Марина Крамер Анатомия любви

Рассматривая утром в зеркале очередной синяк на плече и длинную ссадину на боку, Инна глотала слезы и все больше утверждалась в том, что необходимо принять предложение Влада. В следующий раз Антон не рассчитает свои силы и покалечит ее – что тогда будет с детьми? Пока они ни о чем не догадываются, хотя дочь уже начала что-то подозревать и задавать вопросы, на которые у Инны не было ответов, кроме каких-то нелепых отговорок, в которые она и сама ни за что не поверила бы. Но – как долго еще она сможет скрывать от Алины правду о ее отце? И Даня растет… А что может быть хуже для мальчика, чем тот факт, что отец бьет мать? Кем он вырастет, как будет относиться к женщинам?

Думать об этом было куда страшнее, чем жить так, как она жила все годы брака. И Инна решилась.

После утренней планерки она улучила момент и отвела Влада в сторону:

– Владислав Михайлович, я… я подумала и… – промямлила она, пряча глаза, и хирург все понял:

– Вот и славно, Инна Алексеевна. Я в вас не сомневался. Но запомните – никто и ни при каких обстоятельствах не должен узнать об этом. Не хочу вас пугать, но нужно быть предельно осторожной.

– Конечно-конечно…

– Значит, я могу на вас рассчитывать?

– Можете, – твердо ответила Калмыкова, машинально задев болевшее плечо.

В этот раз, помимо синяков, Инна получила серьезную травму уха, слух пропал слева практически совсем.

Когда Калмыкова поняла это, то испугалась – а как теперь работать? Сходив на прием к отоларингологу в платную клинику на противоположном конце Москвы, она убедилась в своей правоте – ухо искалечено, необходима операция.

«Мне надо дотянуть… дотянуть… – думала она, шагая к метро. – Я правильно решила, когда согласилась. Эти деньги – мой выход, мой путь к свободе для себя и для детей. Не о чем жалеть».

Операцию Алене они провели через неделю поздним вечером, когда в клинике уже никого не было – только собранная Владом бригада. Даже ночному сторожу он заплатил за молчание, а когда к утру Алену забрал Рустам, Инна, сжав в кармане пухлый конверт с деньгами, села в такси и поехала домой.

Мужа не было – он улетел в командировку, и грех было не воспользоваться этим, чтобы реализовать свой план.

Инна наняла очень дорогого адвоката, сняла побои и, приложив к свежей справке старые снимки и выписки из карты, а также справку от отоларинголога о серьезной травме уха и потере слуха как последствии этого, подала на мужа заявление в полицию.

Антона привезли из командировки под конвоем, адвокат Инны нажал какие-то кнопочки в соответствующих структурах, и мужа не выпустили под залог. Через полгода состоялся суд, Антон получил четыре года и со скамьи подсудимых пообещал, что просто так этого не оставит.

Инна поняла, что выхода нет – нужно уезжать, и срочно. Выйдя из зала суда, она сразу начала действовать. Буквально за неделю провернула все подготовительные мероприятия и уволилась из клиники.

Она решила не брать много вещей, только самое необходимое для детей. Документы из школы Алины она забрала, не сказав об этом дочери, квартиру в небольшом городке на Волге ей помогла снять живущая там бывшая одногруппница Лариса, она же довольно быстро сумела найти ей место в специализированной клинике – Инну там уже ждали.

Калмыкова удивлялась, как сумела взять себя в руки и организовать свое бегство так быстро и так решительно – оказалось, что все не так уж сложно, как представлялось ей прежде. Всего-то и нужно было – перестать терпеть и бояться, и все сложилось удачно.

Она приехала домой, усадила дочь и сына, не сразу понявших, что именно говорит мать, и велела им одеваться и собрать то, что им пригодится в дороге.

– Мы уезжаем.

– Куда? – удивленно спросила Алина.

– У тебя же каникулы – вот мы и проведем их в одном интересном месте. И не стой, собирайся, у нас билеты на самолет.

Она специально купила билеты в город по соседству с тем, где собиралась жить, чтобы оттуда уехать на автобусе и затеряться. Даже если Антон потом захочет найти ее, то это будет сложно.

К счастью, дети не сразу поняли, в чем дело, восприняли это как путешествие, тем более что мать вела себя преувеличенно бодро и весело, расписывая, как славно они проведут каникулы, куда съездят и что посмотрят. Она решила пока не говорить им об отце, сославшись на его длительную командировку – такое несколько раз случалось, Антон уезжал на полгода и даже на год, потому у Инны была возможность подготовиться к непростому разговору, прежде всего с дочерью.

Квартира оказалась светлая, просторная, Лариса к их приезду заполнила холодильник, купила необходимые мелочи, словом, организовала на первое время быт. Инна немного расслабилась, но понимала, что придется еще поговорить с дочерью и как-то объяснить ей, что домой они больше не вернутся. Даня, к счастью, был еще мал, и ему ничего пока можно не говорить.

Алина ожидаемо восприняла новость в штыки – у нее остались школьные друзья, какая-то своя подростковая жизнь, и она не понимала, почему должна теперь идти в новую школу в совершенно чужом городе:

– А куда я тут поступать буду, ты подумала?

– В соседнем городе тоже есть медицинский институт. И потом, тебе еще учиться полтора года, все может измениться.

– Мама! Ты совсем, что ли?! Что еще может измениться? А папа? Как же папа?

– Он приедет к нам позже.

– Да ты все врешь! – выкрикнула дочь, вытирая кулаками набежавшие слезы. – Ты просто не хочешь с ним жить!

– Да, я не хочу с ним жить. И ты меня поймешь, когда немного повзрослеешь.

– Я и сейчас достаточно взрослая! Ты могла бы со мной посоветоваться!

– Нет, Алина, сейчас ты не готова. Но я обязательно все тебе объясню чуть позже.

– Ты что – нового мужика себе завела? – грубо спросила дочь, и Инна невольно вздрогнула:

– Прекрати! Конечно, нет!

– Тогда почему?! Почему мы сюда приехали?

– Потому что сейчас так надо, – отрезала Калмыкова, поняв, что дальнейший разговор приведет только к еще большей ссоре. – Завтра мы с тобой поедем в школу подавать документы.

Алина развернулась и выбежала из комнаты. Инна очень боялась, что дочь найдет способ связаться с отцом, но тут ей, можно сказать, повезло, хотя вряд ли можно считать везением тяжелую болезнь сына.

Даня заболел в ту же ночь, поднялась температура, сбить которую Инна не смогла, пришлось вызывать скорую. Алина, глядя на помертвевшее от ужаса лицо матери, вдруг проявила что-то вроде сочувствия, села рядом с ней у постели метавшегося в бреду брата и взяла за руку:

– Мамочка… мамочка, не волнуйся… с Даней все будет хорошо, сейчас приедут врачи… мамочка… – Алина заплакала, уткнувшись лбом в ее плечо.

– Его заберут в больницу, – глухим голосом сказала Инна. – Я не могу ехать с ним, мне нужно на операцию, она завтра…

– Я с ним поеду! Ведь у меня еще каникулы…

– Ты? Ты сама еще ребенок…

– Мама! Ну ты ведь тоже врач, уговори их! Я ведь не хуже тебя смогу о Дане позаботиться! – уговаривала ее дочь сквозь слезы, и Инна вдруг почувствовала от нее поддержку, на которую даже не рассчитывала.

Алине действительно удалось уговорить врача скорой, а затем и врача приемного покоя детского инфекционного отделения положить ее в стационар вместе с братом. Инна, конечно, заплатила, но поступок дочери очень ее растрогал и утвердил в мысли, что на Алину вполне можно рассчитывать.

Они прожили в этом городе почти год и жили бы дальше, но однажды в почтовом ящике Инна нашла конверт без каких-либо надписей, открыла его и в ужасе отбросила. В конверте оказалась фотография Влада, вернее, того, что от него осталось.

Дрожащей рукой Инна подняла снимок и перевернула – на обороте была только одна фраза: «Ты можешь бежать, но спрятаться не сможешь».

Времени на раздумья у нее не осталось, главное сейчас было не потерять от ужаса голову и сделать что-то немедленно, но так, чтобы не напугать детей.

– Новый год мы будем встречать у бабушки! – объявила Инна дочери, и та удивленно уставилась на нее:

– С чего вдруг?

– А ты не хочешь увидеться с бабушкой? Поедем все вместе на дачу, там нарядим елку прямо во дворе, будем сидеть у печки – разве плохо?

– А чем тебя не устраивал камин в подмосковном доме? Мы уперлись в такую даль, чтобы теперь еще дальше ехать и там у печки торчать?

– Алина, я хотела с тобой посоветоваться как со взрослой, а ты себя ведешь как типичный подросток.

– Я и есть подросток! – заявила дочь. – И у меня были планы на каникулы, между прочим! Но тебе же все равно, да?

Инна не стала больше спорить, заказала билеты, собрала самые необходимые вещи, попросила Ларису отправить остальное, не объяснив, в чем дело, и назавтра они уже сидели в купе поезда, увозившего их в родной город Инны.

Первое время пришлось пожить у матери, что оказалось довольно сложно – слишком давно Инна жила самостоятельно, и теперь приходилось притираться друг к другу заново. И Алина… Даня, еще маленький, сошелся с бабушкой быстро, они проводили много времени вдвоем, гуляли, читали, рисовали, а дочь всем видом демонстрировала, как недовольна очередным переездом и необходимостью ютиться в трехкомнатной хрущевке на четвертом этаже.

К счастью, новая школа пришлась ей по душе, и Инна немного выдохнула – через год дочери поступать в институт, нужны репетиторы, нужны подготовительные курсы, а здесь все-таки фамилия Калмыковых что-то значила. И тогда Инна нашла возможность сменить фамилии детям, хотя пришлось крупно поссориться с Алиной.

– Ты совсем уже?! – кричала дочь, размазывая по щекам слезы и косметику. – Чего это ради?! – И Инна, зажмурившись, как перед прыжком в воду, решилась:

– С того, что твой отец не в командировке, а отбывает наказание в тюрьме. Сидеть ему еще три года, я не хочу, чтобы вы носили его фамилию. Он никогда к нам не вернется, я этого не допущу.

– Что?! – оторопела Алина, мгновенно прекратив плакать. – Как это – отбывает наказание, за что?!

– За то, что регулярно избивал меня.

– Тебя?! Мам, ты… ты нормальная вообще?! Зачем ты врешь?

– Я не вру. Я старалась не впутывать вас в это, терпела и молчала. Но однажды поняла, что больше не могу. И не хочу, чтобы рано или поздно Даня узнал об этом и стал таким же, как ваш отец. И чтобы ты не пошла по моим стопам и не выбрала себе в мужья такого вот абьюзера – внешне благополучного, воспитанного и уважаемого всеми, а за закрытой дверью превращающегося в животное. Ты поймешь, когда вырастешь. А сейчас просто поверь мне, Алина, так нужно.

Дочь смотрела на нее расширившимися от ужаса глазами. Инна видела, что Алина не до конца верит ей, но сейчас у нее не осталось сил говорить о чем-то, переубеждать, доказывать. Она встала и молча вышла из комнаты, спустилась во двор и долго сидела на лавке, не обращая внимания на валивший снег – январь выдался удивительно снежным.

Спустя полчаса дверь подъезда открылась, и на крыльце показалась дочь в накинутом пуховике и без шапки:

– Мама! Мама, ну сколько можно тут сидеть? Ты ведь заболеешь… – в руках у Алины была большая шаль из козьего пуха, которую она накинула Инне на плечи поверх тонкой куртки.

Машинально укутавшись в нее, Инна посмотрела на дочь:

– Я думала, ты меня поймешь… думала, что с дочерью всегда легче, что она будет поддерживать…

Алина села рядом на лавку, нахохлилась, как замерзший воробей, уставилась на отпечатки собственных ботинок:

– Почему ты никогда раньше мне об этом не говорила?

– Хотела, чтобы у тебя были нормальные отношения с отцом.

– Зачем? Зачем ты столько лет это все терпела? Он тебя сразу начал бить, как поженились?

– Ну что ты… конечно, нет. Когда мы поженились, он был очень милым, заботливым, предупредительным. Идеальный муж. И я не замечала, что он как-то ненормально педантичен, что его раздражает любое отклонение от правил… вилка не так лежит на столе, складка на простыне, чуть увядший цветок в вазе… Потом родилась ты, я заканчивала учебу, ничего не успевала… няню нанять Антон не разрешал – не хотел терпеть чужого человека в доме, и я даже на экзамены ездила с тобой. Как вообще умудрилась ординатуру закончить – не понимаю даже… – Инна вздохнула, тоже глядя на следы перед скамейкой. – Стала работать – дома сделалось еще хуже. Папа требовал ужин к определенному времени, накрытый по всем правилам, требовал идеальную чистоту в доме, где маленький ребенок – одних игрушек собирать приходилось по две корзины, на это ведь тоже время нужно. А мне дежурить нужно было – какой я анестезиолог, если в операционную не хожу? Ты никогда не задумывалась, какую операцию мне делали там, на Волге? Ты не замечаешь, что я постоянно громко говорю и стараюсь смотреть тебе в лицо при разговоре? А это потому, что после одного удара у меня было сильно травмировано ухо, пропал слух – практически совсем, и мне делали тимпанопластику и пластику слуховых костей, но слух все равно снижен…

Алина подняла на мать полные слез глаза:

– Почему ты от него не ушла?

– А куда мне было идти с тобой? К родителям, поджав хвост? Они ведь сразу были против нашего брака, дед твой так и сказал – не будет толку, а я уперлась, любовь же. Выходит, дед с самого начала видел, какой твой отец на самом деле, только я, дура влюбленная, не понимала… Даня родился, когда у нас уже все было плохо, Антон меня бил раз в неделю как минимум, слава богу, что я забеременела, он все-таки опасался на меня в тот период руку поднимать, – Инна вдруг всхлипнула, вспомнив, как муж тащил ее из женской консультации буквально за шиворот, как нашкодившую кошку – ему показалось, что Инна пришла туда за направлением на аборт, и доказать ему, что это был обычный осмотр, она так и не смогла.

Именно тогда он запретил ей выходить из дома, заставил уйти с работы и осесть за городом в поселке. Даже гулять Инна могла только во дворе, потому что Антон, уезжая по утрам на работу в Москву, запирал ворота на кодовый замок. Инна не могла ни протестовать, ни просто уйти – муж заблокировал ее карточку, контролировал все телефонные звонки и переписку в интернете. К маленькой Алине приезжал педагог раннего развития, но происходило это всегда только в присутствии Антона, то есть в выходной день, и у Инны не было шанса попросить женщину о помощи.

Даже в роддоме Антон неотлучно находился рядом, отдав на это время Алину своей матери, и на второй день после родов забрал жену с сыном домой. Правда, в этот раз он все-таки нанял няню для Дани и даже помощницу по хозяйству, но это были две филиппинки, ни слова не говорившие ни по-русски, ни по-английски, и жившие постоянно в их доме на первом этаже. Правда, как оказалось позже, одна из женщин все-таки говорила по-английски и в России находилась не на птичьих правах, как ее товарка, а вполне легально, и именно ее показания очень помогли Инне во время следствия и явились крайне неприятным сюрпризом для Антона и его адвоката. Муж был уверен, что никто в доме не слышит и не понимает, что происходит, и, если бы не Май Ю, Инне ни за что не удалось бы упрятать его в тюрьму.

Ей очень хотелось сейчас рассказать дочери и об этом, но что-то внутри подсказывало, что для одного дня информации и так достаточно – еще неизвестно, чем обернется эта откровенность, и как будет вести себя Алина дальше.

Дочь по-прежнему смотрела на почти запорошенные снегом следы своих ботинок и молчала.

– Идем домой, я замерзла, – произнесла она наконец, поднимаясь с лавки. – Тебе нужно, чтобы я с тобой поехала фамилию менять?

– Да.

– Можем завтра…

Инна молча обняла дочь за плечи и повела в подъезд, чувствуя, что тоже очень замерзла, и теперь им обеим не помешает знаменитый мамин чай из липы, чтобы не разболеться.

Клиника Аделины Драгун произвела на нее впечатление с первых минут – огромная территория, три больших здания, все продумано, грамотно, удобно. Коллеги тоже понравились, все вели себя дружелюбно, объясняли, подсказывали на первых порах.

Сперва она работала с небольшой нагрузкой, привыкала, присматривалась, да и к ней тоже присматривались, оценивали навыки и умение отреагировать на любую ситуацию. Вскоре после того, как Драгун предложила ей подписать контракт, ее взял в свою бригаду Матвей Мажаров, и Инна стала его постоянным анестезиологом.

Как объяснил ей, посмеиваясь, главный анестезиолог Сергей, она попала в высшую лигу, и это значило только одно – ее навыки и знания находятся на самом высоком по меркам клиники уровне. Это очень ободрило Инну, придало ей уверенности. Все в жизни немного успокоилось, обрело какой-то смысл, и, если бы не внезапно вышедшая из-под контроля дочь, Инна могла бы считать себя счастливой. Она наконец-то занималась своим делом и была свободна в том смысле, что не приходилось вздрагивать от звука открывающейся двери.

Все закончилось ровно в тот момент, когда ей пришло сообщение с фотографией, открыв которую, Инна помертвела – на ней был второй хирург ее московской клиники, точнее – его тело, вяло повисшее в петле.

Закрыв сообщение, Инна поняла, что и в родном городе ее найдут – раз уж нашли номер телефона. Она его сменила на следующий день, но через полгода его пришлось менять снова – в очередном сообщении с неизвестного номера оказалась фотография сестры-анестезистки, лежавшей в ванне с перерезанными венами.

Нужно было снова бежать, но куда? Инна в отчаянии перебирала варианты, но ни один не казался надежным. Жаль было дочь, только начавшую учиться, жаль сына, пошедшего в школу и в спортивную секцию. В конце концов, было жаль уходить из клиники, где она, наконец-то, нашла свое место.

«Осталась операционная сестра Соня и я, – думала Инна ночами, лежа без сна в кровати и глядя в потолок. – Кого убьют следующей? И кто это делает? Почему наша бригада? Неужели дело в той операции Алены Сурковой? Мне казалось, что этот Рустам просто нагнетает ситуацию, чтобы убедить Влада провести операцию как можно быстрее, потому что хотел оказаться за границей и не затягивать этот процесс. Что же пошло не так?»

Она пробовала искать информацию в интернете, не особенно надеясь на успех, потому что и имя, и фамилия Алены могли оказаться выдуманными. Единственное, что ей удалось найти, это небольшая заметка на каком-то московском портале, в которой говорилось об исчезновении жены депутата Сурикова Аланы. Всего две измененные буквы… Может быть, в этом и крылась разгадка того, что сейчас происходило вокруг нее, Инны?