Марина Крамер Анатомия любви

Инна, три года назад

«Мы не ошибаемся в людях, мы просто стараемся видеть их такими, какими нам хочется, чтобы они были».

Эта фраза всегда не давала ей покоя, заставляла чувствовать свою вину в том, как сложилась ее жизнь.

«Я идеализировала Антона, хотела, чтобы он был заботливым, ласковым – и он был таким первое время. А потом… человек не может долго играть роль, которая ему чужда, рано или поздно подлинное вырвется наружу, его никак не спрячешь, не сможешь скрывать продолжительное время. Вот и Антон открыл свое лицо, я просто не сразу его разглядела».

Инна стояла под душем, стараясь облегчить боль в избитом теле с помощью контрастного обливания, но это почти не помогало. Морально побои стали делом привычным, но физически тело все еще не готово было смириться. А нужно ведь делать вид, что ничего не происходит, и не пугать дочь. И на работу нужно прийти с таким лицом, чтобы никто ни о чем не догадался.

Это было особенно унизительно и очень стыдно – переодеваться в туалете, а не в раздевалке, носить хирургической костюм, сшитый на заказ так, чтобы рукава были длинными, маскировать синяки тональным кремом в несколько слоев… А главное – убивало полное отсутствие выхода из этой ситуации. Двое детей и невозможность контролировать собственную жизнь сделали Инну зависимой от мужа, у нее даже собственных денег не было – Антон предусмотрительно забрал ее карточку и сменил пароль.

Ее машину он заправлял сам, но ездить на ней она могла только в его присутствии, до работы муж довозил Инну сам, забирал тоже – она практически никогда не оставалась без его тотального контроля, разве что во время командировок. Но даже длительное отсутствие Антона не придавало Инне решимости забрать детей и убежать, уехать, спрятаться. Она боялась, что он найдет ее и отберет детей, спрячет их так, что она больше никогда их не увидит. Эту мысль Антон внушил ей накрепко, и Инна ни на секунду об этом не забывала.

Сейчас муж уже не уезжал так надолго, как в первые годы их жизни – тогда его командировки длились по нескольку месяцев, а однажды он отсутствовал почти год, но в то время все было еще в относительном порядке. Сейчас же Антон мог уехать максимум на месяц, но и тогда Инна не оставалась одна – к ней перебиралась свекровь, что тоже являлось вариантом контроля. Инна слышала, как та звонит по вечерам Антону и отчитывается буквально по секундам – кто где был, кто что делал, сказал…

Ей казалось, что свекровь тоже боится Антона, потому так подробно рассказывает обо всем, что происходит в доме в его отсутствие. Свекровь неотлучно следовала за Инной и детьми, куда бы они ни направлялись – в школу Алины, на прогулку по поселку с Даней, просто покачаться во дворе дома на качелях. Она садилась неподалеку и не сводила с невестки настороженного взгляда, словно ждала, что в любую секунду та просто исчезнет вместе с внуками.

Инна пыталась наладить со свекровью более близкие отношения, чем те, что у них сложились с первого дня, но Наталья Николаевна все время была начеку, как будто получила от Антона инструкции по обращению с невесткой и полный список того, что можно говорить, а что нельзя. И никакие ухищрения Инны не заставляли ее отойти от этих предписаний ни на миллиметр.

Алина бабушку не любила, хотя та всячески старалась завоевать доверие девочки подарками, послаблениями режима и прочими попытками баловства. Видимо, девочка чувствовала наигранность и неискренность, сквозившие буквально в каждом слове, в каждом жесте. Даня же был еще совсем крошечным и пока не выражал никаких эмоций по поводу отношений с бабушкой.

С приездом свекрови Инна получила возможность чуть больше времени уделять своему хобби – цветоводству и ландшафтному дизайну. За то время, пока она была беременна Даней и сидела год в декрете, Инна очень увлеклась и так оформила свой двор и небольшой сад, что он мог соперничать с убранством самых дорогих дворов поселка. И теперь она с огромным удовольствием посвящала свободное время клумбам и кустам.

Свекровь наблюдала за ее работой и не скупилась на похвалы, но в этом Инне тоже чудилась неискренность и фальшь. Внешне благообразная, вся такая сладко-сахарная до приторности Наталья Николаевна внушала ей такое же тревожное чувство, как в последнее время и ее сын Антон.

«Как я могла так в нем ошибиться? – порой думала Инна, замазывая очередной синяк. – Я выходила замуж за заботливого, внимательного, нежного Антона, а через несколько лет оказалась в заточении у сумасбродного, жестокого, придирчивого и педантичного до паранойи человека, которого совсем, оказывается, не знала».

Как любая жертва домашнего тирана, Инна постоянно копалась в себе, пытаясь отыскать причину таких перемен в поведении мужа. Ей казалось, что она делает что-то не так, что недостаточно пунктуальна, недостаточно педантична, недостаточно внимательна к нему, не прислушивается к просьбам (она уже не отдавала себе отчета в том, что это не просьбы вовсе, а приказы, которые у нее нет права обсуждать), не выполняет элементарных вещей, которые доставляют Антону удовольствие и дарят комфорт.

Но угодить мужу всегда было сложно, любая мелочь выводила его из себя, и он срывал это на Инне при помощи кулаков. При этом назавтра он вел себя довольно типично для человека такого склада личности – обвинял ее в том, что снова сорвался или делал вид, что сожалеет о содеянном и больше никогда-никогда… Инна всякий раз наивно верила, что так и будет – до следующего срыва.

Больше всего ее страшила перспектива того, что обо всем узнают дети. Как потом смотреть в глаза дочери, которая уже все понимает? А сын? Ведь он будет расти с осознанием, что это нормально – раз мать по-прежнему живет с избивающим ее отцом и не пытается что-то изменить. И к чему это приведет в будущем?

Подобные мысли пугали Инну куда сильнее раздумий о собственном здоровье и безопасности. Нет, Антон не бил ее так, чтобы нанести какую-то сильную или опасную травму, но кто знает, в какой момент он перестанет контролировать силу удара?

Сама не понимая пока, зачем делает это, Инна в последние пару лет регулярно снимала побои у знакомого судебно-медицинского эксперта, который ни за что не сказал бы об этом Антону, например, с которым даже не был знаком. Справки она хранила на работе в крошечном сейфе, куда перед операциями запирала телефон, кольцо и часы – такое правило действовало в клинике, и Инна этим удачно пользовалась.

Но силы воли и силы духа на то, чтобы пойти в полицию и написать наконец заявление на мужа, у Калмыковой не было. Она прекрасно понимала, что не справится с этим без поддержки и без денег, которых у нее не было.

После утренней планерки ее вдруг задержал один из лучших хирургов клиники Влад Локтев. Импозантный, уже чуть седоватый, несмотря на довольно молодой возраст, Локтев пользовался у всей женской части клиники повышенным вниманием, но Инна боялась на него даже глаза поднять на всякий случай. Антон, встречавший ее после работы ежедневно, мог нафантазировать что угодно, и Инна не поручилась бы за исход подобной неосторожности.

Потому, ощутив прикосновение руки Локтева, она вздрогнула:

– Вы что-то хотите, Владислав Михайлович?

– Да, – понизив голос, произнес Локтев. – Мне нужно с вами серьезно поговорить, Инна Алексеевна. Вы не могли бы уделить мне сейчас минут пятнадцать? У вас операция только в одиннадцать, я смотрел расписание.

Инна беспомощно оглянулась, словно ища повод сбежать от разговора – ей почему-то не понравилась заговорщицкая манера Локтева.

– Д-да… но… мне надо еще на больного взглянуть… – пробормотала она.

– Успеете, – заверил Локтев. – Давайте в кафетерий спустимся.

Они сели за столик, и Локтев сразу приступил к делу:

– Инна Алексеевна, то, о чем я хочу поговорить, не должно уйти дальше, это моя личная просьба. Вы, как мне кажется, человек надежный, неболтливый, это мне подходит.

– Подходит – для чего?

– Для одной операции, которая должна остаться в тайне от всех.

– У меня двое детей, Вячеслав Михайлович, я не могу позволить себе участие в чем-то незаконном, – Инна попыталась встать, но Локтев удержал ее:

– Сядьте. С чего вы решили, что я предлагаю что-то незаконное? Я сказал только, что об этом никто не должен знать, вот и все. То есть вы не должны рассказывать о том, что принимали в ней участие и что вообще такая операция когда-то проводилась в нашей клинике.

– И вы считаете, что в этом нет ничего незаконного?

Локтев вынул из кармана небольшой блок отрывных листков и ручку, что-то быстро написал и, оторвав верхний, протянул Инне.

Та взглянула и подняла глаза на откинувшегося на спинку стула Локтева:

– Это что же?..

– Да, – кивнул он, – все верно. Это гонорар, который получите лично вы.

Инна машинально прикинула в голове, в какую сумму вообще обойдется неведомому клиенту эта секретная операция, и сделала вывод, что под нож ляжет человек непростой и очень состоятельный, таким, конечно, огласка не нужна.

– Я… могу подумать несколько дней? – выдавила она, снова глядя на листок с цифрами.

– Можете. Но постарайтесь не затягивать с решением, мне нужно дать ответ клиенту и, если вы откажетесь, искать нового анестезиолога.

– Мне нужна пара дней… понимаете… нужно ведь все взвесить… – пролепетала Инна, в душе уже уверенная, что согласится – эта сумма могла бы помочь ей наконец-то изменить свою жизнь, и именно эта возможность заставляла Инну утвердиться в положительном решении.

– Разумеется, Инна Алексеевна. Но помните – о нашем разговоре никто знать не должен, это основное условие.

– Я понимаю…

– Тогда давайте заниматься своими делами, а вы, как решите, сразу приходите ко мне, хорошо? И прошу – не очень затягивайте с ответом, – напомнил Локтев, вставая из-за стола.

Инна сунула листок с суммой в карман и тоже встала – нужно было еще раз осмотреть больного перед операцией.

Домой она возвращалась в странном настроении, это заметил Антон и недовольно поинтересовался:

– Случилось что?

– Нет… все в порядке. Я просто устала сегодня.

– Я уже говорил – тебе нет нужды вообще там работать.

– Тоша… ну а где я могу работать с такой специализацией?

– Если непременно нужно каждое утро мотаться в Москву, можно выбрать что-то другое, – буркнул муж. – Почему не работать там, где не будешь выматываться? Сидела бы косметологом где-нибудь в салоне красоты.

– Ты думаешь, что косметологи не работают и не выкладываются? Да там вообще рабочий день практически от рассвета до заката. В своей клинике у меня жесткий график, я ведь даже дежурств почти не беру, только если попросят… – Инна убрала с лица прядь волос и невольно задела синяк на скуле, тщательно замаскированный плотным тональным кремом. – Ох… – непроизвольно вырвалось у нее, и муж тут же понял причину:

– Дорогая, ну ты ведь сама виновата. Я же просил – не трогай меня, когда я возвращаюсь с работы не в настроении… Мне очень жаль, что так вышло, правда… – он дотянулся до ее руки и сжал пальцы. – А хочешь, в ресторан сейчас заедем?

В ресторан Инна не хотела, но знала, что если откажется, дома придется за это рассчитываться новыми синяками – Антон не терпел никаких проявлений неповиновения и отказ от его предложений всегда воспринимал агрессивно.

– Да, это было бы кстати, – выдавила Инна, пытаясь натянуть улыбку.

Антон удовлетворенно кивнул и начал перестраиваться в другой ряд для поворота.

Они приехали в любимый ресторан мужа, и Инна поняла, что поужинать ей вряд ли удастся – у нее была аллергия на морепродукты, Антон отлично об этом знал, но всякий раз вез ее именно сюда, где практически не было блюд без креветок, кальмаров, мидий и тому подобного. Но Инне даже в голову не пришло возразить или хотя бы заикнуться о своей аллергии – это непременно вызовет у Антона вспышку гнева.

«Придется опять сидеть с тарелкой картошки», – вздохнула она про себя и вышла из машины.

Инна всякий раз спрашивала себя, зачем терпит все это, и с годами найти ответ становилось все труднее. Раньше она уговаривала себя тем, что любит Антона – да так, в общем-то, и было первые годы их брака, – и Антон тоже ее любит. Со временем любовь трансформировалась в заботу о детях – им нужен отец, родной отец, который их не трогает и пальцем, даже голоса не повышает. Но сейчас Инна вдруг поняла, что совершает самую страшную ошибку в жизни – она программирует детей на такую же модель отношений. Еще немного – и Алина начнет догадываться, почему мать изводит тонны тонального крема или переодевается только в запертой на ключ гардеробной. И своим поведением Инна даст ей понять, что это нормально. А такой жизни для дочери она не хотела.

Листок с написанной Владом суммой остался лежать в кармане рабочего костюма, Инна не хотела, чтобы муж, имевший привычку обыскивать ее сумку и все содержимое, увидел цифры и начал задавать вопросы. Она колебалась. С одной стороны, эти деньги дадут ей свободу и помогут решиться наконец на то, что без денег не провернешь. Но с другой…

Кто этот странный клиент? Что за операция ему требуется? Почему непременно нужно держать все втайне? И что будет, если вдруг какая-то информация просочится из стен клиники?

Голова пухла от мыслей, и Инна отвлеклась, не услышала вопроса, заданного Антоном перед десертом.

Пинок в голень под столом быстро привел ее в чувство, она сумела даже сдержать рвавшийся из груди вскрик, подняла глаза:

– Прости, дорогой… я действительно не расслышала…

– Чем таким важным ты занята? – сварливо поинтересовался Антон. – Я пытался обсудить предстоящие каникулы дочери.

– Но… еще ведь есть время…

– Ты вечно все откладываешь на последний момент, когда уже нет никакого выбора!

Эта фраза решила все. Фраза – и последовавшее за ней по приезде домой очередное избиение. Инне казалось, что уже давно Антон бьет ее просто потому, что так привык, это стало чем-то вроде ритуала, который он выполнял все с тем же рвением, но уже с меньшей эмоциональной вовлеченностью. Как будто по обязанности.

«Нет, все, хватит! – думала Инна, прикладывая к наливавшимся синякам бодягу. – Если не сейчас – то уже точно никогда».

Появление в клинике новой пациентки ни у кого вопросов не вызвало – такое случалось каждый день, рядовой случай, молодая женщина, явно не стесненная в средствах, хотела кое-что подправить во внешности. Кое-что, на ее взгляд, лишавшее ее изюминки и привлекательности. «Алена Игоревна Суркова, 29 лет» – значилось на ее карте.

Когда Влад принес ее историю Инне, та не сразу поняла, что именно не так. С фотографии на нее смотрело красивое лицо с почти идеальными чертами и пропорциями, такое вообще редко встречается в природе – чтобы все линии были настолько симметричны.

– И что даму не устраивает, я не пойму, – рассматривая снимок, спросила Инна.

– Дама хочет подправить скулы, нос и разрез глаз, а также, раз уж мы тут собрались, заодно и форму губ откорректировать.

– Но она же изменится до неузнаваемости, – Инна отложила снимок и перевела взгляд на Локтева.

Тот прижал к губам палец и покачал головой, и тут до Калмыковой дошло, что это, видимо, и есть та самая богатая и загадочная пациентка.

Она снова взяла снимок и уже совсем с другой точки зрения рассмотрела его повторно. Да, внешность женщины после вмешательства перестанет быть такой правильной, все пропорции изменятся, лицо станет похожим на те стандартные кукольно-мопсовые лица, которыми заполнены все соцсети.

– Зачем ей это? – вырвалось у Калмыковой, и Влад, забрав фото, тихо произнес:

– Нас это не касается. Клиент платит – клиент получает то, что заказал. Надеюсь, вам это понятно, Инна Алексеевна.

Ей это было непонятно, но обсуждать моральную сторону вопроса с Локтевым Инна не хотела. Ее всегда коробил подобный подход хирургов – клиент платит, мы уродуем. Разве можно идти на поводу у прихотей и ухудшать то, что природа создала так, как считала правильным? Нет, понятно, когда у человека действительно есть изъян, мешающий ему если не физически, то психологически, тут Инна могла понять пациентов, мечтающих исправить огромные уши, горбатые носы, стесанные подбородки. Человеку должно нравиться собственное отражение в зеркале, тут не о чем спорить. Но когда лицо прекрасно – зачем изменять его на нечто невразумительное и похожее на штамповку? Что в собственной внешности так не давало покоя этой Алене Сурковой?

«Ой, что я так зациклилась? – оборвала Инна свои мысли. – Мое дело маленькое, я анестезиолог, наркоз дала, из наркоза вывела – а там уж пусть живет как хочет, не я же ее резать буду».

И все же это предложение казалось выходом. Сумма, которую пообещал хирург, могла бы решить ее проблемы и помочь обезопасить и себя, и детей. Конечно, для этого ей придется кое-чем пожертвовать, но разве это могло сравниться с возможностью спокойно жить и не замирать в страхе перед открывающейся дверью дома?