Марина Цветаева
Стихотворения

Полная версия

«И взглянул, как в первые раза…»

 
И взглянул, как в первые раза
Не глядят.
Черные глаза глотнули взгляд.
 
 
Вскинула ресницы и стою.
– Что, – светла? —
Не скажу, что выпита дотла.
 
 
Всё до капли проглотил зрачок.
И стою.
И течет твоя душа в мою.
 

7 августа 1916

«Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес…»

 
Я тебя отвоюю у всех земель, у всех небес,
Оттого что лес – моя колыбель, и могила – лес,
Оттого что я на земле стою – лишь одной ногой,
Оттого что я тебе спою – как никто другой.
 
 
Я тебя отвоюю у всех времен, у всех ночей,
У всех золотых знамен, у всех мечей,
Я ключи закину и псов прогоню с крыльца —
Оттого что в земной ночи я вернее пса.
 
 
Я тебя отвоюю у всех других – у той, одной,
Ты не будешь ничей жених, я – ничьей женой,
И в последнем споре возьму тебя – замолчи! —
У того, с которым Иаков стоял в ночи.
 
 
Но пока тебе не скрещу на груди персты —
О проклятие! – у тебя остаешься – ты:
Два крыла твои, нацеленные в эфир,—
Оттого что мир – твоя колыбель, и могила – мир!
 

15 августа 1916

«Соперница, а я к тебе приду…»

 
Соперница, а я к тебе приду
Когда-нибудь, такою ночью лунной,
Когда лягушки воют на пруду
И женщины от жалости безумны.
 
 
И, умиляясь на биенье век
И на ревнивые твои ресницы,
Скажу тебе, что я – не человек,
А только сон, который только снится.
 
 
И я скажу: – Утешь меня, утешь,
Мне кто-то в сердце забивает гвозди!
И я скажу тебе, что ветер – свеж,
Что горячи – над головою – звезды…
 

8 сентября 1916

«И другу на руку легло…»

 
И другу на руку легло
Крылатки тонкое крыло.
Что я поистине крылата,
Ты понял, спутник по беде!
Но, ах, не справиться тебе
С моею нежностью проклятой!
 
 
И, благодарный за тепло,
Целуешь тонкое крыло.
 
 
А ветер гасит огоньки
И треплет пестрые палатки,
А ветер от твоей руки
Отводит крылышко крылатки…
И дышит: душу не губи!
Крылатых женщин не люби!
 

21 сентября 1916

Евреям

 
Кто не топтал тебя – и кто не плавил,
О купина неопалимых роз!
Единое, что на земле оставил
Незыблемого по себе Христос:
 
 
Израиль! Приближается второе
Владычество твое. За все гроши
Вы кровью заплатили нам: Герои!
Предатели! – Пророки! – Торгаши!
 
 
В любом из вас, – хоть в том, что при огарке
Считает золотые в узелке —
Христос слышнее говорит, чем в Марке,
Матфее, Иоанне и Луке.
 
 
По всей земле – от края и до края —
Распятие и снятие с креста
С последним из сынов твоих, Израиль,
Воистину мы погребем Христа!
 

13 октября 1916

«Ты, мерящий меня по дням…»

 
Ты, мерящий меня по дням,
Со мною, жаркой и бездомной,
По распаленным площадям —
Шатался – под луной огромной?
 
 
И в зачумленном кабаке,
Под визг неистового вальса,
Ломал ли в пьяном кулаке
Мои пронзительные пальцы?
 
 
Каким я голосом во сне
Шепчу – слыхал? – О, дым и пепел! —
Что можешь знать ты обо мне,
Раз ты со мной не спал и не пил?
 

7 декабря 1916

«Август – астры…»

 
Август – астры,
Август – звезды,
Август – грозди
Винограда и рябины
Ржавой – август!
 
 
Полновесным, благосклонным
Яблоком своим имперским,
Как дитя, играешь, август.
Как ладонью, гладишь сердце
Именем своим имперским:
Август! – Сердце!
Месяц поздних поцелуев,
Поздних роз и молний поздних!
Ливней звездных
Август! – Месяц
Ливней звездных!
 

7 февраля 1917

Дон-Жуан

1

 
На заре морозной
Под шестой березой
За углом у церкви
Ждите, Дон-Жуан!
 
 
Но, увы, клянусь вам
Женихом и жизнью,
Что в моей отчизне
Негде целовать!
 
 
Нет у нас фонтанов,
И замерз колодец,
А у богородиц —
Строгие глаза.
 
 
И чтобы не слышать
Пустяков – красоткам,
Есть у нас презвонкий
Колокольный звон.
 
 
Так вот и жила бы,
Да боюсь – состарюсь,
Да и вам, красавец,
Край мой не к лицу.
 
 
Ах, в дохе медвежьей
И узнать вас трудно,
Если бы не губы
Ваши, Дон-Жуан!
 

19 февраля 1917

2

 
Долго на заре туманной
Плакала метель.
Уложили Дон-Жуана
В снежную постель.
 
 
Ни гремучего фонтана,
Ни горячих звезд…
На груди у Дон-Жуана
Православный крест.
 
 
Чтобы ночь тебе светлее
Вечная – была,
Я тебе севильский веер,
Черный, принесла.
 
 
Чтобы видел ты воочью
Женскую красу,
Я тебе сегодня ночью
Сердце принесу,
 
 
А пока – спокойно спите!..
Из далеких стран
Вы пришли ко мне. Ваш список —
Полон, Дон-Жуан!
 

19 февраля 1917

3

 
После стольких роз, городов и тостов —
Ах, ужель не лень
Вам любить меня? Вы – почти что остов,
Я – почти что тень.
 
 
И зачем мне знать, что к небесным силам
Вам взывать пришлось?
И зачем мне знать, что пахнуло – Нилом
От моих волос?
 
 
Нет, уж лучше я расскажу Вам сказку:
Был тогда – январь.
Кто-то бросил розу. Монах под маской
Проносил фонарь.
 
 
Чей-то пьяный голос молил и злился
У соборных стен.
В этот самый час Дон-Жуан Кастильский
Повстречал – Кармен.
 

22 февраля 1917

4

 
Ровно – полночь.
Луна – как ястреб.
– Что – глядишь?
– Так – гляжу!
– Нравлюсь? – Нет.
– Узнаёшь? – Быть может.
– Дон-Жуан я.
– А я – Кармен.
 

22 февраля 1917

5

 
И была у Дон-Жуана – шпага,
И была у Дон-Жуана – Донна Анна.
Вот и всё, что люди мне сказали
О прекрасном, о несчастном Дон-Жуане.
 
 
Но сегодня я была умна:
Ровно в полночь вышла на дорогу,
Кто-то шел со мною в ногу,
Называя имена.
 
 
И белел в тумане посох странный…
– Не было у Дон-Жуана – Донны Анны!
 

14 мая 1917

6

 
И падает шелковый пояс
К ногам его – райской змеей…
А мне говорят – успокоюсь
Когда-нибудь, там, под землей.
 
 
Я вижу надменный и старый
Свой профиль на белой парче.
А где-то – гитаны – гитары —
И юноши в черном плаще.
 
 
И кто-то, под маскою кроясь:
– Узнайте! – Не знаю. – Узнай! —
И падает шелковый пояс
На площади – круглой, как рай.
 

14 мая 1917

7

 
И разжигая во встречном взоре
Печаль и блуд,
Проходишь городом – зверски-черен,
Небесно-худ.
 
 
Томленьем застланы, как туманом,
Глаза твои.
В петлице – роза, по всем карманам —
Слова любви!
 
 
Да, да. Под вой ресторанной скрипки
Твой слышу – зов.
Я посылаю тебе улыбку,
Король воров!
 
 
И узнаю, раскрывая крылья —
Тот самый взгляд,
Каким глядел на меня в Кастилье —
Твой старший брат.
 

8 июня 1917

«Над церковкой – голубые облака…»

 
Над церковкой – голубые облака,
Крик вороний…
И проходят – цвета пепла и песка —
Революционные войска.
Ох ты барская, ты царская моя тоска!
 
 
Нету лиц у них и нет имен,—
Песен нету!
Заблудился ты, кремлевский звон,
В этом ветреном лесу знамен.
Помолись, Москва, ложись, Москва, на вечный сон!
 

Москва, 2 марта 1917

Царю – на Пасху

 
Настежь, настежь
Царские врата!
Сгасла, схлынула чернота.
Чистым жаром
Горит алтарь,
– Христос Воскресе,
Вчерашний царь!
 
 
Пал без славы
Орел двуглавый.
– Царь! – Вы были неправы.
 
 
Помянёт потомство
Еще не раз —
Византийское вероломство
Ваших ясных глаз.
 
 
Ваши судьи —
Гроза и вал!
Царь! Не люди —
Вас Бог взыскал.
 
 
Но нынче Пасха
По всей стране,
Спокойно спите
В своем Селе,
Не видьте красных
Знамен во сне.
 
 
Царь! – Потомки
И предки – сон.
Есть – котомка,
Коль отнят – трон.
 

Москва, 2 апреля 1917,

первый день Пасхи

Стенька Разин

1

 
Ветры спать ушли – с золотой зарей,
Ночь подходит – каменною горой,
И с своей княжною из жарких стран
Отдыхает бешеный атаман.
 
 
Молодые плечи в охапку сгреб,
Да заслушался, запрокинув лоб,
Как гремит над жарким его шатром —
Соловьиный гром.
 

22 апреля 1917

2

 
А над Волгой – ночь,
А над Волгой – сон.
Расстелили ковры узорные,
И возлег на них атаман с княжной
Персиянкою – Брови Черные.
 
 
И не видно звезд, и не слышно волн,
Только весла да темь кромешная!
И уносит в ночь атаманов чёлн
Персиянскую душу грешную.
 
 
И услышала
Ночь – такую речь:
– Аль не хочешь, что ль,
Потеснее лечь?
Ты меж наших баб —
Что жемчужинка!
Аль уж страшен так?
Я твой вечный раб,
Персияночка!
Полоняночка!
 
 
А она – брови насупила,
Брови длинные.
А она – очи потупила
Персиянские.
И из уст ее —
Только вздох один:
– Джаль-Эддин!
 
 
А над Волгой – заря румяная,
А над Волгой – рай.
И грохочет ватага пьяная:
– Атаман, вставай!
 
 
Належался с басурманскою собакою!
Вишь, глаза-то у красавицы наплаканы!
 
 
А она – что смерть,
Рот закушен в кровь.—
Так и ходит атаманова крутая бровь.
 
 
– Не поладила ты с нашею постелью,
Так поладь, собака, с нашею купелью!
 
 
В небе-то – ясно,
Тёмно – на дне.
Красный один
Башмачок на корме.
 
 
И стоит Степан – ровно грозный дуб,
Побелел Степан – аж до самых губ.
Закачался, зашатался. – Ох, томно!
Поддержите, нехристи, – в очах тёмно!
 
 
Вот и вся тебе персияночка,
Полоняночка.
 

25 апреля 1917

3

(СОН РАЗИНА)

 
И снится Разину – сон:
Словно плачется болотная цапля.
И снится Разину – звон:
Ровно капельки серебряные каплют.
 
 
И снится Разину дно:
Цветами – что плат ковровый.
И снится лицо одно —
Забытое, чернобровое.
 
 
Сидит, ровно Божья Мать,
Да жемчуг на нитку нижет.
И хочет он ей сказать,
Да только губами движет…
 
 
Сдавило дыханье – аж
Стеклянный, в груди, осколок.
И ходит, как сонный страж,
Стеклянный – меж ними – полог.
 
 
Рулевой зарею правил
Вниз по Волге-реке.
Ты зачем меня оставил
Об одном башмачке?
 
 
Кто красавицу захочет
В башмачке одном?
Я приду к тебе, дружочек,
За другим башмачком!
 
 
И звенят-звенят, звенят-звенят запястья:
– Затонуло ты, Степаново счастье!
 

8 мая 1917

«Из строгого, стройного храма…»

 
Из строгого, стройного храма
Ты вышла на визг площадей…
– Свобода! – Прекрасная Дама
Маркизов и русских князей.
 
 
Свершается страшная спевка,—
Обедня еще впереди!
– Свобода! – Гулящая девка
На шалой солдатской груди!
 

26 мая 1917

(Бальмонт, выслушав: – Мне не нравится – твое презрение к девке! Я – обижен за девку! Потому что – (блаженно-заведенные глаза) – иная девка… Я: – Как жаль, что я не могу тебе ответить: – «Как и иной солдат…»)

«В лоб целовать – заботу стереть…»

 
В лоб целовать – заботу стереть.
В лоб целую.
 
 
В глаза целовать – бессонницу снять.
В глаза целую.
 
 
В губы целовать – водой напоить.
В губы целую.
 
 
В лоб целовать – память стереть.
В лоб целую.
 

5 июня 1917

«Горечь! Горечь! Вечный привкус…»

 
Горечь! Горечь! Вечный привкус
На губах твоих, о страсть!
Горечь! Горечь! Вечный искус —
Окончательнее пасть.
 
 
Я от горечи – целую
Всех, кто молод и хорош.
Ты от горечи – другую
Ночью за руку ведешь.
 
 
С хлебом ем, с водой глотаю
Горечь-горе, горечь-грусть.
Есть одна трава такая
На лугах твоих, о Русь.
 

10 июня 1917

Кармен

1

 
Божественно, детски-плоско
Короткое, в сборку, платье.
Как стороны пирамиды
От пояса мчат бока.
 
 
Какие большие кольца
На маленьких темных пальцах!
Какие большие пряжки
На крохотных башмачках!
 
 
А люди едят и спорят,
А люди играют в карты.
Не знаете, что на карту
Поставили, игроки!
 
 
А ей – ничего не надо!
А ей – ничего не надо!
– Вот грудь моя. Вырви сердце —
И пей мою кровь, Кармен!
 

13 июня 1917

2

 
Стоит, запрокинув горло,
И рот закусила в кровь.
А руку под грудь уперла —
Под левую – где любовь.
 
 
– Склоните колена! – Что вам,
Аббат, до моих колен?!
Так кончилась – этим словом —
Последняя ночь Кармен.
 

18 июня 1917

Цыганская свадьба

 
Из-под копыт
Грязь летит.
Перед лицом
Шаль – как щит.
Без молодых
Гуляйте, сваты!
Эй, выноси,
Конь косматый!
 
 
Не́ дали воли нам
Отец и мать,
Целое поле нам —
Брачная кровать!
Пьян без вина и без хлеба сыт,—
Это цыганская свадьба мчит!
 
 
Полон стакан,
Пуст стакан.
Гомон гитарный, луна и грязь.
Вправо и влево качнулся стан.
 
 
Князем – цыган!
Цыганом – князь!
Эй, господин, берегись, – жжет!
Это цыганская свадьба пьет!
 
 
Там, на ворохе
Шалей и шуб,
Звон и шорох
Стали и губ.
Звякнули шпоры,
В ответ – мониста.
Свистнул под чьей-то рукою
Шелк.
Кто-то завыл как волк,
Кто-то как бык храпит.
– Это цыганская свадьба спит.
 

25 июня 1917

«Ну вот и окончена метка…»

 
Ну вот и окончена метка,—
Прощай, мой веселый поэт!
Тебе приглянулась – соседка,
А мне приглянулся – сосед.
 
 
Забита свинцовою крышкой
Любовь – и свободны рабы.
А помнишь: под мышкою – книжки,
А помнишь: в корзинке – бобы…
 
 
Пожалуйте все на поминки,
Кто помнит, как десять лет
Клялись: кружевная косынка
И сей апельсинный жилет…
 

(Не окончено). 7 июля 1917

Иосиф

 
Царедворец ушел во дворец.
Раб согнулся над коркою черствой.
Изломала – от скуки – ларец
Молодая жена царедворца.
 
 
Голубям раскусила зоба,
Исщипала служанку – от скуки,
И теперь молодого раба
Притянула за смуглые руки.
 
 
– Отчего твои очи грустны?
В погребах наших – царские вина!
– Бедный юноша – я, вижу сны
И служу своему господину.
 
 
– Позабавь же свою госпожу!
Солнце жжет, господин наш – далёко…
– Я тому господину служу,
Чье не дремлет огромное око.
 
 
Длинный лай дозирающих псов,
Дуновение рощи миндальной.
Рокот спорящих голосов
В царедворческой опочивальне.
 
 
– Я сберег господину – казну.
– Раб! Казна и жена – не едино.
– Ты алмаз у него. Как дерзну —
На алмаз своего господина?!
 
 
Спор Иосифа! Перед тобой —
Что – Иакова единоборство!
И глотает – с улыбкою – вой
Молодая жена царедворца.
 

23 августа 1917

«Поздний свет тебя тревожит?…»

 
Поздний свет тебя тревожит?
Не заботься, господин!
Я – бессонна. Спать не может
Кто хорош и кто один.
 
 
Нам бессонница не бремя,
Отродясь кипим в котле.
Так-то лучше. Будет время
Телу выспаться в земле.
 
 
Ни зевоты, ни ломоты,
Сын – уснул, а друг – придет.
Друг за матерью присмотрит,
Сына – Бог побережет.
 
 
Поделю ж, пока пригожа,
И пока одной невмочь,—
Бабью жизнь свою по-божьи:
Сыну – день, а другу – ночь.
 

4 сентября 1917

«Я помню первый день, младенческое…»

 
Я помню первый день, младенческое
Истомы и глотка божественную муть,
Всю беззаботность рук, всю бессердечность сердца,
Что камнем падало – и ястребом – на грудь.
 
 
И вот – теперь – дрожа от жалости и жара,
Одно: завыть, как волк, одно: к ногам припасть,
Потупиться – понять – что сладострастью кара —
Жестокая любовь и каторжная страсть.
 

4 сентября 1917

«Ночь. – Норд-Ост. – Рев солдат…»

 
Ночь. – Норд-Ост. – Рев солдат.—
Разгромили винный склад. – Вдоль стен
По канавам – драгоценный поток,
И кровавая в нем пляшет луна.
 
 
Ошалелые столбы тополей.
Ошалелое – в ночи – пенье птиц.
Царский памятник вчерашний – пуст,
И над памятником царским – ночь.
 
 
Гавань пьет, казармы пьют. Мир – наш!
Наше в княжеских подвалах вино!
Целый город, топоча как бык,
К мутной луже припадая – пьет.
 
 
В винном облаке – луна. – Кто здесь?
Будь товарищем, красотка: пей!
А по городу – веселый слух:
Где-то двое потонули в вине.
 

Феодосия, последние дни Октября

(NB! Птицы были – пьяные.)

«Плохо сильным и богатым…»

 
Плохо сильным и богатым,
Тяжко барскому плечу.
А вот я перед солдатом
Светлых глаз не опущу.
 
 
Город буйствует и стонет,
В винном облаке – луна.
А меня никто не тронет:
Я надменна и бедна.
 

Феодосия, конец Октября

Корнилов

 
…Сын казака, казак…
Так начиналась – речь.
– Родина. – Враг. – Мрак.
Всем головами лечь.
 
 
Бейте, попы, в набат.
– Нечего есть. – Честь.
– Не терять ни дня!
Должен солдат
Чистить коня…
 

4 декабря 1917

(NB! Я уже тогда поняла, что это: «Да, и солдаты должны чистить своих лошадей!» (Москва, лето 1917 г. – речь на Московском Совещании) – куда дороже всего Керенского (как мы тогда говорили).

Москве

1

 
Когда рыжеволосый Самозванец
Тебя схватил – ты не согнула плеч.
Где спесь твоя, княгинюшка? – Румянец,
Красавица? – Разумница, – где речь?
 
 
Как Петр-Царь, презрев закон сыновний,
Позарился на голову твою —
Боярыней Морозовой на дровнях
Ты отвечала Русскому Царю.
 
 
Не позабыли огненного пойла
Буонапарта хладные уста.
Не в первый раз в твоих соборах – стойла.
Всё вынесут кремлевские бока.
 

9 декабря 1917

2

 
Гришка-Вор тебя не ополячил,
Петр-Царь тебя не онемечил.
Что же делаешь, голубка? – Плачу.
Где же спесь твоя, Москва? – Далече.
 
 
– Голубочки где твои? – Нет корму.
– Кто унес его? – Да ворон черный.
– Где кресты твои святые? – Сбиты.
– Где сыны твои, Москва? – Убиты.
 

10 декабря 1917

3

 
Жидкий звон, постный звон.
На все стороны – поклон.
 
 
Крик младенца, рев коровы.
Слово дерзкое царёво.
 
 
Плёток свист и снег в крови.
Слово темное Любви.
 
 
Голубиный рокот тихий.
Черные глаза Стрельчихи.
 

10 декабря 1917

«Кавалер де Гриэ! – Напрасно…»

 
Кавалер де Гриэ! – Напрасно
Вы мечтаете о прекрасной,
Самовластной – в себе не властной —
Сладострастной своей Маnоn.
 
 
Вереницею вольной, томной
Мы выходим из ваших комнат.
Дольше вечера нас не помнят.
Покоритесь, – таков закон.
 
 
Мы приходим из ночи вьюжной,
Нам от вас ничего не нужно,
Кроме ужина – и жемчужин,
Да быть может еще – души!
 
 
Долг и честь, Кавалер, – условность.
Дай Вам Бог целый полк любовниц!
Изъявляя при сем готовность…
Страстно любящая Вас
                                            – М.
 

31 декабря 1917

«На кортике своем: Марина…»

 
На кортике своем: Марина —
Ты начертал, встав за Отчизну.
Была я первой и единой
В твоей великолепной жизни.
 
 
Я помню ночь и лик пресветлый
В аду солдатского вагона.
Я волосы гоню по ветру,
Я в ларчике храню погоны.
 

Москва, 18 января 1918

Д о н

1

 
Белая гвардия, путь твой высок:
Черному дулу – грудь и висок.
 
 
Божье да белое твое дело:
Белое тело твое – в песок.
 
 
Не лебедей это в небе стая:
Белогвардейская рать святая
Белым видением тает, тает…
 
 
Старого мира – последний сон:
Молодость – Доблесть – Вандея – Дон.
 

24 марта 1918

2

 
Кто уцелел – умрет, кто мертв – воспрянет.
И вот потомки, вспомнив старину:
– Где были вы? – Вопрос как громом грянет,
Ответ как громом грянет: – На Дону!
 
 
– Что делали? – Да принимали муки,
Потом устали и легли на сон.
И в словаре задумчивые внуки
За словом: долг напишут слово: Дон.
 

30 марта 1918

NB! мои любимые.

3

 
Волны и молодость – вне закона!
Тронулся Дон. – Погибаем. – Тонем.
Ветру веков доверяем снесть
Внукам – лихую весть:
 
 
Да! Проломилась донская глыба!
Белая гвардия – да! – погибла.
Но покидая детей и жен,
Но уходя на Дон,
 
 
Белою стаей летя на плаху,
Мы за одно умирали: хаты!
 
 
Перекрестясь на последний храм,
Белогвардейская рать – векам.
 

Москва, Благовещение 1918

– дни разгрома Дона —

«Трудно и чудно – верность до гроба!…»

 
Трудно и чудно – верность до гроба!
Царская роскошь – в век площадей!
Стойкие души, стойкие ребра,—
Где вы, о люди минувших дней?!
 
 
Рыжим татарином рыщет вольность,
С прахом равняя алтарь и трон.
Над пепелищами – рев застольный
Беглых солдат и неверных жен.
 

11 апреля 1918

«…О, самозванцев жалкие усилья!…»

 
…О, самозванцев жалкие усилья!
Как сон, как снег, как смерть – святыни – всем.
Запрет на Кремль? Запрета нет на крылья!
И потому – запрета нет на Кремль!
 

Страстной понедельник 1918

«Коли в землю солдаты всадили – штык…»

 
Коли в землю солдаты всадили – штык,
Коли красною тряпкой затмили – Лик^[6],
Коли Бог под ударами – глух и нем,
Коль на Пасху народ не пустили в Кремль —
 
 
Надо бражникам старым засесть за холст,
Рыбам – петь, бабам – умствовать, птицам – ползть,
Конь на всаднике должен скакать верхом,
Новорожденных надо поить вином^[7],
 
 
Реки – жечь, мертвецов выносить – в окно,
Солнце красное в полночь всходить должно,
Имя суженой должен забыть жених…
 
 
Государыням нужно любить – простых^[8].
 

3-ий день Пасхи 1918

«Это просто, как кровь и пот…»

 
Это просто, как кровь и пот:
Царь – народу, царю – народ.
 
 
Это ясно, как тайна двух:
Двое рядом, а третий – Дух.
 
 
Царь с небес на престол взведен:
Это чисто, как снег и сон.
 
 
Царь опять на престол взойдет —
Это свято, как кровь и пот.
 

7 мая 1918, 3-ий день Пасхи

(а оставалось ему жить меньше трех месяцев!)

«Полюбил богатый – бедную…»

 
Полюбил богатый – бедную,
Полюбил ученый – глупую,
Полюбил румяный – бледную,
Полюбил хороший – вредную:
Золотой – полушку медную.
 
 
– Где, купец, твое роскошество?
«Во дырявом во лукошечке!»
– Где, гордец, твои учености?
«Под подушкой у девчоночки!»
 
 
– Где, красавец, щеки алые?
«За ночь черную – растаяли».
 
 
– Крест серебряный с цепочкою?
«У девчонки под сапожками!»
 
 
Не люби, богатый, – бедную,
Не люби, ученый, – глупую,
Не люби, румяный, – бледную,
Не люби, хороший, – вредную:
Золотой – полушку медную!
 

Между 21 и 26 мая 1918

«Я – есмь. Ты – будешь. Между нами…»

 
Я – есмь. Ты – будешь. Между нами —
Я пью. Ты жаждешь. Сговориться – тщетно.
Нас десять лет, нас сто тысячелетий
Разъединяют. – Бог мостов не строит.
 
 
Будь! – это заповедь моя. Дай – мимо
Пройти, дыханьем не нарушив роста.
Я – есмь. Ты – будешь. Через десять весен
Ты скажешь: – есть! – а я скажу: – когда-то…
 

6 июня 1918

«Умирая, не скажу: была…»

 
Умирая, не скажу: была.
И не жаль, и не ищу виновных.
Есть на свете поважней дела
Страстных бурь и подвигов любовных.
 
 
Ты, – крылом стучавший в эту грудь,
Молодой виновник вдохновенья —
Я тебе повелеваю: – будь!
Я – не выйду из повиновенья.
 

30 июня 1918

«Как правая и левая рука…»

 
Как правая и левая рука,
Твоя душа моей душе близка.
 
 
Мы смежены, блаженно и тепло,
Как правое и левое крыло.
 
 
Но вихрь встает – и бездна пролегла
От правого – до левого крыла!
 

10 июля 1918

«Доблесть и девственность! – Сей союз…»

 
Доблесть и девственность! – Сей союз
Древен и дивен, как Смерть и Слава.
Красною кровью своей клянусь
И головой своей кудрявой —
 
 
Ноши не будет у этих плеч,
Кроме божественной ноши – Мира!
Нежную руку кладу на меч:
На лебединую шею Лиры.
 

27 июля 1918

«Мой день беспутен и нелеп…»

 
Мой день беспутен и нелеп:
У нищего прошу на хлеб,
Богатому даю на бедность,
 
 
В иголку продеваю – луч,
Грабителю вручаю – ключ,
Белилами румяню бледность.
 
 
Мне нищий хлеба не дает,
Богатый денег не берет,
Луч не вдевается в иголку,
 
 
Грабитель входит без ключа,
А дура плачет в три ручья —
Над днем без славы и без толку.
 

27 июля 1918

«– Где лебеди? – А лебеди ушли…»

 
– Где лебеди? – А лебеди ушли.
– Где вороны? – А вороны – остались.
– Куда ушли? – Куда и журавли.
– Зачем ушли? – Чтоб крылья не достались.
 
 
– А папа где? – Спи, спи, за нами Сон,
Сон на степном коне сейчас приедет.
– Куда возьмет? – На лебединый Дон.
Там у меня – ты знаешь? – белый лебедь…
 

9 августа 1918