Мари Кара
Я выбегаю в пять тридцать: история о том, как с помощью бега пережить потери, найти опору в себе и стать мамой

Я не хочу быть лучшей бегуньей. Да и марафоны мне бегать не хочется. Не моя мечта – делать двадцать подтягиваний. И десятка из сорока минут – не моя цель. Просто хочу часами играть с сыном в футбол и не прятать живот на пляже под парео. Хочу с легкостью подниматься домой по лестнице, если не работает лифт, и без посторонней помощи менять бутылку в кулере. Хочу говорить «а давай», если позвали завтра в горы. Хочу быть уверенной, что смогу убежать от опасности, если это вдруг потребуется. Хочу, чтобы мое тело было мне другом! И мы вместе дерзали каждый день!

Семь месяцев

Пять тридцать утра – самое безопасное время. Встретить кого-то в такой час даже в самом центре города – большая редкость, но мне часто везет на случайности и совпадения. Выбегаю из двора и сразу вижу ее: в вязаной жилетке семенит мне навстречу. Ну вот откуда? Первые автобусы только выехали с окраин, всех сменщиков ближайших аптек и круглосуточных магазинов я знаю в лицо. Свернуть или забить? Поздно. Жилетка уже замерла, как фонарный столб, и пытается разглядеть, что там у меня между топом и шортами.

Прикрыться мне нечем, поэтому остается лишь продолжать бежать и перебирать в голове, какую фразу услышу в свой адрес: «Господи ты боже мой», «Идиотка»? Жилетка не отрывает глаз от моего семимесячного блестящего от масла против растяжек живота (обычно он не такой большой, но вчера на ночь я ела яблоки), наконец, дожидается максимального сближения и прямо как «родная» почти с заботой тянет: «Ты ж его убьешь так, дура». Не угадала.

Чувствую, как учащается сердцебиение. Успокойся, это потому, что она ничего про тебя не знает. Вдох на три шага, выдох на три. Держи пульс в пределах ста сорока пяти. Надо просыпаться еще раньше, чтоб не натыкаться на таких вот. Да и вообще, скоро вы меня тут не увидите!

Я живу в центре, поэтому каждое утро выхожу на пробежку в самом сердце города-миллионника. В такую рань он встречает меня угрюмым дворником, первыми такси и запахом рассвета. У каждого утра он свой: иногда влажный и прибитый пылью, порой медово-вишневый – если свернуть в частный сектор. Но всегда без духо́в, сигаретного дыма и чужих проблем. Он только мой, и я первая наполняю его собой: как захотела, так и будет.

Бегу вдоль цепочки ларьков уличной еды: гамбургер в круглой булке с сочным жирным грилем окорока, шаурма с подсушенной рубленой говядиной, мягкий чебурек с хрустящими краями, по которым, когда кусаешь, на салфетку капает –нет, не масло, а сок, пропитывая воздух ароматом фарша и свежемолотого перца. Как же хочется есть! В течение дня здесь аншлаг, ночью – легкое движение, но вот к рассвету, в мое время, почти пусто: уставшие за сутки пара охранников и поваров кучкуются у фонарей и тихо ждут очереди сдать дежурство. Раньше они свистели и бросали мне вслед пошлые «кс-кс-кс», но со временем привыкли, а последние несколько месяцев и вовсе стали награждать «добрым утром».

Пересекаю сквер и оказываюсь на стадионе, где я бегаю уже четвертый год почти каждое утро. Останавливаюсь и изучаю контингент. Ранним утром на стадионе всегда есть дисциплинированные и залетные. Первые знают друг друга хоть не по именам, но в лицо точно – своеобразный костяк режима и местности. Вторые приходят на разведку себя и территории, занимаются от силы три раза, а потом сливаются либо тренироваться в другое место, либо на диван.

– Привет, мамуля! – слышу за спиной голос трухлявого Виктора Марковича или Марка Викторовича, боже, как там его, ай, ладно, Игги Попа. Я так прозвала его за внешнее сходство. Дейл Карнеги писал, что надо повторять про себя имя человека после знакомства, чтобы его запомнить, а я все время забываю это делать. В итоге годами здороваюсь и не помню кем.

– Доброе, – отвечаю с улыбкой, не оглядываясь.

– Ты все еще не одна? – подходит сзади почти впритык.

– А вы не теряете надежды? – поворачиваюсь и выпячиваю живот.

– Ой-ой-ой. Хорошего дня, – размахивая руками, прощается он и идет на следующий круг. Но через секунду оборачивается, снимает майку и машет ею, оставаясь в одних шортах и обнажая худой доисторический торс. Шалун.

Подмечаю Боксера. Мы киваем друг другу и возвращаемся к спортивной рутине.

Иногда я бегаю перед сном и брюзжу, насколько стадион вечерний отличается от моего утреннего. Дети катаются на великах и роликах, по периметру семенят какие-то люди с бутылками в руках, тренеры с блокнотами колдуют над попами девчонок, обтянутых лосинами в рубчик. Похвально, конечно, но для меня слишком. Слишком много людей. Кто рано встает, тот получает свободную дорожку и фото без посторонних.

Ставлю телефон на скамью, включаю на нем камеру с таймером. Десять, девять – становлюсь перед экраном и делаю несколько шагов назад, чтобы было видно и голову, и ноги. Шесть, пять – на пару метров двигаюсь в бок. Три, два – начинаю бежать. Один, щелчок – пробегаю как раз попадая в кадр. Возвращаюсь к телефону, выбираю лучшее фото, где четко видно мой беременный живот, и выкладываю его в интернет с подписью:

«И так тоже можно».

Наушники – в уши, телефон – в руки, часы снимаю с паузы и бегу, но не по размеченной асфальтовой дорожке на стадионе, а вдоль забора, и через минуту проскальзываю в еле заметный ход в кирпичной стене.

«Тебе здесь нравится так же, как и мне?» – обращаюсь я к животу и впускаю в грудь чистейший воздух, хотя в трехстах метрах находится самое загруженное транспортное кольцо города. Худые акации, густо обнимающие своей зеленью узенькие тротуары, укрывают это место от шума, солнца и любых признаков цивилизации. Это не ботанический сад, не лес, не частная территория. Это – старое кладбище.

Кому-то может показаться, что это странным, но, камон, мы все бегаем на чьих-то костях. И территория стадиона по соседству раньше тоже принадлежала этому кладбищу – там хоронили военных больше полувека назад, а потом отдали землю под спортивные сооружения.

Бегать, как раньше, по городским улицам стало опасно: я чувствую на себе взгляды, слышу бестактные комментарии, пропитываюсь чужим негодованием и перестаю справляться с собственными страхами. И тогда внизу живота за секунду возникает саднящая фантомная боль, напоминающая о потерях и питающая самые отвратительные мысли. Я вновь оказываюсь на полу в нашей неремонтированной квартире, царапаю коротко остриженными ногтями крашеное ДСП, бесконечно слышу врачебное «к сожалению» и обреченно повторяю: «За что?»

Нет-нет-нет, бегать по городу слишком тревожно. Бегать по кладбищу гораздо спокойнее. Никто не смотрит с осуждением, не комментирует мой внешний вид, не задает вопросов типа: «А это безопасно?», «Его там не болтает из стороны в сторону?», «А врач разрешил?» – и не пророчит самое ужасное.

Утренняя пробежка – это мое личное время пробуждения и наполнения, восстановления и гармонии, мыслей и решений, избавления и благодарности. Время, которого хватает, чтобы проснулась уверенная в себе Маша. Готовая быть твердой, не бояться осуждения за свои мысли и выбор, способная оградить и защитить себя, ранимую и сомневающуюся от мира. Пяти километров и часа времени хватает, чтобы укрепить уверенность в себе и нарастить тающие еженощно личные границы.

Часы вибрируют, обозначая, что я пробежала уже четыре километра. Выныриваю обратно на стадион, останавливаюсь у скамьи, делаю наклоны и выпады, чтобы замяться, и трушу «по семь» тем же маршрутом домой.

Кровь насыщается кислородом, поступает в сердце, оно бьется ритмично и снабжает кровью все мои органы и органы моего малыша. Бег делает здоровой и счастливой меня, а значит, и ребенка. Это моя мантра на все беременные пробежки. Я верю, что она работает. Я знаю, что я поступаю правильно. Я уверена в себе и в том, что бег в течение беременности – это не беспечность, а высшая степень ответственности: ответственности за себя, за свое тело, свое здоровье, здоровье ребенка и наше будущее.

Дома выпиваю стакан воды, делаю десять минут йоги, принимаю душ. И вот теперь могу рассказать, почему я бегаю во время беременности, а вы сами решите, дура я или кто.

Часть 1

Глава 1. Пять лет назад

Грязный мартовский снег лип к обочинам дорог и не давал припарковаться у тротуара. Я заехала на платную стоянку у железнодорожного вокзала и открыла сообщение в телефоне: «Подъезжаем. Буду через минут 7». В соседнем чате нашей девичьей группы «ЛЯМ», названной по первым буквам наших имен – ЛУна, Яна, Маша, – я написала:

– Ваша авантюристка на месте.

– Правильно, Маня, надо брать судьбу в свои руки, – ответила моментально Яна.

– Это в последний раз. Если не выгорит, забываю о том, что часики бомбят «Ско-ро трид-цать» кремлевским звоном и заранее принимаю почетное звание «старородящая»!

Дописав, я пролистала переписку до места, где она отправляла мне его фото, зафиксировала в голове, кого искать в толпе, подкрасила губы и выскочила из машины в сторону вокзала. Десятки людей ежеминутно входили и выходили, но я присматривалась только к темноволосым мужчинам. «Вот этот смуглый в желтом – он? Нет, не он. Может, этот худой в кроссовках? Может быть. Нет, не ко мне идет. Чего я вообще приперлась? В переписке не было ни флирта, ни намека на него – обсудили несколько фильмов, немного музыку и политику. Надоумила ж меня Яна: «Созвонитесь, вам удобнее будет поехать на свадьбу вместе». До свадьбы подруги, кстати, почти полгода, а я, как всегда, со своим сгустком слабоумного энтузиазма решила разведать обстановку сразу.

– Встретились? – только вспомнила о ней и – новое сообщение в чате от Яны.

– Нет пока.

– Расслабься. Все будет хорошо. Я давно его знаю, он очень основательный: если решил увидеться, значит с его стороны все вопросы закрыты.

Вопросы закрыты…

– С моей вроде тоже, но чем черт не шутит. Я порой сама не знаю, чего от себя ожидать! – настрочила я, не забывая оглядываться по сторонам.

– Думаю, и на этот счет Яна его проинструктировала, – подключилась Луна.

– Маша, Никита не похож ни на твоего бывшего мужа, ни на кого другого! Его не надо будет воспитывать. Вот это все – давать деньги на подарки для себя же, ревновать к непонятным подругам – исключено. Это другая лига, понимаешь? – продолжала продавать Яна. – И он готов к семье и детям.

– Ладно, ладно! Я просто приехала посмотреть. Отвезу домой и уеду.

Или можно уехать сейчас, сказать, что срочно надо? Он же тут не один, доберется как-то с друзьями. Поздно. Идет! На всякий случай втянула живот и выпрямила спину. На мне были очки, но рассмотреть его не получалось все равно, поэтому я аккуратно оттянула пальцем в сторону внешний уголок левого глаза: какая-то странная шапка набекрень и гигантский пуховик нараспашку, не толстый, но лишок есть, ноги кавалериста, – да, на моих бывших точно не похож.

Подошел ближе, и я увидела и начинающиеся залысины у висков, и курчавые волосы, торчащие из-под ворота мятой кофты. «Э-э-э, везем домой и прощаемся».

«Мари?» – остановился у машины.

Я кивнула, пытаясь скрыть свое разочарование. М-да, ради этого и голову мыть не стоило. Показала рукой на машину: «А вот и карета». Он повез чемодан к багажнику и несколько минут там копался, а когда сел на пассажирское сидение, протянул мне ладонь: «Сувенир из Таиланда».

В ней лежал кулон из коричневого камня в форме цилиндра на черной веревочке. Я такое не ношу и вообще не поняла, что с этим делать. Никита расправил веревочку и повесил кулон на зеркало заднего вида: «Подумал, что интересно будет смотреться в машине».

Я натянула улыбку и сказала: «Неожиданно, спасибо», – завела машину и тронулась с парковки, но, кажется, не смогла скрыть разочарование. Он продолжил:

– Мы были на рынке в Бангкоке, он огромный. Там много изделий из дерева и кокоса.

– Я люблю аутентичные вещи, – не молчать же всю дорогу.

– У меня полчемодана оттуда: везу ступку для растирания специй, панно на стену, корзину для белья. И еще подсвечник, но он не новый, б/у, или винтаж, как сейчас говорят.

– А я в юности, на «барахолке», продавала мамины старые, простите – винтажные вещи.

– А я с точек кваса по городу начинал.

– Надеюсь, не винтажного.

Я рассмеялась от своего же остроумия, но тут же продолжила, чтобы сгладить ситуацию:

– Это вообще интересно, ретро. Я вот собираю тарелки старые – «Общепит». Когда-то с друзьями тусовались на турбазе, и там были эти тарелки. Я одну прихватила на память, с тех пор коллекционирую – то подруги дарят, то на блошках нахожу.

– Моя семья работает в сфере общественного питания. Были такие когда-то в наших столовых, но сейчас уже не в ходу.

– Если еще встретишь, имей меня в виду, – я киношно приспустила очки на переносицу и подняла брови.

– Помню эту кофточку, – переключил он внимание и впервые улыбнулся.

– Серьезно? Откуда? – я напряглась, потому что за нами не водилось какой-то примечательной истории.

– Ты была в ней в баре, когда Яна приезжала прошлым летом.

– Я тебя там совсем не помню. Думала, мы виделись однажды на ее дне рождения, – хотя, честно говоря, и там Никита не особо запечатлелся в памяти.

– Ты была хмельная, с пареньком каким-то.

– Вообще-то это был мой муж.

– Посвящала меня в таинство зажигания свечей в шаббат, – лицо Никиты по-детски засветилось от этого воспоминания.

– А ты мог бы и сказать, что тоже еврей. А то без кипы и пейсов особо не разглядишь, – мне захотелось провалиться сквозь землю.

– Было интересно послушать, вдруг что новое для меня расскажешь. Про вопрос невинности Девы Марии в Торе было особенно познавательно, – все, он начал смеяться в голос.

– Господи, какой ужас! Остановись! – я тоже расхохоталась и приложила ладонь к лицу, скрывая пылающие щеки.

– Вот тут направо и остановись в начале дома, – довольно сказал он. – Хочешь потом пойти в бар выпить по коктейлю?

– Можно, – я посмотрела на него своим самым интригующим взглядом. Никита попросил подождать его в машине, забрал чемодан и ушел. Я достала сигарету из пачки, прикурила и начала быстро перебирать в голове наши встречи, но у моей памяти есть защитное свойство: если на вечеринке был алкоголь, то доступ к воспоминаниям заблокирован.

Затяжка. «Что он еще помнит такого, чего не помню я». Выдох. «И хочет общаться. Значит, не все так плохо. Смеялся. И глаза такие добрые, красивые, синие, со смуглым лицом и черными волосами, м-м-м». Затяжка. «Но ведь он учился в футбольной академии, откуда пузик?» Выдох. Я открыла дверь и вышла из машины, чтоб не сильно несло сигаретами. Затянулась. «Ну, я тоже не Анжелина Джоли. Курю вот, а он нет». Выдохнула посильнее, взяла жвачку из машины, засунула в рот и стала сильно и быстро жевать, размахивая руками, чтоб они тоже проветрились.

Минут через десять Никита вышел: черное пальто с меховой оторочкой и высокие начищенные броги – как с обложки, другое дело. Он открыл пассажирскую дверь и попросил: «Припаркуйся вот тут, поедем на моей», – указав на место возле многоэтажки. Когда я вышла из машины, Никита открыл мне дверь большого белого «Бээмвэ».

В безупречно чистом кожаном салоне коньячного цвета стало неловко: хотя в целом я вполне гармонично смотрелась в этой машине, но изрядно выпачканные за рабочий день сапоги хотелось бы сменить:

– У тебя машина будто только из салона – ни следа присутствия жизни. У меня, да вообще у женщин, авто – это большая сумочка, в которой можно еще и ездить, – решила я снизить градус своего напряга шуткой.

– А для мужчин – это член, которым можно хвастаться публично.

– А ты не теряешь времени.

– Ну, уверен, что ты обратила внимание, у меня есть мелкие недостатки, – он ухмыльнулся и провел рукой по лысине, – приходится брать не только внешностью.

«Кривые ноги, волосатость и лысина – признаки повышенного тестостерона, своеобразный джентельменский набор настоящего мужчины», – внезапно всплыли в голове слова врача из какого-то телешоу. Никита включил «Депеш мод», мою любовь к которой мы обсуждали еще в переписке, и за одну песню мы добрались до места.

У входа толпились курящие, и мне ужасно хотелось присоединиться к ним, но я решила чуток потерпеть.

«Маша», – услышали мы оба женский голос. Я обернулась и махнула.

– Подруга подруги, с которой мы когда-то тусили в одной компании, – объяснила Никите.

Он нашел два стула у барной стойки.

– Это одно из немногих мест в городе, где делают водку с гренадином, – заметил он, когда нам поставили заказ.

– Никогда не слышала о таком коктейле.

– Лучше йогурта по утрам только водка и гренадин, – это стихотворение Веры Полозковой, не знаешь?

– Нет. Я предпочитаю классику. Я умею любить, я умею красивой и нежною быть, умею заглядывать в очи с улыбкой, манящей, призывной и зыбкой, – подняла свой мартини со льдом и лимоном, и мы чокнулись и выпили.

Я старалась не торопиться, зная, что двух бокалов мартини мне хватит для безрассудства. Никита был сдержан и внимателен, рассказывал про свой бизнес и поездку в Таиланд. Я слушала и попивала сладенький напиток, попивала и слушала. В нескольких метрах от нас за столиком сидели двое мужчин. Один из них кивнул, поймав мой взгляд. Я кивнула в ответ и улыбнулась. Никита это заметил.

– Тоже тусили вместе? Лицо знакомое.

– Нет, это директор инвестиционной компании. Он ходит на наши бизнес-завтраки.

– Точно. Знаю. Жена моего приятеля у него работает.

– Да, известный. А так и не скажешь, что один из самых богатых людей в городе.

– Потому что о деньгах никто не кричит, тем более у нас в стране: меньше знают, крепче спишь.

– Поэтому ты в переписке сказал, что у тебя «Нива»?

– Она обалденная, тоже под домом стоит.

Я хотела было сделать еще глоток, но бокал оказался пустым. Никита подозвал бармена. «Хочешь кофе, хочешь поесть?» – спросил он, но я еще заказала мартини.

– Манюня, – кто-то проорал мне на ухо и тут же поцеловал в щеку.

– Саша, привет, – отозвалась я нехотя, понимая неуместность ситуации.

– Придешь завтра в клуб? Я там играю.

– Нет, спасибо. Другие планы, – ответила я, хотя давно собиралась.

Он ушел, я вернула внимание к Никите, но лучше б мы выбрали менее популярный бар: его глаза стали холодными.

– Яна сказала, что ты тоже в разводе.

– Да, и у меня есть дочь.

– Моего отца не стало, когда я была маленькая, а у друга родители развелись, и мы в детстве спорили, что хуже, когда отца просто нет и ты понимаешь, что он тебя не бросал, или когда он с другой семьей.

– Хоть моей дочке всего пять, она умная и знает, что папа всегда рядом и поможет несмотря ни на что, – заявил он твердо и очень самоуверенно.

– Я сразу представила летящего Бэтмена.

– Нет, – он покачал головой и медленно отпил из своего еще первого и почти полного бокала. – Я что-то между батей и ковбоем.

– А батя – это супергерой?

– Ну, есть мама, есть ребенок, а есть батя. Он всемогущ. Ты сидишь рядом и разве не чувствуешь? – от выставил руку, сжал зубы и напряг бицепс.

В груди стал разливаться жар. «Это подействовал алкоголь или Никита? Да нет. Или да? А он – заинтересован? Не уходит же. Но где сигналы тела? Он сдержан, словно или у него кто-то есть, или стесняется? Да ну, он не из таких. Или я не оправдала его ожиданий?» Я положила руку на стол, очень близко к его стакану, так, что Никита точно должен был ее коснуться, когда решит еще выпить. Посмотрела не него, потом медленно опустила глаза на свою кисть, надеясь привлечь его взгляд. Он заметил, быстро и аккуратно, не тронув и кончика моего пальца, взял стакан, сделал еще глоток и поставил его на место.

Странно. Я извинилась и пошла в уборную проверить, все ли со мной в порядке. «В зеркале – объективно привлекательная девушка, макияж на месте, глаза блестят в рамках выпитого. В чем дело? Где реакции? Что не так?» Вернулась, села на свой стул и, кажется, начала взглядом не просить – умолять: дай знак, что тебя тянет. Но сигналы словно проносились мимо него. Предприняла последнюю попытку – повернула голову в сторону и медленно убрала с шеи распущенные волосы, проводя пальцами по коже от мочки уха к ключице и немного встряхивая пряди. Плавно запрокинула голову, словно разминаю шею, погладила указательным пальцем линию подбородка, дотронулась до губ, опустила голову и посмотрела ему в глаза, давая понять, что это выступление для него одного. Он уперся в меня взглядом секунды на три, откашлялся и спросил: «Как ты себя чувствуешь?»

Понимая нелепость ситуации, я допила свой второй бокал, заказала еще мартини и стала терять ощущение реальности. Кажется, был и четвертый бокал, но его отменила защита памяти.

Проснулась от звонка телефона. Никита. Скинула: сначала надо понять обстановку. Перед глазами полки с журналами «Космополитан» за последние три года – библией современной девушки, которая научила меня приниматься себя в любом теле, если оно не больше размера «эс», и быть самодостаточной только при наличии как минимум двух ухажеров. Фух, я дома, в своей кровати, укрыта, одета. Приподнялась: сапоги ровно стоят в коридоре. «Голова-а». Встала и пошла на кухню: о-па, на столе – бутылка минеральной воды и холодный московский гамбургер. Я выиграла в похмельную лотерею? Жадно глотая прям из бутылки, подошла к окну: мой «гольфик» стоял припаркованный под подъездом. Так. Вспоминаем, вспоминаем… нет, пусто.

Телефон пропиликал. Я побежала к нему – сообщение от Никиты: «Надеюсь, у тебя все ок. Ключи от машины в правом кармане пальто. Вечер был интересным. И все это, конечно, весело и забавно, и твоим паренькам, очевидно, такое нравится, но я из этого вырос. Береги себя».

Я сжала со всей силы виски ладонями, надеясь, что это поможет вспомнить вечер, но там был только гул и боль. Дура! Дура! Дура! «А-а-а, – зарычала я в подушку. – Неужели не могла раз в жизни сдержаться!»

Взяла телефон, написала: «Спасибо. Извини, что перебрала». Но не отправила. В памяти всплыло вчерашнее стихотворение. Открыла гугл и написала в строке поиска: «Лучше йогурта по утрам только водка и гренадин». Результат выдал продолжение: «Обещай себе жить без драм и живи один».

Сильно захотелось плакать. И я заплакала. А потом набрала в легкие побольше воздуха, задержала его в груди на пару секунд, чтобы он собрал во мне все крупицы лопнувшей за секунду надежды, и выпустила все это наружу медленным выдохом. «Ну окей. Что бы ни произошло, делай вид, будто именно так ты и хотела. А Никите ответь позже, когда и в голове, и в жизни будет порядок».