Мари Фредрикссон
Любовь к жизни
Отец плакал, пил и курил в подвале. Помню, как я иногда спускалась к нему и спрашивала: «Пап, что ты делаешь?»
Он сразу пытался вытереть слёзы. Мы садились и болтали о том о сём. В основном о музыке. У него всегда была с собой скрипка.
Йоста был полностью раздавлен, и нашей целью стало вернуть его к жизни. Он радовался, когда мы с Тиной пели что-нибудь на два голоса. Это немного утешало его.
Нам с Тиной музыка тоже очень помогала. Мы ходили в воскресную школу и пели там. Помню, в первое Рождество после трагедии именно выступление в хоре несколько успокоило нас. Мы испытали облегчение.
А ещё о смерти Анны-Лисы я могла поговорить с Герти – женой старшего брата Свена-Арне. Мы с ней были очень близки. Она рано вошла в нашу семью: я была совсем крохой, когда они со Свеном-Арне поженились. Она любит рассказывать, как, увидев её впервые, я тут же спросила: «Почему у тебя такой маленький рот?» Вот вам ещё один пример моей детской беззастенчивости. Я была очень прямолинейной.
Тина часто отмечает, что в нашей семье привыкли к объятиям только после смерти Анны-Лисы. Пусть мы и не говорили об этом – но появилась какая-то сплочённость. То, о чём мы раньше спорили, стало казаться пустяками.
Мама теперь старалась всячески заботиться о нас, не обращая внимания на собственную боль. Порой мне кажется, что именно поэтому у неё и развилась болезнь Паркинсона, когда ей было всего сорок восемь.
Мы с Тиной, пытаясь справиться с горем, тоже замкнулись. Мы много мечтали и фантазировали. У меня в детстве было богатое воображение, и я погружалась в мир грёз. Я представляла себя знаменитостью, а Улла-Бритт выступала в роли журналиста, держащего вместо микрофона конец скакалки:
– Как вас зовут?
– Гун-Мари Фредрикссон.
– Где вы живёте?
– В Эстра-Юнгбю, почтовый ящик 57.
В моём воображении до меня никто не мог добраться. В нём я была абсолютно свободна, и всё было просто прекрасно. Я обожала этот мир. Мы с Тиной много чего придумывали и играли во всё, что только можно себе представить. Тот большой мир, о котором в Эстра-Юнгбю совсем ничего не напоминало, мы видели только по телевизору. Но осознание того, что где-то существует другая жизнь, скрашивало наши дни.
Первая настоящая подружка у меня появилась в подростковом возрасте. Её звали Черстин, и мы часто играли в почту, одалживая для этого какие-то вещицы у папы. Иногда мы приглашали Тину и играли в «духа в бутылке». Мы составляли табличку с разными цифрами и буквами, потом нагревали свечкой стакан, клали на него указательный и средний пальцы и задавали вопрос. Спрашивали о парнях или о каких-нибудь магических штуках. Стакан сам передвигался между буквами и цифрами. Ну, или нам просто этого хотелось.
У нас так легко получалось всему верить! Как-то раз стакан упал на пол, и мы даже завизжали от страха.
У Черстин был самый чудесный смех на свете. Стоило ей засмеяться – и мне тут же становилось радостно. Сейчас этого смеха очень не хватает.
Моего отца в общем-то можно назвать добрым человеком, но у него была тяжёлая жизнь. Он разругался с родными после банкротства и всё время испытывал финансовые трудности. К тому же в семье было много детей, и папе с мамой приходилось из кожи вон лезть, чтобы прокормить нас. Денег постоянно не хватало. А тут ещё боль от утраты Анны-Лисы.
В детстве я очень стеснялась пьянства, занудства и сварливости отца. Маме тоже было от всего этого не по себе. Она часто говорила: «Закончили, давай больше не будем, всё уже хорошо», – и делала вид, будто ничего не случилось. Ей было стыдно. В крошечной деревушке все обо всех всё знали. Чёрт, сколько же слухов и сплетен! Соседи вечно говорили гадости друг о друге.
Когда отец пил, его поведение сложно было предсказать. Иногда он превращался в весёлого музыканта, а иногда становился злым, ходил и ворчал. В такие моменты под горячую руку попадала мама – всё-то она делала не так. Нам, детям, было неприятно постоянно слышать о том, какая она недотёпа. Когда мы с Тиной ложились спать, до нас часто доносились пьяные речи отца: Боже мой, как мы тогда хотели, чтобы скорее настало утро! А летними вечерами мы нередко играли в бадминтон до тех пор, пока не темнело настолько, что уже было невозможно различить воланчик. Мы просто-напросто не желали идти домой, когда отец был пьян, ругался и хлопал дверьми.
Я любила отца. Но, выпив, он начинал говорить ужасные вещи. Свою злобу он вымещал на маме. Это было невыносимо, и мы плакали. Мы ведь знали, что он не такой! На самом деле он другой! Мой милый папочка умел шутить и играть!
Инес старалась не обострять отношения. Иногда она могла сказать что-то вроде: «Замолчи!» – но не помню, чтобы она сильно огрызалась. Просто ждала, пока всё закончится. Сводила всё на нет. Отец хлопал дверьми, а потом спускался в подвал и играл на скрипке. Так было по выходным. На неделе он не пил.
Мама у нас была просто необыкновенной. Не понимаю, как она всё это выдерживала. Ей приходилось заботиться о том, чтобы нам хватало денег на еду, – алкоголь ведь тоже не доставался даром. Мне кажется, из-за этого она переживала больше всего: вдруг отец потратит все деньги на выпивку?
Иногда я спрашиваю себя: что с нами тогда случилось? Мы притворялись, будто ничего не происходит, будто бы раз – и всё опять прекрасно. В нас поселилась мысль о том, что именно мы должны сделать так, чтобы всем вокруг было хорошо. Вот, сейчас споём весёлую песенку – и всё вернётся на круги своя. Тина до сих пор считает, что мне бы не помешало хотя бы пару раз выйти из себя.
Когда мы познакомились с Микке, он заметил, что я рассказываю о детстве, словно пытаясь от него дистанцироваться. Например, я говорила о смерти Анны-Лисы так, будто мне до этого не было никакого дела, будто меня это совсем не трогало. Микке убеждал меня не бояться эмоционально вернуться в те годы. За это я ему очень благодарна. Я смогла стать более целостной натурой. Мне больше не надо куда-то бежать, словно меня преследует какая-то темнота или беспокойство.
Но юные годы и впрямь оставили свой отпечаток на моём характере: мне просто жизненно необходимо видеть, что у всех всё хорошо. Никто не должен ругаться или огорчаться. Помню, мы завели кошку Миссан. Я тогда была совсем маленькой, но мне всё равно приспичило вмешаться в её драку с другим котом. Мне так хотелось, чтобы они дружили, но меня только расцарапали до крови.
Сегодня мы чаще говорим о том, что раньше пытались скрыть. И я поняла: многое переживать гораздо легче, если делиться чувствами с другими. В такие моменты одиночество отступает.
Но сделать это бывает непросто. Как будто что-то внутри меня сопротивляется. В этой книге я очень откровенно рассказываю о своём детстве, но каждый раз по-прежнему колеблюсь.
Дело тут вовсе не в стыде. Его я поборола. Бедность, алкоголизм – разве надо стыдиться того, что через это пришлось пройти?
Но мне совсем не хочется, чтобы моё детство кому-то показалось сущим адом. Мы росли как обычные дети, смеялись, пели и играли. И прекрасно себя ощущали, потому что мы были друг у друга. В моей памяти сохранилась картина замечательной семьи. В нашем доме жила любовь. К нам часто приходили друзья, ведь всех принимали очень тепло. Мама всегда была приветлива: «Заходите, добро пожаловать!» – и вот в нашем крошечном домишке уже как-то помещались двадцать человек. Красивых ценных вещей, которые могли разбиться, у нас не было, поэтому в доме никогда не царила эдакая атмосфера чопорности. Гости расслаблялись, чувствовали себя свободными. Мы были рады каждому. Мама пекла булочки или готовила что-нибудь, чтобы никто не ушёл голодным. Да и к нам родители относились с большим трепетом и всегда прислушивались к нашему мнению.
А уж о музыкальной жизни я вообще вспоминаю с невероятной теплотой. Музыка нас объединяла, радовала, была нашим «местом встречи» друг с другом. Во всём том ужасе, который нас окружал, порой удавалось веселиться. Папа Йоста бывал очень классным. Как и мой старший брат Свен-Арне. Отец соорудил на чердаке местечко, где мы с Тиной могли уединяться. Туда можно было приглашать друзей и втайне покуривать сигареты «Prince» в красной пачке – их мы таскали у папы. У нас был особый приём: мы как заправские воришки слегка подминали пачку, чтобы преступление не слишком бросалось в глаза. Чердак располагался прямо над кухней, и если мама считала, что музыка играет слишком громко, то колотила по потолку рукояткой метлы.
Уже в 1966-м папа купил магнитофон «Tandberg», и мы записывали на него песни, звучавшие в программе «Десятка лучших», а ещё – наши собственные песни и театральные представления.
Когда я училась в начальной школе, отец взял напрокат пианино. Оно было совсем маленькое, и в нём даже не было всех октав. По-моему, настоящее пианино «Schimmel» он приобрёл только году в 1968-м – купил в рассрочку. Потом родители много лет выплачивали деньги, и я знаю, как нелегко им порой было вовремя наскрести нужную сумму.
Появление этого пианино в доме стало для нас с Тиной удивительным и необычайно важным событием. С его помощью мы тренировали музыкальный слух. Мы часто играли на нём песни «Битлз» или мелодии, которые мы слышали по радио и которым подпевали. Зачастую наш английский оставлял желать лучшего. Тина всегда придерживалась нот, а я любила импровизировать. Первую песню я сочинила в возрасте пяти или шести лет. Что-то про упавшую серую птичку. К сожалению, из-за болезни я её уже не помню. Но в детстве и юности я часто исполняла песни, которые придумывала сама.
С самого детства я находила утешение не только в музыке, но и в природе. Всегда любила животных, птиц, море и собирать цветы. Почти совсем не помню игрушки, но зато помню, как много времени я проводила на улице и что там делала. Мама обожала сад. Она уделяла ему каждую свободную минуту, и всё цвело пышным цветом. Видимо, любовь к цветам я унаследовала именно от мамы.
А ещё мне в жизни помогала лёгкость в общении. Я всегда без труда находила друзей. Никого не стеснялась, меня даже частенько называли душой компании.
Для меня очень много значил сын Свена-Арне Тони. Он на шесть лет младше, и родители считали, что я вполне могу стать ему кем-то вроде няни. Но по вечерам мы вместе сидели съёжившись и смотрели ужастики. Сами себя пугали. Мы были очень близки. И похожи. Оба такие чувствительные. Мы всегда начинали реветь над печальными сценами в фильмах, да и сегодня нередко плачем при встрече. Когда я заболела, Тони оказал мне невероятную поддержку. Он так переживал. Между нами точно есть какая-то невидимая связь, мы полностью открыты друг для друга, тонко ощущаем чувства и эмоции.
У меня вечно глаза на мокром месте, и Тину это всегда жутко раздражало. Помню, однажды мы были в гостях у сестры Уллы-Бритт, которая на одиннадцать лет старше меня и очень рано переехала в Данию. Мы с Тиной были тогда подростками и прожили у сестры целый месяц. Потом попрощались на перроне, и я рыдала всю дорогу домой. Тина не выдержала: «Неужели стоит столько реветь?» Но я такая. У меня все чувства на поверхности. То смех, то слёзы. Наши друзья тоже замечали разницу между нами. Креативная Мари и уравновешенная Тина. Тина была спокойной, а я вечно во что-то влипала.
Слёзы всегда выручали меня в трудную минуту, помогали понять собственные чувства. Взять, скажем, опухоль. Именно слёзы подарили мне облегчение. Когда я была ребёнком, мне нередко приходилось думать о чём-то другом и демонстрировать радость. А слёзы я научилась использовать как своеобразный клапан.
В детстве я, с одной стороны, была очень отважной, а с другой – постоянно чего-то боялась и о чём-то печалилась. Настроение менялось ежесекундно. Во мне существовали две крайности, и каким-то невероятным образом они обе прекрасно уживались в моей душе.
Кстати, я по-прежнему такая!
Первые три года в школе у меня была замечательная добрая учительница, а вот в четвёртом классе пришла злая и вредная. Я любила школу, особенно уроки математики, но из-за этой женщины всё превратилось в настоящий ад. «Ты лентяйка», – говорила она мне, когда я что-то упускала. Из-за неё я окончательно утратила веру в себя. Казалось, я ни на что не гожусь, и с каждым днём ситуация лишь усугублялась. Я до сих пор помню её слова: «Бестолковая лентяйка». Это прекрасный пример того, насколько важно в детстве получать хоть какое-то одобрение. Как же легко перестать чего-то желать и верить в свои силы!
С уроками, особенно с математикой, которая казалась ужасно трудной, мне помогала Тина. Иногда, если я слишком уставала, Тина просто вписывала в мою тетрадь правильные ответы. Мы даже не задумывались о том, что она писала девятку совсем не так, как я. Но учительница, к сожалению, в конце концов заметила другой почерк и отругала меня. Боже, как было стыдно!
Когда я росла, дух времени был совсем другим. С детьми обращались не так, как сегодня. Например, дома их вполне могли побить. Некоторых моих друзей изрядно поколачивали. В нашей семье особенно строгой была мама. Получать оплеухи нам, конечно, не нравилось, но было не привыкать. Мать могла даже влепить затрещину кулаком, если сильно злилась. Но вместе с тем она проявляла исключительную доброту.
Папа наказал меня лишь однажды. Мне было лет семь-восемь, и я играла с друзьями на улице. Вся измазалась, с головы до ног, и отец вышел из себя. Я страшно перепугалась, забежала в дом и понеслась в свою комнату. Он бросился за мной и ударил – невероятно сильно, как могут только мужчины. Вот уж мне досталось! Но потом он так об этом жалел! Он просил прощения и был просто в отчаянии.
В моей жизни родители исполняли разные роли. Отец был музыкантом: он пел, играл на баяне или скрипке. Мать занималась хозяйством. Она заведовала семейным бюджетом и следила, чтобы денег хватало на еду и одежду. Папа нередко относился к финансам слегка легкомысленно. Он говорил: «Всё уладится». Когда Тине или мне нужны были деньги, мы всегда шли к отцу. Если они у него были, он делился с нами. Из-за этого Инес жутко на него злилась. Думаю, именно на её плечах лежала ответственность за то, чтобы нам не пришлось жить в долг. Деньги на ведение хозяйства она хранила в отдельном шкафчике. Бывало, мы их подворовывали. А когда были подростками, но однажды стащили у отца водку, а в бутылку налили воды.
Мне нравилось быть подростком: это время, когда можно в любой момент оказаться в другом мире, где больше чего-то по-настоящему своего. Мы с Тиной проводили вместе каждую свободную минуту. Мы так веселились! Я общалась с ней и её подружками Битте и Буэль, хотя и была на целых три года младше. Мне хотелось быть с ними, что бы они ни делали. Меня просто распирало любопытство, я всегда старалась оказываться в первых рядах и ничего не упускать. Они считали меня своим талисманом, и я приносила радость и развлекала их. Как, например, на рождественских праздниках, которые они сами устраивали. Меня всегда наряжали Сантой, и я устраивала какое-нибудь шуточное представление. А как-то раз летом мы решили немного подзаработать и отправились собирать клубнику. Я стояла между кустами и кривлялась, а девчонки катались от смеха по земле. Бригадир ужасно разозлился, ведь мы передавили ему все кусты.
Порой они хотели подразнить меня и в такие моменты переставали быть душками. Помню, как однажды пришлось лежать под диваном: они не позволяли мне вылезать, пока я от начала до конца не спою гимн Швеции. Они сидели на этом самом диване и ногами преграждали мне путь. А когда я была совсем маленькая – отрезали мои длинные волосы. И это как раз накануне свадьбы Свена-Арне! Маме потом пришлось долго подравнивать концы волос, чтобы моя причёска выглядела поаккуратней.
Но в целом мы просто классно проводили время.
Я не раз раздумывала над тем, какой я была в подростковом возрасте, а потом нашла вот это. (Показывает «Мой дневник» – тетрадь, в которой записывают о себе разные вещи). Думаю, тогда мне было лет тринадцать.
Читает вслух:
Любимая одежда: подвёрнутые длинные брюки, водолазки, пёстрые штаны, плащ средней длины, жилетка с бахромой, вишнёвые трусики, расклешённые джинсы, свитер со шнуровкой, белые сапоги.
Хорошие книги: «Поиски ребёнка 312».
Друзья: Лотта, Битте, Эва-Карин. Супернадёжные и добрые.
Моими кумирами были Creedence, Pugh, Led Zeppelin, Stones, Джими Хендрикс, Ike и Тина Тёрнер…
Видите, я внимательно следила за тем, что было популярно в те времена.
Мы с сестрой Тиной отыскали «Радио Люксембург». Там крутили потрясающую музыку. О, это был совершенно новый, прекрасный мир! Первый сингл нам подарила Улла-Бритт. Песня Monkees. Мы были на седьмом небе от счастья! Начали покупать пластинки и теперь жили только ради того, чтобы слушать синглы. Если дома что-то не ладилось, мы погружались в мир музыки. От всех невзгод нас спасали песни Beatles и Rolling Stones. Первым синглом, который я приобрела на собственные деньги, был «Valleri»[19] группы Monkees.
Разумеется, мы с Тиной слушали «Вечерний чарт» и «Десятку». Помню, как мы ревели, услышав «Nights in White Satin»[20] группы Moody Blues. Какая красивая композиция! В моей жизни важную роль играли ещё и Deep Purple с Led Zeppelin: в музыке меня всегда тянуло к чему-то более дикому, что ли. Вот, скажем, Джими Хендрикс. Я его боготворила.
Музыкой нашего с Тиной поколения был поп. Для Йосты же всё современное звучало как «тыц-тыц, тыц-тыдыц», он вообще не понимал всего этого. Поп и рок были не для него.
В подростковом возрасте я чувствовала себя относительно свободной, но в то же время это оказался непростой период, особенно когда мне было лет двенадцать-тринадцать. Школьная программа мне не слишком хорошо давалась. Не сказать, чтобы я была полной разгильдяйкой: например, по рисованию, музыке и физкультуре мои оценки всегда были хорошими. По остальным же предметам мне ставили двойки и тройки. По большей части я слыла дворовой девчонкой, иногда хулиганила и даже тайком покуривала.
Ах, это курение. Когда речь заходит о том времени, в памяти всплывают одни сигареты. Я с ними не расставалась. В нашем доме постоянно дымили. Курили все, кроме мамы. На Новый год мы часто пытались вынудить её покурить. Она затягивалась и начинала кашлять, а нам было весело. Мы смеялись над ней: вот салага! Сегодня мне это кажется полным абсурдом. О чём мы только думали?
В раннем подростковом возрасте мне казалось, что от меня слишком много требуют. Но при этом я чётко понимала, в каком направлении хочу двигаться. Я рано осознала, чем хочу заниматься в будущем: буду актрисой или певицей. Других вариантов я не видела. Для меня существовали только эти два мира. Я грезила о высоких каблуках и классных причёсках. Боже, Голливуд! Попасть туда было пределом мечтаний!
Примером для подражания для меня служила Кэтрин Хепбёрн. Мне всегда нравилась её некоторая маскулинность. Когда группа Roxette только появилась, я часто надевала на концерты платья или короткие юбки, но постепенно мне удалось найти собственный стиль. Я всегда чувствовала себя куда комфортнее в костюме или брюках. Так по-рокерски: стильно и немного по-мужски.
Когда пришло время зависать с друзьями, мы с Тиной принялись ездить в Хельсингборг. На поездки в другие крупные города у нас просто не было денег. Порой в наших компаниях попадались странные типы. Иногда мы даже чуть раньше выходили из машины – те, кто были за рулём, вызывали у нас неприязнь. Нам невероятно повезло: слава Богу, с нами ничего не случилось. Однажды мы отправились на пароме в Данию и купили вишнёвую настойку, которую стали распивать вчетвером. Мы тут же опьянели и уронили бутылку. Она разлетелась на тысячу кусочков, и то, что оставалось внутри, растеклось по тротуару. К счастью.
Постоянно общаясь с Тиной, я рано повзрослела. Пила и курила. Тина и Буэль стали курить, когда им было пятнадцать, а мне – только двенадцать. Поначалу они меня принуждали: так я бы точно ничего никому не рассказала. Они твёрдо знали: если приобщить меня к этому, я буду молчать.
А ещё мы ездили в «Basement Club». Мне тогда было всего двенадцать. Там я впервые услышала Джеймса Брауна и его песню «Sex Machine». Какое она произвела впечатление! Я чуть не потеряла сознание от восторга – это был глоток свежего воздуха из большого мира. Помню, тогда меня ещё угостил выпивкой какой-то парень. Он пришёл в клуб прямо со скотного двора, и из его деревянных башмаков торчала солома.
Когда я поняла, что во мне есть что-то особенное?
Я знала, что могу петь громко, у меня хороший голос. Во мне жила настоящая сила. По воскресеньям мы с Тиной пели в церковном хоре, и в те дни я ощущала, что способна на очень многое. Будучи совсем юной, я заметила, что моё пение трогает людей, пробуждает в них что-то.
Сёстры считают, Йоста всегда знал, что я стану певицей. Хотя он и старался не слишком выделять меня среди остальных своих детей. День ото дня пение нравилось мне всё больше и больше. Тина утверждает, что заметила мою непохожесть на других, когда увидела, как я пою в хоре гимназии. Мы пели госпел[21]. Все стояли спокойно, и только я дёргалась как заводная. Публика сразу обратила на меня внимание. Я будто что-то излучала.
Иногда я задумываюсь: какой была бы наша жизнь, если бы не трагедия, случившаяся с Анной-Лисой? Какой была бы наша семья? Как повлияли на меня мои ранние годы?
В моём детстве было немало мрачных эпизодов, но есть множество моментов, о которых тепло вспоминать. Мысли о них согревают душу, и эти мысли, словно крошечные сокровища, всегда со мной. Например, когда мать жаркими летними днями возила нас с Тиной в кемпинг Робокки купаться. Только мы втроём, плед и корзинка для пикника. Мы проводили там весь день. Мягкий песок, синяя вода, голубое небо. Это было здорово! Несколько часов мы просто наслаждались жизнью. Именно о таких минутах я вспоминаю с безграничной нежностью. Их никто не сможет у меня отнять. Или вот ещё: как-то нам подарили палатку – ну чтобы летом мы могли заняться чем-то интересным. Мы с Тиной поставили её в саду и целыми днями торчали в ней с друзьями, секретничали и хихикали.
Наш отец Йоста скончался в возрасте шестидесяти семи лет от третьего инфаркта. Мать Инес умерла в семьдесят пять. Возможно, это потому, что их жизни были полны лишений, плохой пищи, стресса и печали. Отец, например, считал салат кроличьей едой и вместо него намазывал булки с корицей сливочным маслом и обильно солил все блюда.
После выхода на пенсию родители прожили несколько счастливых лет в тишине и спокойствии. Отец нередко шутил о том, как он теперь надевает фартук и проводит время у плиты. Маме наконец стало полегче.
К сожалению, Йоста ушёл из жизни раньше, чем я добилась успеха.
Но вы, вероятно, слышали, как я во время своего шведского турне говорила, что посвятила ему песню «Om du såg mig nu»[22]?
Я всегда думаю о нём, когда исполняю её.
om du såg mej nu
skulle du våga tro på mej
du vet jag saknar dej
om du såg mej nu
när jag kommit en bit på väg
ingen tvekan i mitt steg
om du kom
om du såg
här är jag…
och jag glömmer aldrig det du sa
du finns kvar
och jag minns dej som den vän du var
du hade alltid tid för mej
jag hade alltid tid för dej
om du såg mig nu
skulle du våga tro på mej
du vet jag saknar dig
om du såg mej nu
när jag kommit en bit på väg
ingen tvekan i mitt steg
om du kom
om du såg
du försvann…
som en fågel från en öde strand
i min hand
alla ord jag aldrig nånsin fann
och jag ska aldrig glömma bort
att vår tid kan va’ så kort
Om du såg mej nu…
Если бы ты только видел меня сейчас,
Ты бы осмелился поверить в меня?
Ты знаешь, что я по тебе тоскую.
Если бы ты только видел меня сейчас,
когда я чего-то достигла на своём пути.
Мой шаг твёрд.
Если бы ты только пришёл,
Если бы ты только увидел…
Вот она я…
Никогда не забуду твои слова.
Ты живёшь в моей памяти,
и я помню тебя как чудесного друга.
У тебя всегда было время для меня,
а у меня – для тебя.
Если бы ты только видел меня сейчас,
Ты бы осмелился поверить в меня?
Ты знаешь, что я по тебе тоскую.
Если бы ты только видел меня сейчас,
когда я чего-то достигла на своём пути.
Мой шаг твёрд.
Если бы ты только пришёл,
Если бы ты только увидел…
Ты исчез…
Словно птица с пустынного берега
в моей руке
все слова, которые мне так и не удалось подобрать.
И я никогда не забуду,
Что наше время может быть столь скоротечно.
Если бы ты только видел меня сейчас…