога грозы и йотунов, а Единый пришел на север еще позже, чем к нам. Ладно, подождем, пока прояснится хоть чуть-чуть. Собаки напуганы, люди то ли ушли, то ли тоже попрятались. Птицы… На каждом дереве вдоль дороги неподвижно нахохлились пернатые комочки. Синицы, свиристели, зимородки, крапивники. Они сидят молча, не перелетая с места на место, не пытаясь устроить привычный переполох. И Виннар, тоже заметив это, передергивает плечами:

– Весело тут, как на погосте.

На погосте, положим, бывает куда веселее. Да вот хоть три ночи назад… Но не буду же я ему об этом рассказывать.

– У меня подкова в кармане, – продолжает он. – Как думаешь, поможет?

– У тебя меч на поясе, – напоминаю я. – Это поможет точно. А в Аугдольве есть фэйри?

Он долго молчит, потом снова расчесывает бороду пальцами и, наконец, отзывается:

– Альвы. Мы зовем их альвами. Раньше было куда больше, а теперь… Они уходят. Чем больше церквей – тем меньше их.

– Но ты поминаешь Громовика и его молот, – негромко говорю я.

– Ты тоже, – хмуро отвечает он. – Все мои предки пьют брагу у Одноглазого. В нашем роду не принято уходить с постели и без меча в руке. Что же мне, быть первым, кто не расскажет предкам новости, сев рядом за столы Вальхаллы?

– Вряд ли ваши конунги думают так же, – могу только ответить я.

– Значит, мне больше браги достанется, – хмыкает он. – А они пусть идут к своей Благодати. Или йотунам в зад! Что за фэйри, как думаешь?

Я пожимаю плечами:

– Мальчишка сказал, что это она, да еще и с дудочкой. Пока не знаю. Может, глейстиг, может, еще кто из темных дев. Но вряд ли Дивная Госпожа из холмов. Те в людские дела не лезут.