Марина Крамер Анатомия любви

Аделина

Я вернулась домой одна, Матвея вызвали в институт – какие-то формальности.

Наскоро сообразив ужин, я, повинуясь какому-то внутреннему зову, вынула с верхней полки шкафа в кабинете один из дневников матери – тот, где она иногда записывала свои мысли о личном, о нас с братом, об отце. Это была самая тонкая тетрадка из всех, и это лишний раз свидетельствовало об истинных ценностях моей мамы. Медицина и наука были для нее на первом месте, самым главным делом ее жизни, а мы – лишь сопутствующими факторами, зачастую мешавшими ей в карьере.

Меня давно перестало обижать то, как мама вроде бы в шутку называла нас с братом «врачебными ошибками», имея в виду, что без нас ей было бы куда проще и легче двигаться по сложному пути женщины-хирурга, ученого и разработчика новых технологий операций.

Но вот эта тетрадка в клетчатой потертой обложке иногда открывала мне мою маму совсем с другой стороны. Она страшно переживала, когда мы болели – как любая мать, беспокоилась, что не может уделять нам много времени, и я вынуждена была вырасти куда раньше, чем должна бы. К счастью, она так и не узнала, как ее любимец Николенька в свое время едва не угробил и себя, и меня, и мою клинику пристрастием к азартным играм, а не то, я в этом была уверена, обвинила бы себя в этом.

Сегодня мне захотелось найти в этой тетрадке что-то о себе, что-то такое, что даст мне понять – нет, я не такая, как мама. Она никогда не считала меня даже способной, а не то что талантливой, и только в самом конце, когда болезнь Альцгеймера уже не выпускала ее из своих лап, совершенно стерев из памяти людей, события, места, мама в момент просветления обняла меня и сказала совершенно осмысленно:

– Я очень тобой горжусь, Аделина.

Это была единственная похвала в мой адрес, высказанная мамой вслух…

Я со временем перестала ждать ее одобрения, перестала надеяться, что она признает за мной право на профессию, на то, что я достойна стоять у стола со скальпелем в руке. В какой-то момент я вдруг осознала, что если подчиню этому свою жизнь, то не смогу сделать ничего толкового, ничего достойного. И мне стало легче – как будто я перестала соревноваться с собственной матерью, хотя никогда и не делала этого.

Забравшись с ногами на диван, я открыла тетрадь и, увидев мелкий мамин почерк, почему-то почувствовала, как щиплет в носу. Прошло много лет со дня ее смерти, но иногда на меня вот так накатывала тоска. Нет, мы с мамой никогда не были особенно близки, да что там – вообще не были, но я очень ее любила. Родителей любят безусловно, просто потому, что они – родители. Мама – это мама, она всегда самая красивая, самая добрая, самая лучшая.

«Аделина не радует. Я так надеялась, что она унаследует от меня хоть что-то, но нет. Она заурядная, такая же, как Эдуард. Будет лучше, если она выберет какую-то простую профессию. Не знаю – на парикмахера выучится или что-то такое. Но в медицине ей делать нечего».

Запись была датирована тем годом, когда мне исполнилось пять лет. Пять лет – и мама уже была уверена, что из меня никогда не получится врач. А что я должна была демонстрировать ей в этом возрасте? Препарировать лягушек? В то время я их отчаянно боялась, визжала не своим голосом, если вдруг в деревне у бабушки такая зеленая страшилка вдруг выскакивала мне под ноги из-под камней у колодца, например.

Мама всегда мерила меня какой-то ей одной ведомой линейкой, не применяя ее, однако, к Николеньке, уж не знаю почему. И эта невидимая линейка всегда выдавала один и тот же результат – не способна, не может, не станет. В более маленьком возрасте я очень страдала от этого, но, вырастая, поняла, что это глупо и бесполезно. Мама сама преподала мне этот урок – никому ничего не доказывай, и я придерживаюсь этой заповеди до сих пор.

– Деля! Деля, ты где? – раздался в коридоре голос Матвея, и я, сунув тетрадку под подушку дивана, вышла в коридор.

– Я в кабинете была. Даже не слышала, как ты вошел. Все в порядке?

– Да, там в ведомостях третьего курса какая-то путаница вышла, разбирались, – муж на ходу чмокнул меня в щеку, направляясь в ванную. – Из клиники новостей нет?

– Нет. Невзоров обещал держать в курсе, но ты ведь знаешь… Я Ивана жду, он остался у Калмыковой, хотел поговорить.

– Да? О чем?

– О том, что она при мне не пожелала сказать, – я сняла с крючка полотенце и протянула Матвею.

– Не удалась твоя игра в детектива? – посмеялся муж, вытирая руки. – Ужином-то накормишь? Или в кулинара играть настроения не было?

– Ужином накормлю. Знаешь, что мне не дает покоя? Калмыкова на собеседовании не упомянула работу в обычной больнице, хотя в трудовой такая запись есть. Почему?

– Могла подумать, что тебя работа в непрофильной клинике может подтолкнуть к решению не брать ее, – садясь за стол, сказал Матвей.

– Что за чушь? Она анестезиолог, а не хирург, какая разница, где она наркоз давала? Это мало чем отличается, так ведь?

– Так. Но это не отменяет желания Калмыковой понравиться тебе.

– Матвей… Ну я мужчина, что ли, чтобы она мне нравилась? Кстати… а тебе никогда не казалось странным, что она довольно громко говорит? И все время старается встать так, чтобы видеть лицо собеседника? – вдруг вспомнила я, замирая с ложкой над сковородой.

Матвей нахмурился:

– Слушай… а ведь правда. Меня иной раз это здорово раздражало – как будто она старается громким голосом свою мысль пояснее донести.

– Так делают люди с нарушением слуха.

– Да, ты права… Но надо спросить еще у кого-то, мы с тобой можем быть предвзяты.

Мы уже закончили ужинать и собирались пить чай, когда раздался звонок в домофон – это приехал Иващенко.

Впервые за все время я видела Ивана в таком возбужденном состоянии – обычно наш психолог был чуть вялым, отстраненным и каким-то даже несобранным. Сегодня же он буквально влетел в нашу квартиру и с порога заговорил, не тратя время на этикетные расшаркивания:

– Вы были правы, Аделина Эдуардовна! Калмыкова замешана в чем-то, и теперь ей мстят!

– Стоп-стоп! – прервал его Матвей. – Давайте-ка за стол, Иван Владимирович, за чаем спокойно поговорим. Чувствую, новости у вас интересные.

– Интересные?! Да это криминальный сериал, если хотите знать! – послушно подчиняясь руке Матвея, подталкивавшей его в сторону кухни, продолжал Иван. – А сегодня у Калмыковой пропал сын.

– Как… пропал?! – выдохнула я, в одну секунду представив, что испытала в этот момент Инна.

– В лагере. Он там отдыхает со своей секцией плавания. И примерно в обед воспитатель отряда обнаружила, что мальчика нет. Она позвонила Калмыковой в тот момент, когда я к ней поднялся – ну вы помните, Аделина Эдуардовна, вы поехали в клинику, а я решил вернуться? – обернулся Иващенко ко мне.

– Да-да… и что? Мальчик нашелся?

– Пока нет. Поиски организовали, там полиция и отряд добровольцев. Я тоже хотел с ними, но Инна Алексеевна очень просила не вмешиваться. Кстати, пока мы с ней ехали в лагерь, она очень много мне рассказала. Я понимаю, что воспользовался ее состоянием, но… В общем, Аделина Эдуардовна оказалась права. А я вспомнил, о чем речь, – обхватив кружку с чаем, которую я поставила перед ним, проговорил Иван. – Три с небольшим года назад было довольно громкое дело – пропала жена депутата Сурикова. Он рвал и метал, поднял на уши всех… а потом хирургическая бригада одной из пластических клиник вдруг в полном составе увольняется, а через некоторое время в Подмосковье находят труп Влада Локтева, хирурга.

– Вообще не вижу связи, – поморщилась я. – И ничего не понимаю – при чем тут депутат этот и жена его?

– Да говорят, что она сбежала с любовником, а тот решил ей скоренько внешность сменить. Но это не точно, так – на уровне слухов. Но фамилию Локтева сегодня называла Инна в своем монологе, несколько раз называла, понимаете? И про смерть его упомянула тоже. А откуда ей об этом знать?

– В одной клинике работали. Мог кто-то из бывших коллег сказать, – пожала я плечами.

– Нет, – замотал головой Иващенко. – Она совершенно конкретно произнесла фразу «А потом я увидела фото мертвого Локтева» – я это очень четко запомнил. Фотографию, понимаете? Значит, кто-то ей прислал? И о чем это говорит? – Иван обвел нас победоносным взглядом и сделал большой глоток чая, обжегся и закашлялся.

Матвей встал из-за стола и переместился к окну, чуть приподнял римскую штору:

– О чем угодно.

– То есть как?!

– Да вот так, Иван Владимирович, – Матвей развернулся и, опираясь на подоконник, продолжил: – Что угодно это может значить. Но то, что Калмыкова работала в этой бригаде, факт. Однако мы не знаем, как умерли остальные. Ну, допустим, Локтев. Ведь он мог стать случайной жертвой?

– Случайной жертвой падения в серную кислоту? – взвился Иван. – Калмыкова сказала – на фото были останки, его буквально растворили! «Случайно!»

– Так, все, мальчики, разошлись, – примирительно сказала я. – Матвей, Иван Владимирович прав. Случайно искупаться в серной кислоте невозможно, если только не планируешь так из жизни уйти. А про остальных нам что-то известно?

– Известно, – кивнул Иван. – Я ведь еще и справки навел, пока к вам из лагеря на такси ехал. Мой двоюродный брат работает в центральном аппарате МВД, пришлось побеспокоить.

– Надо же… а я не знала, что у вас такие родственные связи имеются, – заметила я, удивившись, как за столько лет довольно тесного общения с Иващенко умудрилась не знать такого.

– Вы, Аделина Эдуардовна, не обижайтесь, но вас другие люди вообще мало интересуют – если только вы их на стол взять не собираетесь, – сказал Иван, и я увидела, как прячет улыбку Матвей. – Так вот… братец мой двоюродный рад, конечно, не был, но информацию подбросил. Второй хирург повесился в гараже своего родственника, сестра-анестезистка вскрыла вены в съемной квартире. Ну оставались операционная сестра Ларичева – ее, как выяснилось, нашли сегодня в нашей котельной, и Инна Алексеевна Калмыкова.

– И она, к счастью, жива и здорова… – пробормотала я.

– Но у нее пропал сын, – напомнил Матвей, возвращаясь за стол. – А есть ведь, кажется, еще и дочь?

– Да, дочь-студентка, лет девятнадцати. Судя по всему, очень проблемная девочка, – сказал Иван, допивая чай. – На момент пропажи сына Инна Алексеевна не могла с ней связаться, при мне несколько раз звонила. Но телефон не отвечал. Скорее всего, девчонка часто не ночует дома.

Теперь я встала из-за стола и заходила по кухне. Опять меня угораздило вляпаться в историю… Мало мне было проблем с Ульяной Ненашевой… Определенно, я утратила способность разбираться в людях.

– Мне не дает покоя тот год ее работы на Волге, – сказала я, глядя на Иващенко. – Не прольете свет, случайно?

– Да там ничего криминального, – отмахнулся Иван. – Калмыкова потеряла слух, практически оглохла на левое ухо, делала тимпанопластику и пластику слуховых косточек, у нее подруга – ЛОР-хирург. Потом действительно немного работала анестезиологом в городской больнице.

– Ясно. Хотела скрыть, что плохо слышит – видимо, слух окончательно так и не восстановился, – пробормотала я. – Ну хоть тут ничего криминального… Слушайте, Иван, а как вы из нее все это выудили, а?

– Задавая определенные вопросы. У Калмыковой нервы на пределе, она напугана, даже не заметила, как язык развязался. Ей бы, конечно, в стационаре полежать, подлечиться…

И тут у меня зазвонил мобильный. Я взяла трубку – это оказался дежуривший сегодня Филипп Басалаев:

– Аделина Эдуардовна, добрый вечер. Извините, что беспокою, но у нас ЧП.

– Что случилось?

– Пропал клиент.

– Как это – пропал? – не поняла я.

– На вечернем обходе отсутствовал и до сих пор не появился. Я решил сперва вам позвонить.

– Правильно. А… чей клиент?

– Матвея Ивановича. – И почему-то я сразу поняла, как его фамилия.

Семен

– Значит, так, подруга, – сказал Семен, когда они с Аней вышли из «Железного коня» за пять минут до закрытия. – Мне завтра на работу, поэтому сейчас я тебя отвезу домой. И не спорь! – предвосхитил он возмущенный Анин возглас. – Хватит заниматься ерундой, ты должна дома ночевать, даже если у тебя с матерью отношения натянутые. Хочешь, объясню почему?

– Ты ведь объяснишь, даже если я откажусь?

Семен рассмеялся:

– Ох и ершистая ты девка… Немудрено, что с матерью цапаешься. Так вот. Сейчас ты не понимаешь, но со временем будешь очень жалеть о том, что грубила матери, не слушала ее. Ты поймешь, что мать хочет тебе только добра – пусть даже не такого, как ты его видишь. Ты будешь смотреть на то, как твоя мама становится старенькой и потихоньку начинает зависеть от тебя. И тебе будет стыдно за себя сегодняшнюю. Не рви, Анька, матери нервы, – Семен договорил и вдруг заметил, что Аня плачет, закрыв лицо руками. – Эй… ты чего? Что случилось-то?

– Мама… – захлебывалась Аня. – Мамочка… – она начала лихорадочно копаться в рюкзаке и наконец выхватила мобильный, включила его – и тут же посыпались сообщения о пропущенных звонках. – О господи… Погоди, я сейчас, – она буквально отпрыгнула в сторону и начала набирать номер: – Мама! Мама, ты звонила? Я случайно телефон отключила… не сердись… Что?! Как это?! Я сейчас приеду домой, мамочка, ты только не волнуйся, все будет хорошо!

Семен наблюдал за девушкой с удивлением – он впервые видел ее такой растерянной, даже испуганной, совсем подростком.

– Ты можешь отвезти меня домой? – попросила она, бросая в рюкзак мобильный. – Только скорее, ладно?

– Что-то случилось?

– Не спрашивай, просто отвези меня! – вскрикнула Аня, нетерпеливо топнув ногой, и Семен поднял руки:

– Все-все, садись, поехали. Адрес говори.

Она назвала адрес – где-то в новостройках на другом конце города, Семен завел мотоцикл, и они выехали переулками на объездную трассу.

До дома, где жила Аня, добрались минут за пятнадцать – длинная панельная десятиэтажка на девять подъездов стояла полукругом, частично огораживая большой двор с детской площадкой. Парковка была забита, и Семен припарковал мотоцикл прямо под козырьком подъезда у входа в шахту мусоропровода.

– Спасибо, что довез, – пробормотала Аня, протягивая ему шлем, но Семен слез с мотоцикла:

– Нет уж, подруга, я тебя провожу и на руки матери сдам, так надежнее.

– Не надо! – запротестовала Аня, но Семен крепко взял ее за руку:

– Тихо, я сказал! Идем.

– Ну идем, если смелый…

Они поднялись в лифте, и Аня вынула из рюкзака связку ключей, открыла дверь и сразу кинулась в квартиру:

– Мама! Мамочка, это я! Где ты?

– Ты одна? – раздался из глубины квартиры женский голос, показавшийся Семену смутно знакомым.

– Нет, я…

И тут в коридоре появилась Инна Калмыкова. Семен даже сделал шаг назад, настолько неожиданным оказалось ее появление:

– Добрый вечер… Инна Алексеевна, – растерянно произнес он и только теперь заметил, что вид у Калмыковой странный.

Волосы всклокочены, глаза красные и опухшие, как будто Инна долго плакала, взгляд потухший, а пальцы скрещенных рук, обхвативших плечи, заметно подрагивали.

– Семен Борисович? – так же удивленно проговорила она. – А вы откуда здесь? Алина, в чем дело?

– Алина? – Семен повернулся к замершей в дверях комнаты Ане и укоризненно покачал головой: – Даже здесь наврала. Зачем?

Она нервно дернула плечом:

– Теперь-то какая разница? Мама, что с Даней?

– Его ищут, – бесцветным голосом произнесла Калмыкова, закрыла лицо руками и снова заплакала.

Девушка кинулась к ней, обхватила обеими руками и тоже зарыдала.

Семен топтался у порога, не зная, как себя вести, но чувствовал, что уходить не должен – здесь явно что-то произошло, и, возможно, потребуется его помощь.

– Так, дамы, – решительно произнес он. – Прекращаем водопад и рассказываем, что конкретно случилось.

– Семен, уйди, а, не до тебя сейчас! – зло пробурчала Аня, и мать тут же встрепенулась:

– Ты почему так с Семеном Борисовичем разговариваешь?

– А ты вообще его откуда знаешь? – спросила Алина и вдруг хлопнула себя по лбу: – Ну вот я дура… конечно… как мне это в голову не пришло, он же хирург по сиськам…

– Алина! Прекрати! – Инна вытерла ладонями глаза. – Вы не обижайтесь, Семен Борисович, это у нее возраст такой… проходите в кухню. А с тобой я потом поговорю, мне сейчас не до этого… – Плечи Инны снова затряслись от рыданий, и Алина, обняв мать, повела ее в кухню, бросив Семену через плечо:

– Ну проходи, пригласили же.

В кухне она усадила мать за стол, Семену тоже указала на табурет и принялась заваривать чай, то и дело всхлипывая.

– Послушайте, Инна Алексеевна, – начал Семен, но Калмыкова перебила:

– Мы ведь договаривались – просто Инна.

– Хорошо, Инна. Я так понял, что-то произошло с вашим сыном, так? Если нужна помощь…

– Его ищут… меня отправили домой…

– Так, стоп. Ищут – это значит, что он пропал. Где, когда? Я не из праздного любопытства спрашиваю, могу помочь с поисками – я ведь байкер, мы несколько раз в таких поисках участвовали своим клубом, – объяснил он, заметив, что Инна напряглась.

Калмыкова сбивчиво рассказала о том, как и где пропал ее сын.

Когда она умолкла, снова заплакала Алина:

– Мама… ты прости, что я сразу трубку не сняла… я ведь не знала… Семен, у Дани сахарный диабет, он себе постоянно должен инъекции делать… – она вдруг перевела взгляд на мать и прошептала: – А если… если у него закончится шприц-ручка? – И обе зарыдали еще сильнее.

– Давайте, дамы, договоримся, – слегка хлопнул по столу Семен. – Вы прекращаете реветь, даете мне фотографию Дани, и я поехал к своим.

– Так ночь уже… – пробормотала Инна.

– Ничего, мы привычные.

– Но… вам ведь на работу завтра…

– У меня не операционный день, ничего, нестрашно. Давайте фотографию.

Инна вышла из кухни, а Семен посмотрел на Алину:

– Ну и зачем врала?

– Да не врала я… меня папа так звал, сам дал такое имя, а потом передумал, решил звать Аней. Я иногда пользуюсь – удобно, – пробормотала она, глядя под ноги на серо-коричневые плитки пола.

– Ладно, об этом я с тобой потом поговорю, – пообещал Семен, вставая.

– Ты точно в колонии работать должен…

Инна принесла несколько фотографий, а Алина предложила прислать Семену еще несколько на мобильный.

– Ты так и не дал мне номер, – заметила она, и Кайзельгауз чуть улыбнулся:

– Придется исправить. Так, все, я поехал, а вы постарайтесь отдохнуть. Я позвоню, если что-то интересное будет.

Он спустился пешком, сел на мотоцикл и вынул телефон. Для подобных случаев в их клубе существовал особый сигнал, который рассылался в мессенджер, и все его получившие собирались в условленном месте на выезде из города.

Разослав сообщение, Семен надел шлем и сам отправился к месту сбора.

«Нет, но какова девка… – думал он, выруливая на центральную дорогу. – Мать няней работает, надо же… Но как они с Инной похожи, чего ж я сразу не заметил? Теперь придется оправдываться, что я ее дочку пальцем не тронул».

Большая компания байкеров собралась на окраине города, быстро обговорила план действий и, получив фотографии мальчика, разъехалась. Опыт в такого рода поисках у них был, несколько раз они в качестве добровольцев помогали искать пропавших и даже кое-кого нашли раньше профессиональных поисковиков. Семен очень рассчитывал, что и сегодня их помощь окажется кстати.

Сам он тоже определил себе район для поиска, добрался до него, оставил мотоцикл в кустах и, взяв фонарик, пошел через лес. Семен знал, что при пропаже ребенка первые сутки – самые важные, и с каждым часом шансы найти его живым все уменьшаются. Оставалось надеяться, что с сыном Инны ничего плохого не произошло.

Но им не повезло – до шести утра, до обозначенного ими самими времени встречи, никому ничего обнаружить не удалось.

– Ладно, парни, разъехались, – вздохнул организатор их клуба Сизый. – Встречаемся снова вечером, в шесть, здесь же. Там и определим новые районы, я за день постараюсь с поисковиками переговорить, узнать, что у них. Но, если бы нашли, уже дали бы отбой.

Семен в плохом настроении поехал в клинику, решив, что душ примет и там. К его удивлению, спать совершенно не хотелось, зато аппетит разыгрался не на шутку, и Семен заехал в небольшое кафе на трассе, прихватил пару хот-догов с собой, хотя совершенно не представлял, когда успеет их съесть – после душа нужно было немедленно бежать в реабилитацию и смотреть своих больных, чтобы не срамиться на обходе.

Инна

Спать она не могла, сидела на разобранной кровати, укутав одеялом замерзшие почему-то ноги, и смотрела в одну точку. Этой точкой была висевшая на стене напротив кровати фотография – Инна и дети на море, и Даня на первом плане беззаботно смеется в объектив, сидя на сине-белом надувном круге. Думать о том, где сейчас ее мальчик, было страшно, Инна изо всех сил гнала от себя эти мысли, но они возвращались.

«Это я виновата, – вяло думала Инна. – Если бы я не отдала его в эту секцию, не поддалась его уговорам, то и не было бы никакого лагеря… Я старалась, чтобы он не чувствовал себя больным, хотела, чтобы жил как другие дети, пусть и с постоянно вводимым препаратом… А теперь… Прошли сутки почти, нет никаких новостей… а лекарство закончится, и тогда…»

Дверь спальни тихо скрипнула, и на пороге появилась Алина в ночной рубашке и босиком.

– Ты не спишь? – тихонько спросила она. – Можно к тебе? Мне одной страшно почему-то…

Инна молча подвинулась, давая дочери место рядом с собой. Алина юркнула под одеяло, прижалась к ней и обхватила руками совсем так, как делала в детстве, когда видела страшный сон.

Инна обняла ее и вздохнула.

– Мам… ты не волнуйся… Даню найдут обязательно, вот увидишь, – забормотала дочь. – Семен обязательно найдет…

– Откуда ты его знаешь?

– В баре познакомились… мам, ну не до этого сейчас, а? Какая разница? Главное, что он вызвался помочь. А я видела, как он умеет помогать…

– Алина… он ведь взрослый мужчина, он немного моложе меня…

– Мам, ну вот о чем ты вообще думаешь, а? – Алина подняла голову и снизу посмотрела ей в лицо. – Я не маленькая уже… А ты вечно… ну ничего у меня с ним не было – что я, дура? Да и он не такой… Мне с ним просто интересно. И тебе он должен бы нравиться – говорит как ты почти… Я правда не знала, что он с тобой в клинике работает.