Марика Полански
Меченая огнем
– Ой, дурак! – прошептал Гура и прикрыл глаза ладонью.
Изумлённо приподняв брови, Странник бросил на друга быстрый взгляд. И хотя наёмник старался казаться спокойным, пальцы с силой стиснули кубок, а губы превратились в тонкую полоску, выдавая напряжение.
Рука потянулась к мечу, но плеча тотчас коснулась тяжёлая ладонь Гуры.
– Не лезь. Он уже обречён.
Странник нахмурился, но руку убрал. Прищуренные золотые глаза неотрывно следили за происходящим.
Пьянчуга, усмехаясь, окинул всех надменным взглядом. Его забавляло, что остальные стушевались, недоверчиво и испуганно посмаривая на него. Брага придавала смелости. Он представил, как завтра о нём все будут говорить со скрытым восхищением, и чувствовал себя выше всех находящихся в сумрачном зале. Всех тех, кто сейчас трусливо прятался под столы и напряжённо молчал. И это лишило его остатков разума.
Приблизившись к Маре, мужик развязно облокотился на стойку.
– Вы посмотрите, кто притащил безобра́зную тушу! – по-хамски вызывающе усмехнулся он, окидывая взглядом находящихся в зале. Вид притихших, внимательно следящих за ними людей ему понравился. – Это же Мара! Известная, мать её, целительница! Черногова шлюха – вот кто ты! – последние слова пьяница словно швырнул ей в лицо.
Она стояла безмолвно, не шелохнувшись.
– Молчишь, сучье отродье?! Шла бы ты в болото, где тебе самое место. Вслед за котятами своими.
Довольный собой, негодяй весело расхохотался. Он ждал, что другие посетители «Пристанища» поддержат его. Однако напряжённая тишина заставила его замолчать. В хмельном сознании заворочалось неприятное чувство тревоги.
Из-под капюшона послышался ледяной смешок. В давящем безмолвии он прокатился холодной волной по спине пропойцы.
– Младек, Младек, – проворковала ведьма тихим голосом. – Не тебе, жалкий выродок, говорить о матери моей. Видать, и вправду брага ум последний отняла!
Выражение лица Младека менялось с поразительной скоростью. Вызывающая смелость сменилась неуверенностью и смятением, а затем нескрываемым испугом. Он отступил на пару шагов. Молниеносный взмах руки, – и пальцы в чёрной перчатке хищнически впились в горло.
– Ну коли в болото желаешь, – издевательски прошипела Мара. – Гляди, покуда сам не утоп!
Затрепыхавшись, как рыба, выброшенная на берег, Младек пытался избежать взгляда. Пронзительно синие глаза зло блеснули из глубины чёрного капюшона, и вдруг перед ним разверзлась бездна. Тёмная и пульсирующая, она поглотила его, жуя и перемалывая кости, точно гигантский рот, наполненный тысячами крючковатыми острыми зубами. Они вгрызались в тело, терзая плоть. Всё исчезло. Пропала Мара. Растворилась таверна со всеми гостями. Точно её и не бывало.
Он обернулся и ринулся в леденящую тьму. Прочь от жуткого ведьминого взгляда.
Бежал, пока совсем не обессилел. Споткнувшись, Младек упал во что-то липкое мерзко холодное. Точно зловонная трясина она засасывала его.
Пьянчуга поднёс руки к глазам. То была кровь. Вязкая и тягучая, она покрывала с головы до ног, затекала в уши, нос, рот. Лёгкие горели, Младек захлёбывался. Кровь чернела и жглась огнём, заползая под кожу.
– Иди сюда, любимый… Иди сюда… – позвал его нежный знакомый голос.
Он в надежде бросился в его сторону. А голос всё звал и смеялся.
– Иди сюда, любимый… Иди сюда… Я жду тебя…
Младек увидел её. Боги-Прародители, как смерть обезобразила её черты! С протянутых к нему рук лохмотьями свисало гниющее мясо, а из провалившегося носа и обездвиженного рта вываливались могильные черви.
Мёртвые пальцы вцепились в него. Вонь разлагающегося тела забивал нос. Он чувствовал, как что-то впивается ему в ноги, как отрывают куски, слышал, как кто-то грызёт его кости. Невыносимая боль пронзила тело, и ужас охватил все его существо.
– А сынок-то, поди, подрос, – хрипело чудище.
Бедолага опустил взгляд на ноги. Зеленовато-сизый, распухший от воды уродец с причмокиванием вгрызался в его голень. Раздвоенный синий язык плотоядно облизывал омерзительный безгубый рот, наполненный острыми как лезвия клыками, с которых капала зелёная слюна. Красные глаза без век дрекавац безумно вращались в разные стороны.
– Мы ждали тебя, родной! Быть нам вместе навсегда!
Лицо Младека перекосило от ужаса. Захрипев, он пытался ослабить железную хватку ведьмы, сдавившей горло. Чёрные волосы обелила седина. И лишь когда руки повисли безвольными плетьми, зловещая фигура в тёмном плаще разжала пальцы.
Вырвавшись, горе-храбрец бросился бежать куда глаза глядят. Он не видел ничего перед собой, кроме жутких красных глаз да пустых глазниц трупа. Долго были ещё слышны нечеловеческие вопли. Вздрогнули даже бывалые вольные наёмники и стражи.
Мара спокойно забрала корзину и молча двинулась к двери. Занесла было ногу над порогом, как вдруг остановилась. Качнулся капюшон, точно ведьма окинула взглядом полутёмный зал и уставилась в темнеющий угол, где за столом сидели Странник и Гура. Потом резко обернулась к Брюхоскупу.
– Скажи, хозяин, – её голос снова стал елейным, – ты зачем женился?
Напуганный до смерти увиденным Брюхоскуп что-то проблеял в ответ. На побледневшем лбу проступили крупные капли, но он боялся пошевелиться.
– Ты жену брал, чтоб любить, заботиться и оберегать её. Сам в этом клялся. И перед людьми, и перед богами. А сам что творишь? Жена у тебя хуже служанки, на полатях которой ночуешь. Дети у тебя полуголодные бегают, а сам украшения дорогие раздариваешь девкам. Коли не будешь о жене да о детях заботиться, сделаю так, что забудешь, как девок щупать, ибо нечем будет, – тот затряс головой, но Мара повысила голос: – Я не услышала.
– Я понял всё, матушка, понял, – испуганно затараторил тот. – О жене да о детях…
– Гляди, – она погрозила ему указательным пальцем. – А не то вслед за Младеком побежишь!
Глухо ударилась дверь. Невольно показалось, что всё «Пристанище» вздрогнуло. Люди исподлобья переглядывались друг с другом, будто боясь, что Мара вернётся. Людей, столь различных между собой, объединил страх перед лесной ведьмой, чьё лицо было не разглядеть под капюшоном.
Первым подал голос угрюмый бородач в затёртой рубахе, похожий на скупщика краденого.
– Незавидная участь. До конца дней малахольным по улицам бегать. Эх, Младек…
– Да будет тебе! – отозвался один из стражей. – Али не ведал, с кем тягаться вознамерился? Поди, права ведьма. Брага последний разум отняла.
– Так ему и надо, – равнодушно махнул рукой кто-то из вольных наёмников. – Собаке собачья судьба. Да и Черног с ним!..
– Чёртова баба! Что пил, всё зря! Брюхоскуп! Брюхоску-у-уп! Неси браги!
– Да побольше, побольше!
Дальнейшая судьба несчастного забулдыги не слишком заботила посетителей. А после нескольких кружек медовухи, все и вовсе забыли о нём, предпочитая обсуждать более насущные дела. Постепенно веселье вернулось в привычное русло.
Один только Брюхоскуп никак не мог прийти в себя. Исподнее неприятно прилипало к ногам, но он не замечал. В голове у него по-прежнему звучал вкрадчивый голосок, не обещающий ничего хорошего. Отмахнувшись от радомиркиных расспросов, скрылся у себя. Ему чудилось, что Лесная Хозяйка наблюдает за ним. И виделась она ему в каждом тёмном углу. Так его до утра больше никто и не видел. Его жена и Радомирка сами управлялись с делами.
– Вот тебе и Мара-оборотница, – облегчённо выдохнул Гура. Он вытер губы и принялся терзать запечённое мясо. – Пронесло! А могло быть и хуже… Поговаривают, будто недавно в соседнем селенье с ней не по-хорошему поступили. Вылечила жену старшака, а он возьми да и заерепенься. Дескать, не пристало ему, главе селенья, платить черноговой бабе. Приказал выгнать её. Мара ничего не сказала. Лишь ухмыльнулась да исчезла. А ночью бабы вой подняли – мужиков-то буйная сразила. Всей деревней ловили, не ведали, как от напасти избавиться. Пришлось старшаку унять гордыню да в наши леса тащиться, у ведьмы прощения испрашивать.
– А что? Много берёт за свою помощь? – Странник задумчиво провел пальцем по краю кубка, наблюдая, как товарищ поглощает запеченное мясо.
– Кто? Мара-то? – удивился Гура и тряхнул косматой головой. – Корзина с едой да иногда одёжу. Вот и вся плата.
– А расскажи-ка о ней побольше.
Наёмник вытер рот ладонью, скривился, вытаскивая языком застрявший кусочек мяса между зубов, и цокнул.
– О-о-о, брат! Это самая зловредная баба из всех, которые только встречаются.
– Я заметил. Не повезло тому бедолаге!
– Младеку? Сам виноват. Постоянные пьянки да кутежи. Девица у него была. Поди, любила крепко. А этот скот, заделав ребёнка, исчез. Али от слухов, что не давали девице спокойно жить, али ещё чего, да токмо сгорела она в лихорадке. И месяца не прошло. Ребёнка её брат с женой приютили. Да не дожил он до пяти лет – свалился в колодец. Спасти не успели – захлебнулся малец. А Младеку хоть бы хны. Скот ещё тот. Не жалко его. Совсем не жалко…
– Гура…
– Что?
– Ты мне про Мару расскажи.
Вытерев руки о скатерть, наемник облокотился на стол и подался вперёд.
– Ну, слушай. Печальная у неё история. Выросла она в семье местного кузнеца Гордыни. Родители погибли во время моровой чумы. Гордыня, её дед, полностью посвятил себя воспитанию внучки. Других детей у него не было. А, стало быть, и внуков тоже. Жили они ни бедно, ни богато на окраине города со стороны восточных ворот… Видел, небось, заброшенную кузницу? Так вот она некогда Гордыне-то принадлежала. Он работников держал, да и сам не слабак был молотом помахать в свои-то года.
Мара росла сама по себе. Видать, оттого-то и отличалась от других девочек. Добрая, смешливая. Хотя работать по дому не особенно-то и любила. Ну, все эти бабские дела. Пряжа там, харчи варить. Не её это было. А вот с лошадьми возиться да в кузнице среди мужиков – это да. Была б юнцом, понятно дело. А тут девка-то! Говорят, она упрашивала деда научить её владеть оружием. Да Гордыня отмахивался, – дескать, не бабье это занятие мужицким делом заниматься. Местная ребятня не любила Мару – странная она для них была. В игры её не брали, токмо подшучивали. Иногда зло. Бывало, поплачет-поплачет, а, глядишь, – уже помогать бежит, коли о помощи просят. Никому не отказывала, открытая душа.
А как исполнилось девице тринадцать лет, так повёз её Гордыня в соседние Вышняки на праздник Мокалуши. Во заупрямилась тогда девка! Ни дать ни взять – осёл с тяжкой торбой! Но против слова Гордыни не попрёшь. А на празднике приглянулась она парню из Вышняков. Митро, поди, из простых крестьян, да в работе ладен. Руки крепки, дом, хозяйство своё. Словом, согласилась Мара его женой стать. Другие-то не особо глядели на неё. А вернуться одной с праздника, значит, покрыть седую голову деда позором. Девку-то вырастил, да никому она не нужна.
Токмо вскоре Митро потерял к своей юной жене интерес. Стал из дому пропадать. По девахам непотребным шляться. В корчмах засиживаться. Иной раз мог на неделю пропа́сть, а то и вовсе на две. Долго она терпела, сор из избы не выносила. Боялась, что люди скажут. Пока однажды, совсем потеряв стыд, не заявился бедовый муженёк. Да не один. Той ночью она домой возвратилась. Пешком от самых Вышняков шла. И от обиды поклялась Мокалуше посвятить себя служению богини.
По дороге встретился ей молодой красавец Загривко, сын нашенского аннича. Тот после смерти отца начинал городом править. Он в Вышняки ездил к брату своему, Младичу, о торгах договариваться.
Стало быть, Загривко-то и привёз девицу деду. Гордыня долго сокрушался, что не уберёг внучку от недостойного мужа, и принял обратно. А Митро исчез с той ночи. Однако поговаривают, будто молодой аннич приказал удавить его, а тело спрятать.
Уж очень ему полюбилась Мара. Стал Загривко в гости захаживать, золотом да мехами одаривать. Но упрямая девица – ни в какую. Благодарила, но гостинцы не принимала.
Вот токмо капля точит камень, а настойчивость и смекалка – девичье сердце. Влюбилась Мара и про клятву-то свою забыла. Вышла замуж за аннича… Но с богами шутки плохи. У них на клятвы-то память хорошая. Мокалуша возьми, да и разозлись на девицу. Проклятие оборотничества наслала.
Стала Мара в рысь обращаться. Каждый месяц в одну из недель она уходила в леса, где по ночам принимала звериное обличье…
– А как же аннич не замечал этого? – перебил Гуру Странник.
– Заядлым охотником Загривко оказался. Месяцами дома не появлялся, выслеживая какого-нибудь кабана или оленя. И хотя жену он любил, но охота владела им больше.
Вскоре поползли слухи, что в лесах кошка с золотой шерстью объявилась. Красоты небывалой! Узнал об этом и Загривко. Как-то на пиру, знатно перебрав вина́, торжественно поклялся поймать кошку, сделать из неё ковёр и принести жене. Испугалась Мара. Долго пыталась отговорить от затеи мужа. Токмо ничего не вышло. Аннич помешался на мысли о золотой кошке. Тем временем у них родились золотоволосых мальчонка… И всё бы хорошо, но проклятье не щадит никого.
Пришло время, и Мара снова отправилась в лес менять обличье. Мужа-то, поди, неделю не было. Когда появится, неизвестно. Но не повезло в тот раз. Обнаружил её Загривко вместе с подручными. Долго гоняли они её по лесу. Аннич попал-таки в оборотницу. Стрела угодила прямо в плечо. Девица чудом спаслась.
Раздосадованный неудачей, он вернулся домой на следующее же утро. Заметив у жены рану на плече, Загривко смекнул, что Мара – та самая лесная кошка. Со страху, что его жена оборотницей оказалась, Загривко умом тронулся. Запер её вместе с детьми малыми, да и поджёг терем. Вопли такие стояли, что народ посбегался со всех сторон. Пламя-то потушить потушили, да токмо в пожарище том дети Мары погибли. Её же, Мару, еле живую и страшно изуродованную, забрала к себе в лес Веда, служительница Мати-Прародительницы.
– Стало быть, у оборотницы детей отобрали, – покачал головой Странник и невесело усмехнулся. – Люду бы радоваться, что она живьём их не сожгла со всем городищем. А они ополчились против неё… Но что дальше было?
– А что дальше-то? Долго её выхаживала ведунья. Иные думали, что оборотница в морановы чертоги отправится. Она вернулась, но уже другой. Не стало больше той Мары, которую знали всё. Будто злыдень принял её обличье. Веда лечила её, но половина лица, как и тело остались покрыты жуткими шрамами. Ведунья обучила Мару всём целительным премудростям и волшбе. Вот такая история.
Странник молча обдумывал услышанное. Разлив вино по кубкам, жестом указал Радомирке на кувшин.
– Вроде всё складно, – наконец произнёс он, пока служанка суетилась возле их стола. – Но больно уж мудрено получается. Да и отношение у ваших к ведьме странное. За помощь ненавистью и страхом платят…
– Поговаривают, будто после ухода Веды к Великим Матерям к оборотнице стал захаживать не кто иной, как Черног. Он научил обращаться в лесную кошку по желанию. Даром карающего взгляда наградил. Человека, осмелившегося заглянуть ей в глаза, сжирают свои же грехи. Столкнуться с собственным злом – это, знаешь ли, не от жриц Мокалуши голым по крышам убегать. Младека ты сегодня видел.
– Черног? А какая нужда Тёмному Богу с безродной оборотницей путаться?
Гура задумчиво почесал подбородок.
– Вот то-то и оно! Чёрт разберёт богов и прихоти их. Но не удивлюсь, ежели она его сама призвала.
Радомирка поставила на стол запечённую баранью ногу, едва заметно повела плечами, отчего пышная грудь маняще качнулась под рубахой. Одарив Странника пылким взглядом чёрных, она отошла от посетителей.
– Необдуманно. Черног за свою помощь втридорога берёт.
– Поди, отчаяние толкнуло на то… – Глядя на плавно покачивающиеся бёдра девушки, Гура цокнул и дёрнул головой. Вздохнул и, не обращая внимания на насмешливый взгляд Странника, потянулся к бараньей ноге. – Когда была жива Веда, Мару никто из местных не трогал. Но, как целительницы не стало, так на неё охоту объявили. Дескать, нечего в наших краях оборотням делать. Затравили её совсем… Пока кошка когти не показала. Вот тогда-то народец и попритих.
Странник покачал головой и, наконец-то, принялся за еду:
– А что случилось с анничем?
– Знамо дело. Свихнулся он. Надел конский хомут на шею, да и утоп. Его потом только аж через неделю нашли в Вышняках, – помолчав, наёмник задумчиво заглянув в пустой кубок и продолжил: – Мара, конечно, отъявленная пакостница. Но в душе́ по-прежнему доброта́ теплится. Её дети любят. Радуются, когда она приходит. Женщин оберегает. Ежели скотина заболела, к ней все на поклон. Ребёнок захворал – и снова к ней за помощью бегут. Муж бесноваться начинает – опять к Маре. Уж она-то мастерица мозги вправлять. Слышал же, как Брюхоскуп называет – Матушка Лесная Хозяйка. Или Лесной Кошкой. Или Марой-оборотницей. Многие здесь ей здоровьем, а то и вовсе жизнью обязаны. Она три ночи от жены моей не отходила, от лихорадки спасала. Своими глазами видел… Но, увы… Сколько отмерено нитью Арны, столько и живёт человек. Больше ему не выпросить у богини. Ты, ежели к ней за помощью обратишься, Мара не откажет. Токмо в глаза не смотри, а то, как Младек, умом тронешься. И песен её не слушай. Иначе очнёшься в такой чащобе, что месяц плутать будешь, а дороги обратно не найдёшь.
– Как мне её найти?
– А выйдешь в лес с восточной стороны города, дойдёшь до ручья, пересечёшь его, а там её владения начинаются. По красным цветам найдёшь дорогу к её избе. И да, последнее предостережение: ты особо не рассматривай её. В городе она среди людей так кутается. А дома-то, поди, без плаща ходит. Неприятно ей, когда шрамы рассматривают, как будто скомороха в базарный день. Зачем лишнее напоминание о том, что с ней сделали?.. Кстати, – перевёл тему Гура, – ты что-то о гардианцах сказывал. Думаешь, решат напасть на Аракану? Во время Тысячелетнего Мира?
– Гардиания всегда была неспокойной. Для них Тысячелетний Мир – просто бумажка, замаранная чернилами. Молох давно присматривается к араканским землям. Но пока Аракана имеет такого сильного союзника, как Шумор, он вряд ли отважится напада́ть в открытую.
– Коли так, то Старый Лис зря питает надежды напасть на наши земли. Ведомо, что володарь ваш охраняет Аракану, как ралийский хатан – свой гарем. Иначе, прости за дерзость, где ж Великому Змею баб брать?
Странник рассмеялся.
– Уруш может взять себе бабу откуда угодно. Дело в другом, не каждая из них в жены ему сгодится. Слышал о предании про Наречённую? Вот и Молох наслышан. И о том, что завтра начинается неделя перед Уруш-Маем, от которого исчисляется Змеиный год, тоже. Понимаешь, к чему веду?
Гура склонил голову набок и прищурился.
– Думаешь, гардианский володарь попытается нарушить договор между Араканой и Шумором, помешав выбору Наречённой?
– Помешать выбору самого Уруша? Это невозможно. Великий Володарь не станет слушать правителя паучьих людей. Да и тот не дурак, чтобы вызывать на себя гнев бога. Но он явно что-то затевает. И это не нравится Великому Змею.
Глава 3. Служитель Чернога
Младич оставил коня перед лесом и воровато оглянулся. Густой сумрак ночи объял спящие поля, но аннич всё равно боялся, как бы кто не заметил его. Ни шороха полевых мышей, ни стрекота сверчков, ни дуновения ветерка – ничего. Будто сама природа отвернулась, чтобы не наблюдать за тёмными делами, которые он замышлял. Шмыгнув носом, Младич вступил в непроглядную тьму лесной чащобы.
Молодое сердце точила чёрная злоба, а разумом всецело владела только одна мысль: извести ту, из-за которой погиб его старший брат. Стоя возле погребального огня, он поклялся отомстить за него и отправить оборотницу в Морановы Чертоги.
Но выполнить клятву оказалось труднее, чем дать её. Долго Младич искал способ избавиться от Мары. Да только как подберёшься к ней, если она живёт под крылом Веды?
Старуха отнеслась к оборотнице, как к родной дочери. Беда, постигшая жену аннича, тронула сердце лесной ведуньи. Та вы́ходила её, хотя все считали, что Мара не жилец. А после ещё и обучила премудростям целительства. Но Веда никогда не оставляла свою подопечную одну, будто чувствовала угрозу.
Впрочем, вскоре Арна проявила благосклонность. Веда, чей час пришёл, отправилась к Великим Матерям, и Мара осталась одна. К тому моменту Младич стал новым градоначальником Вышней Живницы, но открыто действовать он остерегался. И хотя местные жители не скрывали суеверной враждебности к оборотнице, многие помнили страшный пожар, в котором погибли её дети, а саму Мару, едва живую и сильно изуродованную, вытащили из-под тлеющих брёвен терема. Оттого и жалели ведьму.
Особенно всё усложнилось, когда за оборотницей прочно закрепилась слава целительницы. Многим Мара помогла. Отбросив предубеждения, горожане потянулись к ней за помощью. Хоть всеобщей любви она так не сыскала, но многие не одобрили бы желание аннича свести счёты с лесной ведьмой. А он не настолько крепко сидел на своём месте, чтобы рисковать положением.
Поначалу Младич подсылал к ней наёмников. Только всё без толку. Оборотница оказалась хитрее, чем он ожидал. Мара вела себя крайне осторожно, и подобраться к её жилищу оказалось непросто. Наёмники, которым всё же удавалось её найти, сходили с ума, стоило ей им в глаза заглянуть. Один такой обезумевший чуть всему городу не разболтал, кто его послал и зачем. А последние и вовсе не вернулись.
Младич заскрежетал зубами от злости. Если бы не она, жил бы сейчас Загривко, правил городом, устраивал шумные пиры и охотился под весёлые улюлюканья приближённых и громкий собачий лай. Но нет! Из-за неё любимый старший брат окончательно тронулся умом и наложил на себя руки. Пепел погребального костра был развеян по ветру, его душа отправилась в чертоги Мораны. А эта тварь Мара живёт себе спокойно в лесах рядом с городом.
О том, что брат пал от безумия, Младич ни на мгновение не допускал мысли.
Однажды проезжал через Вышнюю Живницу баечник. Он рассказал анничу, что за Вышняками в лесу колдун обитает, который Черногу поклоняется. Дед старый да злобный. Сживёт со свету любого, только попроси. Порчу навести, проклятие наслать или смерть накликать для него – пара пустяков. От радости поблагодарил Младич Богов-Прародителей и отправил узнать своего прислужника Варушу, правду ли баечник говорит о колдуне. Через неделю тот явился исхудавший и бледный. Вид у него был такой, будто за ним Черног со свитой гнался. Долго его вином отпаивали, прежде чем слуга смог что-либо вразумительное выговорить. Рассказал он хозяину, что в лесах за Вышняками действительно живёт колдун. Да только такие чёрные дела творит, что его, бесстрашного Варушу, до икоты довёл своими выходками. А вот что колдун с ним делал, слуга напрочь отказался поведать, предпочитая заливать воспоминания вином.
Младич долго не думал. Тем же вечером, взяв побольше золота да меч, отправился он в указанное место и только поздно ночью добрался до окраины леса, где жил служитель Чернога.
Аннич спешился и взял под уздцы коня. Пробираться через чащобу было жутко. Конь нехотя плёлся за хозяином, который прорубал дорогу мечом сквозь сплетения сухих кустов и корявых ветвей. Мысль о мщении оказалась сильнее страха. Он так долго шёл, что потерял счёт времени. Исподволь отчаянье начало точить сердце – а вдруг он заплутал? Но между деревьев мелькнул желтоватый огонь, и Младич направился туда.
Конь встал как вкопанный. Аннич потянул за узду. Но животное резко дёрнуло головой, вырвалось и с испуганным ржанием помчалось прочь. Младич выругался себе под нос. Тишина поглотила его слова. В какой-то момент он осознал, что стоит в одиночестве посреди леса рядом с домом колдуна. Как и то, что служитель Чернога может его убить. Просто так. Ради своей забавы.
И вот тогда Младичу стало жутко. Однако отступать было поздно, и он робко вышел к дому.
Среди деревьев чернела покосившаяся изба, в окне которой мерцал блёклый огонёк. Рядом с порогом, положив массивную голову на лапы, лежал огромных размеров волк, посаженный на цепь. Почуяв чужака, тот поднялся, злобно зарычал и ощерился. В темноте зеленоватый блеск волчьих глаз выглядел устрашающе. Младич застыл на месте.
– Опасно одинокому путнику бродить по лесам. Да ещё в такое время! – раздался издевательский гнусавый голос за его спиной.
От испуга аннич подпрыгнул и выхватил меч, но сзади никого не оказалось. По коже неприятные мурашки пробежали, будто повеяло могильным холодом. Кровь же отхлынула от лица. Он провёл трясущейся ладонью по взмокшему лбу и огляделся.
Повернувшись к избе, едва не выронил меч из рук.
Позади него стоял согбенный старик, опирающийся на посох. Глаза злобно отливали зелёным светом, как у цепного волка. Рот кривился в мерзкой улыбке, обнажая гнилые зубы. Из-под капюшона сосульками свисали нечёсаные волосы, а длинная редкая борода доходила до пояса. «Никак волколак?» – промелькнуло в голове у Младича.
– Помощь нужна твоя, колдун, – собрав в кулак всю смелость, дерзко заявил он. – Поможешь – проси чего хочешь. А нет – прикажу голову твою выставить на главных воротах.
Колдун гнусно хихикнул.
– Прямо-таки всего, чего захочу? Ай да молода кровь, да горяча! Ещё бы голову, чтобы думать иногда. Служитель Чернога – не из тех, кого можно просто так в могилу свести! Ну, коли так, милости прошу в мою избу. Ты мне всё расскажешь, я посмотрю, чем можно тебе помочь. А там и на цене сойдёмся.
Старик прохромал мимо Младича к двери и шикнул на волка. Тот испуганно забился под порог и жалобно заскулил.
Аннич прошёл вслед за ним. Из открытой двери избы в нос ударил тяжёлый, смрадный воздух. Он поневоле закашлялся. Черногов служитель лишь презрительно ухмыльнулся, бросив из-за плеча злобный взгляд.
Младич осмотрелся. Над входом были развешаны травы и сушёные летучие мыши. На покосившихся изъеденных плесенью полках стояли стеклянные банки со змеями, залитыми какими-то отварами. На столе валялись рукописи. Над очагом, обложенным камнями, висел человеческий череп, чьи пустые глазницы казались зловещими во всполохах огня. Вонючее, мутное варево булькало в котелке.
– Ну, рассказывай, аннич, что привело тебя сюда. Вижу, сжить кого-то хочешь, а не получается, – просипел старик, садясь за стол и предлагая гостю занять место напротив него. – Дай-ка, угадаю. Уж не вдову ли брата своего, Мару?
– Её, – коротко ответил Младич. – Да только как это сделать? Помоги, а?
Колдун, задумавшись, погладил свою бороду. Он впился взглядом в глаза гостя и медленно произнёс:
– Тут я тебе не помощник. Всем известно, что Мара спуталась с Черногом. Тот на неё свои виды имеет. А кто я такой, чтобы идти наперекор Тёмному Богу? И тебе не советую торопить её смерть. У неё с Черногом своя сделка заключена. Тот заберёт её с собой, когда пожелает. Но горе тому, кто попытается приблизить отход оборотницы в царство Мораны. Иначе впадёшь в немилость, и тогда даже сами Боги-Прародители не скажут, что будет с тобой.
Аннич разозлился. Не такого ответа он ожидал от колдуна.
– Неужто ничего нельзя сделать? Неужто эта дрянь будет ходить по земле, в то время как брат мой будет томиться в морановых чертогах?
– Брат твой сам виноват! Не надо было жену с детьми малыми в тереме сжигать. Нечего его жалеть, – взвился колдун, стукнув кулаком по столу. Он вскочил с необычайной для старика прытью и принялся нервно расхаживать, зло поглядывая на Младича. – Даже у тёмных есть понятие о том, чего делать нельзя. Получил Загривко по заслугам.
Ответ колдуна оказался неожиданным. Стало ясно, что убедить его убить оборотницу невозможно. Рука аннича потянулась к мечу, однако он вовремя остановился. Спорить со служителем Чернога было опасно, а угрожать означало и вовсе с жизнью распрощаться.
Младич сердито насупился.
– Однако, – уже более спокойно продолжил служитель Мораны, сев за стол, – есть один способ, как испортить жизнь оборотнице да не навлечь на себя гнев Чернога. С завтрашнего дня начинается последняя неделя перед праздником Уруш-Май. Великий Змей жену подыскивает – чай, уже столетие прошло. Невесту он заприметил. Догадываешься, о ком я говорю?
Брови аннича удивлённо взметнулись вверх.
– Уж не хочешь ли ты сказать, старик, что…
Колдун мерзко улыбнулся и кивнул:
– А ты не настолько глуп, каким кажешься. Думается мне, она пока не ведает, что за участь её ждёт. Но Мара отвергнет предложение и сбежит. Твоё дело маленькое: изловить оборотницу прежде, чем она это сделает.
– Но откуда…
– Ведаю про то? Ты за кого меня принимаешь? За ярмарочного скомороха?!
– Прости, служитель. Я виноват. Но скажи, как мне к ней подобраться? Мои люди…
– Твои люди не отличаются умом. Мара тебе не обычная девица, которую можно заманить, как дворовую девку на сеновал. Прежде чем сбежать, она отправится к Одинокой скале, где был развеян прах Веды. Она часто туда ходит почтить её. И не уйдёт, не попрощавшись. Вблизи скалы ручей бежит, где она купается. Обряд много сил занимает, а посему после омовения она спит под ивой. На вот, – колдун протянул ему тёмный пузырёк. – Вот это усыпит её. Отвар из нимийских ягод. Ни вкуса, ни запаха не имеет. Его в питье подливают. Подлить вам не удастся, а посему пусть твои люди концы дротиков вымочат в отваре. Как только попадёт в неё, сморит ведьму глубокий сон. И волосы ей остригите, чтобы, когда она очнулась, в лягушек людей твоих не превратила. Ибо вся сила в волосах хранится. Срежешь их – и станет она, как человек обычный. Обращаться перестанет, да и голос волшебный пропадёт. Но в глаза ей не смотрите. Дар Чернога – не икота, просто так не пройдёт. Уразумел?
– Да, – довольно осклабился Младич, забирая пузырёк. – Но вот какой вопрос меня мучает, – вдруг нахмурился он. – А что люди-то скажут? Ведь если её поймать да волосы остричь, народ и взбунтоваться может.
– Это не беда. Издай указ: мол, каждая незамужняя да вдовствующая обязана прийти ко двору в честь праздника, дабы Володарь Змеиный мог жену себе выбрать. Для Мары подобные указы не закон, не станет она приходить по собственной воле. Вот и весь расклад. Ты приказал, она ослушалась. А тех, кто супротив слова аннича идёт, надобно наказать. Для порядку. И тебе хорошо, и народ хоть и недоволен будет, но бунтовать не станет. Ибо закон есть закон, и его исполнять надо.
Душа аннича возликовала. Старик уже не казался ему таким пугающим и отвратительным. Он встал и низко поклонился ему:
– Что должен я тебе, служитель?
Колдун махнул рукой и осклабился:
– Как надо будет, я тебе напомню, аннич. А сейчас иди.
***
В южных землях, где удивительным образом пустыни смешивались с неповторимыми лесами из огромных раскидистых пальм, благоухающих мандариновых деревьев и цветущих кустарников, коим нет названия в обычном языке, раскинулось Влакийское володарство. С севера оно граничило с Араканой. С восточной стороны Влакия разделялась пустыней Семерых Смертников с Западной Ралией. Она напоминала собой пояс из песка и раскалённых под солнцем камней, протянутый от границы Араканы до Южного моря. Никто не помнил, почему так была названа пустыня. Одни считали, что в её сердце скрыты врата к Золотому Саду, где жили боги. Другие – что там некогда стоял Маар-Шатеб, город Перевёрнутой Луны, где жили канувшие в забвение народ ма-аров, который поклонялся богине смерти Моране. Однако ни ралийцы, ни влакийцы не преодолевали этой пустыни, опасаясь злых духов. Суеверные жители поговаривали, будто те сдирали кожу и утаскивали под пески любого смельчака, потревожившего их покой.