Марина Колесова
Тетрадь в косую линейку
Запись восемнадцатая. Украсть велосипед у ребёнка, чтобы научить бережному отношению к вещам, допустимо?
Постояв под душем, я немного успокоилась. Потом легла в кровать, но сон не приходил. Мысли постоянно крутились вокруг ссоры с мамой. С Аркадием ясно, он забудет про меня, скорее всего, как и Нелли вычеркнет из своей жизни и вспоминать больше не будет. А вот ссора с мамой для меня более проблемна. С мамой я связана обязательствами и долгами, несмотря на то, что нет между нами духовной близости, и не понимаем мы друг друга катастрофично.
Откуда-то из детства навалились воспоминания, как мы с ней не слышали и не понимали друг друга с самого начала.
Мне шесть, и папа на день рождение подарил мне двухколесный велосипед, я быстро научилась на нем ездить, и он стал моим верным другом в деревне, где я проводила лето. Всё было замечательно пока однажды я не оставила его недалеко от нашей калитки, а сама не увлеклась наблюдением за толстым жуком, который что-то копал рядом с кустом репейника на лужайке.
Когда я так увлекалась, я, можно сказать, выпадала из реальности, и когда жук уполз, а я вынырнула из состояния наблюдения за ним, оказалось, что велосипеда моего за спиной у меня нет. Я перепугалась, бросилась в одну сторону, в другую, никого и нигде… лишь одноногий сосед на костылях в конце сельской дорожки у ворот курит. Я его всегда побаивалась. Грубый он был и часто пьяный, но тут, пересилив страх, я подбежала к нему и, плача, рассказала, что у меня пропал велосипед, после чего спросила, не видел ли он его. Сосед неприязненно хмыкнул:
– Мне-то он зачем? На велосипеде с одной ногой не поездишь.
– Не Вам, может Вы видели, кто взял?
– Нет, не видел. Я вообще не видел, что у тебя велосипед был, – раздраженно буркнул он, и, отвернувшись от меня, медленно на костылях поковылял в сторону своего дома.
Я проводила его взглядом, потом побрела домой, а там оказалось, что к маме приехала её подруга Вера Борисовна, которая выслушав вместе с мамой моё слезное признание о пропаже велосипеда, накинулась на меня с упрёками, что за вещами своими надо следить, не сидеть раззявой и не оставлять без присмотра дорогие вещи.
Она долго учила меня уму-разуму, несколько раз повторив, что наказала я себя сама, оставив без велосипеда, и другой мне покупать никто не будет. А когда я согласно проронила, что всё понимаю, и другой мне не нужен, я согласна обходиться без велосипеда, смягчившись, торжественно объявила мне, что обходиться не надо. Мой велосипед стоит у нас в сарае, это она его взяла, чтобы научить меня беречь вещи, и она очень надеется, что урок я усвоила хорошо и больше такой разиней не буду.
На это я ей сказала, что в таком случае, она воровка, потому что брать чужие вещи без разрешения это воровство, каким бы это мотивом не оправдывалось, и мне этот велосипед от неё больше не нужен, украла, пусть оставляет себе, раз захотела это сделать.
Я ожидала, что моя мама тоже осудит этот её такой ужасный на мой взгляд поступок, но она к моему удивлению встала на сторону подруги, и начала на меня ругаться, что нельзя такие слова взрослым говорить, что я её позорю, что некультурная, что вместо "спасибо за науку" обвиняю её подругу чёрти в чём, что я бестолковая, и ничего не понимаю, что мала ещё взрослых хоть чему-то учить.
Я обиделась страшно и пообещала им обеим, что больше к велосипеду не прикоснусь, а они обе пусть делают с ним, что хотят, забрали у меня мой подарок за неправильное с ним поведение, теперь пусть пользуются сами.
Вера Борисовна стала кричать, что наподдать мне надо за такие слова, мама стала плакать, и говорить, что я рву ей сердце своим безобразным поведением, и я убежала в свою комнатку.
С мамой я помирилась на следующее утро, извинившись, что так расстроила её, но к велосипеду с тех пор не прикасалась весь летний сезон, лишь на следующий, после обстоятельного разговора с отцом, который сказал мне, что не стоит из-за поступка глупой женщины обижать его и игнорировать его подарок, что поступать с велосипедом я могу, как угодно, и никто требовать наблюдать за ним от меня не будет, я стала снова ездить на своём двухколесном друге. Причем специально оставляла его везде: у магазина прямо на дороге, на краю оврага, где собирала цветы, на берегу речки, пока купалась. Никто его больше не крал у меня, хотя отсутствовала я подолгу. Велосипед потом, когда я выросла, подарили внуку хозяйки, у которой мы снимали домик в деревне.
Так что с мамой у меня взаимопонимание не складывалось с самого детства. По разному мы с ней оцениваем все происходящие события.
Запись девятнадцатая. Мой дом перестал быть моим.
На следующий день, когда я приехала в больницу забирать Димку, Аркадия не было. Старшая медсестра сообщила мне, что он взял выходной, мужа моего выпишет дежурный врач, а если у меня есть какие-то вопросы, я могу Аркадию Львовичу позвонить на мобильный.
Звонить я не стала, скорее всего, мой номер Аркадий внёс в чёрный список, не мог не внести. Глупо ждать, что ему когда-то захочется разговаривать с тем, кто в ответ на всё хорошее сделал так больно.
Уже к обеду я перевезла Димку домой и после недолгих его охов и ахов, как всё удобно и замечательно продумано, поняла, что хочу немедленно сбежать из своей собственной квартиры.
Позвонив сиделке Гале и попросив её прийти, я сообщила Димке, что меня срочно вызвали на работу и под его: «иди конечно, работа это святое», сбежала из квартиры, велев Гале, чувствовать себя хозяйкой, взять из холодильника имеющиеся продукты, что-то приготовить, и его накормить, а так же поесть самой.
Сидя на лавочке в парке, я вспомнила вопрос генерального: «Ты представляешь, что это такое всю жизнь прожить с инвалидом?» и честно сама себе на него ответила: «Нет. Не представляла, и не знаю хватит ли у меня сил». Домой идти не хотелось. Хотелось сдохнуть, оставив Димке квартиру, а маме все деньги. Я подняла глаза и наткнулась на вывеску «Нотариус».
«Какое счастье, что теперь есть электронные базы имущества, а в сумочке у меня лежат документы», – подумала я и решительно зашагала в указанную контору.
Через пару часов, поскольку там была очередь, я уже покидала её, составив подробное завещание.
Домой идти по-прежнему не хотелось, и в это время раздался звонок мобильного. Увидев номер генерального, я сразу напряглась и тут же ответила:
– Да, босс. Вся внимание.
– Слушай, извини, что дергаю. Но ты мне нужна. Можешь подъехать?
– Легко! – радостно согласилась я. – Минут через тридцать-сорок в зависимости от трафика буду.
Я отключилась и вызвала такси.
Когда я через двадцать восемь минут вошла в его приёмную, он стоял там и нервно курил. Светы не было.
– Быстро ты. Проходи, – указал он мне рукой на дверь кабинета.
Я вошла, несмело замерла у его стола.
– Садись, – проговорил он, закрывая за моей спиной массивную звуконепроницаемую дверь.
Сев, я выжидательно уставилась на него.
– Можешь с завтрашнего дня к обязанностям зама приступить? Я помню, что обещал, но Юрка срочно в Питере нужен.
– Могу и даже с радостью. Соскучилась по работе. Закавыка лишь в том, что не представляю, что делать и как. А так я, как тот герой мультика про пластилиновую ворону: кто тут в цари крайний? Никого? Так я могу.
– Ты чего радостная такая? Я ожидал претензий, а ты на позитиве всё восприняла.
– Честно?
– Было бы желательно.
– Из дома сбежать хочу. Сутками на работе пропадать готова, лишь бы туда не идти теперь.
– Вадик плохо всё сделал?
– Нет, что Вы, босс. Он всё сделал великолепно. Я очень, очень благодарна и ему, и Вам. Это сказочно всё удобно, – с чувством выдохнула я, а потом едва слышно добавила: – Но только не для меня. Я перестала ощущать свой дом своим убежищем, – потом подняла взгляд на генерального и более бодрым тоном продолжила: – Но это естественно. Так и должно было быть. Я скоро привыкну. Просто времени мало прошло. И сейчас работа, это как глоток необходимого мне воздуха. Так что готова эффективно трудиться на Ваше благо, главное расскажите как. И я постараюсь всё сделать наилучшим образом.
– Чудесный настрой, и меня радует. Алин, вот чем больше смотрю на тебя, тем больше понимаю, что мне сказочно повезло с тобой.
– Не говорите «гоп», босс. Давайте сначала прыгнем. Итак, что я должна делать?
Запись двадцатая. Кто бы мог подумать, что мне захочется бросить мою работу и послать моего босса ко всем чертям, но мне захотелось, и вот почему…
После описанных событий я окунулась в круговерть рабочих проблем и домой приходила лишь ночевать.
Сиделка Галя согласилась работать у нас с раннего утра до позднего вечера. Ночью Димке помощь к счастью не требовалась. А потом он потихоньку стал учиться вообще всё делать самостоятельно и месяца через три заявил мне, что помощь Гали ему вовсе не нужна, он научился всё делать сам. Лишь выезжать на инвалидной коляске гулять пока один боится, но помогать ему первое время может моя мама. А потом он и с этим начнёт справляться.
Да, про маму. Она пришла к нам через неделю после нашего с ней разговора, в моё отсутствие. Галя пустила её. После этого, мама, объяснив, что приходится мне матерью, попросила её погулять, чтобы иметь возможность наедине поговорить с Димкой. Галя покладисто продиктовала ей номер своего мобильного и ушла, позвонив мне, как только вышла.
Я трусливо решила не вмешиваться и подождать, чем кончится разговор моих ближайших членов семьи. А закончился он на удивление мирно. О чём они говорили, я не знаю, Димка лишь отшучивался, а у мамы узнать не могу, мы до сих пор разговариваем очень напряжённо и лишь по делу. По итогу она ходит к нему в гости, приносит деревенский творог и козье молоко, которые покупает специально для него на рынке у какой-то проверенной бабульки, ибо они, по её мнению, способствуют быстрому укреплению организма и сращиванию костей, а так же помогает по мере своих возможностей и даже вывозит гулять, но строго в моё отсутствие. Когда она узнает, что я приду, она уходит. Димка с радостью пьёт молоко и ест творог, комментируя, что это вкус его детства, и именно такими кормила его бабка. Я не протестую. Меня такой расклад устраивает.
Как устроило и то, что помощь Гали больше не нужна. Я выплатила ей двухмесячный оклад, чтобы она могла найти новую работу, и написала хорошую характеристику. Она сказала, что очень благодарна, и если мне ещё будет нужна её помощь, она с радостью. Надеюсь, мне это не потребуется, и у неё всё будет хорошо и без моей работы.
Ещё забыла. Я с помощью Вадика выбрала и купила новую машину. Большущий джип, переделанный так, что в него легко входит инвалидная коляска. Но я его не люблю. Эта громадина меня раздражает. Ни втиснуться никуда, ни сманеврировать толком. Поэтому езжу лишь по необходимости, в основном с Димкой по врачам, и подумываю купить себе что-то маленькое и мощное, типа спорткара. Благо платит мне босс достаточно, и деньги есть.
Правда за эти деньги я теперь превратилась полностью в его марионетку. Он говорит что и как делать, я делаю. Иногда даже по ролям расписывает своё и моё поведение и на совещаниях, и с заказчиками, и с подрядчиками. Моё мнение иногда учитывается, но не часто, обычно босс в приказном порядке просит держать его при себе.
Первое время, пока я входила в курс дела, мне такое положение дел нравилось. Я не боялась и чётко знала, как себя вести, но чем больше я вникала в смысл и подноготную всех рабочих процессов, тем больше такое положение меня начинало напрягать. Поскольку ощущала я себя безмозглой куклой.
И однажды, когда подвыпивший после удачно заключённого договора босс полез меня пылко обнимать, с огромным негативом послала его и ушла, хлопнув дверью.
На следующий день он вызвал меня, и поставив перед своим столом и ледяным тоном проронил:
– Значит так, Алина. Я пообещаю тебе, что больше руки распускать не стану, но и ты пообещаешь мне, что больше таких выкрутасов не допустишь. Я редко кому такое спускаю. Тебе на первый раз спущу. Но больше, чтобы такого не было! Поняла?!
Как же мне захотелось немедленно ещё раз послать его, никто и представить себе не может, но я сдержалась и холодно проговорила:
– Мне приятно, Виктор Владимирович, что Вы осознали недопустимость Вашего вчерашнего поведения, но то, что Вы недопустимой посчитали мою вынужденную попытку защитить свою честь и достоинство для меня является знаком, что как-то нам следует пересмотреть наши взаимоотношения. Вы привыкли к безропотному подчинению. Но я не кукла. И быть куклой не по мне. Поэтому предлагаю уволить меня за прогул и выставить счёт такой, что буду оплачивать всю оставшуюся жизнь. Я соглашусь. Надеюсь, это Вас удовлетворит и дополнительно мстить Вы мне не будете. Со свой стороны клятвенно обещаю, что известной мне о фирме информацией ни с кем делиться я не стану и лично от меня никто ничего не узнает. Вы, конечно, можете поступить ещё суровее, выгнать меня с волчьи билетом, отнять вообще всё, что имею, даже жизнь, но смысла большого не вижу, я птица не того полёта, чтобы Вас это порадовать могло.
– Алинка, вот что ты за стерва такая… Ведь так и знал, что сейчас выделываться начнёшь! – кулак генерального врезался в стол. – Почему ты не можешь, просто сказать: «да, хорошо». Вот почему? Если я пообещал, ПООБЕЩАЛ, что впредь, даже выпив, тебя не трону? Ведь если не сдержал бы слова, ты точно так же могла не сдержать своего. Но ты лезешь в бутылку. Вы, женщины, все такие тупые?!
– Вряд ли все, Виктор Владимирович. Но то, что я тупая, это факт. Поэтому предлагаю меня уволить. Можете не сразу. Готова пару месяцев или чуть больше вводить в курс дел нового зама. Главное понимать дальнейшую перспективу.
– Мало того, что тупая стерва, ещё и упрямая. Нет, дорогая моя. От меня тебе теперь не сбежать. И никуда я тебя не уволю. Будешь работать, хочешь или нет.
– Не поняла. У нас рабство вновь ввели?
– Считай, что да. Причём пожизненное. Не уходят от меня без моего на то желания. Всё. Иди, работай.
– И не подумаю, – я уселась в кресло и положила ногу на ногу. – Считайте, на работу я сегодня не пришла.
Он подошёл ко мне вплотную и рявкнул:
– А ну встала, а то пожалеешь!
Глядя ему прямо в глаза, я медленно встала, и проронив с огромным энергетическим посылом: «это была последняя команда, которую я выполнила», направилась к выходу.
Запись двадцать первая. Босс делает мне предложение, от которого отказаться я не смогла.
Когда я направилась к выходу из кабинета генерального директора, с твердым намерением здесь больше никогда не появляться, он схватил меня за плечи, развернул к себе и взглядом упёрся мне в глаза.
Мы минут десять не сводили друг с друга глаз, потом он разжал руки и, отступив вбок, негромко произнёс:
– Вот первый раз такую женщину вижу. Ты, Алинка, похоже, готова сейчас прям тут на амбразуру грудью лечь. Только ни к чему это. Не воюю я с тобой. Давай, сядь, поговорим спокойно. Я вижу, ты уперлась, и дело не только во вчерашнем. Тебя, похоже, всё достало, и я стал последней каплей. Извини. Не хотел обидеть. Давай, откровенно озвучивай, что в отношениях поменять хочешь, до уровня, который приемлемым посчитаешь. Может, договоримся.
– Откровенно? Это очень опрометчивая просьба, босс, поскольку если откровенно, то достал ты меня так, что договариваться не хочу. Ненавижу людей, которые считают, что если у них есть деньги, то они вправе больше не считаться ни с кем и ни по какому поводу, – устало выдохнула я.
– Вот я ни с кем не считался, когда должность тебе после доноса дал и потом Вадика послал, чтобы помог. Вот ни капли не считался. Как быстро всё хорошее забывается.
– Значит так, босс, тыкать своими хорошими делами – последнее дело. Как думаешь, мой Димка кому тыкать должен, что жизнь кассиршам и бабулькам сохранил? Им? А герои войн, кому счёт предъявить должны? Тебе или другим олигархам, которым дали возможность деньги тут делать, а не грядки на чужбине полоть? Ты сам-то по всем долгам расплатился, чтобы мне о моих напоминать? Наша жизнь, устроена так, что добрые дела здесь редко в прямой зачёт идут, у них другое предназначение. Поэтому не порть себе карму, пытаясь мне долгов понавесить. Я не ведусь на подобное и толку не будет никакого, лишь себе навредишь.
– Уела. Ладно, мисс остроумие и отвага, претензии сняты, долги списаны, давай продолжай. Может, базу для консенсуса всё же найдём.
– Странно слышать. Вот зачем тебе консенсус со мной, босс? Кто я такая?
– Честно?
– Желательно.
– Давным-давно таких, как ты, не встречал. То, что не побоялась сейчас ругаться со мной и на ты перешла, в моих глазах тебе лишь ценности добавило. Ты в лицо умеешь говорить правду.
И тут я, не сдержавшись, начала смеяться, а отсмеявшись, покачала головой:
– Я столько вру. Я постоянно вру, всем. Ты один из немногих, если не сказать единственный с кем меня сейчас прорвало, и я начала говорить то, что думаю. Наверное, потому что в глубине души очень устала от этого постоянного вранья и хочу завершить этот цикл. Димку вытащила, дальше сам справится. Мама к счастью здорова. И меня здесь не держит ничего. Работа ещё до этого держала. Интересно было. Но ты превратил в марионетку, а быть ею выше моих сил. Я не продаюсь ни за деньги, ни за благополучие. Вот вышвырнешь сейчас и поеду куда-нибудь волонтёром, где сдохнуть быстро можно. А если сам поспособствуешь быстро умереть, поблагодарю.
– Ты не любишь мужа? – генеральный подошёл вплотную и вновь заглянул в глаза.
– Люблю, – устало выдохнула я.
– Так об этом не говорят, – покачал он головой.
– Босс, я люблю именно так, я не умею любить по-другому. И то, что меня возбуждённо не трясёт при упоминании о нём, не повод попытаться склонить меня к адюльтеру. Я перестану окончательно уважать и себя, и Вас, если сейчас попробуете это сделать.
– Ты опять на Вы перешла. Это как трактовать надо?
– Поняла, что отсутствие дистанции чревато.
– Ладно, я тебя услышал. Теперь послушай меня. Первое – мы команда. И из этой команды сбежать я тебе не дам. Ни на этом свете не дам, ни на тот не пущу. Это первое. Второе – марионеткой больше не будешь, самостоятельности дам больше, но и спрос с тебя двойной будет, не справишься, все как было верну, – он сделал небольшую паузу, я заинтересованно молчала, и он продолжил: – Ну и третье, и наверное, в этой нашей с тобой тупиковой на данный момент ситуации, основное. Давай, ты меня будешь отцом считать. Ты ведь Викторовна у нас. И я тезка твоему отцу и по возрасту не намного его и младше. Я видел в твоём личном деле он совсем молодым родил тебя и рано умер. Поэтому предлагаю, что его функции возьму на себя. И отношение именно из этой иерархии строить будем. Я опекаю, забочусь, порой контролирую, могу на эмоциях и приобнять, но дальше этого дело не пойдёт. Обещаю. Ну и на эмоциях поругаться могу. Тебе в свою очередь тоже готов спускать и капризы, и эмоции, и претензии. Можешь хлопать дверями, и посылать, чёрт с этим, стерплю. Лишь за грань не переходи и публично не позорь.
Видя, что я готова гневно возразить, предостерегающе поднял руку:
– Я ещё не закончил.
– Вся внимание, – едва сдерживаясь, проронила я.
– Тогда четвёртое, так сказать заключительное. Ты нужна мне. Очень нужна. У меня сейчас не лучший период. Всё сложно. И без твоей помощи мне не выстоять. Если уйдёшь, преследовать, конечно, не буду. Это так, ради понта сказал. Но подпишешь всему моему делу и возможно мне, приговор. Готова на это. Вперёд. Теперь готов выслушать тебя.
Вместо ответа я начала вновь смеяться. Потом села в кресло и откинувшись на спинку проговорила:
– Браво! Вот просто браво! Ты крутейший психолог, босс. Вбрасывал и смотрел. А потом в последний момент догадался и нашёл беспроигрышный вариант. Профессионализм зашкаливает. Я потрясена. Вот честно.
– Так уйдёшь?
– Если ответишь откровенно, то нет.
– Спрашивай.
– Зачем я тебе?
– Откровенно, говоришь тебе надо ответить… – задумчиво проговорил он. – Если откровенно, то не знаю. Просто чувствую. У меня так и раньше было. Вот чувствовал, что надо идти этой дорогой, и мы обходили минное поле. Чувствовал, что не надо что-то делать, и трижды покушения на меня не удавались. Вот и сейчас чувствую, что отпускать тебя нельзя. Просто чувствую. Что это – не знаю, может интуиция, а может, ангел у меня хороший.
– Выиграл, – я демонстративно подняла руки: – Сдаюсь! Формат общения давай обговорим ещё раз. Ты явно перегнул с этим: папа-дочка, я понимаю, пробовал на моей потере сыграть. У меня и правда с отцом очень доверительные отношения были, и я тоскую без них, но это не повод явной фальшивкой эту дыру пробовать заткнуть. Поэтому давай без этого. С твоей стороны готова терпеть нелицеприятные высказывания, но без хамства и явных команд, мне это претит. Со своей стороны постараюсь подстроиться под устраивающий тебя или Вас формат.
– И почему сразу фальшивкой? Я ведь искренне старался заботиться о тебе. Ты испугалась, что за этим стоит попытка склонить тебя к адюльтеру. Поэтому предлагаю тот формат, при котором её быть не может.
– Ты намекаешь, что вчера я ошиблась?
– Нет, не ошиблась. Это я сегодня понял, что ошибся вчера. И предлагаю отношения в которых и тебе, и мне будет комфортно. Отныне постараюсь в тебе видеть дочку, гордую, немного своевольную, но несмотря ни на что желающую помочь и поддержать.
– Видеть в тебе заботливого отца это что-то, босс. Я в шоке.
– Надеюсь, приятном шоке. Ну так что? Договорились?
– А тебе в голову не пришло, что ты этим настоящих детей предаёшь?
– У меня кроме старшей дочери двое приёмных мальчишек. Поэтому нет, не пришло, ни тогда, когда их брал, ни сейчас не пришло, – достаточно жёстко ответил он.
– Не знала, обидеть не хотела, вопрос задала исключительно для того, чтобы понять в каком окажусь положении, если соглашусь с таким раскладом, – я нервно сжала руки перед собой. Потом, немного подумав, подняла на него взгляд и проговорила: – Моя мать, если бы сейчас узнала об этом, сказала бы мне, что этим я предала отца, и вся моя любовь к нему была не более чем показуха. Я не плакала на похоронах и никогда не говорила о том, что мне тяжело без него. А сейчас готова посчитать отцом того, кто дал мне денег. Продажная я предательница.
Генеральный попытался что-то сказать, но я просительно подняла руку, и он ничего не сказал, и я продолжила:
– А вот отец наверняка сказал бы другое. Я уверена, что сказал бы, – на глаза у меня навернулись слёзы, и я, подняв наверх голову, сглотнула несколько раз, пытаясь их сдержать.
Генеральный молча подошёл, одним движением за плечо выдернул меня из кресла и крепко обнял, поглаживая при этом по спине. Потом тихо шепнул на ухо:
– Мои мальчишки дети погибшего друга. Считай, тебя мне тоже так передали, без слов, клятв и обещаний. Но я не обижу. Клянусь.
– А где их мать? – осторожно высвобождаясь, спросила я.
– Тяжелая история, не спрашивай.
– Я не имею права знать? – сразу насупилась я.
– Имеешь. Но давай не сегодня. Не готов, – достаточно резким тоном ответил он.
– Хорошо, – я осторожным движением кончиками пальцев коснулась волос на его виске и, заглядывая в глаза, тихо и просительно проговорила: – пожалуйста, не обижайся на меня.
Он перехватил мою руку, сильно сжал ладонь. Немного помолчал, потом хрипло спросил:
– Ты так извинялась перед отцом?
Я молча кивнула, и тут же вскрикнула от боли, так усилился его захват.
– Извини, извини, не рассчитал, – он тут же разжал пальцы и прижал к своим губам мою пострадавшую руку. Потом начал её поглаживать, приговаривая: «у кошки боли, у собачки боли, у Алинки всё пройди и жирком заплыви».
– А давай ни у кого ничего болеть не будет и у меня заплывать жиром тоже? Можно? – не смогла я сдержать улыбки.
– Это присказка такая. Я так дочку жалел, – обиженно произнёс он.
– А давай так: раз, два, три, ни у кого ничего не боли! Я в детстве яростно протестовала против маминой, такой как у тебя, присказки, её, наверное, все знают. И папа мне придумал свою.
– Договорились, – лицо генерального неожиданно осветила улыбка, – итак: раз, два, три, ни у кого ничего не боли! Помогло?
– Ещё как! Суперское заклинание! Всё прошло и не болит, – я игриво повертела кистью руки.
– Я рад, что его освоил. Ладно. Иди. На сегодня свободна.
– Я не могу быть на сегодня свободна. У меня летучка через два, нет уже через час. А потом приедут представители конкурентов с предложением о совместном выходе на тендер.
– Чёрт, забыл о них. Слушай, ты хотела самостоятельности. Вот самостоятельно и разрули всё с ними.
– С каким итогом?
– А с каким хочешь. Там и тендер не особо значимый, и эти деятели вряд ли что-то интересное предложить смогут. Но если предложат, то почему нет? Развлекись, моя девочка, и реши всё сама. По итогу доложишь.
– Круто, босс. Я тебя люблю, – радостно выдохнула я и, споткнувшись о его непонимающий взгляд, поспешно добавила: – со всей признательностью дочернего сердца.
– Вот чертовка! – хмыкнул он. – Ладно, иди.
