Марианна Вулф
Читающий мозг в цифровом мире
Сингер подчеркивает, что эта более крупная сеть содержит в себе, среди прочих областей, взаимосвязанные нейронные сети мозга, включая изолирующую оболочку и кору поясной извилины мозга, которые функционируют, соединяя большие пространства человеческого мозга. Хотя мысль о том, что двигательная кора активизируется при чтении, может показаться чем-то вроде образного скачка, она ближе к буквальному, кортикальному прыжку. Восстановите мимолетный образ, вызванный в последнем письме, с образом Анны Карениной, прыгающей по рельсам. Те из вас, кто читал этот отрывок в романе Толстого, тоже прыгнули. По всей вероятности, те же самые нейроны, которые вы задействуете, когда двигаете ногами и туловищем, также активизировались, когда вы прочитали, что Анна прыгнула под поезд. Очень многие отделы вашего мозга были активированы, как в сопереживании ее висцеральному отчаянию, так и в некоторых зеркальных нейронах, двигательно реализующих это отчаяние. В одной из наиболее интригующих статей этого исследования, озаглавленной «ваш мозг на Джейн Остин», исследователь литературы XVIII века Натали Филлипс объединилась со стэнфордскими нейробиологами, чтобы изучить, что происходит, когда мы читаем художественную литературу по-разному: с «пристальным вниманием» и без него. (Самое время вспомнить о двух отрывках Коллинза). Филлипс и ее коллеги обнаружили, что, когда мы читаем художественное произведение «пристально», мы активируем области мозга, которые соответствуют тому, что персонажи чувствуют и делают. Исследователи были искренне удивлены, что, попросив одних аспирантов читать литературу внимательно и тщательно, и других читать просто для развлечения, они обнаружили, что у разных групп активируются различные области мозга, включая и те, от которых зависит двигательные функции. В соответствующей работе нейробиологи из Университета Эмори и Йоркского университета показали, как сети в областях соматосенсорной системы, осуществляющие контроль и пространственного положения частей тела между собой, и ответственных за прикосновение, активируются, когда мы читаем метафоры о текстуре, а также как активируются моторные нейроны, когда мы читаем о движении. Таким образом, когда мы читаем о шелковой юбке Эммы Бовари, активизируются наши области осязания, а когда мы читаем об Эмме, которая, спотыкаясь, выбегает из кареты, чтобы броситься в погоню за Леоном, ее молодым, непостоянным любовником, активизируются области, ответственные за движение в нашей двигательной коре, и, более чем вероятно, во многих связанных с эмоциональной сферой областях тоже. Эти исследования являются началом все возрастающей работы над местом эмпатии и перспективного подхода в нейробиологии литературы.
Ученый-когнитивист Кит Оутли, изучающий психологию художественной литературы, продемонстрировал прочную связь между чтением художественной литературы и вовлеченностью когнитивных процессов, которые, как известно, лежат в основе как эмпатии, так и теории сознания.
Оутли и его коллега по Йоркскому университету Раймонд Мар предполагают, что процесс принятия чужого сознания при чтении художественной литературы и характер содержания таких книг, в которых большие эмоции и жизненные конфликты регулярно разыгрываются, не только способствуют нашей эмпатии, но и представляют собой то, что социолог назвал нашей моральной лабораторией. В этом смысле, когда мы читаем художественную литературу, мозг активно имитирует сознание другого человека, в том числе и тех, кого мы иначе никогда бы и представить себе не могли. Это позволяет нам на несколько мгновений примерить на себя то, что на самом деле означает быть другим человеком, со всеми похожими, а иногда и совершенно разными эмоциями и той внутренней борьбой, которые управляют жизнью других людей. Схема чтения разрабатывается с помощью моделей, таких же, как и наша повседневная жизнь, таких же, как и жизнь тех, кто будет вести за собой других.
Писатель Джейн Смайли беспокоится, что именно этому измерению в художественной литературе больше всего угрожает наша культура: «…я думаю, что простая технология не убьет роман. Но романы можно будет отодвинуть на второй план, и когда это произойдет, наше общество будет ожесточенно и огрублено людьми, которые не имеют никакого способа понять нас или друг друга». Это леденящее душу напоминание, как важно чтение для людей, если мы хотим сформировать еще более осознанное, демократическое общество для всех. Таким образом, эмпатия включает в себя и знание, и чувство. Она включает в себя отказ от прошлых предположений и углубление нашего интеллектуального понимания другого человека, другой религии, другой культуры и эпохи. В этот момент нашей коллективной истории способность к сострадательному знанию других может быть нашим лучшим противоядием от «культуры безразличия», которую описывали духовные лидеры, такие как Далай-Лама, епископ Десмонд Туту и папа Франциск. Это также может быть нашим лучшим мостиком к другим, с которыми мы должны работать вместе, чтобы создать более безопасный мир для всех его обитателей.
В совершенно особом когнитивном пространстве внутри цепи «чтение – мозг», гордость и предубеждение могут постепенно раствориться через сострадательное понимание чужого ума. Эта новая работа по эмпатии в читающем мозге иллюстрирует физиологически, когнитивно, политически и культурно, насколько на самом деле важно, чтобы чувства и мысли были связаны в цепи чтения у каждого человека. Качество нашей мысли зависит от базовых знаний и чувств, которые каждый из нас проявляет.
Фундаментальные знания
Кто есть каждый из нас, если не комбинатор опыта, информации, книг, которые мы читали… Каждая жизнь – это энциклопедия, библиотека.
Итало Кальвино
Многие начинающие читатели, возможно, смогут расшифровать шестисловный рассказ Хемингуэя, но у них не будет фундаментальных знаний, чтобы сделать вывод о его основополагающем значении или почувствовать те эмоции, которые мы с вами испытываем, читая его. На протяжении жизни все, что мы читаем, пополняет наш резервуар знаний, который является основой нашей способности понимать и предвидеть все, что мы читаем. Под резервуаром я понимаю не только факты, хотя они и являются, конечно, частью его. Некоторые из наших лучших писателей красноречиво писали о чтении книг, о книгах как о концептуальных строительных блоках своей жизни. В своем прекрасном труде «История чтения» Альберто Мангель иллюстрирует этот основной компонент осмысленного чтения, когда пишет, что чтение является кумулятивным. Будучи подростком, Мангель работал в книжном магазине «Пигмалион» в Буэнос-Айресе. Там он столкнулся с самым известным клиентом магазина, знаменитым аргентинским писателем Хорхе Луисом Борхесом, который часто посещал магазин, чтобы найти не только новые произведения, но и новых читателей. Борхес начал терять зрение в свои пятьдесят и нанимал одного человека за другим из книжного магазина, чтобы они читали ему. История, как Мангель стал читателем Борхеса, является одним из наиболее трогательных рассказов двух популярных писателей, один из которых всемирно известен, а другой еще не написал свои первые публичные слова. То, что Мангель узнал в личной библиотеке Борхеса, пронизывает каждую книгу, которую он будет писать, от «Читателя о чтении» до «Библиотеки ночью», таково есть глубокое влияние книг на жизнь и хранилища знаний тех, кто их читает. И работа, и личная жизнь Мангеля и Борхеса дают нам портреты неоценимой важности уникальных базовых знаний, которые приходят к нам из того, что мы читаем. Я обеспокоена как тем, что мы читаем, так и тем, как мы читаем. Есть ли в содержании того, что мы читаем в нашей нынешней среде, достаточное количество априорных знаний для конкретных потребностей жизни в XXI веке и для формирования осмысленного чтения мозгом? Похоже, мы, как общество, переходим от группы опытных читателей с уникальными личными внутренними платформами базовых знаний к группе опытных читателей, которые все больше зависят от аналогичных внешних серверов знаний. Я хочу понять последствия и издержки потери этих уникально сформированных внутренних источников знаний, не упуская из виду необычайные дары обильной информации, которая теперь у нас на кончиках пальцев.
Альберт Эйнштейн говорил, что наши теории мира определяют то, что мы видим. Так же и в чтении. У нас должно быть свое хранилище фактов, чтобы видеть и оценивать новую информацию, какой бы ни была среда. Если блестящий футурист Рэй Курцвейл прав, то возможно, в мозг человека можно имплантировать все эти внешние источники информации и знаний, но в настоящее время это технологически, физиологически и этически не вариант. Пока наши внутренние знания также необходимы для осмысленного чтения, как соль была нужна для свинины короля Лира и, возможно, так же мало ценятся, пока не начнут исчезать. Взаимосвязь между тем, что мы читаем, и тем, что мы знаем, будет в корне изменена слишком рано и слишком большой надеждой на внешние знания. Мы должны быть в состоянии использовать нашу собственную базу знаний, позволяющую улавливать новую информацию и интерпретировать ее с помощью умозаключений и критического анализа. Очертания альтернативы уже ясны: мы будем становиться все более восприимчивыми людьми, которыми все легче руководить с помощью порой сомнительной, порой даже ложной информации, которую мы ошибочно принимаем за знания или, что еще хуже, нас это не будет волновать, так или иначе. Ответ на такие сценарии формируется на наших глазах: во взаимосвязи между базовым знанием и глубоким чтением. Внимательно прочитав, вы сможете лучше разобраться в том, что является правдой и добавить к этому то, что вы уже знаете. Ральф Уолдо Эмерсон описал этот аспект чтения в своей необычной речи «Американский ученый»: «Когда ум трудится и изобретателен, страница любой книги, которую мы читаем, становится яркой с многочисленными намеками. Каждое предложение имеет двойное значение».
В исследовании чтения когнитивный психолог Кит Станович некоторое время назад предложил нечто похожее в развитии словесного знания. Как он заявил, «обогащенные детством слова становятся еще богаче (с опытом), а бедные беднее», – явление, которое он назвал «эффект Матфея», отсылает нас к отрывку из Нового Завета. «Эффект Матфея» есть также и для базовых знаний: у тех, кто читал глубоко и внимательно, будет много внутренних ресурсов, чтобы применить их к тому, что они читают; у тех, кто не читал, будет меньше, что, в свою очередь, даст им меньше оснований для умозаключений, вычислений и аналогичного мышления и сделает их полностью податливыми, чтобы стать жертвой информации, такой как фальшивые новости или полные выдумки. Наша молодежь не будет знать того, чего она не знает. Другие тоже. Без достаточных базовых знаний остальные процессы осмысленного чтения будут развертываться реже, что приведет к ситуации, когда многие люди никогда не выйдут за рамки того, что они уже знают. Для того чтобы знания развивались, мы должны постоянно добавлять к нашим базовым знаниям все новую и проверенную информацию. Парадоксально, но большая часть фактической информации сегодня поступает из внешних источников, которые могут быть предвзятыми и не подтверждены никакими доказательствами.
То, как мы анализируем и используем эту информацию, и перестаем ли мы развертывать трудоемкие, критические процессы для оценки новой информации, окажет существенное влияние на наше будущее. В отсутствие сдерживания и противовесов, предоставляемых как нашим предыдущим информационным наполнением, так и нашими аналитическими процессами, мы рискуем переварить информацию, не подвергая ее сомнению в том, что качество или приоритетность доступной нам информации являются точными и свободными от внешних мотивов и предрассудков. Мы должны следить, чтобы люди не попали в ловушку, которую описал Эдвард Теннер, когда сказал: «Было бы обидно, если бы блестящая технология стала угрожать тому интеллекту, который его создал».
На недавней конференции директор библиотечной системы Университета Альберты, Джеральд Бизли, рассказал о влиянии цифрового перехода на судьбу книг: «Нынешняя ситуация неразрешима. Пока это так, мы должны быть “хранителями атрибутов книги”».
В одном из самых известных высказываний о научных открытиях Луи Пастер писал: «Шанс приходит только к подготовленному разуму». Это элегантное высказывание так же легко могло бы описать роль базовых знаний в глубоко читающем мозге. Это уместный отрывок из того, как мы приводим подготовленный ум к тому, что мы читаем, к тому, как мы используем наши более аналогичные навыки для анализа информации, которую мы строим, и как мы используем эту отфильтрованную мысль, как материал для совершенно новых мыслей и прозрений. Чтобы подготовить вас к этим следующим процессам, с вашего позволения я закончу этот раздел еще одной коротенькой историей от автора научной фантастики Айлин Ганн. Ее шесть слов якобы о космических путешествиях могут потребовать некоторое количество дополнительных стволовых клеток…
Компьютер, мы принесли батарейки?
Компьютер…
Аналитические процессы глубокого чтения
Без понятий не может быть мысли, и без аналогий не может быть понятий, аналогия – это топливо и огонь мышления.
Дуглас Хофштадтер и Эммануэль Сандер
Вряд ли случайно, что мы считаем научными методами, характеризует многие из наиболее сложных когнитивных процессов, которые мы развертываем во время осмысленного чтения. Познание истины вещей в науке, в жизни или в тексте требует наблюдения, гипотез и предположений, основанных на выводе и дедукции, проверке и оценке, интерпретации и выводе, и, когда это возможно, нового доказательства этих выводов посредством их воспроизведения.
В течение первых миллисекунд чтения мы собираем вместе то, что мы воспринимаем, интегрируя наши наблюдения. Аналогическое рассуждение, как писал когнитивист Дуглас Хофштадтер, обеспечивает великий мост между тем, что мы видим, и тем, что мы знаем (фундаментальное знание), и побуждает нас формировать новые концепции и гипотезы. Эти гипотезы помогают направлять применение таких способностей, как дедукция и индукция, и в свое время привести к оценке и критическому анализу того, что мы думаем, что наши наблюдения и выводы означают. Из них мы делаем интерпретации всего, что было до этого, и, если нам повезет, приходим к выводам, которые приводят к вспышкам озарения. В основе чтения лежат как поэзия, так и наука. Только какой из научных методов развернут, в значительной степени зависит от опыта читателя и содержания прочитанного. Если мы читаем научную статью о зеркальных нейронах в двигательной системе нейробиолога Леонардо Фогасси из Пармы, например, нам нужно будет оценить, представлены ли концепции, гипотезы и выводы, и опираться на прошлые данные; используются ли поддающиеся проверке методы оценки, которые могут быть воспроизведены; и соответствуют ли выводы и интерпретации предоставленным данным. В этом процессе мы используем настоящий арсенал аналогических, логических и аналитических процессов и мы многому учимся у профессора Фогасси, что добавляется к нашим будущим базовым знаниям.
Аналогия и умозаключение
С другой стороны, если мы читаем стихотворение Уоллеса Стивенса или эссе современного философа Марка Грейфа в книге «Против всего», мы вполне можем использовать другие формы умозаключений, а также более тонкий диапазон эмоций, чем когда мы читаем… ну, к примеру о двигательных нейронах. Чтение, по крайней мере осмысленное, требует использования аналогических рассуждений и умозаключений, если мы хотим раскрыть множественные слои того, что мы читаем, использовать изучение наших самых основных видов деятельности и мотивов, чтобы заставить задуматься, что мы делаем с нашей «одной такой, дикой и драгоценной жизнью». Грейфовские разглагольствования только кажутся, что против всего, они яркий пример, как аналогическое мышление и умозаключение помогают нам понять, что лежит под поверхностью все более сложного мира, который он исследует.
Чем больше мы знаем, тем больше мы можем проводить аналогий и тем больше мы можем использовать эти аналогии для вывода, анализа и оценки наших прошлых предположений, все они увеличивают и уточняют нашу растущую внутреннюю платформу знания. В равной степени верно и обратное, с резкими последствиями для нашего настоящего и будущего общества: чем меньше мы знаем, тем меньше у нас возможностей для проведения аналогий, для увеличения наших логических и аналитических способностей, а также для расширения и применения наших общих знаний.
Знаменитый сыщик Шерлок Холмс приводит мастерский пример, как тщательное наблюдение, базовое знание и аналогичное рассуждение приводят к умозаключениям, которые продолжают удивлять нас. В основе нашего постоянного увлечения главным сыщиком сэра Артура Конан Дойла лежит завораживающий способ, с помощью которого Холмс делает блестящие выводы из самых прозаических источников: две короткие (а не длинные) коричневые собачьи шерстинки на правой штанине брюк и крошечный набор еще не заживших царапин на левой руке; намек на влагу, все еще заметную под отворотом пиджака; корешок билета в один конец, на 4 часа дня, из кармана пиджака, из Кембриджа в Лондон. Вуаля! И взъерошенный профессор, у которого в нагрудном кармане все еще торчит уголок влажного корешка билета, теперь главный подозреваемый. Он солгал трижды: во-первых, о том, был ли он около дождливой железнодорожной станции Кембриджа; во-вторых, о его местонахождении в 4:00, в час убийства; и в-третьих, о том, видел ли он недавно несчастную жертву и ее коричневую, короткошерстную собаку породы джек-рассел-терьер (породы, которая может лаять постоянно и громко, вероятной причины его печального недуга). Методы Холмса, которые лежат в основе серии детективов, чередующихся один за другим, по обе стороны Атлантики перекликаются с нашими собственными способностями к умозаключениям. В отличие от Холмса (особенно от его блестящего асоциального (недружелюбного) образа в исполнении Бенедикта Камбербэтча) и более прозорливой мисс Марпл, мы часто сочетаем способность к умозаключениям с эмпатией и перспективой, чтобы разгадать тайны в том, что мы читаем. Наш мозг обожает мисс Марпл. Широко разветвленные сети в нашей левой и правой сторонах префронтальной коры анализируют текстовую информацию и затем делают прогнозы, которые входят в своего рода внутреннюю систему экспертной оценки для понимания истинной ценности каждой гипотезы. Действительно, некоторые исследования показывают, что левая префронтальная область соединяет наблюдения и умозаключения, а затем выдает одну само-генерирующуюся гипотезу за другой. Тем временем правая префронтальная сторона коры оценивает ценность каждого предположения, а затем отправляет это суждение обратно в левую префронтальную область для окончательной имприматуры (имприматур (лат.) – официального заявления. – Прим. перев.).
Это сродни наблюдению за научным методом в действии, но с добавлением сетей для эмпатии и теории разума через поиск решений. Более разнородные методы мозга осмысленного чтения, использующие аналогические, логические и эмпатические процессы, в конечном счете предпочтительнее, чем у Шерлока. Это дедукция! Последовательное усиление связей между нашими аналогическими, логическими, эмпатическими и базовыми процессами познания обобщается далеко за пределами чтения. Когда мы учимся снова и снова связывать эти процессы при нашем осмысленном чтении, нам становится легче применять их в нашей собственной жизни и понимать со все большей проницательностью и, возможно, мудростью, почему другие думают и чувствуют так, не как они. Это является основой для сострадания другим, а также способствует стратегическому мышлению. Однако, как отметил Обама, эти процессы не обходятся без работы и практики, а также остаются статичными, если не используются. От начала и до конца для каждого процесса осмысленного чтения верен основной неврологический принцип «Используй его или теряй». Еще важнее то, что этот принцип применим ко всему циклу осмысленного чтения. Только если мы будем постоянно работать над развитием и использованием наших сложных аналогических и логических навыков, нейронные сети, лежащие в их основе, будут поддерживать нашу способность быть вдумчивыми, критическими аналитиками знаний, а не пассивными потребителями информации.
Критический анализ
Такое утверждение неизбежно приводит к ключевой интеграционной роли критического анализа в схеме осмысленного чтения. Будь то с точки зрения науки, образования, литературы или поэзии, о критическом мышлении написано больше, чем о любом другом процессе осмысленного чтения, в силу его ключевого места в интеллектуальном становлении. Тем не менее критический анализ по-прежнему остается столь же трудным для определения, как и для развития. С точки зрения читающего мозга критическое мышление представляет собой полную сумму процессов научного метода. Оно синтезирует содержание текста с нашими базовыми знаниями, аналогиями, внушениями и умозаключениями, а затем использует этот синтез для оценки исходных предположений, интерпретаций и выводов автора.
Тщательное формирование критического мышления – лучший способ привить следующее поколение от манипулятивной и поверхностной информации, будь то текст или экран. Тем не менее культура, общество, которые вознаграждают непосредственность, легкость и эффективность, требующие времени и усилий, необходимых для развития всех аспектов критической мысли, становятся все агрессивнее и нетерпимее. Большинство из нас думают, что мы можем критически мыслить, но если быть до конца честным перед собой, мы понимаем, что это не так.
Мы верим, что уделим этому время «позже», но это «позже» исчезает в невидимой корзине потерянных намерений.
В достойной похвалы книге литературоведа Марка Эдмундсона «Зачем читать?», автор спрашивает: «Что же такое критическое мышление?» и объясняет, что это – способность исследовать и развенчивать личные убеждения и взгляды. Тогда он спрашивает: «Что хорошего в этой силе критического мышления, если вы сами не верите во что-то и не открыты для изменения этих убеждений? То, что называется критическим мышлением, обычно происходит вообще без определенной позиции». Эдмундсон формулирует здесь две взаимосвязанные, недостаточно обсуждаемые угрозы критическому мышлению. Первая угроза возникает, когда любой мощный каркас для понимания нашего мира (например, политический или религиозный взгляд) становится настолько непроницаемым для изменений и настолько жестко придерживается собственной незыблемости, что затуманивает любой расходящийся с ним тип мышления, даже если последний основан на фактических данных или морально обоснован. Вторая угроза, которую наблюдает Эдмундсон, – это тотальное отсутствие какой-либо развитой системы личных убеждений у многих из наших молодых людей, которые либо недостаточно знают прошлые системы мышления (например, вклад в изучение их Зигмунда Фрейда, Чарльза Дарвина или Ноама Хомски), либо многие из них слишком нетерпеливы, чтобы изучать и учиться у предшественников. В результате их способность учиться критическому мышлению и мыслить критически, для более глубокого понимания сути вещей, может стать для них очень и очень замедленной.
Интеллектуальная безрассудность и приверженность образу мышления, не допускающему вопросов, – это угроза критическому мышлению для всех нас. Критическая мысль никогда не приходит сама по себе. Много лет назад израильский философ Моше Хальберталь пригласил нас с семьей посетить школу в Меа-Шеариме, старейшем и ортодоксальном районе Иерусалима, куда нас в противном случае никогда бы не пригласили. Работа Хальберталя
по этике и морали пронизывает его глубоко продуманные, иногда противоречивые подходы к некоторым из самых сложных политических и духовных проблем, стоящих перед нашим современным миром, включая Кодекс этики израильских сил обороны, который он помог написать. Я смотрела в окна этой школы и видела, как молодые ребята раскачиваясь, молились, пели и спорили друг с другом о возможных толкованиях отдельных строк текста Торы. Ни одно толкование не предполагалось, скорее, наоборот, вся история комментариев должна была быть перенесена на эти часто голые строки текста ими самими. Нечто подобное этому виду интеллектуального анализа происходит при самых глубоких формах чтения, где различные возможные интерпретации текста, перемещаясь туда-сюда, интегрируют базовые знания с эмпатией и умозаключением с критическим анализом. Таким образом, критический анализ в своих глубочайших формах представляет собой наилучшую возможную интеграцию прошлых трудно осуществимых мыслей и чувств, что является единственной наилучшей подготовкой к совершенно новому пониманию.
В чудесных формах, с помощью которых слова могут раскрывать понятия за пределами себя, такой способ критического мышления является одновременно и католическим, и талмудическим мостом к новому мышлению.
