Польские земли под властью Петербурга. От Венского конгресса до Первой мировой – Мальте Рольф

В Варшаве я был по работе, поэтому запомнил только то, что мне не удалось купить билет в автобусе – странный автомат с удовольствием съедал мои злотые, но документ мне не выдавал. Увидев мою агонию, средних лет поляк по-русски пообещал мне, что в случае необходимости подтвердит контролерам мою законопослушность и каверзность автомата. Но и русский этого поляка, и кладбище бойцов Красной Армии – следы другой эпохи, не имперской, поэтому можно сказать, что 123 года царского владычества аккуратно вытравлены. Но все же этот сложный и насыщенный период отбрасывает глубокую историографическую тень, в которой остается много места для различных интерпретаций. Давно мне хотелось найти хороший источник по этому вопросу, ведь, несмотря на аккуратность и ясность «Западных окраин РИ» (на которые книга Рольфа активно ссылается), Царству Польскому там посвящена важная, но все же довольно небольшая часть. В этом смысле книга Рольфа – находка. Для русского издания книгу, начинавшуюся с Январского восстания 1863 года, автор расширил, включив описание развития событий с Венского конгресса (с кратким, но содержательным описанием трех разделов). Во вполне современном духе автор делает акцент на многофакторности имперской политики в Царстве Польском, показывая, что бюрократия была совсем не единой – разные группы продвигали разную политику. Автор пытается показать развитие взаимодействия польского общества, локальной имперской бюрократии, министерств в Петербурге, императора и зарождающего русского национализма в динамике, и это ему красиво удается. Грамотно, нейтрально, глубоко и интересно (не зря автор хвалит перевод, он действительно крайне гладок). Автор не скрывает источника своего вдохновения – теоретической рамкой служит «ситуативный подход», который так мил сердцу Алексея Миллера . Именно так можно увидеть ситуацию в ее полноте, не свалившись ни в один уклон. Поэтому автор с немецкой обстоятельностью рассказывает о всех высших царских должностных лицах, их карьере и особенностях взаимодействия с польским обществом. Заметное место уделяется Варшаве как фокусу имперской власти в Привислинском крае – разбирается как работа городского магистрата, так и конкретные градостроительные проекты, от инфраструктурных (мост через Вислу) до идеологических (православный собор Александра Невского). Кроме этого автор хорошо обрисовал сложности работы в треугольнике генерал-губернатор края -президент Варшавы – полицейское ведомство. Много в книге действий образовательного ведомства, пытавшегося привнести как можно больше русского языка в систему средних и высших школ. Меня впечатлил разбор работы ведомства предварительной цензуры – адский объем работы, все нарастающий к рубежу века вал публикаций, которые надо было вычитывать и искать крамолу. И все это при крайне ограниченном штате, который к революции 1905 года окончательно выдохся. В целом складывается крайне элегическое впечатление – царские администраторы были заинтересованы только в сохранении status quo, поэтому их действия все время были реактивными, любая крамола становилась понятной только после того, как она распространялась, а тогда ее и запрещать, по существу, было поздно. Автор интересно пишет о том, как видимое спокойствие, выраженное в существовании параллельного мира «русской Варшавы» с ее пятьюдесятью тысячами жителей православного вероисповедания (включая, естественно, армян, грузин и порой прибалтийских немцев-лютеран), своей топонимикой и даже специальными путеводителями для русских, разбилось о цезуру революции 1905 года. Все замирение, достигнутое с середины 1860-х, оказалось ничем, ведь, не имея проекта интеграции, царское правительство лишь на словах говорило о сближении, а по факту именно отказом в проведении в Привислинском крае реформ, осуществлённых в других частях империи, сделало Царство Польское максимально особенным. Тут хорошо выражается противоречие, которое старательно не замечали – если сближать край с Россией, то он неминуемо сблизится и с «восточными кресами», которые официально считались лишь ополячеными и возвращаемыми в русское лоно. Поэтому, несмотря на всю модернизацию, несмотря на промышленное развитие и интеграцию ИТР в общеимперский рынок, политического решения так и не было предложено. Неудивительно, что война сломала систему (хотя она была достаточно проста, чтобы без войны продолжать существовать, утверждает автор).С теоретической точки зрение было интересно еще раз прочитать про модный сейчас тезис о переносе практик из колоний в метрополию («провинциализация империи»). В России, судя по литературе периода, опасались, что царские чиновники, привыкшие к особым условиям Польши, где не действовали многие прогрессивные законы, будут точно так же вести себя и во «внутренних губерниях», отказывая в свободе собраний и прикручивая выборные органы. Автор сравнивает Привислинский край с австрийской Галицией, говоря, что царская власть была куда реакционней в своем домодерном подходе, пытавшемся отрицать само существование модерных наций. Однако, замечу я, итог-то был один, война разнесла оба варианта интеграции. Любопытным показалось и то, как автор рассказывает о новых условиях после революции 1905, когда массовая политика стала данностью. Мол, австрийцы уже давно научились сталкивать поляков между собой, правых с левыми, а царизм засушил все так, что они, правые и левые, объединялись против царизма. Последний генерал-губернатор попытался натравить националистов на социалистов, вяло поддерживая первых, но больше от этого союза выиграли националисты, нежели губернатор.В современной историографии царизм выглядит порой даже привлекательно, хоть и обреченно – ведь до определенного момента он имел иммунитет и против русского национализма. Все эти возрождения наций привели к такому количеству крови, что донациональный, династический принцип на этом фоне как будто начинает играть новыми красками. Если верить некоторым авторам, по Австро-Венгрии чуть-чуть даже скучают на всем разнообразном пространстве Центральной и Юго-Восточной Европы. Увы, наш вариант все же был слишком реакционен и религиозно чужд, чтобы вызывать ностальгию.