Марат Абдуллаев
Избранные проявления мужского эгоизма. Сборник рассказов
Ушиб сердечной мышцы
Хранительнице личностных матриц посвящаю
Поначалу мне казалось, что я совершил непростительную глупость, согласившись поработать шеф-поваром в студенческом отряде. Видимо, меня подкупили условия нашей «базы». Несмотря на то, что она располагалась в летнем пионерском лагере, из которого детвора съехала в конце августа, столовая и кухня были оснащены по последнему слову техники. Имелась даже электрическая картофелечистка, чем-то напоминающая бетономешалку, не говоря уже о действующих холодильных установках, паровых котлах и огромной плите с жарочными шкафами.
Сезон, что и говорить, мы отбарабанили на славу. Под конец я умудрился приготовить шашлык на все 200 человек, загнав обслуживающий персонал кухни в лес – заготавливать шампуры. А осенью следующего года меня неожиданно вызвал к себе наш факультетский декан.
– У нас сложная обстановка с питанием в нынешнем отряде, – сообщил он, – прошу вас оставить занятия и съездить к ребятам на неделю. Чуть помолчав, декан добавил:
– Наделяю вас всеми необходимыми полномочиями по решению этого вопроса. Начальник отряда в курсе дела.
Конечно же, я был не против поболтаться недельку среди младшекурсников, занятых, в основном, на сельхозработах. В их глазах, учитывая, что за моими плечами была уже армейская служба, я выглядел «папой». Особо не вникая в причины, почему кормежка студентов была неважной, я по приезду на базу тут же разогнал прежнюю поварскую команду и отобрал из отряда более, на мой взгляд, адекватных ребят.
В этот же день случился конфликт с колхозным начальством, когда было обнаружено, что коровья туша, доставляемая с деревенской скотобойни, явно не дотягивает до договорного стандарта. Проще говоря, кто-то по дороге таинственным образом лишал ее не только особо лакомых, но и весомых частей филе и вырезки.
Злобно брызжа слюной, колхозный председатель на этот счет принял собственное решение:
– Не нравятся наши туши – забирай корову живьем!
К ужасу моих поварят, я распорядился привести отобранное мною животное на базу и собственноручно, поскольку никакие приказы не срабатывали, сначала ударом кувалды, а затем с помощью длинного ножа отправил, как говорится, корову на небеса. А когда со скотобойни прибыл тамошний «специалист», чтобы забрать полагающиеся колхозу шкуру, голову и ноги животного, все это было объявлено своеобразной компенсацией за прежний недовес и мою работу в качестве забойщика.
Таким вот оказался мой первый рабочий день, если, конечно, не считать уже чисто поварской возни и грандиозного ужина для отощавших студентов.
Вечером, заперев на ключ подсобку, занятую мною под «кабинет», я еще раз вышел на кухню, чтобы проверить, как отмыты котлы и столы. И вдруг услышал шорох, донесшийся из помещения с картофелечисткой.
Склонившись над огромной кастрюлей, какая-то студентка уныло вычищала из картошки глазкИ.
– Ты что здесь делаешь? – задал я глупый вопрос.
Она вздрогнула и повернулась ко мне лицом. В тот момент у меня буквально ухнуло сердце.
– А я в наряде, – ответила студентка.
– В чем, в чем? – переспросил я, стараясь справиться с нарастающей внутри меня бурей.
Она рассмеялась, обозначив глубокие ямочки на щеках, и встала, наконец, со своей приземистой табуретки.
– Я думала, вам, как человеку, служившему в армии, известно это слово.
Тут я обратил внимание на ее желтые резиновые перчатки, явно на три размера превышающие размер ладоней.
– А ну-ка, сними.
Сельхозработы, конечно, оставили отпечаток на ее тонких, почти прозрачных руках.
– С завтрашнего дня, – сказал я ей, направляясь к выходу, – будешь работать здесь постоянно.
– Начальник отряда не позволит.
– Я сказал, значит, – точка. А сейчас отправляйся-ка спать.
***
«Как человеку, служившему в армии…». Надо же, оперативно разлетелась информация о моей персоне, думал я, засыпая.
В армии со мной приключилась одна странная история, которую, опасаясь быть осмеянным, я практически никому не рассказывал. Дело было в Германии, когда там еще стояли советские войска. А именно – на полигоне Швепнитц, считавшемся советской территорией.
Наш комбат, прознав от батальонного писаря, что я умею кашеварить, отправил меня в приполигонный лес «собрать грибков». Взяв вещмешок и, стараясь держаться края изрытой танками дороги, я довольно быстро набрал «второсортных» свинушек и маслят. Но вскоре тут и там стали попадаться крепкие боровички. Как водится, я углубился в лес и потерял ориентиры. Небо же выглядело в тот день застиранной наволочкой.
Должно быть, психологически любому заблудившемуся человеку даже самый приветливый лес начинает казаться зловещей чащобой. В этом плане я не стал исключением, плутая то в темных ельниках, то в чахлых осинниках, стоящих на болотах.
Какие-либо просветы в чаще казались мне спасительными, но и это чувство быстро улетучивалось, поскольку просветы оборачивались всего лишь мелкими опушками и вырубками времен войны. Через несколько часов, совершенно измученный, я свалился в траву на небольшой поляне и, вроде как, уснул, хотя отчетливо продолжал слышать таинственный шепот леса и редкое щебетание птах. Проснулся же оттого, что что-то щекотало мне ухо.
Почувствовав присутствие живого существа, я буквально взлетел на ноги и услышал заливистый девичий смех. Оказывается, пока я спал, какая-то явно деревенская девчонка подкралась ко мне и, забавляясь, водила стеблем травинки по моему лицу.
– Ты кто? – спросил я ее, еще не совсем отдавая себе отчета, что вокруг – чужая страна и дремучий лес, в котором девчонки не водятся.
– Я? Vera, – смеясь, ответила она.
Все еще стряхивая с себя остатки тревожного сна, я нахлобучил на голову пилотку и потянулся за вещмешком.
– До деревни доведешь?
– Здесь нет поблизости ни деревень, ни хуторов.
– Да? Тогда что же ты здесь делаешь?
– Я здесь живу, – вновь рассмеялась Vera, – Ведь я – Vera.
Совершенно не понимая, почему именно Vera должна жить в лесу, я, наконец сообразил, что мы говорим по-русски и что я не сплю. «Неужели ведьма?» – пронеслась в голове веселая мысль (уж как-то не вязался облик молоденькой девчушки, обладавшей простым и насмешливым лицом, с представительницей темных сил).
– А ты догадливый, – улыбнулась Vera. – Я действительно та, о которой ты подумал. Не веришь?
Она протянула руку в сторону мощной сосны на краю поляны, и вековое дерево резко качнулось, как от ураганного порыва ветра. Взлет второй руки довершил дело. Отчаянно скрипя и разрывая корнями дерн, сосна рухнула на соседние деревья.
Я был оглушен, но испуга не чувствовал. Скорее – глупый интерес.
– Чего ты хочешь?
Vera внезапно перестала смеяться и зарделась, совсем как школьница.
– Поцелуй меня.
Едва коснувшись губами ее щеки с легким пушком, зазолотившимся от внезапно вынырнувшего закатного солнца, я поспешно сделал шаг назад.
– Не так, – прошептала Vera, закрыв газа. – По-другому…
Я поцеловал «по-другому», обрушившись, как та сосна, в совершенно невероятные ощущения, собранные из обрывков звуков, невнятных запахов и картин, вызывающих предполетное (или предсмертное?) головокружение.
– Достаточно, – еще раз прошептала Vera, упершись ладошками в мою грудь. Потом привстала и, покачиваясь, медленно пошла вглубь леса.
– Эй, – донеслось оттуда через несколько минут. – Иди по моим следам и все у тебя будет в порядке.
И действительно: примятая ее ногами тропинка в траве к ночи вывела меня на дорогу танкодрома.
***
…Два следующих дня, провозгласив для своих помощников принцип: «Больше мяса – сытнее блюдо», я, главным образом, сидел в «кабинете», разбираясь с накладными, журналами «прихода и расхода», чтобы понять причины из рук вон плохо организованного питания студентов. Мысль, что ребят могли обворовывать свои же завхоз и шеф-повар, которых накануне я выгнал из кухни в поле, просто не желала укладываться в голове. Но элементарная сверка бумаг с фактическим количеством продуктов на складе и холодильниках упрямо говорила об утечках на сторону. При этом была задействована чистой воды общепитовская «технология» усушки-утруски и недовложений, поражающая тем, что ею каким-то образом овладели почти что мальчишки, хоть и принадлежавшие к так называемой золотой молодежи.
Ближе к вечеру в дверь моего «кабинета» осторожно постучали.
– Войдите, – пригласил я, не отрываясь от бумаг.
На пороге стояла та самая студентка, которую я назначил старшей по картофелечистке. На этот раз она была без своего невразумительного балахона и перчаток, и выглядела, как хорошо умытая девочка-подросток.
– Я хотела бы вас поблагодарить, – потупившись, сообщила она. -Спасибо, что вы меня здесь оставили.
– Тебя как зовут?
– Вера.
Вновь повернувшись к своим бумагам, я буркнул:
– Рано радуешься, три шкуры буду драть.
– Спасибо.
– И вот еще что, – добавил я. – Завтра часиков в десять пойдем за грибами. Так что будь в соответствующей экипировке и постарайся обеспечить для кухни запас овощей.
Чистый с моей стороны экспромт насчет грибов явно требовал как осмысленных действий, так и объяснений, когда в 10 утра следующего дня я обнаружил Веру в полной боевой готовности идти в лес. Наверное, подумал я тогда, это и есть то, что называют безумием. Однако мое намерение отправиться за грибами ни у поваров, ни у Веры не вызвали даже намека на вопросы. Мы вышли из лагеря, за дальней оградой которого вилась небольшая речушка, и довольно быстро оказались в лесу. Там я ненадолго остановил Веру, развернув ее за плечи в свою сторону:
– Ты знаешь, как меня зовут?
– Знаю.
– Давай договоримся так, – предложил я, – ты перестаешь называть меня на «вы», потому что это смешно, и мы идем по лесу строго параллельно, не упуская друг друга из виду. А главное – все время говорим. Согласна?
Она молча кивнула головой, заглядывая в мои глаза снизу вверх. И я только утвердился в мысли, что действительно безумен или, во всяком случае, – нездоров. Ибо ТАК желать женщину, всячески при этом отдаляя ее от себя, мог только ненормальный человек.
***
…С грибами нам, можно сказать, не повезло. То ли осенний лес, в котором зеленая еще трава густо была засыпана листвой, оказался не столь щедрым. То ли мы слишком отвлеклись, громко переговариваясь о том, о сем. То ли меня, как обычно, после Германии, лес вверг в состояние дежавю и легкой рассеянности.
Словом, после двух часов блужданий мы повернули обратно.
На подходе к дальней лагерной ограде меня окликнули:
– Постой, мужик!
Из-за кустарников вышли четверо: изгнанные мною «бывший» завхоз, шеф-повар и пара незнакомых парней, видимо, из местных. Я сделал Вере жест, чтобы она шла дальше, а сам остановился, ожидая, когда парни подойдут ко мне. Добрых намерений они явно не испытывали, если учесть, что в руках завхоза и шеф-повара были металлические прутья.
– Слушай, – сказал завхоз, подойдя ко мне почти вплотную, – оставил бы ты свои расследования.
– Это ты о чем?
– Не прикидывайся дурачком.
– Понял, – рассмеялся я, и мысль, что студенты таки обворовывали своих, наконец, улеглась на «место». – Только, дружок, это не расследование. Это констатация факта, что, по-хорошему, вам следовало бы набить морду. Но я добрый: живите пока…
Тут я совершил ошибку, повернувшись к замершей от испуга Вере, чтобы идти дальше в лагерь. Сильнейший удар металлического прута, нацеленного, видимо, в голову, пришелся мне где-то между основанием шеи и правой ключицей. Не успев даже почувствовать боли, я развернулся на удар, выбросив вперед кулак и в какую-то долю секунды, понимая, что могу сильно травмировать завхоза, перенаправил кулак с челюсти в центр грудной клетки.
– Помогите ему, – бросил я опешившим парням, поскольку скорчившийся на траве завхоз почти не подавал признаков жизни.
У меня же, кажется, была выбита ключица, поднялась нестерпимая боль, а из уха хлестала кровь.
– Пойдем отсюда, – сказал я Вере, взяв ее за руку.
Мы «огородами» дошли до лагерной столовой, и там, никем не замеченные, через черный ход просочились в мой «кабинет», который я тут же запер на ключ. Пока Вера приводила в порядок мое ухо, пытаясь унять кровь сдернутым с головы платком, я достал категорически запрещенную в студотрядах бутылку водки и немного плеснул в стакан.
– Вот это правильно, – сказала Вера и окунула в водку окровавленный платок.
Я прижал к уху ее ладонь, мокрую от водки и не менее горячую, чем мое ухо, и просидел так несколько минут, чувствуя, как утихает боль.
– Давай выпьем… вечером, – прошептала Вера, – чтоб никто не видел.
– Давай, – согласился я.
***
Сто граммов водки, которые я опрометчиво налил Вере вечерком в «кабинете», оказались для нее убойными. Правда, из-за того, что мы сидели в полной темноте, чтобы не быть обнаруженными, и постоянно шептались, я не сразу сообразил, что переборщил с дозой.
Это была первая в жизни, выпитая Верой, водка. Она отхлебывала из стакана мелкими глоточками, совершенно не прикасаясь к нарезанной мною колбасе. И я с улыбкой наблюдал, как она становилась все говорливей и как увлажнялись ее поблескивающие в темноте глаза.
Ближе к полуночи, когда лагерь уже спал, я все же решил вывести ее на воздух. Мы, честно говоря, были оба хороши, хоть и старались друг друга поддерживать. Впрочем, холодная сентябрьская ночь (а я вышел в одной рубашке) довольно быстро проветрила мою голову. Что касается Веры, у нее были все признаки отравления. Я едва успел довести ее до реки за лагерной оградой: Веру долго и изнурительно рвало.
Чтобы ее не смущать, я отошел в сторону и присел на поваленное бревно, с улыбкой прислушиваясь к тому, как Вера уже довольно твердым шагом спустилась к воде. Прошло, наверное, еще с полчаса, когда она, наконец, вернулась и присела рядом со мной.
– Мне холодно.
На ней был лишь трикотажный свитерок, который спереди оказался к тому же мокрым. Я молча снял с себя рубашку, оставшись в одной майке, и набросил рубашку на Верины плечи, игнорируя ее полный изумления взгляд.
– Ты же замерзнешь…
– Главное, чтобы ты не заболела, – махнул я рукой, ощущая под кожей топот мурашков.
Вера натянула верх рубашки на голову, как покрывало и распахнула ближнюю ко мне полу:
– Иди сюда. Используем рубашку, как эскимосское иглу. Будет теплее. Я нырнул с головой под откинутую Верой полу, но, поскольку для двоих рубашка была все же маловата, мы практически уперлись друг в друга носами.
Минута горячего шепота, когда уголком своих губ я чувствовал движение ее рта, показалась мне столь нестерпимой и провокационной, что в следующую минуту я сдался. Верины губы пахли рекой и чуть-чуть алкоголем, который почему-то захотелось распробовать.
Слегка ошарашенная, Вера, наконец, раскрыла губы, и я вновь ощутил то предсмертное головокружение, как в лесу под Швепнитцем. С той только разницей, что вокруг ничего не рушилось, а напротив – стремительно нарастало: из воды, холодного сентябрьского воздуха, в котором смешались запахи пота от моей рубашки и легкая горечь рябины.
Мы едва добежали до моего «кабинета», который я даже не закрыл на ключ, чтобы вновь, но уже в тепле, пуститься в исступленное головокружение, без слов, лишних движений, за исключением моих, когда я осторожно снял с Веры свитерок.
До конца раздеть она себя не дала.
– Пожалуйста, миленький, – шепнула Вера, превозмогая дрожь, когда мои ладони поднырнули за поясок ее джинсов. – Только не сегодня, прошу тебя, очень прошу…
***
…Через четыре дня за мной приехали из районной прокуратуры. Сделано все было достаточно деликатно, за что я до сих пор благодарен сопровождавшим меня ментам.
Мне дали возможность сделать необходимые распоряжения по кухне, спокойно собраться и даже обставить мой отъезд так, будто бы в районе возникла необходимость выдать мне полагающуюся шеф-повару медицинскую книжку.
Следователь прокуратуры положил передо мной заявление побитого мною завхоза и заключение местного травмопункта, из которого следовало, что у завхоза сломано ребро и зафиксирован «ушиб сердечной мышцы».
– Тебе не повезло, – почему-то с сожалением вздохнул следователь. – В присутствии трех свидетелей ты немотивированно нанес гражданину М. телесные повреждения средней тяжести. А это – от трех до пяти лет.
– Меня отправят в СИЗО?
– Да бог с тобой, – рассмеялся следователь. – Езжай в Москву под подписку. Пределы области рекомендую пока не покидать.
– У меня еще здесь остались дела.
Следователь вздохнул, и устало прошелся по кабинету.
– Ты что, не понял? У потерпевших есть папы с мамами. Тебе срок светит. Езжай в Москву.
Еще через несколько дней, благодаря вмешательству нашего декана, дело было закрыто. Завхоза и шеф-повара отчислили с факультета за нарушение «университетского Устава». Авторитета нашего декана хватило, чтобы противостоять давлению «сверху», устроенному родителями отчисленных.
Веру после той памятной ночи я увидел только в декабре. Она пришла в комнату в моем общежитии, но поскольку там вился народ, предложила поехать к ней.
Мы вышли на улицу, где я поймал такси, посадил Веру на заднее сиденье и, дав водителю денег, попросил отвезти ее по указанному адресу.
Очень хорошо запомнил ее взгляд, полный недоумения, хотя вопросов к самому себе у меня было, наверное, гораздо больше. Это сейчас я поумнел (или заматерел, если угодно). Хотя вряд ли скажу с полной определенностью, почему мне запомнились подобные Вере девчонки. То ли слишком глубоким был омут, накрывавший меня с ними с головой. То ли так она и проявляется – до конца не реализованная любовь.
Я и смерть моя
Когда я умер и превратился в скелет, меня вместе с другим скелетом почему-то выставили в музее Принстонского университета. Вот стоим мы рядышком и пялимся друг на друга пустыми глазницами. Наконец, я говорю на чистом английском:
–Здравствуйте, меня зовут Марат. А вас?
–А меня – Марта.
«Как я сразу не догадался, что это женский скелет», – пронеслось в моей пустой черепушке.
–Ну что ж, – сказал я, – раз познакомились, давайте поговорим.
–Давайте, – согласилась Марта.
–Опишите, какой вы были при жизни.
Марта немного помедлила, словно соображая, как бы точнее себя описАть.
– Ну, в общем, небольшого роста, стройненькая, рыжеволосая. А глазау меня были зеленые.
–А лицо? Можете описАть лицо?
Марта еще чуток помедлила.
–Я была очень красивой девушкой. Черты лица тонкие. Нос курносый. И – белые-белые зубы.
В подтверждении своих слов Марта щелкнула челюстью, в которой действительно было полным-полно великолепных зубов.
–Знаете что, Марта, – вдруг предложил я, – давайте отметим наше знакомство и где-нибудь выпьем.
Метрдотель ближайшего ночного ресторанчика буквально потерял дар речи, когда в дверях заведения появились два скелета.
– Бутылочку красного, французского, – потребовал я у остолбеневшего официанта. Когда вино было разлито по бокалам, я с чувством произнес: «За нас, Марта!»
Мы чокнулись, крепко сжимая костяшками пальцев бокалы, и залпом выпили. Поскольку вину, мягко говоря, некуда было вливаться, оно тут же оказалось на белоснежной скатерти.
–Не беда, – нашлась Марта. – Давайте представим, что в пустых бокалах вино, которое мы пили при жизни, и попытаемся выпить снова.
Предложение Марты сработало. Я почувствовал легкий шум алкоголя в голове, да и Марта, как мне показалось, зарделась румянцем.
–Официант, – вновь позвал я, – принесите нам тарелки и приборы!
Когда заказ был исполнен и мы, скрежеща вилками и ножами по поверхности пустых тарелок, смаковали воображаемое мясо, я поинтересовался:
– А почему, Марта, вы не спросите, каким я был при жизни?
Марта помедлила, пережевывая особо сочный кусочек «бифштекса», потом спросила:
– Каким вы были при жизни, Марат?
Отложив в сторону приборы и промокнув зубы салфеткой, я стал рассказывать:
– Я был неотразимым парнем. И физически, и интеллектуально. Это сочетание существенно портило мне жизнь. В том плане, что женщины не давали проходу. Я всячески старался их избегать, но тщетно. Как бы вы сами, Марта, реагировали, увидев высокого, мускулистого брюнета с синими глазами, лицо которого, к тому же, выражает недюжинные умственные способности?
– Не знаю, Марат, – вдруг смутилась Марта, потупив взор. Мнев этот момент очень захотелось еёприобнять со всеми последующими делами, но я быстро и с сожалением вспомнил, что мы всего лишь скелеты.
– Однажды, – продолжал я, подавив вожделение, – я отказал девушке своей мечты. Ее настойчивые и назойливые притязания были столь физиологичны, столь плотски, что камня на камне не оставили на образе женского идеала, который рисовался в моем воображении. Все кончилось тем, что девушка вышла в окно на двадцать четвертом этаже.
– Ну, может, не стоило отвергать ее любовь, – еще больше потупившись заметила Марта и быстро добавила: – Нам пора.
Мы вышли из ресторанчика так же, как и вошли – под молчаливые взгляды шокированных официантов и метрдотеля. На улице стояла глубокая ночь, и было довольно зябко. Заметив, что Марта ежится, обхватив плечевые суставы, я решил позаимствовать куртку у припозднившегося прохожего. Прохожий, понятно, возражать, не стал.
Куртка оказалась длиннополой, белого цвета, с капюшоном. Я заботливо набросил ее на плечи Марты, та в свою очередь спрятала голову в капюшон. Так мы шли молча по направлению к музею: Марта – чуть впереди, я – на полшага отставая. Наконец, я решил прервать молчание и потянул Марту за рукав.
– Видите ли, – начал было я и осекся. Потому что в этот момент Марта повернулась ко мне лицом, и вид пустых глазниц под нависшей лобной костью в обрамлении белого капюшона показался мне очень знакомым. «Боже, – пронеслось в моей черепной коробке, – да ведь это же моя Смерть!».
– Узнал? – оскалилась Марта-Смерть, сделав мне шаг навстречу.
– Узнал. Ты однажды уже приходила за мной.
–Точно. Ты действительно тогда был неотразим. И физически, и интеллектуально. Вот только женщин ты не сторонился, напротив, на всю катушку использовал свои природные данные. Это тебя и погубило. Ибо не девушка твоей мечты вышла из окна на двадцать четвертом этаже – я тебя оттуда вывела!
– Помню, – согласился я, уняв страх и сообразив, что в нынешнем моем положении Смерть мне не страшна. – Одного не пойму: зачем ты это сделала?
Смерть поглубже спрятала голову в капюшон, и теперь я практически не видел ее лица. Окрестные фонари выхватывали из темноты капюшона разве что краешек нижних зубов.
– Смерти тоже дано влюбляться, – сказала Смерть после продолжительной паузы. – Теперь я жду от тебя взаимного чувства. Тебе лишь слегка нужно будет напрячь воображение.
Признаться, я был серьезно озадачен таким поворотом событий. При жизни мне не приходилось испытывать проблем с противоположным полом, и я выходил с честью из самых щекотливых ситуаций. А тут было, конечно, над чем задуматься. Влюбиться в гору старых костей, даже если они принадлежат собственной Смерти?!
– Не получится, – заупрямился я. – Моему воображению не на что опереться.
Челюсти Марты-Смерти расплылись в хищной улыбке.
– Разве у тебя не возникало желания переспать со мной, когда мы сидели в ресторане?
«Похоже, эта чертовка способна читать мысли», – удивился я.
– Было. Но ведь ты представилась Мартой и сумела достоверно описАть свой прижизненный облик. Как при таких внешних данных не захотеть?
– Я могу его по-другому описАть, – нажимала Смерть, – в каких угодно красках и каких угодно формах. Так, что и у мертвого проснется желание. Не юли, Марат. Тебе придется ответить мне взаимностью.
Неожиданно тишину глухой ночи разорвали звуки полицейской сирены. Со стороны набережной к нам стремительно приближался оснащенный мигалками и крякалками фургон. Резко взвизгнули тормоза, открылись дверки, и из чрева фургона, как черти из табакерки, высыпали полицейские.
– Господин сержант! – заорал человек в штатском, показывая на нас пальцем. – Это они, арестуйте их!
Я узнал в кричащем человеке того самого полуночного прохожего, у которого он попросил куртку для замерзающей Марты.
Тем временем полицейские окружили нас плотным кольцом, наставив пистолеты. Маленький толстый сержант с внушительной дубинкой на поясе объявил:
– Вы подозреваетесь в ограблении первой степени! Не двигаться и предъявить документы!
Я машинально похлопал было по несуществующим карманам, но в это время раздался спокойный голос Смерти:
– Сержант, вы что, идиот? Какие могут быть документы у мертвецов?
– В таком случае, – отрезал сержант, – вам придется проехать с нами в участок. Для установления личности и написания протокола.
Полицейский обезьянник, куда привезли меня и Смерть, уже до отказа был набит пьяницами и бомжами. Однако появление необычных арестантов смутило эту публику настолько, что она предпочла спрессоваться по углам.
–Ничего страшного, – подбодрила меня Смерть, – утром придет директор музея и заберет нас отсюда. А пока сядем и продолжим наш разговор.
–Здесь не самое подходящее место для выяснения отношений, – заметил я. В моей черепной коробке стал вызревать план. Неимоверным усилием я подавил малейшее блуждание мысли, опасаясь телепатических способностей Смерти. – В этой вонищи, да еще в окружении пьяни просто невозможно сосредоточить воображение.
– Что ты задумал? – насторожилась Смерть.
– Нужно бежать отсюда. Нормальному человеку сквозь прутья решетки не пролезть, а у нас получится. Смотри и слушай меня внимательно.
С этими словами, дав пинка бомжу, подслушивающему наш разговор, я подошел к прутьям решетки обезьянника.
– Сначала ты разбираешь меня по косточкам, просовываешь части сквозь прутья решетки и складываешь на полу. Затем – собираешь вновь. Я в свою очередь, находясь по ту сторону решетки, разбираю по косточкам тебя, перетаскиваю к себе и заново собираю уже здесь. Мы спокойно уходим на свободу, где я обещаю тебя полюбить. Годится?
Марта-Смерть еще раз пристально вгляделась в пустые глазницы моего черепа, пытаясь понять истинные мои намерения. Думаю, ей показалось, из черной пустоты на нее смотрели честные, исполненные благородства глаза, которым доверилась бы любая в мире женщина и без колебаний улеглась бы в постель. «Так может смотреть только горячо любящий человек», – решила, наверное, Марта-Смерть и, не колеблясь более, с проворством патологоанатома разобрала меня по частям, пропихнула останки по ту сторону обезьянника, и, просунув сквозь решетку руки, быстро воссоздала мой скелет вновь.
– Свобода! – закричал я счастливо, проверяя работу суставов и состояние грудной клетки. Смерть хорошо знала свое дело: все кости скелета оказались там, где и должны были быть.
– Теперь моя очередь, Марат, – сказала Марта-Смерть, – не забудь, что ты обещал, когда мы выйдем отсюда.
– Я любимых никогда не обманывал, – гордо заявил я и принялся за работу.
Незадача возникла сразу же, как только я попытался открутить Смерти черепную коробку. Она не то что не поддавалась, просто мне вроде бы не хватало сил.
– В чем дело, Марат? – поинтересовалась Марта. – Не прикидывайся немощным. Я же разобрала тебя в два счета.
– Ты – Смерть, а я простой смертный, – оправдывался я, взявшись выдергивать тазобедренную кость Смерти, с которой тоже ничего не выходило.
– Помогите ему, придурки! – прохрипела Смерть бомжам, которые от увиденного были уже на грани помешательства.
– Вот что, любимая, – предложил я. – Чтобы тебя разобрать, мне необходима физическая сила. Верни мне ненадолго мою прижизненную форму и облик. Я вытащу тебя отсюда, и мы не расстанемся вовек.
– Ты в этом уверен, Марат?
–Это единственное, что нас может спасти!..
***
…Рассказывают, что примерно через полчаса начальник полицейского участка капитан Джон Дуб вызвал сержанта.
–Приведите сюда подозреваемых в ограблении. Посмотрим на этих, как вы говорите, мертвецов.
Сержант вернулся обратно гораздо быстрее, нежели ожидал капитан.
–Сэр, там на полу лежат кости только одного скелета. Второй, говорят, сбежал.
–Вот как? Осмотрите все помещения участка, а кости бросьте в наш шкаф для скелетов. Видать, очередной сукин сын сумел обмануть собственную Смерть.