Марго Эрванд
Чудовище во мне
7
Глава
Весь день, будучи погруженной в безумный водоворот общения с душами мертвых и бесплотные попытки объяснить живым, в чем состоит истинный смысл их бед и страданий, я не переставала думать о Гвен и ее роли в моем импровизированном расследовании.
Даже сейчас, пытаясь давать внятные ответы с того света на бесконечные каверзные вопросы Лидии Скотт, я мысленно силюсь представить Гвен в образе убийцы ее сводного брата.
Кандидатуру ее мужа я отмела сразу, едва увидев его: слишком неуклюжий и неуверенный в себе, зависимый и истеричный. Совсем другое дело Гвен. Сегодня она продемонстрировала мне, какой разной может быть: приветливой и мягкой, властной и резкой, но главное – решительной и непоколебимой. Кто знает, может быть, при более близком рассмотрении выяснится, что она неплохо ладит с собаками и даже дружна с Рокки? А что, если Гвен и была той самой, кто сказал финальное «фас»?
– Он меня еще слышит? Почему не отвечает? – скрипучий голос Лидии возвращает меня к реальности.
– Мне очень жаль, но он ушел. Вашего дедушки здесь больше нет, – наконец выдыхаю я, бегло взглянув на часы. Пять вечера.
Проводив Лидию за дверь, двадцать минут трачу на то, чтобы из медиума Джены превратиться просто в Джен, обычную девушку из Нью-Йорка.
Я брызгаю средство для снятия макияжа на ватный диск, стирая с лица черно-зеленые тени, тональный крем, делающий мою кожу значительно темнее, румяна и, наконец, красную помаду. На губах остается бордовый оттенок, заметны легкие тени в области глаз.
– Вроде накрашена, а вроде и нет, – говорю я, разглядывая себя в зеркало.
Будучи подростком, я часто использовала этот трюк, собираясь в школу. В те годы это была, по сути, единственная возможность выйти из дома, не нарвавшись на критику со стороны родителей и Винсента, которые были убеждены в том, что краситься в четырнадцать лет – это уродовать себя и провоцировать извращенцев.
– Извращенцев провоцирует не красная помада, – шепчу я, выключая свет.
Сегодня утром, когда Кевин позвонил и напомнил мне об ужине, я, не раздумывая, согласилась: во-первых, я не люблю быть должной, а я обещала ему ужин, во-вторых, нам обоим есть что обсудить, кажется, у меня все-таки появилось новое дело.
Я бронировала столик на летней площадке, чтобы иметь возможность хотя бы немного подышать осенью в Нью-Йорке.
Осенью Манхэттен особенно красив. Буйство красок, оттенков, текстур. Мы переехали с Ником в нашу квартиру в начале августа, и те два месяца я буду помнить всегда. За то время я ни разу не спустилась в метро. Мне нравилось сиять в софитах этого города, следуя уникальному ритму Манхэттена, торопиться покорять этот мир: учеба, работа, ланч с друзьями, вечеринки по выходным. Жизнь казалась такой яркой и многообещающей, а 25 октября мой мир точно замер, погрузившись во тьму. Будто чья-то безжалостная рука не просто выключила свет, но перерезала все провода. Я обесточена.
Что-то похожее я испытываю и сейчас, с трудом делая глубокий вдох. Тревога связывает узлом мои внутренности, пока я неистово хлопаю глазами, пытаясь понять, что происходит.
Еще секунду назад мой взгляд бесцельно блуждал по прохожим и афишам мюзиклов, расклеенных на стене, но теперь я вижу только ЕГО, словно все вокруг исчезло, растворилось во тьме.
– Вот это встреча! Как дела? – улыбаясь, спрашивает меня он.
Этого не может быть. Не может быть. Не может.
– Рад тебя видеть. Это так неожиданно.
От его неуклюжей лжи у меня шумит в ушах. Он не умеет лгать, даже во благо, не говоря уже о чем-то более филигранном, таком как «случайная встреча».
– И вовсе не неожиданно, моя мама сказала твоей, что я буду здесь в эту пятницу, – выплевываю ему в лицо я, скроив улыбку. – Так что не трать силы понапрасну, Ник.
– А ты совсем не изменилась, – говорит он, и это чистая ложь.
Я изменилась, так сильно, что порой, глядя в зеркало, сама себя не узнаю. От той радостной и целостной девушки, которой я была когда-то, осталась только жалкая тень. Разрозненные фрагменты, которые не собрать, не склеить. Дженифер Марсела Рид умерла, дав жизнь другим: Джене, Джен, Марселе и чудовищу, скрытому глубоко внутри.
Без приглашения Ник занимает свободный стул напротив меня:
– Ну, раз уж мы так неслучайно встретились, может быть, поужинаем в память о нашем прошлом?
– Ты тоже не изменился, – отвечаю я, и, в отличие от него, я не лгу.
Он действительно не изменился, по крайней мере внешне, потому как передо мной сидит все тот же широкоплечий атлет с коротко стриженными темными волосами, массивными надбровными дугами, широким носом, очаровательными ямочками на щеках и, разумеется, телом, доведенным до рельефного совершенства, которое легко просматривается под тонкой облегающей майкой. Таким я его знала и когда-то даже любила.
– Ник, давай не будем все усложнять, хорошо?
– Полностью с тобой согласен, – говорит он, жестом сигнализируя официанту подойти к нашему столику. После этого он берет в руки меню и, бегло изучив, спрашивает: – Ты все еще любишь салат из тунца и лингвини маринара?
– Я не буду с тобой ужинать.
– Увидим, – хмыкает он, наклоняясь ближе.
Я вдыхаю аромат его дезодоранта и пены для бритья, и меня мгновенно уносит в прошлое. В те дни, когда мы были вместе и были счастливы. Он всегда знал, что нужно делать, говорить. У него всегда и на все был ответ, и мне это нравилось, меня это влекло и завораживало. Мы могли быть с ним счастливы, если бы…
Никаких «если» уже больше нет. Он сделал свой выбор, и этот выбор впервые оказался несовместим со мной. Он пытался спасти нас, я же спасала себя.
– Знаешь, я много думал о тебе, о нас. У меня после тебя не было ничего серьезного, и ведь у тебя тоже. А это что-то да значит!
– Не ставь это себе в заслуги.
Его брови напряженно сдвигаются, образуя две глубокие морщины на переносице. Он сощурился, словно пытаясь распробовать на вкус незнакомое блюдо. Он никогда не был силен в считывании скрытых смыслов.
– Давай попробуем все сначала? Уже столько времени прошло, я уверен, мы сможем.
– Мы? – мой голос звенит от эмоций.
Еще немного – и я потеряю контроль над собой, над ситуацией.
– Просто подумай об этом, ведь нам было хорошо вместе. Мы сможем.
– Добрый вечер, вы готовы сделать заказ? – вклинивается в нашу беседу внезапно появившийся официант, выставляя на стол графин с водой и два стакана.
– Я не буду с тобой ужинать, – говорю я Нику. – Я жду кое-кого.
Озорно подмигнув мне левым глазом, он уверенно делает заказ: салат с тунцом и лингвини маринара – для меня, стейк средней прожарки с овощами гриль – для себя и бутылка красного полусухого – для нас из 2014-го.
– Джен, это только ужин, – говорит Ник, не торопясь разливая воду по стаканам, когда мы снова остаемся вдвоем.
Я бросаю косой взгляд на часы, всерьез жалея о том, что запретила Кевину воспользоваться служебной машиной. Он опаздывает уже на пять минут.
– Помоги мне хоть немного, и у нас все получится.
– Я не хочу помогать, я ничего не хочу.
– Не говори так, – он тянется, чтобы взять меня за руку, но я успеваю ее отдернуть. Он хватается за стакан с водой и делает глоток. – Мы были молоды, мы имели право на ошибку, нет?
– И кто из нас виноват в том, что случилось? Может быть, я? – В горле противно скребется боль старых обид.
– Мы оба…
– Привет! – откуда-то из полумрака соседних столиков раздается знакомый голос, и я, вскочив со стула, с благодарностью смотрю в глаза своему спасителю. Никогда прежде я не была так рада появлению Кевина, как в эту самую минуту. – Я не помешал?
Он уверенно и нежно приобнимает меня за плечо, а я вижу только пристальный, ждущий ответов взгляд Ника.
– Нет. Ты помнишь Ника? – неловко улыбаясь, спрашиваю я, чувствуя некоторую нервозность.
– Да, конечно. Привет, – отвечает Кевин.
Ник ставит на стол стакан и неспешно переводит взгляд на неожиданного для него гостя.
– Кевин, верно? – спрашивает Ник, поднимаясь со стула. Он с Кевином одного роста и телосложения, но сейчас кажется мне мельче и бледнее. – Видимо, это твое место. А это твой стакан.
– Видимо, – Кевин отвечает с легкой улыбкой на губах, а потом смотрит на меня, стараясь не смущать, но все же наступившее молчание становится неловким.
А я, как дура, не нахожу слов, погрузившись в анализ людей, окружающих меня уже не первый год. Эти двое никогда не испытывали друг к другу и толики симпатии. Кевин считал Ника безмозглой грудой мышц, а Ник, в свою очередь, был уверен, что Кевин – бездушный солдафон и выскочка. Но на практике это Ник принял бездушное решение, в то время как Кевин поддержал меня и был готов ради меня рискнуть карьерой.
– Тебе пора. – Кевин делает шаг назад к проходу, освобождая путь для Ника, недвусмысленно намекая на то, что тому здесь не место.
Пара слов – как предупредительный выстрел в воздух для преступника, посягнувшего на чужую собственность. По крайней мере, Кевин хочет видеть все именно в таком свете. Мужчинам и женщинам свойственно так себя вести с объектами их желаний.
– Да, пожалуй, может быть, в другой раз, – говорит Ник и, прежде чем уйти, смотрит мне в глаза так, словно заглядывает в душу.
Я провожаю его взглядом. Он быстро пересекает летнюю террасу, задевает локтем официанта с полным подносом в руках и наконец смешивается с толпой, исчезая в закате.
– Все в порядке? – спрашивает меня Кевин, когда наши глаза снова встречаются.
Я киваю, и мы садимся за стол.
Мы молчим, не зная, что сказать, что сделать. С Кевином так всегда. Ему требуется какое-то время, чтобы на что-то решиться. Хорошо, что на него так действую только я, а не преступники, за которыми он гоняется каждый день.
– Ваш заказ, – нарушает трепетную тишину официант, расставляя перед нами тарелки.
– Это заказ Ника, наверное, ты хочешь…
– Все отлично. У него всегда был отменный вкус.
* * *
– Если ей кто-то угрожает, она может написать заявление, – говорит Кевин после того, как мы обсудили старых друзей и коллег, проговорили планы на ближайшие выходные, а заодно и праздники.
Минуя мой день рождения, мы сразу перешли к Хеллоуину. У Кевина будет выходной, и он предложил в образе зомби-шаманов устроить выступление на Таймс-сквер. Я все еще смеюсь, живо представляя такое шоу, когда он внезапно переходит к делу. На него это не похоже.
– Думаю, она боится, к тому же у нее нет никаких доказательств, – отвечаю я, вмиг становясь серьезной. – Плюс не стоит забывать, что она в положении, а, насколько мне известно, женщины в этот период жизни излишне впечатлительны и склонны впадать в разные состояния. Сам подумай, ее возлюбленного убивают, и в случившемся она винит своего влиятельного мужа. Как по мне, довольно логичная версия, тем более учитывая, кто ее муж.
– Да, Лиам Стивенс – тот еще фрукт. Но ладно, это их семейные дрязги, меня больше интересует Пол Моррис. Ты всерьез думаешь, что это было убийство, а не несчастный случай?
– Сомневаешься во мне?
– Дело это громкое, не хотелось бы лезть в осиное гнездо, будучи неподготовленным.
– Это убийство. Собаку кто-то натаскал или же подменил. И у меня уже есть соображения, кто это был.
– Что у тебя есть? – Кевин таращит глаза, с трудом проглатывая только что сделанный глоток вина.
– Психологический портрет убийцы, ну, и кое-какие мысли по поводу того, как сузить круг подозреваемых, – говорю я, протягивая ему листок с характеристиками.
– Я думал, что для составления портрета тебе нужна серия, разве нет?
– Нужна, но это не значит, что я совершенно бесполезна в расследовании одиночного убийства. Я профайлер, и меня учили доверять своему чутью. А я чувствую – это было убийство.
– Тщеславие? – спрашивает он, читая с листка.
– Сто процентов. Ты только вспомни, какой метод убийства был выбран. Это же целое представление, прилюдная казнь, если хочешь. Такой изощренный и совершенно извращенный способ мог прийти в голову только тому, кто жаждет внимания, славы. Тому, кто устал быть в тени, кто хочет заявить о себе. Что, собственно говоря, он и сделал в тот день, когда искупался не только в крови своего врага, но и в овациях толпы.
– Иногда ты говоришь такие вещи, от которых даже мне становится не по себе, – Кевин брезгливо морщится, складывая мой список и убирая его на край стола. – Кстати, я выполнил твою просьбу и узнал, что этим делом, оказывается, занимается мой хороший знакомый, и, насколько я понял, со дня на день он его уже закроет и сдаст в архив. Судя по всему, он уверен в том, что это был несчастный случай.
– Ну, значит, твой знакомый – слепой осел, потому что Пола Морриса убили! Убили!
– Мерида, не заводись. Я знаю, как для тебя это важно… когда ты занята делом, у тебя в глазах горит огонь, ты вся светишься, и я не хочу гасить твое пламя, но… мне кажется, ты взяла ложный след… уверен, ты еще найдешь свое новое дело… и мы вместе…
– Что? Думаешь, я хватаюсь за это дело только потому, что мне больше нечем заняться? По-твоему, я обманываю себя?
– Не злись, я пытаюсь тебя защитить…
– Защитить? От кого?
– Просто послушай, хорошо? – Кевин поднимает ладони вверх, будто признает свое поражение, но это совершенно точно не так.
Он слишком напряжен и взволнован, чтобы отступать.
И все же я молчу. Скрестив руки на груди, я смотрю ему прямо в глаза.
– Это случилось два месяца назад, то есть у детективов, которые занимались этим делом, было достаточно времени на то, чтобы проверить все возможные версии. Я понимаю, ты, как и все федералы, считаешь сотрудников полиции тупыми ушлепками, но это не так. Этим делом занимается Клаттерстоун, он отличный детектив, настоящий профессионал. И если он считает, что это был несчастный случай…
– Это было убийство! – перебиваю его я.
– Хорошо, я тебя услышал.
– Нет, не услышал, я не сказала тебе и половины того, что ты должен был услышать!
– Я весь внимание, – уступает Кевин, едва заметно качая головой в знак несогласия со всем, что здесь сейчас происходит.
– Кев, ты либо со мной, либо я сама со всем этим разберусь. Да, без тебя мне будет сложнее, но…
– Никакой самодеятельности. Я тебя слушаю. Убеди меня, – предлагает он со скептической улыбкой.
– Убедить тебя? – прыскаю я. – Хорошо, давай попробую. Во-первых, я читала заключение кинолога, который лично подбирал Полу питомца и какое-то время занимался его дрессировкой. У него была возможность снова увидеть собаку после случившегося, и он убежден в том, что Рокки не мог сделать этого, невзирая на свою генетику. Не все животные агрессивны, как и не все люди наделены интеллектом. Увы, вот она, правда нашей жизни. Собаку натаскали либо просто подменили, но твой отличный детектив либо отверг такую возможность, либо не смог найти способ это доказать. Во-вторых, как ты уже знаешь, у него была интрижка не просто с замужней женщиной, но с женой своего главного спонсора, и не какого-то олуха, а Лиама Стивенса. Ну как, убедила?
Кевин разочарованно вздыхает, подаваясь вперед. Поставив локти на стол, он проводит пальцами левой руки по линии подбородка, и, хотя расстояние между нами заметно сократилось, проходит не меньше минуты, прежде чем он решается посмотреть мне в глаза.
– Ты упускаешь один важный момент: где доказательства? Мне нужен не только психологический анализ и разного толка гипотезы, но и веские улики.
– А труп Пола Морриса тебя не убедил?
– Это мог быть просто несчастный случай.
– Хорошо, я тебя услышала, – отвечаю я. – Тема закрыта.
– Ты меня за идиота принимаешь? Мы же оба знаем, что ты так просто не отступишь.
– Тебя это уже не касается. Мне не нужна нянька.
– Я прекрасно понимаю, что движет тобой сейчас. Понимаю, как важно тебе за что-то ухватиться, чтобы устоять на ногах, чтобы не провалиться в пропасть своих воспоминаний, но…
– Все, хватит. Я не хочу это слышать. Ты не мой психолог, чтобы лезть ко мне в душу, – отвечаю я, поджимая губы.
Сердце учащенно бьется в груди, я не ожидала от Кевина такой импровизации.
Он не сводит с меня глаз, но не пытается продолжить свою мысль. Я смотрю в сторону, стараясь сфокусироваться на какой-то афише, но картинка дрожит, и я закрываю глаза. По щеке скатывается слеза.
– Я попробую достать материалы дела, и тогда посмотрим. Дай мне пару дней, хорошо?
Я молча киваю. У меня нет сил что-то говорить.
8
Глава
Кевин довозит меня до дома в тотальной тишине: ни одного вопроса, ни одной шутки – ничего. Остановив машину прямо у входа в дом, он глушит двигатель, очевидно желая прервать наше изрядно затянувшееся молчание, но я дергаю за ручку и выхожу на улицу.
Прохладный осенний воздух стремительно освежает мысли. Я делаю жадный вдох, чувствуя, как раскрываются легкие.
– Ты так и будешь на меня злиться? – спрашивает Кевин, вслед за мной выходя из машины. – Прости, я не должен был это говорить. Но я правда хочу тебе помочь. Я переживаю за тебя.
Я поворачиваюсь к нему. На лице такая маска боли и сожаления, что мне даже становится его чуточку жаль. Но не настолько, чтобы говорить и тем более что-то выяснять. Очередное ничего не значащее «прости». Люди легко произносят эти слова, а потом снова и снова нарушают свои обещания.
Я тонко улыбаюсь, после чего обхожу машину и встаю прямо перед ним.
– Спасибо за этот вечер, – говорю я и, привстав на носки, быстро прикасаюсь щекой к его двухдневной и изрядно колючей щетине, поцеловав воздух рядом, я решительно взбегаю по ступеням крыльца и, не оборачиваясь, вхожу в прохладную утробу дома.
Я поднимаюсь к себе, хлопаю дверью и тут же закрываю все замки и, разумеется, щеколду. Небрежно вешаю сумку на крючок у входа, три шага – и я уже на кухне. Открываю холодильник и наливаю себе бокал белого сухого.
Обычно я так не злоупотребляю, ведь за ужином мы с Кевином уже выпили бутылку вина, но мне нужно еще. Мне нужно смыть горечь с языка и потушить ту злость, что неистово клокочет в горле. Щелкаю пультом, но, вопреки обычному распорядку, включаю альбом «Романтический 2014», а не очередной скандальный телеэфир от Синди Вуд.
Фирменный голос солиста группы Imagine Dragons приятно ласкает слух, заглушая все посторонние звуки дома, пытающиеся окончательно расшатать мою психику. Я особенно уязвима, когда так напряжена.
Закрываю глаза и делаю внушительный глоток вина, плавно покачиваясь из стороны в сторону в такт музыке.
Мне нужно расслабиться. Мне нужно забыться.
– When the days are cold and the cards all fold and the saints we see are all made of gold[3],– поет вокалист, и я будто снова оказываюсь в счастливом 2014-м.
Расстелив в Центральном парке на небольшом пятачке плед, мы устроили себе романтический пикник. С самого начала было ясно, что день и время выбраны неверно: слишком прохладно, слишком многолюдно, слишком много детей вокруг, но мы были слишком счастливы, чтобы печалиться по таким пустякам. Накануне меня назначили самостоятельным консультантом по громкому делу, а Ник сумел презентовать свой бизнес-план группе инвесторов и находился на пороге своего стремительного карьерного взлета.
Мы болтали без умолку, делились планами на будущее, когда Ник внезапно предложил запечатлеть этот момент на память. Он достал телефон и, вытянув руку, направил на нас камеру.
Я прижалась к нему щекой, но вместо улыбки мои губы искривились в странной гримасе. У Ника была колючая щетина. Мы хотели сделать еще один, более удачный, снимок, но прогремел гром и на нас внезапно обрушился жуткий ливень.
– Don’t wanna let you down, but I am hell-bound though this is all for you don’t wanna hide the truth[4], – поет вокалист, когда я осознаю, что уже стою посреди ванной комнаты и из одежды на мне только трусики.
Отражение в зеркале дрожит. Слезы катятся по щекам. Я выкручиваю краны и делаю уверенный шаг под теплую струю воды. Прислоняюсь к стене, холодный кафель царапает спину.
Я медленно веду мочалкой по шее, спускаясь к животу, оставляя на коже мыльный след. Приятный запах лаванды щекочет нос.
Еще один крючок из прошлого.
Я закрываю глаза и вижу, как мы с Ником забегаем домой: промокшие, но счастливые. Он прижимает меня к себе, покрывая поцелуями тело, пока мы, точно в танце, кружимся по нашей маленькой квартирке, сбрасывая на пол мокрую одежду.
Заходим в ванную, и Ник включает душ у нас над головой. Горячая вода обжигает кожу, я чувствую пьянящий жар каждой своей клеточкой. Запрокидываю голову назад, потоки воды стекают по лицу.
Тело неожиданно откликается на воспоминания, я ласкаю себя в точности так, как это делал он. Кусаю губы, чувствуя, как нарастает напряжение внутри. С губ срывается протяжный стон, и мочалка падает к ногам, выдергивая меня из сладостного забвения.
Из гостиной доносятся аккорды знаменитой «November Rain». Картинка перед глазами снова дрожит, и я медленно сползаю вниз.
Меня знобит. Прижимаю колени к груди. Слезы катятся у меня по щекам, смешиваясь с непрерывным потоком воды, смывающим с моего тела не только мыльную пену, но и воспоминания.
– Я не могу. Не могу… – бормочу я, всхлипывая.
Раньше меня возбуждали ласки, поцелуи, музыка. Давно это было. Теперь мне нужно иное…
* * *
Завернувшись в банный халат, я выхожу в гостиную и первым делом выключаю музыку. В этих стенах нет больше места ни для романтики, ни для других привычных нормальным людям радостей.
Недопитый бокал вина стоит на столешнице в кухне, а я даже не помню, почему оставила его там и начала раздеваться на своем пути в ванную комнату. Мои вещи до сих пор валяются там, где я их бросила, и, глядя на них, я испытываю раздражение.
«Ник не должен был идти на поводу у моей матери. Не должен был приходить туда. Все давно в прошлом, и ничего уже не вернуть. Ни-че-го, – размышляю я, натягивая на себя домашние брюки. – Это все мама и ее консервативные взгляды на жизнь. Дочь, которая не хочет семьи, никогда не впишется в ее картину мира».
Трель мобильного телефона прерывает мои рассуждения. Надеваю майку и иду на кухню. Телефон лежит рядом с бокалом, и на экране высвечивается мое любимое фото мамы.
– Легка на помине, – бурчу я, отвечая на звонок.
– Дорогая, как у тебя дела? Чем занимаешься? – Мама начинает радостно щебетать, не дожидаясь моего ответа. Как будто мы, как и прежде, сидим с ней на кухне и завтракаем, как будто нас не разделяет залив Аппер-бей, а вместе с ним – пять лет полного непонимания и неуважения моих личных границ.
– У меня все отлично, я как раз собиралась уже ложиться спать.
– Спать? – рассеянно тянет мама. – А ты что, уже дома?
Поднимаю взгляд к потолку и делаю глубокий вдох. Любой другой на ее месте сейчас совершенно точно слышал бы нецензурную брань в свой адрес, после которой непременно наступила бы глухая тишина, но это моя мама, я ее люблю и прощаю. Всегда.
– И где, по-твоему, я должна быть? Гулять с Ником по Бродвею, предаваясь воспоминаниям? Или, может быть, ты рассчитывала на то, что, увидев его снова, я не смогу устоять и попрошу проводить меня до дома, а потом приглашу подняться на чашку кофе?
– Значит, вы встретились, – в голосе мамы я слышу облегчение.
– Зачем ты это сделала? Мам, я ведь тебя просила…
– И о чем, можно узнать, ты меня просила? – тут же щетинится она, меняясь в голосе. – В том-то и дело, ты никогда и ни о чем не просишь и ничего не говоришь. Мне приходится самой все решать.
– Зачем? Чего ты добиваешься?
Глупый вопрос. В прошлую нашу встречу она явственно дала понять, чего добивается, и таки добилась. Несмотря на все мои протесты, ей все-таки удалось организовать нашу с Ником встречу. При других обстоятельствах и в другом контексте я бы даже выразила ей восхищение в виде аплодисментов. Но сейчас мне хочется только тишины и покоя.
– Джени, я тебе не враг. Все, что я делаю, я делаю только ради твоего счастья.
– То есть в твоем понимании Ник – и есть мое счастье?
– Почему бы и нет, он очень хороший парень: обеспеченный, красивый, тем более у вас совместное прошлое…
– Мам, это бессмысленный разговор.
– А я что говорю? И вот так всегда, я уже не помню, когда мы с тобой последний раз спокойно говорили не о погоде или еще какой-то ерунде, а о чем-то по-настоящему важном.
– Например, о моей личной жизни, да?
– Да, представь себе.
– Мам, я никогда не выйду замуж, просто прими это как данность. Мне это неинтересно.
– Джени, не говори так… дочка…
– Ты права, наверное, нужно было это давно сделать и не по телефону, а с глазу на глаз, – отвечаю я, кусая губу. – Мне очень жаль тебя огорчать, но я не хочу семью. Мне все это не нужно. У меня есть вы, и этого достаточно.
– Но ведь…
– Мам, я обещаю тебе продолжить этот разговор при личной встрече. Если хочешь, мы можем, как и планировали, сходить в «Джуниорс» в следующую пятницу, но только ты и я. Договорились?
– Хорошо, – соглашается мама.
– Отлично, а сейчас я правда устала.
Я кладу трубку и осторожно провожу под глазами подушечками пальцев. Еще немного, и я бы точно снова разрыдалась.
