Маргарита Резник
Однажды в морге: история Вивьен
–Пошел ты!
–Вот оно! – Он заглянул своими черными глазами прямо мне в душу. – Ого! Да ты, чертовски изобретательна. Так спрятать эту невероятную боль может поистине сильная и умная личность. – Расскажи о своей матери.
Вот и всё. Сопротивляться бесполезно. Рыдания вырвались наружу. Этот внутренний ребенок больше не сидел в шкафу, прячась от глаз, боясь показаться трусливым и бессильным. Я заревела словно раненное животное.
-Мама!!!
Константин наконец сделал шаг. Второй, третий. Вскоре он стоял уже так близко, что я ощущала его дыхание рядом и мне хотелось уткнуться в его грудь и замолчать. Я боялась собственных криков, стонов, звуков давно забытых, диких, примитивных, очищающих.
-Мама!!! – Кричала я на весь морг и всю округу. – Мама!!! – Мне было плевать на то, что нас услышат. Дамбу давно засыпанных эмоций прорвало. Константин сделал последний шаг и обнял меня.
Я плакала в его грудь долго, очень долго.
И вот вновь спустя вечность, казалось, мое тело перестало трястись, стонать и всхлипывать.
Я подняла мокрые глаза на единственного в целом мире человека, который воспроизвел меня, осознал и признал, понял и не отвернулся.
-Ну как ты? Расскажешь, что произошло? Готова произнести это вслух?
–Да. – Уголки губ еще тянулись вниз, но уже позволяли губам произносить слова. Я рассказала своему «психологу» о том, что когда мне было двенадцать, мой папа – пастор провинциального городка, отец пяти детей, сообщил мне, что мама умирает. «У нее рак, и она выбрала дар божий, прими это.» – Моя мать выбрала шестую беременность вместо лечения. Я ухаживала за разлагающейся изнывающей от боли родительницей целых пять месяцев, в то время как отец искал утешения у паствы, пока наконец не согласилась на единственное решение.
Тогда это казалось мне спасением. Младшие браться и сестры тоже были на мне, отец совсем про нас забыл от горя, а старший брат уходил в запои чаще, чем появлялся дома подменить меня. Сил больше не было.
Однажды вечером, когда дети спали, отец решил остаться молиться в часовне, а брат неделю не просыхал, я позвонила доктору Бертье.
Он рассказал мне, какую дозу препарата надо ввести, чтобы дыхание остановилось. – Теперь слезы потекли тихо, ручейками, без напряжения и страданий, просто как дыхание, пока я говорила. – Это было без документов, наша тайна, убийца и соучастник, подросток и врач. Мы никому не сказали. На вскрытии тоже никто не отметил передозировки. Похороны прошли тихо. Я не проронила ни слезинки, даже надела платье в цветочек, чтобы показать всем, какая сильная. Уверяла родных, что Бог на моей стороне, а в сердце желала, чтобы он прогнал меня из рая.
–Ты – боец.
–Что это значит? – Вытираю щеки, и внимаю словам моего друга.
–Благодаря таким как ты и выигрывают войны. Ни одна победа не состоялась бы без таких смельчаков. Вся остальная отвага – это лишь слова на ветер, истинная сила в правильных действиях, ведущих к благоприятному исходу. Твой отец сейчас счастливо женат второй раз, братья и сестры построили свою жизнь, даже старший наконец протрезвел.
–Да уж. Одна я убиваю себя день за днем, мечтая никому больше не навредить.
–Посмотри вокруг! Ты никому не навредила. Неверный поступок может стать верным, если посмотреть на картину целиком или за другой промежуток времени.
–Нет! Нельзя лишать людей жизни ни при каких условиях! Я заслуживаю наказания.
–Чего ты хочешь?
–Укуси меня! Выпей мою кровь!
–Ты хочешь смерти?
–Я хочу искупления.
–А что будет потом?
–Я смогу простить себя.
–Ты же знаешь, я не убиваю хороших.
–Я – плохая.
–А я тогда, по-твоему, какой?
–Значит, хороший. – С удивлением осознаю. В разуме будто светлеет. Что это? Стокгольмский синдром? Я жалею вампира, убившего девушку и еще сотни людей до нее? Влюблена? Возможно.
-Проведи вскрытие, как положено, и я сделаю, как ты просишь.
Константин вышел из комнаты и стал наблюдать из коридора. За окном лил дождь. Мое лицо окончательно высохло. Я включила камеру, посадила микрофон на карман, и приступила.
Сначала описала поверхностные изменения, потом перешла к укусу на шее. Он не подходил под челюсти тех животных, которых назвал Поль. Это очевидно были человеческие зубы с гипертрофированными клыками.
Потом я двинулась на грудную клетку, секционный нож рассекал высушенное тело, раскрывая передо мной все те же органы и ткани, как и у предыдущих трупов за мою практику. Ничего нового. Ничего, что позволило бы оправдать этого парня. Через три часа, когда тело было выпотрошено и вновь зашито, «диагноз» стал очевиден – обескровливание посредством укуса человеком.
И тут мой взгляд упал на шею девушки. Ничего нет. На ней ничего нет, совершенно чистая кожа. Как такое возможно? Это же была насильственная смерть. Так почему нет следов от пальцев, гематом, каких-то признаков сопротивления и насилия?
Я бросила взгляд на Константина. В доли секунды он оказался возле моего лица с немым вопросом: «Ты готова?».
