Марат Байпаков
Кангюй. Лаодика
Слёзы от слов матери иссякают. Дева испугана:
– О ужас! Царица? Я? Править людьми?! Да мне едва пятнадцать лет исполнилось. Поверенный? Мама, ты мне и мину серебром не доверяла на хранение. А тут сразу и важный государственный интерес блюсти?! Говорят ли в Кангюе на бактрийском? Как буду понимать я подданных моих? Росла я в Бактрах. Нежилась до полудня в уютной кровати. Обычаи и нравы кочевников мне неизвестны. Говорят, спят кочевники в сёдлах. Мне тоже придётся спать, как они, на лошади верхом? О ужас! Они людоеды? От них будет разить потом конским, как от гостя? Как я буду жить без мыла душистого? Без духов? Без сурика? Мази для лица где взять? Разве мне, девице слабой, по силам управиться с невоспитанными дикими варварами? Никто не учил меня искусству власти. Говоришь ты, взяться за дела посложнее? Нет, мама, это вовсе не дела. Мама, это ночной кошмар! Нельзя ли отменить странную свадьбу? На звание царицы кочевников я не претендую. Мне жизнь спокойная милее.
Протараторив возражения, дева сникает, теряет осанку и смотрит с тоской себе под ноги, в пол.
Гость поднимает руки, с виноватым видом осматривает подмышки.
– Пять дней не мылся, за пот конский меня вы извините. Некогда было, спешили мы с Евкратидом. Мыло есть в Кангюе, как мылу не быть? Цветом чёрное, но оно не душистое, берёзой, елью, сосной отдаёт. Мази целебные у нас в изобилии, те, что у всех, – из трав горных на курдючном жиру. Будешь пахнуть бараном. Вкусом мази горькие очень-очень. Зимой на морозном ветру на губы намажешь, так неприятно долго-предолго во рту. Те же мази, что подороже, для людей познатнее, – на жире медведя, от них запахом будешь медвежьим. Бараны, медведи – славные ароматы! Хуже всего пахнет верблюд. А когда их много, скажем, с тысячу, может стошнить с непривычки.
– Пахнуть медведем?! Верблюды. А-а! – Лаодика-младшая поднимает глаза, полные слёз, на мать. Взирает с мольбою.
– Отменим твою свадьбу, так предоставим повод удобный для войны Кангюю. Война – непредсказуемое занятие и для сильнейших. Бактрия может в той войне и проиграть. По твоей вине, Лаодика, погибнет много хороших людей.
На этих словах супруги меридарх Евкратид согласно кивает головой. Оживает «таинственный гость», поясняет опасения точно в цифре:
– Шестьдесят тысяч всадников у Кангюя. Грозная сила! Для сборов военных кочевникам и месяца не потребуется. Не стал бы я злить хорошего союзника из-за воли какой-то строптивой девицы.
Кастор заполучает жгучий, полный ненависти взгляд Лаодики-младшей.
– Я не какая-то строптивая! Распоряжаетесь моей свободой, как… – успевает вставить рассерженная дева.
– Свадьбу твою не расторгнем. Ты же свято храни соглашение заключённое. – Закончив с дочерью, Лаодика-старшая обращается к Кастору: – Родня Диодота хочет поквитаться с Евтидемидами за прошлые унижения?
– То боги желают видеть справедливое возмездие за убиенных. Говорю так потому, что семья моя счастливо избежала смерти. Нам же, людям, следует смиренно следовать воле богов. За подлое коварство Евтидема воздастся его потомкам. – Кастор словно бы говорит давно заученное.
– Воля богов, слышишь, Лаодика? Именно такие мудрые слова я и хотела бы услышать от тебя. – С девой разговаривает уже не ласковая мать, но властная требовательная женщина из рода Селевкидов.
У младшей Лаодики широко раскрытые от удивления глаза.
– Мама, дорогая мама! Не узнаю твой нежный прежде голос. Какая перемена в тебе произошла? Чем я обидела тебя? Ты больше не любишь меня? Зачем отправляешь меня в далёкий Кангюй? Наказания нет страшнее изгнания. Жестокая доля! Ссылка горькая уготована для меня! Ведь мы же с тобой, мама, больше не увидимся! Тебе совсем не жаль меня?
Голос срывается. Дева готова разрыдаться.
– Слышала я похожие слова от матери своей, – парирует уверенно Лаодика-старшая.
– И что ты ей отвечала? – Дева вот-вот расплачется вновь.
– Логос небесный желает людям добра. В каждом событии жизни, даже самом мимолётном-незначительном, заключено попечение божественное. Судьбу свою надо принимать без сожалений. Матери честно призналась я в момент расставания: «На корабле семейном буду я кормчим». Не говори про жестокость, дочь. В моих помыслах доброта. Увидь в свадьбе искреннюю заботу о тебе.
– И это и есть твоё наставление перед долгой разлукой? – Дева поражена ответом матери. – Что такое корабль, мама?
– Большое судно боевое с башнями, катапультами, тараном подводным, парусами, гребцами, матросами, абордажным отрядом, а по размерам впятеро больше любого речного.
Бесстрастный Евкратид первым оценил познания супруги. Раздаются громкие аплодисменты. Восхищение меридарха поддерживает и Кастор. Частые мужские хлопки привлекают внимание. Служанка и раб-привратник осторожно заглядывают в андрон.
– Вы звали нас?
– Готова ли трапеза для моего мужа и гостя? – отзывается Лаодика.
– Разогрела вчерашнюю наваристую похлёбку, – радостно вещает кухарка и появляется третьей головой в дверном проёме. – Мяса бараньего добавила для сытности. Хороша похлёбка, хозяин!
Евкратид, Лаодика и «таинственный гость» удаляются, оставляя деву одну в андроне наедине со своими переживаниями.
– Не желаю я дом милый-родной покидать. Бактры любимые, как буду я жить без ваших шумных празднеств? Где я храмы найду, равные вашим? – шепчет Лаодика масляному светильнику. Пламя колышется в ответ. – Ах, если бы я знала заранее, кто этот таинственный гость, укрылась бы в поместье. Пряталась бы искусно в виноградниках и садах. Не нашли бы меня ни за что. Страшусь я варваров. О ужас! Они меня порубят на куски, зажарят и съедят! Нет, сварят в котле ещё живой. О-о-хо! Как избежать мне ссылки в Кангюй? Кто спасёт меня, несчастную? Аттида ненавидит меня. Настроила всех против меня. Стараниями её крепкая детская дружба распалась. Одна лишь Филилла осталась мне верной. Спаси меня, подруга! Не спасёт. Припоминаю, вчера вечером мама отлучилась куда-то надолго. Подозреваю – именно Филилла донесла про фонтан и про птиц. Позабыла про клятвы лучшая подруга. Все секреты разболтала мои. Вот и Филиллы нет у меня. Совсем одна осталась я! Что же делать? Кекроп влюблён в меня. Тогда, быть может, Кекроп поможет мне? Послать бы ему весточку. Где ты, сын Эрехтея? Приди и вызволи меня! Уж лучше быть твоею скромной женой, чем царицей диких варваров.
Размышления переходят в действия. Лаодика берёт из стопки остраконов себе подходящий, вытаскивает из причёски длинную булавку, старательно царапает ею буквы.
– Готово послание к Кекропу. Из дома мне не выйти. Через кого же доставить остракон? Рабыням не до меня, заняты стиркой-уборкой-стряпнёй. Экономка – сущая ведьма, видит всех насквозь, сразу учинит расспросы дотошные, да-а, с ней не договоришься. Передам-ка я… через раба-привратника, дурень он недалёкий, да и читать не умеет. Дам старому служаке два обола. Мигом остракон он снесёт, куда мне угодно.
Глава 4. Откровенности
Кекроп
Днём ранее. Дом Аттиды
– Говори, сын Эрехтея, с чем пожаловал. От тебя приятно пахнет духами. Дорогие? У кого их купил, потом обязательно скажешь. Точно такие для себя прикуплю. – На ложе перед Кекропом возлежит муж благодушный лет тридцати пяти, крепкого телосложения, со странной аристократической причёской – длинные волосы до самых плеч.
– Длинные пряди, как у иной девицы, – ухмыляется себе под нос Кекроп. – Такой тихо проглотит обиду. Можно и не стараться.
– Говори громче, тебя я не слышу. – Муж отправляет себе в рот пару виноградных ягод.
– Молод я для женитьбы, – резко, без пролога, переходит сразу к делу гость. Муж, лежащий на ложе, давится косточками. Громко кашляет. Кекроп, воодушевившись, весело-бодро продолжает: – Родитель мой погорячился. Ни к чему мне жена! Предаюсь часто я возлияниям вместе с друзьями, Диониса радостно славлю в пирушках. Ночами дома не сплю. Не в моих то привычках! Детский плач не сношу я. Визги тем паче. В тягость мне заниматься занятием скучным – несмышлёной мелюзги воспитанием… – Хозяин дома часто кашляет, садится на ложе, лица его не видно, потому как смотрит он на старинное блюдо с виноградными гроздьями. – …Трачу деньги немалые на лошадей, скачки люблю на колесницах, на празднествах следующих буду я колесничим, умело к финишу первым квадригу свою приведу, слава достанется мне! Бактры возлюбят меня! Много будет славных попоек!
Кекроп замолкает. Хозяин склоняет голову ниже к полу. Гость решает продолжить заготовленную речь.
– Трачу время, то малое, что остаётся после пирушек и лошадей, на гетер многоопытных. Ниже чресел сияю пред ними своей наготой. Разве дева невинная может в любовных утехах сравниться с искусной гетерой?! Поговорка бывалых мужей мне известна: с юной женой всё равно что с дикой дикаркой ласкаться. Ни к чему мне жена!
На этом месте хозяин дома отзывается тихо вопросом:
– Как зовут тех гетер многоопытных?
Довольным тоном Кекроп поёт дифирамбы возлюбленной:
– В полис недавно прибыла гетера провинциальная. Никто прежде в столице не встречал такую яркую птицу. Дивного обаяния девица, искусительница, я вам доложу не таясь! Умна, легко-непринуждённо любую беседу ведёт, а как иссякнут слова, так за неё сладкозвучная кифара заговорит. Отдохновение, нега, забытьё! Кассандра имя её, есть и компаньонка Медея, нравом покорным девица. Дорого стоят услуги милой Кассандры. После свидания с ней словно как облако невесомое в чистом небе паришь! Ничего за редкое чувство не жалко. Кто ещё мне подарит наслаждения такие?
Выдержав короткую паузу, Кекроп громко, всё так же бодро продолжает:
– Не хочу я на вашей дочери жениться. Не испил я всех радостей в жизни! Семейная жизнь – в тюрьме заключенье, жена – надзиратель занудный, дети – кандалы на руках и ногах. Деве юной я себя поучать не позволю. Скучная трезвость не заменит веселья попойки! Незачем обременения тяжкие прежде срока терпеть. Мне свобода холостяцкая дорога. Расторгаю помолвку! Извиняться пред вами не буду, как и не буду жалеть о поступке своём…
Аристократ поднимает голову. Кекроп наконец-то может разглядеть разъярённое, бордовое от гнева лицо. Скрипят чьи-то зубы от злости. Муж покидает ложе, разминает руки, как кулачный боец перед боем.
– Недооценил я магистрата, – шепчет сам себе Кекроп. Сам себя увещевает: – Не убоюсь. Бой приму.
– Кто тебя на дерзости надоумил?
Кекроп сжимает кулаки. Громко, во весь голос, глядя прямо в глаза обозлившемуся мужу, произносит:
– Это я так решил, сам, без отца, умом не обижен, не нужен никто мне для отправления воли. Говорю вам – не буду жениться! Духом я твёрд…
Но закончить речь юноше не суждено. Хозяин оказывается очень проворным, длинные одежды не мешают ему сравняться в короткий миг с говорящим. Первым же сильным ударом, справа в челюсть, отец Аттиды заставляет замолчать гостя, а вторым ударом, снизу вверх в подбородок, повергает Кекропа ниц. Оказавшись от ударов в дальнем углу комнаты, Кекроп трясёт головой, сплёвывает на мозаичный пол кровь, пытается подняться. Ему помогает, взяв за одежды, муж агрессивный, подняв, вновь атакует ударом под дых. Юноша складывается пополам.
– Так не по правилам биться! – Кекроп тяжело дышит, тянет время, ищет спасения. – Выйдем из комнаты. Тесно тут! Пространства для боя мне мало. Легко я тебя одолею!
– Не по правилам? – удивляется хозяин дома. – Что-то ты много лепечешь, наглый глупец.
Сильный пинок коленом под зад заставляет Кекропа открыть макушкой головы дверь из андрона, покинуть пределы «тесного пространства» и слегка позже, запнувшись о камень, распластаться во внутреннем дворе негостеприимного дома. Во дворе Кекроп оказывается не в одиночестве – опечаленные женщины заполнили лестницу от первого этажа до площадки второго. Позади лежащего раздаются тяжёлые шаги. Ударом ноги под рёбра приводит в чувство юношу хозяин дома. Поединок не закончен. Не убыл гнев у оскорблённого мужа.
Как только Кекроп медленно поднимается и начинает причитать о «понесённом ущербе в нарядах», так тотчас заполучает звонкую оплеуху по левому уху. Причитания обрываются, юноша бросается на мужа, но нападение его неудачно: магистрат, увернувшись, накоротке наносит удар правой рукой под кадык, а мигом позже, отступив на полшага, пяткой по колену. Кекроп рушится на травмированное колено, стонет громко-протяжно. Воля к сопротивлению у юноши заканчивается, жалобно он молит о пощаде.
Мольбы услышаны. Гостя подхватывают за дорогие одежды, волочат, безвольного, к закрытым воротам. Одежды из тонко выделанной белой шерсти под крепкими руками трещат и рвутся в нескольких местах. Ворота широко распахиваются. Незадачливого Кекропа выпроваживают из дома пинками, под оскорбительные выкрики и игривый пересвист слуг. В довершение несчастий на юношу спускают с цепи пса. Кекропу приходится позабыть о гордости. Подняв подол длинных нарядов, юноша спасается бегством. От неминуемых укусов избитого Кекропа спасают случайные прохожие. Посохами они отгоняют огромного белого пса. Повеса покидает аристократический квартал, сильно хромая.
Днём позже. Полночь. Дом Лаодики
– Мне не веришь?! Лучшему своему товарищу – и не веришь! – Кекроп несёт под полами одежд какой-то объёмный мешок. – Тогда почему с нами пошёл, а, Нис?
– Дай остракон почитать, тогда и поверю. – Нис тоже скрывает что-то тяжёлое под одеждами.
– Не кричите вы оба! – цыкает зло Пандион. – Шёпотом говорите! Или уж лучше и вовсе молчите. Один обход уже повстречали, отпустили нас, на слово поверив, на втором обходе не поверят, досмотрят с пристрастием, найдут якорь, верёвку, и всё – мы пропали. Примут нас троих за воров, в тюрьму отведут.
– Не переживай понапрасну. Откуплю вас обоих от стражи. Я же известный богач. Энкомии6 мне посвящают поэты, – бахвалится Кекроп.
– Деньги и у меня есть. Не уступаю тебе я богатством. Равны мы. Вот только энкомии мне не посвящают, потому как лживая лесть мне противна, – Шёпотом возражает товарищу Нис. – Не об откупе я с тобой говорил, а о репутации. Не хочу прослыть ночным грабителем. От худой молвы трудно отмыться.
– Брань на шее не виснет, – Парирует весело предводитель шествия.
– Только по дружбе с тобой я, Кекроп. – Голос Ниса наполнен искренним сочувствием. – Жалко мне тебя. Лицо твоё опухло. Сколько синяков! Их ты не видишь, но поверь мне – синяки у тебя ужасные. Ещё и хромаешь. Несчастия твои, Кекроп, происходят от колдовства. Как прекрасно мы втроём развлекались до твоей глупости у фонтана! Что было в кувшине, когда ты отпил из него воду? Молюсь Гераклу, чтобы и меня какая-нибудь коварная девица не опоила зельем приворотным. Любви травматичной мне, право, не надо!
– Пришли! – шепчет Кекроп. – За тем домом дом Лаодики ненаглядной.
Предводитель шествия укладывает на мощение якорь, развязывает суму и передаёт Нису остракон.
– Ты шутник, Кекроп. – Нис, повертев в руках остракон, возвращает осколок тарелки обратно. – Ночь же безлунная, факелы мы потушили, как прочтёшь в темноте маленькие буквицы?
– Нис, ты же просил. Я и уважил просьбу твою. Не хочешь смотреть? Ну и не надо! – Кекроп, криво улыбаясь, прячет остракон в суму. – Дева просит вызволить её, в обмен за услугу готова выйти за меня замуж. Это любовь, Нис, против неё невозможно устоять.
– Хватит вам про любовь распекаться! – Пандион подозрительно осматривается вокруг. – Тихо вокруг. Даже псы сторожевые не лают. Странно всё это. А не засада ли нас поджидает за стенами? Быть может, хозяева умелые в рубках, числом больше нас, вооружены до зубов? Слышал я, родитель-де Лаодики муж непростой, чином высоким меридарх, бравый вояка, под ним гарнизоны. При таком важном муже должна быть охрана.
– Меридарх? – переспрашивает удивлённый Нис.
– А то ты не знал! – с издёвкой возвращает товарищу Пандион. – Будем красть дочь главного гегемона Великой Стены Бактрии.
– Нет, не знал. А он утаил от меня! – обижается на Кекропа товарищ. – Кабы знал, кто отец Лаодики, так мирно бы спал в своей кровати. Вот теперь страшно и мне.
– Конечно, страшиться надо. Уж больно могучий противник у нас, – соглашается с Нисом Пандион. – Нас могут убить в переделке.
– Убить? – Нис хватается руками за живот. – Не согласен я на смертоубийство.
– Да будет же вам! Поздно бояться – невеста моя за стеной стоит и слышит ваши трусливые речи, – трунит над друзьями Кекроп, потирает руки довольно. – Вызволим влюблённую деву.
Нис принимается за воровское дело. Отойдя на несколько шагов от каменной стены высотою в два роста, что ограждает владения Евкратида, юноша ловко закидывает якорь за парапет. Подёргав за верёвку, Нис убеждается в прочности зацепа, жестами предлагает Кекропу первым проникнуть во двор дома. Кекроп указывает рукой на больное колено.
– Пожалей меня, верный товарищ!
– Где та граница между дружбой и службой? Ныне я, словно слуга, исполняю твои повеления, – тяжело вздыхает Нис и берётся за верёвку. Сомнения переполняют юношу. – Воры грабят дома ради наживы. Ради чего я рискую собой?
– Ради забавы, Нис! – подбадривает товарища Кекроп. – Будешь завтра собою гордиться.
Нис поддаётся увещеваниям Кекропа, медленно взбирается по верёвке на стену, вот он уже почти у парапета, осталось сделать последний рывок, и ограждение будет взято. Несмазанные ворота дома с жутким скрежетом распахиваются. На улице появляются пять плохо освещённых мужских силуэтов, один из них в экзомисе с тусклым светильником в руке, а у четверых в руках дротики. Лиц вышедших не видно. Друзья замирают в оцепенении.
– Ой! – неожиданно вскрикивает по-детски Пандион.
– Это воры! Гелиокл, Платон, метайте! – зычно командует самая высокая и крепкая тень.
В друзей отправляется дротик. Нис высвобождает верёвку, рушится наземь. Эта неловкость спасает товарища Кекропа. Дротик ударяется по тому месту, где немногим ранее был живот незадачливого «вора».
– Бежим! – вопит в ужасе Пандион. – Убивают! Люди, спасите!
Нис встаёт во весь рост и заполучает по плечу вторым дротиком.
– О-хо! Меня ранили.
Нис хватается рукой за плечо, вслед за Пандионом подаётся в бега. Вдвоём они наперегонки со всех ног покидают аристократический квартал. Кекроп остаётся наедине с пятью силуэтами. Высокая тень раздаёт другим теням дротики. Ласково наставляет:
– Платон, в этот раз тебе обязательно повезёт. Подражай Гелиоклу. Целься в грудь.
Вот-вот возобновится атака. Страх овладевает Кекропом.
– Не бросайте меня! – Позабыв о больном колене, зачинщик ночного визита пытается нагнать товарищей. – Подождите! Я с вами!
Ему в след с насмешкой поёт Евкратид:
– Сладкое яблочко ярко алеет на ветке высокой —
Очень высоко на ветке; забыли сорвать его люди.
Нет, не забыли сорвать, а достать его не сумели7.
Убегающих не преследуют. Три «вора» благополучно исчезают в темноте ночи. Обороняющимся достаются от нападавших богатые трофеи: якорь железный, крепкая конопляная верёвка, кинжал бронзовый в ножнах резных, мешки из воловьих шкур, пара тёмно-коричневых гиматиев из добротного сукна и серебряные фибулы к ним с выгравированными именами владельцев. Ворота дома Евкратида затворяются. Слышатся частые хвалы богам, кто-то в глубине дома женским голосом громко поминает «глупую строптивую деву». «Вызволение» не удалось.
Евкратид
Днём ранее
Оставив Лаодику размышлять в андроне, супруги вводят «варвара» Кастора на кухню. Кухарка разливает половником наваристую душистую похлёбку с кусочками мяса по тарелкам, закончив, покидает помещение. Густой пар поднимается над тарелками.
– Пока остывает еда, расскажу вам про два обряда, через которые я прошёл после сражения под Кангхой, – начинает беседу Евкратид. – В обоих посвящениях инициатором был Кушан. Стадо белых рогатых быков есть у Кангхи. Священное стадо. Личная собственность правителя. Белые быки для меня символ луны. Луна – образ Артемиды. Это мои верования. У кочевников иные боги с иными именами и символами. Кому из них посвящено стадо, мне никто не сказал, я же не интересовался по деликатности.
Так вот, перед самым моим возвращением домой Кушан предложил мне пройти обряд очищения и начала новой жизни. Не смог я отказаться от предложенного, ибо пребывал в полной власти правителя. Привёл Кушан меня к яме рядом с каналом для орошения, над ямой уложено покрытие из сосновых досок. Между досками щели широкие. В покрытии люк. Яму и настил недавно приготовили. Глина ещё не просохла. Я заглянул в яму – глубокая, увидел в яме брёвна-колонны, что поддерживали перекрытие снизу. «Так тюрьмы не делают», – подумалось мне, потому я спустился вниз по лестнице охотно. Никого, кроме нас двоих, не было на том месте. Люк за мной не закрылся, как я того опасался. Остался я ждать. «Что же за обряд будет? Долго ли мне в яме томиться?» Представлялось мне – проведу день и ночь в ожиданиях некого чуда. Ожидания мои не затянулись.
По настилу зашагал бык. «Выдержит ли настил вес быка?» – подумал я в тот момент. «Стой, Евкратид, точно в средине, где камень уложен», – проговорил мне Кушан. Выполнив его указание, оказался я под шеей белого быка, что стоял надо мной. И тут, о удивление, раздались слова молитвы – нет, не богам кочевников, как решили бы вы, но Дионису, трижды рождённому богу. «Быколикий, тебе посвящаю» – то были первые слова из его долгой молитвы. Дивно мне было слышать эллинские песнопения в далёком краю. Всякие сомнения о допустимости для меня чужих обрядов развеялись.
После молитвы на меня посыпались зёрна, потом упал клок шерсти, ну а после Кушан принёс в жертву быка. Рухнул бык на доски. Заскрипели доски перекрытия, но вес туши выдержали. Перерезал правитель Кангюя горло быку, поток крови хлынул на меня через щели. Спустился ко мне в яму Кушан. И стояли мы с ним, обнявшись, как лучшие товарищи, под дождём из жертвенной крови. То было первое действо. За ним последовало и второе.
Поднявшись наверх, принялись мы разделывать тушу без промедления. Ловко разделка прошла в четыре руки. За обсуждением планов дальнейших до полудня мы на том месте от быка оставили только кости и череп с рогами. Мясо, шкуру и внутренности мы сложили в мешки. Некому было забрать у нас лучший кусок, жертвенную шкуру и череп. Ведь жреца с нами не было8. Намеревался покинуть настил я, но Кушан предложил отведать мясо сырое.
Евкратид поворачивается к гостю дома.
– Кастор, скажи, это вы научили Кушана обрядам орфийским?
– Родитель научил обрядам. Я не свидетель тому обучению. Тайное было посвящение, знаю только со слов.
– В память о терзаниях, убиении и поедании титанами вечного бога съели мы с Кушаном жертвенное мясо белого быка. Правитель рисковал жизней своей, проводя эллинский обряд на земле кочевников. Без сомнений, если бы его люди застали нас на месте жертвоприношения, то я бы не сидел с вами сегодня. Это было действо второе. Дружба наша сложилась ещё в первый мой визит. Кушан – человек слова. После битвы мы стали боевыми товарищами. А после жертвоприношения обрели мы кровное братство. Чувства тогда нахлынули на меня. Свежи были переживания от недавнего сражения. Решился я предложить правителю Кангюя брак с Лаодикой. Отказа я не встретил.
– Хотела бы и я с вами вместе пройти обряд очищения. – Хозяйка дома вздыхает с завистью.
Супруги и гость принимаются было за трапезу. В кухню заглядывает раб-привратник.
– Хозяин, простите, что вас отвлекаю. – Раб оглядывается и в сторону громко проговаривает: – Разрешите мне убыть на рынок, со знакомым старинным повидаться?
Одновременно служака незаметно показывает Евкратиду остракон. Гегемону не требуется много времени для понимания.
– К какому знакомому ты хочешь отлучиться? Немедля имя его назови! – властным голосом раздаётся из кухни.
Привратник быстро подходит к столу и осторожно выкладывает перед Евкратидом два обола серебром и исписанный остракон. Содержание секретного послания прочитывается Евкратидом и Лаодикой одновременно. Лаодика, прочтя, прикрывает рукой рот, поворачивается к мужу.
– Оболы возьми себе. Ты их честно заработал, – тихо шепчет Евкратид. Протягивает кухонный нож супруге. – Какова наша дочь! Проучим мерзавца! Допиши здесь вот схожими буквами «в полночь». Заполним её пробел.
– Хорошо же, ступай! Возвращайся до сумерек. Нужен ты мне у ворот, вечером будут гости ко мне, – выкрикивает в открытую дверь меридарх.
Раб выходит из кухни. С супругой и гостем меридарх делится новым откровением:
– Среди многих весомых резонов для брака есть и очень печальный. Брак с могущим соседом надёжно оградит семью нашу от преследований завистливого Деметрия. Знайте, базилевс намеревался по моему прибытию публично унизить меня, лишить всех званий, движимого имущества, дома, клера, поместья. По заключённому браку с династией правителей Кангюя никто не сможет отстранить меня от службы. Отныне ни всесильный Деметрий, ни его брат, безвольный Евтидем, будущий соправитель, не поднимут на нас руку. Позаботился мудро я и о сикофантах. Не вернутся подлые сикофанты в Бактры. Младших гегемонов, что приставил ко мне Дерда-мучитель, по моему приказу люди Кушана казнили в Кангюе. Дочь спасла семью. Хвала юной Лаодике! У нас снова есть будущее.
Лаодика-старшая нежно обнимает супруга. Голодный Кастор молча принимается за горячую похлёбку.
Филилла
Через два дня. Раннее утро. Дом Евкратида
– Уезжаю я в Кангюй, варварам на съедение. Не свидимся больше! Недолго осталось мне жить. Людоеды меня растерзают. Ты довольна, подруга? Не будешь скучать без меня?
– Скажи, чем я гнев твой заслужила? – Филилла искренне не понимает причину недовольства подруги.
Лаодика презрительно прищуривает глаза.
– Признавайся! Да не отпирайся. Это ты рассказала маме про фонтан? – Дева даёт волю злости. Говорит грубо-надменно: – Подраться с тобой я хочу!
Филилла вкладывает три большие тряпичные куклы в руки Лаодики.
– Прими мои дары тебе! Нельзя тебе гневаться перед дальней дорогой.
Лаодика теряет злость, растрогана, внимательно рассматривает подношение.
– Это же твои любимые куклы?! Матери твоей тонкая работа? Ты же их берегла для свадебного подношения богиням. Богини могут обидеться на тебя.
– Берегла куклы, как сберегу чувство дружбы к тебе. Богини не обидятся. Буду им молиться истово за тебя.
Умилостивив подругу, Филилла набирается смелости и быстро на одном выдохе произносит:
– Это я донесла на тебя.
Руки у потрясённой Лаодики заняты дарами. Дева сверкает глазами, но с куклами не расстаётся. Филилла продолжает уже помедленнее:
– Добра желаю тебе. С Кекропом ты будешь несчастна. Вспомни своё первое впечатление о нём. Он полный дурак. Истину сказала тебе. Можешь драться со мной сколько хочешь.
Лаодика прижимает кукол к своему лицу, вдыхает запах материи.
– Пахнут тобою. Роскошный аромат! – С обидой добавляет: – А вот в Кангюе меня будут умащивать мазями из барана!
Филилла охает от удивления. Гнев Лаодики проходит, две лучшие подруги обнимаются на пороге пустой комнаты девы. Филилла плачет на плече у Лаодики.
– Ещё вот возьми нитки и иголки, – вкладывает в ладонь Лаодики маленький мешочек Филилла.
– Зачем мне иголки? – шепчет на ухо Лаодика.
– В куклы драгоценности спрячь, – шепчет в ответ подруге заплаканная Филилла. – Не украдут куклы воры, потому как неудачи приносят краденые игрушки. Меня так мама учила. Нитки я подобрала точь-в-точь, никто новый шов не различит.
– Спасибо за куклы. Я люблю тебя, подруга.
– И я тебя люблю!
– Отъезжаем, Лаодика! Жду тебя за воротами. – Требовательный голос отца спутать ни с каким невозможно.
Филилла неохотно разжимает объятия. Девы целуются. Лаодику подхватывает водоворот из домашних и уносит прочь к крытой повозке.
– Гелиайне! – кричит Филилла. Её голос сливается со многими голосами, тонет во звуках неразличимым. Повозка трогается с места и исчезает. Провожающие следуют за повозкой. Филилла остаётся стоять на пороге комнаты подруги. Оборачивается, смотрит на стаю птиц.
– Вот и лишилась я дорогого мне человека. Буду скучать по тебе, Лаодика. Да пребудет во браке счастье тебе!
Аттида
Повозку встречает у городских ворот небольшой отряд из двадцати всадников-продромов. Евкратид передаёт вожжи от лошадей Кастору. Со словами «Дальше правь ты до Кангюя» покидает место возничего, Кастор занимает уступленное место, с готовностью принимает правление. Евкратид направляется к башне, дабы встретиться с мужем мрачного вида, в серых одеждах, ожидающим кого-то. При его появлении незнакомец приветствует меридарха как старинного знакомого. Между мужчинами завязывается живой разговор. Из повозки выглядывает Лаодика, пользуясь остановкой, присаживается рядом с юношей, любуется полисом.
– Кастор, скажи, тебе понравились Бактры?
– Впервые я вижу город огромный, – неохотно отвечает юноша на вопрос. Нет радости в голосе Кастора.
– И? – допытывается Лаодика.
– Честно признаюсь, не понравились Бактры.
– Что так? – Удивлённая Лаодика оборачивается назад. – Главная улица столицы невероятно прекрасна! Разве тебя не впечатлили нарядные здания, агора, храмы, квадраты кварталов? Нет? Тебе просторы пустые милее? Ну тогда посмотри, всюду люди спешат по делам. Обожаю шум улиц. Как у человека кровь наполняет жилы, так у нас жители дарят энергию великолепному полису.
– Потому и не нравятся Бактры, что много люда собралось. Не вижу великолепия, о котором ты говоришь. Кроме храмов старинных, ничто не удивило меня. В тесноте неприятной живёте. Шумно, дымно у вас, сутолока, гам. Испражнениями пахнет на каждом углу. Если мор разразится, так погибнете разом, всем скопом.
Повозку окружают со всех сторон всадники-продромы. Беседа обрывается. Из-за лошадей Лаодике нечего показывать Кастору.
– Познакомься, дочь, это Макарей, архитектор. Будет строить дворец Макарей правителю Кангюя. Умнейший муж, в дороге будет учить тебя.
Лаодика вглядывается в мрачного незнакомца. Ему лет около тридцати с небольшим, худощавого сложения, лицом с правильными чертами. Муж суровый не встречает деву улыбкой, напротив, мрачнеет. Евкратид отдаёт поручение всадникам. Два продрома покидают лошадей и помогают погрузить в повозку тяжёлый сундук учёного мужа. Лаодика вынуждена ступить на улицу. Пока сундук погружают, один из всадников вручает деве небольшой кожаный кошель.
– Это вам от красивой вдовы.
Всадник на лошади подаётся вперёд на полкорпуса. В открывшемся пространстве на противоположной стороне улицы Лаодика застаёт «красивую вдову» – Аттиду в чёрных одеждах и таком же чёрном платке. Печальная Аттида стоит неподвижно, словно каменная дорожная герма. На краткий миг взгляды двух дев встречаются. Аттида поднимает правую руку открытой ладонью к подруге. Лаодика раскрывает кошель, внутри него оказываются три новеньких серебряных обола базилевса Деметрия. Более ничего нет в кошеле: ни остракона, ни записки на драгоценном папирусе. Лаодика вскидывает голову, но, увы, подруги более нет на прежнем месте.
