bannerbannerbanner
Хранители семейных историй. Цикл «Пиши как художник»

Марина Генцарь-Осипова
Хранители семейных историй. Цикл «Пиши как художник»

Наталья Жеглова
@natali_zheglova

ПОКИНУТЫЙ ДОМ

Покинутый сельский дом хранит семейные истории.

Скошенные постройки бережно склонились друг к другу. Потухшие ставни грустно следят за людьми.

Преданные подружки Рябинка и две Ельки шуршат ветвями в ответ на добрые беседы хранителя. Обнимают пожилыми кистями и возрастными иголками.

– Мы ишо поживем, подлатаемся. Вон как хозяйка терзалася, но настроем боевая была. Так чего ж и нам осаживаться?! – утрами лопочет дом.

С наступлением темноты все спокойнее, а потом… тишина.

Скрипучая тишина.

Укрывает дремота. А по стенам текут теплые воспоминания. В них комнаты наполнены людьми. Уютными беседами.

Слышно побрякивание чугунков о русскую печь. Детский плач и смех доносится из комнат, теплое – ням-ням, бабуля, спасибо. Нужная крыша надежно стоит на посту. Впитанные человеческие судьбы – с рождения до преклонных лет.

Первые шаги. Первые слова. Детский сад. Школа. Свадьба. Армия. Встречи. Проводы.

Сырые после увиденного стены утром смакуют сны.

Но вот у ворот появился человек. Постройки всколыхнулись. Деревья приосанились.

Раздались гудки, девушка сглотнула комок слез:

– Алло, добрый день! Дом еще продаете?

– Боже сколько лет не приближалась к родным воротам, – прошептала гостья.

Поднялись чувства. Спрятанные и забитые. Слезы хлынули. С детства не тосковала по ней так, как сейчас.

Частицы историй, рассказанные о бабушке родными, понеслись картинками диафильма.

1968 г.

– Гляди-ка, Тамарка опять с собой троих тащит, вот чудачка, – ехидно шепнула соседка.

– Своих четверых чтоль не хватат, – поддакнула другая.

По сельской темной улице брела крепкая женщина. Одна рука сжимала авоську. Другая – трехлеток.

– Здрасте, Тамара Алексана, со смены опять с компанией? – полюбопытствовали женщины.

– Да задержалися на дойке мамки ихние, к утру снова на смену, пускай ночуют, – ответила смеясь.

До дому шагали молча. Знала – муж не обрадуется. Соседи косятся: мол, добродетельница.

– Томка, чего ты таскашься с имя. Свои не видят. Уходишь засветло, приходишь в сумерках. Не воспитатель ты – няня. Заканчивай с этим, сколько можно. В избе присесть негде.

Дети молча доедали щи. Тамара окинула глазами своих, перевела взгляд на садовских.

– Вась, ну не бросать же их. Мамки на службе, отцы кто в поле, кто квасит. Ночь переспят, завтра ушагам.

Работа няни нелегкая. С пяти утра на ногах. Воды – натаскать. Печь – растопить. Ребят – встретить. Чувствовала любовь к малышне.

Муж давно уговаривал в колхоз перейти. Свежего воздуха больше, оплата выше.

– Васька, ну погоди, доведу до школы группу и отчислюся.

– Так уж седьмой год обещашь, – отвернулся с обидой.

Тамара хоть и сильная характером, но бороться за мир в доме устала. Как не жаль прощаться – уволилась.

Пошла в колхоз. Работа не легче. Коров – подоить. Телят – обходить. Травы по норме – заготовить. Хлопотно.

С непривычки замешкалась на сенокосе. Смеркалось. Донесся шорох от темных деревьев. Глаза светлячками блеснули в траве. Как смекнула – не знает.

Уцепилась в дерево с силой. Вскарабкалась до вершины березы. Осмотрелась – пять псовых фигур поджимают белоствольную.

– Ауууууу, – довел до дрожи волчий вой.

– Ауууууу, – подхватила стая.

– Ну уж нет, легко не возьмете – подумала Тамара, покрепче ухватилась за ствол. Так и просидела до утра. Пока не нашли мужики. Хорошо, жилистая была. Да трудом закалена. Серые хищники от шума удрали. Слезла – ноги, руки – затекшие. Уж с жизнью прощалась.

– Прости меня, Тома, может, в сад вернешься? – после происшествий вымолвил муж.

Улыбнулась. Задумалась. И вернулась. Служила до пенсии. Наградили медалью – «ветеран труда».

1986 г.

– Вась, рубаху надевай. Надо ж, у тебя именины и свадьба у родни, – дивилась Тамара.

Кричали «горько» молодым! Людей выше сотни. Тесная изба.

– Васька, поздравлям! Пей рюмаху, капусткой закусывай! – подошел хмельной разгоряченный друг.

– Качай именинника! Ох, раскраснелся! – кипела толпа, резвилась.

Злосчастный листок. Закрыл кислород. Жизнь Васи закончилась. Русые волосы Тамары окончательно побелели.

1993 г.

Пенсия. Хозяйство. Внуки народились. Нянчить помогает.

Тамара со снохой отправились во двор. Трехлетняя девочка в свитере с капюшоном была спокойным ребенком. Увлекалась надолго. Потому оставлять одну – не страшно.

Вдруг бабуля во дворе заволновалась. Нутро подсказывало часто. Истошный плач долетел из комнаты.

Потянулась девчонка за игрушкой. Зацепилась вязанной кофтою за ручку у топки. Жгло маленькое тело. Печка как могла, жар снижала. Пыхтела.

– Ой-ей, пришпарилася. Вскрикнула. Спасла. Молча прижала к себе. Испуг не показала.

1997 г.

Похудела Тамара. Осунулась. Чаще лежала. Дети ходили угрюмые.

– Ванька, знаю, шо болею, че прячитеся. Недолго осталася. Врачихи общалися – смекнула.

Кивнул старший. Онемел.

– Семью собрать надобно, проститься. Распишу, кому како добро забрать. Старшей внучке ковер, младшей – медаль трудовую. Вы уж дом продадите, всем поровну… – прерывался голос. Не дрожал.

Белёная комната. Пасмурно.

Железная кровать держала немощное тело. Тома, побежденная болезнью. Но в нарядном платке.

Четырнадцать потомков с малышами на руках – выстроились шеренгой.

Усталые веки скрывали слезы гордости и сжигающей тоски. 72 года жизни. Все в них. Сыны, дочери, внучки, внуки. Ладные, собранные. Пробежала жизнь. Кажется, не зря.

Отвернулась с трудом. Молча плакала. Не хотела жалости. Слов не нашла. Только стих написала по-своему, да оставила под подушкой:

 
Закопайте мать-старушку
И возьмите мой бокал,
И налейте русской водки
И запейте всю печаль.

Текли года, летели дни,
И жизнь была, возможно, всякой.
Бывало так, что иногда
Хотелось очень, очень плакать.
 

Неделя – в дымке отчаяния, осознания и глупых попыток помочь – ушла.

Все затихли. Печь не трещала. Деревянные стены – окаменели. Рябинка горестно повесила голову. Елька ветками проводила кортеж до самого леса.

Раздались гудки, девушка сглотнула комок слез:

– Алло, добрый день! Дом еще продаете?

Скрипучие ворота тихонько распахнули объятия.

– Говорил вам, ишо поживем, подлатаемся! – шепнул Рябинке счастливый дом.

Ксения Ганжа
@ksanaganzha

ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА

Представьте себе обычный панельный дом. 9 этажей, серый фасад. За дверью подъезда томятся тяжелые запахи сигарет и канализации. Сурово грохочет лифт. Спит навеки голодный центральный мусоропровод. Ничего, что может привлечь внимание даже самого бдительного сыщика.

Но если вы подниметесь на пятый этаж, то обнаружите возмутительно-оранжевую металлическую дверь. Она, как крышка шкатулки, прячет за собой мое самое доброе воспоминание. Квартиру под номером 88.

Когда бабушки и дедушки не стало, пристанище их жизни было нещадно выпотрошено многочисленными родственниками, которых всегда оказывается гораздо больше, чем вы себе представляли, если речь заходит о наследстве.

Именно поэтому я так переживала, стоя на пороге полутемного коридора. Перед глазами раскинулась безжизненная гостиная. Бумажки на полу. Чужие следы. Одинокая ножка от табуретки. Ни стола. Ни стульев. Ни даже дурацкого ковра на полу. Шкаф с распахнутыми дверцами словно приглашал обняться и поплакать на руинах былого счастья.

Слева молчаливо ждала спальня, где я не надеялась найти ничего ценного. Но оказалось, что у меня с родственниками разные представления о настоящих сокровищах. И если телевизор бесследно исчез, то бабушкины стеклянные броши, бусы из янтаря и пять маленьких слонов, вырезанных из кости, остались на своем месте.

На балконе обнаружился набор дедушкиных отверток, в зале – диапроектор «Этюд-2С» со слайдами в коробках из-под советских квадратных вафель. Пухлые альбомы с фотографиями. В кладовке лежал старый бинокль.

Вещи собраны в коробку. Квартиру продавали, и я знала, что это наша последняя встреча. Кажется, она мучительна для нас обеих. В каждой комнате хранилась частичка прошлого, каждый закуток готов был рассказать какую-то историю.

Уже в дверях, я вдруг услышала, как скрипнула балконная дверь. На старой люстре зазвенели хрустальные подвески. Ветер или приглашение остаться?

Я села у стены в коридоре и закрыла глаза. Мне хотелось в последний раз вспомнить, как все это было. В последний раз услышать, что расскажут эти стены.

Тишина убаюкивает. Слышно только как часы на кухне тихо отбивают ритм, созвучный ритму в моей груди. И шепот.

Он становится более ясным. Отчетливым. Я узнаю́ его.

* * *

– Стреляй в бабушку, – шепнул мне на ухо отец.

Я чуть не задохнулась. Идея выглядела фантастически прекрасной и пугающей одновременно.

– А разве так можно? – свистящим от волнения шепотом выдохнула я.

– Можно. Только хорошо прицелься.

Я воровато оглянулась на маму. Такая красивая. Красное платье, белый пояс и широченные плечи. Они внушали страх.

Я, конечно, мечтала о таких же. С такими плечами можно поколотить всех мальчишек в садике, а потом меня бы взяли работать моделью.

 

Но дедушка сказал, что с ними, того и гляди, может ветром унести в другую страну. Такие перспективы пугали, и мечту пришлось пока отложить. Мальчишки того не стоили.

Мама и плечи смотрели телевизор.

Слева у стола суетилась бабушка. Спиной ко мне.

Хотя внутренний голос подсказывал, что хорошие дети так с бабушками не поступают, но уж папа ей точно зла не желал. Он всегда говорил, что теща – его любимый член семьи.

Поэтому я уверенно подняла руки, покрепче зажмурила левый глаз и… Хлопок!

В воздухе заплясали цветные искры. Затем завыли сирены. А потом я поняла, что завыли вовсе не сирены, а мама с бабушкой.

Хлопушка выпала из рук, а я срочно удрала под стол. В голове крутилась одна мысль. Кажется, я убила бабушку.

Когда суматоха улеглась, и меня вытащили из укрытия, началось следствие. В комнате остались двое обвиняемых. Маленькая девочка в костюме Снегурочки и маленький мальчик в костюме Папы. Судьей объявили дедушку, а мама и бабушка удалились в спальню для снятия телесных повреждений.

Я стояла, закрыв глаза. Вернется мама, и нам с папой вынесут приговор.

Наконец, она вошла:

– У мамы синяк.

– Где? – голос дедушки.

– Ну… – нерешительная пауза, – на попе.

Вдруг зазвучал смех. Дедушка смеялся все сильнее. К нему присоединились папа и мама. В спальне смеялась бабушка.

Хохот стоял такой, что звенели хрустальные бокалы на столе. Дребезжали стекла серванта. Звенели подвески на люстре. Вся квартира резонировала от смеха.

Я резко открыла глаза.

Передо мной все еще была пустая серая гостиная.

И только подвески на люстре тихонько плакали.

Дзинь. Дзинь.

Я глубоко вдохнула, чтобы справиться с наваждением. Снова прислушалась.

Часы на кухне продолжали выводить сердечный ритм. Их мерный гипнотический стук погружал все глубже. К следующему воспоминанию.

Прячусь у бабушки на кухне.

Кружка в мелкую трещинку. Холодный чай. Старые часы словно подволакивают ногу.

Шарк-шарк. Шарк-шарк.

Мне 27. И я прячусь у бабушки на кухне, потому что дома бушует скандал. Я развожусь.

В коридоре бабушка разговаривает с мамой по телефону, и даже отсюда слышно ее возмущение, которое рвется из трубки. Можно легко представить, что она говорит:

– Так нельзя! В нашей семье никто не разводился! А о ребенке она подумала?

Папин голос чуть тише, но тоже прекрасно различим:

– Кому она будет нужна? Что скажут люди?

– Что-что? Что-что? – тихо спрашивают часы.

Кажется, что у нас с кружкой на столе много общего. Я тоже изнутри покрыта мелкими трещинками. Меня тоже наполняет что-то холодное.

Бабушка с дедушкой молча зашли на кухню. Он сел рядом. Она отвернулась к раковине. Часы затаили дыхание.

– Знаешь, что я тебе скажу, Ксюша? – бабушкин голос решительный. Твердый.

– Что-что? Что-что? – снова раздалось над ухом.

Она обернулась и сурово посмотрела мне в глаза:

– А я бы с ним тоже развелась. И матери твоей сказала, что нечего тут ерундой заниматься. Подумаешь, экая беда. Ну, чего ревешь? Лучше бы пирог достала из холодильника. Лёва, налей горячий чай. Этот совсем простыл.

Дедушка улыбнулся и похлопал меня по плечу.

Внутри затягивались трещинки. Внутри разливалось тепло.

Я долго плакала, прежде чем нашла в себе силы встать. Забрала коробку. На секунду остановилась в дверях. Квартира смотрела вслед.

На кухне часы ободряюще шептали:

– Тише-тише. Тише-тише.

Я вышла.⠀

Злата Москвина
@zlatafotoart

ЯНТАРНАЯ СКАЗКА

Манечка была у Ивана любимой дочкой. Очень уж напоминала жену-покойницу. Те же зеленые глаза, точь-в-точь спелый крыжовник, и кудрявые волосы цвета меда. Уже пять лет минуло, а особинка становилась все ярче.

Нет во всем селе подобной девчонки. Все кругом беленькие да черненькие. Она одна рыжая. За это и доставалось ей. Дразнили ребята, рыжей курицей звали. Приносила домой синяки да ссадины. Размазывала соль слез по мордашке и бурчала: «Вот вырасту и задам им!».

Раз собрался Иван на дальнее поле и решил оставить дочку на бабку – мала еще. Не тут-то было. Повисла она у него на рукаве:

– Тятя, миленький, возьми меня с собой. Я тебе помогать буду. Вместе веселее.

– Да куда тебе, мала еще, – ответил он.

– Мне страсть как хочется на журавлей посмотреть, говорят, живут они там, – сказала Манечка и так посмотрела на отца, что тот не смог отказать. Уж больно взгляд жену его напомнил.

Перехватило у него в горле. Бросил он тихо:

– Хорошо, собирайся.

Дочка взвизгнула от радости и бросилась к нему на шею.

Встали раньше петухов. Старая ушла корову доить, а маленька тут сидит, волнуется: как бы не передумал тятя. Вот и вскочила пораньше, чтобы не проспать. Иван проснулся, плеснул в лицо воды из кадки и вышел во двор. Зеленые глаза следили за ним из окошка. Он скоро проверил телегу, потрепал кобылу за холку и запряг.

В это время мать быстро собрала на стол. Помолившись на темные образа в углу, сосредоточенно поели: хлеб, молоко, каша. Маше ничего не лезло в горло. Все встали и начали прощаться.

– Бусы-янтарики оставь-ко дома, – неожиданно сказал тятя, но кудрявая головка решительно покачала отрицательно, а ручка крепко держала мамину памятку. Так и пошли на двор. Старуха их перекрестила и они тронулись.

Пока ехали по селу, встречные мужики степенно останавливались:

– Доброй дороги тебе, Иваныч, да Божьей помощи.

Ну а некоторые детишки даже бежали вслед. Манечка важно восседала на телеге и крыжовенные ее глаза искрились от удовольствия.

За околицей начались бескрайние поля, лен, гречиха, пшеница, подсолнух. Потом пошли яблоневые сады. Потом родные места закончились, девочку сморило, и она заснула.

Приснилось ей, что сидит она на лавке в янтарной избе. Стала Маша оглядываться. Оказалось, что и лавка-то янтарная, и прялка тоже янтарная. А пряжа очень похожа на ее рыжие кудрявые волосы. Вот диво!

В янтарной печке потрескивал огонь, и видно было, как дым уходил в трубу. Судя по запаху, в горшке варилась гречневая каша, а Манечка была большая любительница до нее!

Сквозь прозрачные янтарные окна просвечивало солнце и играло бликами на полу. А пол-то был непростой, на нем из разноцветных камушков цветочки сложены. И вот эти зайчики прыгают с одного на другой цветик и играют в салки, не замечая девочки! Как она их сразу не заметила!

– Амка, чур я первый до печки! – кричал коренастый рыжий зайка.

– Ты, Берка, обалдел! Моя очередь, рыжая курица! – в ответ завопил тоненьким голоском худенький заяц с одним сломанным ушком.

– Амка-лямка – вышла ямка! – начал дразниться крепыш.

– Берка-мерка-табакерка! – залился смехом другой и провалился на пол, дрыгая ножками.

Рыжая гостья сжалась, тоже ожидая насмешек и тумаков и слезы были где-то близко.

Тут вдруг в комнату вошла статная зеленоглазая женщина. На голове ее была вышитая золотом шапочка, с которой спускался бархатный платок, на груди тоже затканный золотом. И на юбке, и на рукавах был прихотливый узор из мелких янтарных бусин. Золотой же позумент шел от застежки вниз и по подолу. Крупные янтарные пуговицы светились как маленькие солнышки.

Она внимательно всех оглядела и посмотрела на Манечку.

Зайцы тут же замолчали и встали с виноватыми, но шкодливыми мордочками. Девочка в страхе невольно тоже поднялась с лавки. Губы ее тряслись.

– Рада тебе, моя девонька! Сейчас поедим и покалякаем, – женщина выразительно взглянула на сорванцов и те засуетились, накрывая на стол. У Маши отлегло от сердца, но все равно ей было страшновато.

Зайцы засуетились и на столе появилась льняная скатёрка с вышитыми петухами, горшок каши и янтарная посуда. Хозяйка положила кашу в миску и спросила девочку:

– Тебе какую ложку: янтарную или деревянную?

Гостья засмущалась и прошептала:

– Янтарную.

Хозяйка довольно улыбнулась.

Каша была необыкновенно вкусна. Каждое зернышко, пропитанное маслом луговых трав, давало ей внутреннее успокоение, силы и радость. Кажется, такие же чувства вызывало в ней молоко матери. Наверное, она немножко заснула, потому что не сразу услышала слова женщины.

– А теперь ушастые тебя сопроводят. Не снимай эти бусы, деточка, береги их – и будешь счастлива, – слезинка спряталась в рыжей кудрявой прядке, которая выбилась из-под шапочки. – Подарок той, что родила и кормила тебя грудью, всегда несет волшебную силу. Будут у тебя вопросы, прокрути самую большую бусинку, и придет тебе ответ. Будешь в печали, погладишь их, они и успокоят. Родится и вырастет у тебя дочка, подаришь ей, – тепло продолжила она, потрепав Манечку по рыжим волосам.

Женщина перебирала янтарные бусины на шее у девочки и они вспыхивали яркими огоньками воспоминаний. Прозрачные медовые шайбы были обточены дедушкой Маши. А собрала из них бусы ее маменька. По телу от бус разливалось приятное тепло.

Бусы осознали свою значимость и немножко загордились. Они всегда поддерживали Манечку, но не знали свою силу. Хорошо, что они это услышали. «Хозяюшка, ты в надежных руках! Мы все сможем, все сделаем, – как будто говорили они.

– Ты у меня такая красавица! Я тобой горжусь, солнышко! Не обращай внимания на дразнилки, и ребята перестанут. Хорошо, дитятко? – сказала янтарная женщина.

– Да, – прошептала Манечка и крепко обняла женщину, уткнувшись лицом в ее сарафан. – А как тебя зовут? – спросила она и неожиданно проснулась.

Высоко в небе горели звезды. Мерный цокот копыт, да голос отца:

– Ну слава богу! Приехали! Слезай, дочурка! Пойдем в избу спать.

Елена Мазыватова
@helenamaze

МАЛЕНЬКИЙ ХРАНИТЕЛЬ

Визг. Мама вбежала в комнату. Мерзкая кукла-чревовещатель смеялась. Ее улыбка-пасть, словно щелкунчик, отбивала непонятные слова. Стемнело. Из закоулков показались корявые руки. Мурашки током пробежали по телу. Гадкий смех куклы отдавался от стен. Подступила тошнота. Молодая женщина заставила себя посмотреть на сына.

Светловолосый мальчик лежал на диване и корчился. Корчился от хохота, который явно надрывал живот.

– И зачем ты это смотришь? – медленно присев на корточки, спросила мама.

– Ну, та-ак смешно же! Тут хэллоуинские костюмы ожили!

– Но кукла такая страшная, – поморщилась та, которой никогда не нравились ужастики. А особую дрожь вызывали игрушки и клоуны.

– Да нет! Она просто оживает и пугает людей. Смешно же. Она не настоящая! Но ты не бойся, мама. Мы, если украшения вдруг оживут, полицию вызовем.

Женщина смотрела на своего веселого семилетку. Прядь на макушке торчала, как забытый куст на идеальных американских газонах, цветная футболка с вечными брызгами зубной пасты и мягкая игрушка в руках, казалось, улыбались вместе с ним. Ребенок, родившийся в далеком северном городе где-то на задворках России, отметил школьный возраст в городе ветров и гангстеров. И это смешение культур явно добавляло неразберихи в еще неокрепший ум мальчугана.

– Ма-ам! Посиди со мной, мне страшно.

– Ну вот, все-таки страшный был фильм, – покачала головой мама.

– Да нет же! Он смешной, – нахмурил нос мальчик.

– А отчего тогда в одеяло с головой завернулся?

– Мам… Я боюсь… как бы это сказать… А вдруг к нам грабитель с пистолетом залезет? А полиция не успеет. Мам, знаешь, я боюсь этой… ну, мы тогда говорили… смерти.

Мама замешкалась.

– Мой дом – моя крепость! Спи с Богом, родной, – она крепко прижала сына к себе и больше не нашла слов.

Ночь тихо окутала спящих. Но ощущения страшного бередили большие фантазии еще маленького человека и заставляли проснуться.

– Эээх! – застонал мальчишка в попытках ухватить убегающий сон за хвост. – Может, мне снился Бог? – он сильно нахмурил брови.

– Бог, Бог… Да кто же ты такой? – сердитый взгляд неожиданно зацепился за рисунок Железного Человека.

– Может, он как супергерой – всесильный? Вжих! Вжих! Бах! Бах! И всех победил. И даже преступника с пистолетом…

Но обтягивающий мышцы красный костюм совсем не смотрелся на старичке. Отчего-то казалось, что Бог старый-престарый, если все знает. Так мама говорила.

 

⠀ – А может, он как Санта-Клаус – исполняет желания детей и его никто не видел? – в голове возник образ веселого дедушки с висящим пузом. Он рассекал небесные просторы на оленях и втихаря пил молоко с печеньками. «Хо! Хо! Хо!» – пронеслось эхом.

⠀ – Че-то как-то не-серь-ез-но! – эту фразу ребенок когда-то от родителей услышал, и она показалась ему очень внушительной.

⠀ – А еще, говорят, Бог живет в церкви, – мальчик напрягся, вспоминая священника, который мазал маслом лбы прихожан. Сорванец тогда не понял задумку служителя храма и просто убежал. О чем нисколько не сожалеет.

– Наверное, Бог с такой же длинной бородой и в черном платье. Хотя нет, еще длиннее, – воображение добавило веса к волосистой части лица и тучку к целому образу. – С неба виднее, – подумалось мальчику.

Добрый вид незнакомого дедушки предстал перед глазами. Захотелось, чтобы он забрал с собой все детские страхи.

– На ночь мама всегда говорит мне: спи с Богом. И ее бабушка тоже так говорила. Значит, поможет? – мальчик глубоко вдохнул. – Дорогой Бог! Сделай так, чтобы я не умирал, – и добавил: – пожалуйста, – он помнил, что нужно быть вежливым.

Семилетка зажмурился и прислушался к ощущениям внутри. Вот-вот – и мучительный страх исчезнет. Подождал минуту, другую. Жмуриться стало больно. Открыл глаза. И ничего не почувствовал.

– Эх! Думаю, надо еще подождать, – пробормотал ребенок, прячась глубже под одеяло. И заснул самым сладким сном, который случается только перед рассветом.

На исходе ночь тихо окутала спящих и дала свободу отголоскам памяти.

Крашеные холодные стены смотрят на Витю. Здесь пахнет спиртом, кварцем и иногда вареным столовским луком. Здесь женщины с круглыми (и не очень) животами сменяют друг друга. А врачи говорят свои странные шуточки.

Это Вова – друг Вити. Ему 7 дней. Мама о нем еще не знает. Ей колют какие-то лекарства. Вове это не нравится. Но он сильный. Справится.

Это Маша. Тоже дружит с Витей. Хотя характер у нее, конечно, скверный, неразговорчивый. Отворачивается от всех и молчит. Даже маме не отвечает. Наверное, она скоро уйдет.

Это Егор. Веселый мальчишка, весь в маму. Правда, она думает, что Егор – девочка. Даже розовый конверт прикупила. Витя громко хохочет. Егор сердится и колотит маму в бок. Не знает, как еще намекнуть об ошибке. Но любит ее сильно. Торопит встречу.

Новенького подселили. Витя не успел познакомиться. Малыш ушел. Его мама продолжает болтать тяжелым голосом по телефону. Но все не о том. А папа грузно сидит посредине палаты. То ли грустит, то ли думает, но жутко мешает.

Есть и ленивый друг Паша. Витя все время ему повторяет:

– Давай двигайся! А то положат тебя в стеклянный ящик с прищепками.

Тот в ответ лишь машет рукой, поворачивается набок и спит. Так и вышло. Мама его приходила. Говорит, в терапии.

Витя не любит эти холодные стены, где время застревает между прошлым и будущим. Где волнуется мама. Где уставшие взгляды друзей. Они приходят счастливыми, согретыми безусловной любовью, и уходят. Уходят тоже счастливыми. Одни – домой. Другие – в одиночку в вечность. И никто в этом не виноват.

Витя дорожит моментом между жизнью и жизнью, когда дети знают все. Так маленькие друзья делятся историями. Историями о том, куда направляются, сколько времени отведено и ждет ли их новая встреча. А вечерами после долгих рассказов каждый убаюкивает самую родную, давшую возможность Быть.

– Мам, ты здесь?

Краешка окна коснулось застенчивое солнце. Мальчик потянулся и нехотя открыл глаза. Чувство чего-то теплого и давно забытого разливалось в груди. Все ночные страхи уже не казались такими трагичными. Изнутри согревало ощущение Бога. Бога, которого он получил, как подарок и эстафету. От прародителей.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13 
Рейтинг@Mail.ru