Маргарита Ардо
Его Снежинка, пятая справа
Глава 1
– Так, так, так, собрались! – захлопала в ладоши Римма Евгеньевна. – Что это такое?! Не снежинки, а лошади на пуантах! Первая, третья, шестая, вы парить должны, а не раскорякой о сцену шлёпаться!
Чайковский смолк, девчонки потупились. Из-за кулис повеяло сквозняком. Я застыла с посохом в руке на заднем плане и выдохнула с облегчением. Меня не назвали – я пятая снежинка справа.
Римма Евгеньевна, сама совершенно не выспавшаяся, но с неизменной осанкой королевы продолжала раздавать властные пинки, прохаживаясь между нами:
– Дамы, если Бурмейстер[1] в либретто напишет с того света, что в царстве Деда Мороза пошёл ледяной град, я вам обязательно сообщу. А пока у вас нет задачи проломить подмостки! Парим! Зрителя не должны касаться ваши сложности!
Я старательно расширила веки, притворяясь, что мне ни капли не хочется спать. После десяти с лишним часов перелёта из тропически влажного Хайкоу до морозной Москвы, а потом ещё двух – в Ростов одной ночи отдыха было недостаточно. Даже несмотря на долгую разминку перед репетицией, меня по-прежнему манила мысль о кровати и подушках, а тело как-то само выдавало заученные движения. Раньше я бы никогда не подумала, что танцевать можно вот так… Однако после конвейера Снегурочек и Щелкунчиков на гастролях исполнение дошло до автоматизма.
Это не хорошо, – мысленно поморщилась я. – А как же искусство, творчество, красота? Нет, никак нельзя! Надо просыпаться!
Сквозняк вновь пощекотал спину. Я почувствовала, что нос слегка заложило. Из-за акклиматизации? Только этого не хватало! Я распрямила плечи, приподняла подбородок и улыбнулась не кому-то, а себе самой. Мама давно научила: «Всё у тебя внутри. Позитивный настрой творит чудеса. И даже простуду может побороть».
Оказалось вовремя – взгляд ассистента хореографа упал на меня, и Римма Евгеньевна благосклонно кивнула.
Сразу нос отложило, я обрадовалась. Мне никак нельзя быть на плохом счету. И дело не в том, что я плохо танцую – танцую я хорошо, к тому же у меня длинные руки и ноги – практически идеальные пропорции для балерины, а также подобающая внешность: выразительные глаза, высокие скулы, маленький нос и чувственный рот, прекрасная выворотность ног, гибкость, высота прыжка и подъём стопы. Но всё дело в росте. Когда меня принимали в десять лет в балетную академию, никто не знал, что мой рост вот-вот остановится. И в этом моя беда.
Если бы мне пришлось строить карьеру в советские времена, всё было бы ничего, а теперь моих почти ста шестидесяти сантиметров хватает только на то, чтобы маленьких лебедей танцевать и массовку в Щелкунчике. Папа возмущается, говорит, что таких, как я, поднимать легче. Но я не солистка, а кордебалет выглядит крайне негармонично, когда одна танцовщица слишком отличается от остальных. Поэтому путь мне один – в примы, и я сделаю ради этого всё что угодно!
– Элла, что с глазами? Открой их, наконец, мы уже не в Китае! – сказала Римма Евгеньевна и прошла мимо моей соседки справа.
Элка рядом на пол головы меня выше подкатила глаза к потолку, и вдруг в динамиках раздался голос главного:
– Всех танцовщиц, задействованных в «Снегурочке», прошу собраться на сцене для объявления.
Это разбудило девчонок лучше, чем окрики Риммы Евгеньевны, похожие на шлепки стэком. Прислушиваясь к чёткому шагу главного, все мигом посбрасывали тёплые гетры и штаны, оставшись в боди и пачках. Подтянулись остальные из-за кулис. Тоже в боевой форме и выправке.
Через несколько секунд Дорохов легко взбежал из зрительного зала на сцену. Высокий, красивый, статный, он когда-то танцевал первые партии в Мариинке, но сейчас ему сорок и его удел – хореография.
Работу в ростовском театре наш главный получил незадолго до моего прихода и теперь постоянно устраивает эксперименты, ворошит затаённые чувства артистов, как угли в костре, разжигая конкуренцию и пытаясь создать нечто из ряда вон. Наверняка Дорохов не прочь вернуться в Санкт-Петербург, как и я. Хотя и этот театр, говорят, совсем не плох. Мне не с чем сравнивать – после академии это моё первое место работы, однако я понимаю главного, мне тоже не особенно комфортно в чужом городе, слишком провинциальном и крикливом после гордой северной столицы на Неве.
Были и плюсы в рвении Дорохова: мы уже два раза за полгода летали за рубеж на гастроли. Однако перестановки в труппе, вливания молодой крови, увольнения и перетасовка солистов создавали в театре обстановку опасную и напряжённую. Я не присоединялась к возмущениям девчонок в гримерках, ведь как известно, кризис таит в себе возможности.
Взволнованно и возбуждённо вместе со всеми я следила взглядом за главным. А тот, водя по воздуху точёным аристократическим носом и чеканя подмостки идеальным шагом, осматривал нас, как помещик крепостных актрис. Ничуть не экс-принц, а характерный красавец-злодей. У меня мурашки пробежали по голой спине. Что же он задумал на этот раз?!
– Коллектив, – как водится, безлично начал он, наконец, остановившись у края сцены – шажок назад и упадёт в оркестровую яму. – Сегодня я получил известие – наша прекрасная Арина Воеводина, исполняющая главную роль Снегурочки в балете, собралась в декрет. Ей, конечно, далеко ещё до исполнения роли Матрёшки, но мы должны подготовиться заранее.
Весь кордебалет затаил дыхание, а Дорохов продолжил:
– У нас, безусловно, есть дубль на замену Воеводиной, но я хочу видеть совершенно новую Снегурочку! Ту, которая сможет не только показать красивые па, но и сыграть. По-настоящему сыграть, как тает холодное сердце девушки! Тем более что в марте мы повезём Снегурочку не куда-нибудь, а в Лондон! И потому… – он сделал паузу, во время которой было слышно, как трепещут два десятка сердец на сцене. – Потому я объявляю конкурс и буду с особым тщанием смотреть, кто из вас как работает. А ровно через месяц я выберу новую приму. Всё ясно? Готовьтесь, desmoiselles[2]!
Сердце моё забилось учащённо: Боже мой, вот он – мой шанс! Внутри всё загорелось, и я внезапно встретилась глазами с Дороховым. Вытянула макушку к потолку и улыбнулась, в ответ сверкнули чёрные глаза, достойные злого гения Ротбардта из Лебединого озера. Я бы не отвела взгляд, но теперь подобно юной Снегурочке скромно опустила ресницы – я должна сыграть эту роль, пора вживаться!
Глава 2
После третьей картины, во время которой Снегурочка не послушала нас, снежинок, Деда Мороза и свою мать Весну, уговаривающих её не познавать опасные человеческие чувства, я не убежала в гримёрку, как обычно, а осталась за кулисами. Моё сердце билось учащённо после танца, тонкие белые чулки облегали разгорячённые ноги, и хотелось пить, но я прильнула к одной из стоек и стала наблюдать, как танцует наша прима.
Оркестр зазвучал приглушённо, на сцену опустилась синяя сеть, имитирующая сумерки Виолончели, гобои, флейты передавали зарождающееся смятение в сердце снежной девушки. В моём тоже чувствовалось нечто похожее – словно ожидание нового, неизведанного – чувство трепетное, нетерпеливое, жадное, но опасливое, испещрённое по краям острыми льдинками возможных препятствий.
Погрузившись полностью в наблюдение, я старалась не пропустить и штриха и мысленно повторяла движения за балериной: эпольман круазэ, соттам, сюиви, экартэ[3]… Мельком глянула в зал – зрители притихли, тоже смотрят, ни одного огонька мобильного. Это достижение в наше время!
Арина была нежна и выразительна, она невесомо порхала в одеянии цвета вечернего снега, кружилась и замирала. А я думала: людям всегда нравятся результаты пролитого пота и дисциплины. Лёгкость, которую так приятно видеть, – это результаты десяти лет стёртых пальцев, неестественно вывернутых суставов и сбитых ногтевых пластин. Итог – изящество в белом, красота, нежность и возможность парить на пуантах – то, чего не добиться, лёжа на диване… Волшебство достигается только адскими усилиями.
На сцене Снегурочка, наконец, «решилась» пойти к людям – лицо её озарилось улыбкой. Кода завершена, синяя сеть лесных сумерек взмыла вверх. Свет разлился щедро на сцену и в звуки оркестра. Меня всегда поражали мгновенные переходы от сумрака к радости в музыке Чайковского. Снегурочка поспешно спряталась за декорацию дерева, на сцену выбежали парни и девушки из Берендеева посёлка.
– Женька, чего здесь стоишь? – спросил кто-то сбоку, выдёргивая меня из магии созерцания. Это была Элка.
Я пожала плечами.
– Мечтать не вредно, – усмехнулась Элка, догадавшись о моих намерениях, – но лучше не мечтать. Думаешь, Дорохов просто так роли раздаёт?
– А как? – резко обернулась я, рассердившись на это грубое пробуждение от мистерии танца, в котором и я невольно была соучастницей.
Элка выдала одну из своих скабрезных улыбочек.
– Слушай, ну вот только не строй из себя святую невинность.
– Я не строю, – буркнула я и пошла переодеваться.
В ногах ощутилась тяжесть. Нужно будет задрать их и полежать хотя бы минут пятнадцать. Главное – не заснуть случайно, как это произошло между двумя Щелкунчиками в Китае. Вовремя кто-то из работников сцены грохнул ящиком рядом…
⁂
Мысль о роли не выходила у меня из головы. И я решила – выучу всю партию, это увеличит мои шансы! Боже, где только её взять? Хотя… ведь Дорохов все спектакли и репетиции снимает, недаром театр полон камерами. Римма Евгеньевна потом выдаёт записи для работы над ошибками, но только нарезку – каждому своё.
Может, у неё попросить? Я закусила губу и сама себе мотнула головой. Нет, надо просить напрямую у Дорохова. Если он будет знать о моём намерении, возможно, станет более придирчивым, но внимание так или иначе направит на меня, а это мне и нужно! Слишком просто быть одной из массовки, но я не ищу простоты.
Поспешно стерев мисцеляркой грим, хотя эти блёстки могут и неделю появляться в самых неожиданных местах, как иголки после новогодней елки летом, я наполнилась решимостью и вышла в коридор. За углом слышались голоса – ребята начали расходиться. Я опасливо оглянулась. Мурашки пробежали по коже.
«Я смогу. И ничего страшного тут нет!» – сказала я себе и направилась к кабинету главного.
Только протянув пальцы к ручке двери, я поняла, что по-прежнему кусаю себе губы и сжимаю тазовые мышцы от страха. И рассердилась на себя. Ну не четвертует же меня Дорохов! Я вдохнула-выдохнула и постучала в покрытое лаком деревянное полотно. Оно распахнулось сразу же. Чёрные глаза вперились в меня.
– Да? – рявкнул главный.
Пугаться было поздно. Я задрала вверх подбородок и выпалила:
– Я хочу участвовать в конкурсе на роль Снегурочки.
Дорохов с прищуром посмотрел на меня и усмехнулся. Красивый, зараза, и очень пугающий. Кажется, я опять начала кусать губу.
– Евгения? Проходи, – пропустил он меня в кабинет.
Я прошагала эти два метра, теряя слова и мысли где-то в холоде желудка. Дорохов молчал и не облегчал мне задачу. На середине кабинета, почти у его стола я обернулась. Злой гений смотрел на меня с любопытством коллекционера. Я сглотнула.
– Можно мне попросить у вас видеозапись партии Снегурочки?
Он чуть склонил голову, во взгляде появилось настолько хищное выражение, что я показалась сама себе глупой уткой, лично явившейся на приманку к лису.
– Если можно, конечно, – выдавила из себя я. – Я хочу выучить роль.
Дорохов усмехнулся и засунул руку в карман.
– Так уверена, что её получишь?
Я снова сглотнула.
– Н-н-н… я хочу постараться.
– То есть ты хочешь сказать, что не дорабатываешь на спектаклях, и у тебя остаётся достаточно ресурса, чтобы в свободное время разучивать не свои роли?
Недоумение и страх прокатились по спине ледяной волной, а Дорохов вдруг рассмеялся:
– Впрочем, мне всё равно, чем ты занимаешься в свободное время. Отчего бы и нет? Записывай. Флэшка есть?
– Может, в телефон?
– Нет, слишком большой объём файла.
Я суетливо принялась копаться в сумочке, понимая, что флэшки там точно нет, но казалось, что шанс может уплыть от меня из-за такой несусветной глупости. Коря себя на чём свет стоит, я продолжала копаться в надежде, что забытый неизвестно кем и когда гаджет попал куда-нибудь под подкладку. Дорохов приблизился, навис надо мной и когда усмехнулся, я почувствовала его внезапную близость – горячее дыхание у виска и запах японского парфюма. Я отпрянула от неожиданности и уткнулась бёдрами в стол. Дорохов будто ожидал такую реакцию, с тем же коварно-хищным выражением лица подался вперёд и опёрся обеими ладонями в стол, заперев меня, как в ловушку.
В моём животе всё свернулось в узел, в ногах тоже. Я уткнулась взглядом в точёный нос мужчины и подумала, что Элка была права, а я, кажется, не готова к такому развитию событий. В голове мелькнуло глупое: «А как бы поступила на моём месте Снегурочка?» Ни решить, ни сыграть я не успела. Дорохов подсунул мне под нос чёрную флэшку.
– Бери. Завтра вернёшь.
– Спасибо.
Дорохов с шумным выдохом отстранился и отошёл к ноутбуку. Мысленно пытаясь отдышаться, я выпрямилась, не зная, куда девать флэшку.
– Техника у тебя неплохая. Бледнеешь и краснеешь ты достаточно невинно, вполне в духе роли, – вдруг заявил Дорохов, не глядя на меня. Ткнул пальцем в клавиатуру, а затем всё же обернулся. В его чёрных глазах опять сверкнула тень злого гения: – А вот растаять от любви ты способна?
Я снова смутилась.
– У меня была пятерка по актёрскому мастерству.
Главный расхохотался, развалился в кресле и стал совсем похож на демона.
– При чём тут пятёрки?! Ты влюблялась когда-нибудь?
– Д-да… – опешила я.
– Ну вот и посмотрим тогда, – снова отвернулся он к компьютеру. – В общем порядке.
Я переступила с ноги на ногу, сжимая флэшку в пальцах.
– А запись?
– Там уже есть, как раз скинул себе. Всё, свободна, Евгения. Завтра без опозданий.
– Спасибо, Игорь Дмитрич!
Я выскользнула за дверь, как одна из теней в Баядерке, и выдохнула. Пронесло!
⁂
Смущённая и суетливая, будто кто-то мог застать меня выходящей из кабинета Дорохова и подумать неизвестно что, я натянула в гримёрке джинсы, дутую курку, кроссовки, намотала шарф и нахлобучила шапку. На автомате ноги вынесли меня из театра. Время приближалось к одиннадцати, но я почему-то не вызвала такси, а пошла к автобусной остановке. Уже в почти пустом автобусе поняла, что сглупила. Хорошо ещё, что в связи с акклиматизацией после Китая, усталостью, сумятицей чувств, в бесконечном мысленном прокручивании движений, код, па и пируэтов, села на нужный номер!
До своей остановки я доехала одна, погружаясь и выныривая из мыслей, нащупывая флэшку в кармане сумки. Несмотря на стресс с Дороховым, она грела мне пальцы, как намёк на то, что он не считает меня никчёмной.
Что я всё-таки могу! Впрочем, я и так это знаю, я решилась раз и навсегда распрощаться с депрессией вечного недовольства собой ещё на последнем курсе, и не позволю ей вернуться. Но всё же важно, чтобы и другие отражали твою уверенность или хотя бы намекали – пусть и так странно…
Я пробежала через дорогу от остановки и свернула на безлюдную аллею, а потом вверх на горку, к многоэтажкам, в очередной раз задаваясь вопросом, какого чёрта я снимаю квартиру так далеко от театра. Да, хозяйка Валентина Павловна очень мила, как и её жилище. Мне не приходится убирать свою комнату и готовить. К примеру, суп. Я не хожу за продуктами и в свободное время предпочитаю отдыхать. С Валентиной Павловной мне повезло, она – не просто добрая домоправительница, а скорее «арендованная бабушка» и приятная соседка, мы с ней весьма дружественно сосуществуем. Чистота, уют, занавесочки, рукоделия, цветущие огромные китайские розы, пышные азалии на окнах и почти домашнее тепло. Да и плачу я не много. Пока не доросла до солистки с прибавкой к зарплате, лучше о другом и не думать. Я ведь на самообеспечении.
Я миновала закрытые на ночь магазинчики, площадка перед которыми была освещена единственным фонарём на всю округу. Декабрьский ветер задул с пруда справа. Захотелось чаю. Я с надеждой взглянула на огоньки домов вдалеке. Жилой комплекс начинался за пустынной дорогой, по одну сторону от которой простиралось подобие лебединого озера, окружённое седыми камышами, а по другую – кромешные заросли чёрных кустов и ломаных, кряжистых абрикос без единого листка. Летом тут было чудо, как романтично, а теперь… Я поёжилась.
Внезапно зябкую тишину ночи взрезал звук быстро мчащегося автомобиля. Секунда, и из-за угла вылетела белая иномарка. Я едва успела отскочить в сторону. Машина не вписалась в крутой поворот. Со странным визгом пролетела в полуметре от меня прямиком в пруд, как в кино. Всплеск.
Я оцепенела, глядя на собственные кроссовки.
Всего в полуметре! Ноги, мои ноги! Я чуть не лишилась их, а без них мне ничего не станцевать. Никогда… Это мой инструмент! Мой… Дышать стало трудно, к горлу подкатила паника.
Однако ноги были целыми. Под звуки барахтанья, с мужским криком о помощи со стороны пруда я очнулась. Боже, что делать?! Там же человек! Вода ледяная! И, как назло, ни единой души вокруг!
Глава 3
О, судя по звуку от дороги, сюда ещё машины едут! Остановлю! – решила я и бросилась к краю высокого берега. Наклонилась, пытаясь хоть что-то разглядеть в темноте за перьями сухих камышей. Человек активно выбирался из воды сам. Плюхал, плескал, дышал громко, как конь, берущий барьер. Я выдохнула с облегчением, потому что я ни капли не герой и лезть в холодную воду – только не это, упаси Боже! Сердце сжалось. Я достала из кармана мобильный.
За спиной послышался визг тормозов. Я выпрямилась и снова оторопела: три громадных чёрных внедорожника остановились рядом. Из них высыпали на жухлую траву возле меня мужчины зашкаливающей крутизны в куртках и пиджаках. Пахнуло даже не «Ментами», а Голливудом, телохранителями и преступным миром.
Я вцепилась руками в сумку, мелочно радуясь лишь одному – они не по мою душу.
– Белую машину видела? Где она? – рявкнул из-за руля ближайшего ко мне внедорожника единственный, кто не вышел из автомобиля. Крупная голова, крупный нос, высокий лоб с залысинами, мощная челюсть, щетина и тёмные круги глаз – почти негроидный тип, если бы не светлая кожа.
– Там… – Я показала пальцем в пруд, вновь содрогаясь от мысли о ледяной воде.
Шелест камышей ближе к магазину. «Он вылез!» – подумала я и крикнула:
– Там человек, спасите!
Амбалы бросились на шум и шелест. А я переступила с ноги на ногу, не зная, уже можно уходить или проследить, как его спасут.
– Может, скорую? Обморожение… – робко выдала я белокожему негроиду, мрачно следящему за остальными из авто. Краем глаза заметила громилу в чёрном, оставшегося около внедорожника, прямо у меня на пути.
Амбалы выволокли упирающегося мужчину наверх. Мелькнуло растерянное немолодое лицо. Крик: «Спасите!» И, подхватив его, как свёрток, амбалы запихнули «утопленника» в первый внедорожник. Заводя машину, негроид зыркнул на меня и бросил стоящему передо мной терминатору:
– Убери.
Что?! Это обо мне? Во рту у меня мигом пересохло.
– Ребёнок же… – буркнул тот.
Я?!
– Есть разница? Выполняй! – гаркнул босс.
Внедорожник тронулся с места, но притормозил.
Мои мышцы задеревенели. Расширенными глазами я впервые глянула на глыбу передо мной. И увидела лицо универсального солдата. Обезличенное. Жёсткое. И пистолет в руках. Чёрный. Почти, как бутафорский.
Темнота зимней ночи внезапно стала яркой, словно единственный фонарь позади превратился в прожектор. Я отступила по кромке пруда. В голове ни к месту забренчал радужный «Марш Радецкого». Барабаны. Тарелки. Скрипки. Литавры.
Универсальный солдат в два шага оказался рядом. И пистолет.
Это всё? Занавес? А роль?
– Не в ноги… – сипло выдала я и, зажмурившись, вжала голову в плечи.
Мрак навис сверху. Горло сдавило. В голове потемнело. Ноги ослабли. Марш оборвался звоном тарелки…
…
…
…
…
…
⁂
Я открыла глаза и увидела белый потолок. Во рту было сухо и противно, как после долгого, муторного сна. Я коснулась головы рукой и вязкую кашу внутри прорезала мысль:
«Господи, меня же убили!»
Вспышка воспоминаний отрезвила. Я рванулась встать, но сильная рука надавила на плечо и опустила меня обратно на что-то мягкое.
– Тише, тише, девочка. – На мою кисть опустились горячие пальцы – там где пульс.
Я повернула голову на голос и увидела то самое лицо из темноты – универсального солдата. Огромного, широкоплечего терминатора в распахнутой куртке поверх тёмной рубашки. Он сидел, нависая надо мной.
Я сглотнула и отодвинулась, ощущая ладонями тёплый ворс покрывала.
При свете терминатор оказался гораздо моложе – лет двадцать семь, не больше. Высокий, упрямый лоб, треугольником вперёд выступала стрижка – настолько короткая, что даже не понятно было: каштановые у него волосы или русые. Славянское лицо, не квадратное и не угловатое, но какое-то очень выделяющееся – будто каждая черта оттенена контурным карандашом, чтобы подчеркнуть несгибаемость характера и не способность шутить: правильная форма черепа, аккуратные уши, прямой нос, подбородок с ямочкой, скулы, брови, из-под которых в упор меня сверлили два серых глаза. Круги усталости под ними и полоска шрама между правой ноздрёй и верхней губой, как подтверждение боевого крещения участника драк и всех тех кошмаров, о которых я предпочитаю не знать.
– Всё хорошо, – кивнул он, убирая пальцы с моего пульса. – Голова не болит?
Отчего-то участливый тон меня возмутил так, что я отползла, пятясь, на другой край и выкрикнула:
– Убийца!
В серых глазах блеснула насмешка.
– В каком именно месте ты мертва?
Я сглотнула и прислушалась к телу. Пошевелила пальцами рук и ног, почувствовала бёдра, живот, позвоночник, грудь. Покраснела и моргнула, а он добавил:
– Голову можешь не упоминать. Она у тебя явно в изначальных настройках атрофирована.
– П-почему? – облизнула я сухие, как пустыня, губы.
Терминатор глянул на меня с ухмылкой и слегка пожал безразмерным плечом.
– Нормальные при виде бандитов, пистолетов и погони делают ноги. И пытаются не отсвечивать.
Я сглотнула и отползла ещё дальше, чуть не упала с кровати. Вовремя сбалансировала и села.
– А вы бандит?
– А на кого похож? – издевательский огонёк в глазах.
– На… терминатора…
– Ну так меня и зови, – кивнул он, заглянул в мой паспорт из сумки и добавил: – Женя.
Вместе с моим именем его низкий, раскатистый голос прокатился по комнате мягкой хрипотцой и коснулся меня так, что в моих лёгких тоже завибрировало, будто эхом. Так бывает при том особом звуке из динамиков, когда африканцы поют джаз или когда на сцену из оркестровой ямы подкрадываются ноты густой, низкой виолончели. Мурашки и вибрато, и почти мистический страх, щекочущий позвоночник от груди вниз, к животу и ещё ниже. Ощущение ловушки. Этот голос и он… Это неправильно. Это всё неправильно! И то, что он роется в чужих вещах, отвратительно и низко! – взметнулось снова негодование во мне.
– А ты хорошо сохранилась для своих… – он снова глянул в паспорт, – двадцати трёх. Думал, тебе четырнадцать.
Под его взглядом, полным нездорового любопытства, мой бунтарский порыв обледенел на взлёте и обрушился к ногам, словно птица в мороз. Вспомнились реплики на месте преступления. Ребёнка он бы убивать не стал, а взрослую девушку?..
Но уже не скроешь и даже не сыграешь.
– Да, мне двадцать три, – севшим голосом ответила я. – Вы ошиблись.
И тут, вытянув из сумки пуанты на лентах, он присвистнул. Сразу же вытащил на свет белый вторые, с розовыми завязками. Да, я всегда ношу в сумке пару – постирать, привести в порядок, да мало ли, может в кровь мозоль сбиться, это частое дело и ничего страшного нет. Только в кино и на фото выглядит, как жуть и ужас. В глазах Терминатора любопытство заиграло опасными искорками:
– Балерина?
– Да…
Он посмотрел с двух сторон на пуанты в обеих руках и отложил их на тумбочку.
– Мда… балерина, – пробормотал он, словно это был диагноз о неприятной болезни. Ветрянке, например.
Ну да, такой лоб, наверное, слышал о балете лишь случайно. Впрочем, не он один подобным образом реагирует. Многие молодые люди начинают смотреть, узнав, что я балерина, как на неведомую птицу, попавшую на танцпол из потустороннего мира. Ещё хуже, когда говорю, что я вегетарианка и люблю классику.
Я осторожно встала с кровати и попятилась к стене – подальше от него. Осмотрелась. Комната на вид была обычной спальней. Ничего лишнего: тумбочка, кровать, стул, безликий шкаф из светлого дерева, светлые стены, пол, потолок, много пустого пространства. Стоп, а окна где? И я похолодела ещё сильнее при мысли: молодой мужчина и я, одни, в спальне без окон. Боже…
Я обхватила себя руками, чувствуя лопатками даже через свитер холодную стену, пока терминатор бесцеремонно рассматривал содержимое моей сумочки, выкладывая ключи, расчёску, косметичку, записную книжку, пакет с трениками и гетрами, чёрную флэшку…
– Ну и хорошо, – спокойно сказал он и поднял голову: – Больше гаджетов нет. От телефона я избавился.
Глядя на флэшку, как приворожённая, я думала о партии, о Снегурочке, об академии, где мне говорили, что ничего из меня не выйдет, о глазах злого гения Дорохова и о его словах про общие основания… Да, кажется, терять мне уже нечего.
– Это похищение? З-зачем… я… вам? – срывающимся голосом спросила я.
Терминатор встал во весь рост, в комнате стало темнее. Лицо по-прежнему бесстрастное, в глазах сарказм.
– Не зачем. Ты нужна мне, как медведю рога. Но выбор у тебя невелик: сидеть здесь тихо или кормить червей.
Мои глаза расширились.
Он качнул головой:
– Глазищи… В общем, у пруда я сделал его за тебя. За пределами этого дома его сделают другие. Ты видела то, что не должна была. Твоё дело теперь – не всплывать выше плинтуса и не отсвечивать, словно тебя нет. – Он замолчал, потом усмехнулся и ткнул в меня пальцем, словно вспомнил о чём-то. – Ах да, понял. О чести девичьей не парься, я не маньяк. Будешь вести себя хорошо, включишь голову, всё закончится нормально. Вопросы есть?
Пауза между нами стала густой и душной, словно время превратилось в хлопья едкого сценического дыма, у меня защипало в глазах. Кажется, в этой мерзкой тишине моё сердце стучало слишком громко.
– Сколько? – мало веря происходящему, сипло спросила я. – Сколько мне тут сидеть?
– Как пойдёт, – неопределенно пожал он плечом. – Неделя-две. В крайнем случае, месяц.
В моих висках загудело. Месяц?! Я замотала отчаянно головой так, что пряди отросшей чёлки выбились из хвоста и упали на лицо.
– Нет-нет! Я не могу, у меня роль… Отпустите меня, пожалуйста… Я никому не скажу! – я сложила руки молитвенно на груди. – Пожалуйста! Я не могу!
– И я не могу, – запросто ответил терминатор. – Босс тебя видел. У него фотографическая память на лица. И пока он в Ростове, и я в Ростове, ты сидишь здесь. Месяц. Год. Два. Без разницы. И это не мне нужно. Это нужно тебе, ясно? Можешь сказать «спасибо».
– Н-невозможно… совершенно невозможно, – выдохнула я.
Теперь расширил глаза он.
– Обалдеть, она ещё и торгуется!
– Да, извините, но… я правда никак не могу… – чужим, абсолютно писклявым голосом проговорила я. – У меня роль, у меня конкурс… Никто не узнает.
– Э, погоди! – скрестил на мощной груди руки терминатор. – Заруби себе на носу, Женя: мы так не играем. Тут только мои правила. И ты можешь – не можешь, хочешь – не хочешь, играешь по ним, пока жизнь дорога. Я не для того столько времени работал, чтобы…
Чувствуя себя пионеркой перед фашистом, я задрала дрожащий подбородок и выпалила:
– Убийства и бандитизм вы называете работой?! Это я работала, чтобы… чтобы… – голос срывался и подкатывали слёзы комом к горлу.
Он поднял руки и шумно выдохнул:
– Стоп. У меня всё.
И вышел из комнаты. Просто вышел! Я услышала, как на два оборота провернулся ключ и щёлкнул замок. Кажется, это, правда, всё. Но как такое может быть? Со мной?
Я обессиленно опустилась на корточки у стены, губы дрожали от отчаянья. Почти сразу дверь открылась, показался мрачный Терминатор. Я сжалась в комок и затравленно посмотрела на него из-под волос.
Он быстро поставил на стул у двери пластиковую бутылку с водой и буркнул:
– Там. За дверью. Сама найдёшь. Спи!
