Малика Саидхакимовна Икрамова
Таська
Агавни. Прибавить? Вот бесстыдница! Да она руки мне целовать должна, что я у нее это дрянное колечко взяла. Давай деньги! (Протягивает руку с кольцом и вторую, требуя деньги назад.
Тася (отшатываясь). Хорошо, хорошо, пусть забирает.
Мариам. Агавни-джан, она говорит, не надо больше денег, носите на здоровье.
Агавни, презрительно вздернув плечи уходит. Мариам семенит за ней. Тася медленно идет к кровати, кладет бумажки на тумбочку и садится на постель. Берет полотенце и терпеливо смачивает Мише лоб и щеки. Неожиданно больной приходит в себя.
Миша (тихо, едва слышно). Тася…
Тася (радостно вскрикивая). Миша! Миша, голубчик, родной мой! (Обнимает его, прижимаясь к нему всем телом.
Миша (морщась). Таська, прекрати, удушишь ведь. Сколько я провалялся?
Тася. Три недели почти. Миша, может, тебе суп сварить? Куриный? Хочешь?
Миша. Погоди ты с супом. После. Лучше скажи, что здесь теперь? Кто сейчас в городе?
Тася. В городе? Никого нет. Белые ушли, скоро, говорят, красные придут.
Миша (приподнимаясь). Как?! Ушли? Когда?!
Тася. Да вот как-ты свалился, так где-то дня через три и ушли…
Миша. Таська, что ты наделала… Надо было с ними убираться.
Тася. Миша, Бог с тобой! Ты же едва живой был. Доктор сказал, я тебя даже до Тифлиса не довезу.
Миша (презрительно). Доктор! Знаю я здешних докторов, все до одного – болваны. Как ты могла послушать его?!
Тася. Да как же, Миша? Это ведь из больницы доктор. Как же я его не послушаюсь?
Миша. Ну, вот и послушалась, поздравляю. Ты сама-то понимаешь, что натворила? Ты же нас погубила напрочь! Мало ли кто что сказал, а ты все равно должна была меня вывезти отсюда. Да что теперь говорить!
В это время дверь приоткрывается, в щель видно подсматривающих и подслушивающих Агавни и Мариам. Разговаривают шепотом.
Агавни. Ты смотри-ка! Ожил покойничек-то! Что он шумит так?
Мариам. Ругается, зачем жена его не увезла. Вот они – мужчины! И это благодарность за все, что она для него сделала, бедняжка?
Агавни. Э! Я всегда говорила, от мужчин добра не жди. Слава царице небесной, что я не замужем и сама себе хозяйка. Пойдем, Мариам. Нечего тут стоять бестолку. Досадно только, что он так быстро очнулся. Поболей он еще с недельку, глядишь, браслетка все ж бы мне досталась.
Свет гаснет.
Конец пятого действия
Действие шестое
Конец февраля 1922-го года. Квартира Булгаковых в Москве на Большой Садовой, 10. За письменным столом с обмотанной полотенцем головой работает Булгаков. Время от времени дует на пальцы, растирает руки. Рядом за маленьким столиком пристроилась Тася в темном видавшем виды платьишке. Она пишет письмо. В комнате работает примус, на котором в кастрюльке греется вода. За стенами комнаты периодически слышны пьяные голоса соседей, иногда верещит мальчишка, которого лупцует мать.
Тася (голос за сценой). «Милая Надюша! Ты просишь писать о нашем житье-бытье в Москве. Живем очень плохо, в основном тем, что продаем вещи, да и тех почти не осталось. Миша хотел занять сколько-то, чтобы поехать на похороны Варвары Михайловны, но в долг взять совершенно не у кого. Он переживал страшно, да что сделаешь? Денег нет ни копейки. Миша берется за любую работу, лишь бы платили. Даже в труппе какой-то бродячей играл. Питаемся впроголодь. Бывает по три дня голодаем. Бережем каждое полено. Спасибо, хоть крыша над головой есть. Не знаю, как бы мы пережили эту зиму, если бы вы с Андрюшей не приютили нас в вашей комнате?»
Миша. Таська, воду!
Тася вскакивает, наливает из кастрюльки в миску горячую воду, смешивая ее с холодной из графина, подносит миску Мише.
Тася. А, замерз? Ну, на, грейся.
Миша (погружая в воду замерзшие руки). Ух, хорошо! Удивляюсь я на тебя, Таська, живешь ты в тяжелейших условиях, и даже не жалуешься на нечеловеческую эту жизнь.
Тася. А что жаловаться? Я живу, как и ты. Грейся, давай.
Миша. Вот погоди, Таська, закончу роман, и мы с тобой заживем. Это будет ого-го, какой роман, можешь мне поверить. Он еще прогремит! Прогремит, будь спокойна. Что, не веришь?
Тася. Верю, верю.
Миша. А хочешь, я этот роман – тебе посвящу?
Тася. Хочу. (Перебирает книги у него на столе.) Что это за книги? Опять у Каморского зажилил?
Миша. Я договорился.
Тася (дразня). Я спрошу.
Миша. Попробуй только! Кому это ты письма пишешь?
Тася. Наде.
Миша. А! Очень кстати. Спроси ее, думают они с Андреем возвращаться сюда? Напиши, что прежде чем решаться на обратное переселение, она бы сперва прикинула состояние здоровья Андрея. Это я ей своим врачебным долгом почитаю сказать. А там пусть сама решает.
Тася. Ты лучше сам ей напиши. Мне неудобно…
Миша. Ну что ты, в самом деле, какая…
Тася. Надя боится, ты их выпишешь из комнаты…
Миша. Пусть не выдумывает, никто их, разумеется, отсюда выписывать не собирается. Ну, хорошо. Я сам ей потом напишу. (Вынимает руки из миски.
Тася (забирая миску и протягивая полотенце). Держи.
Миша (вытерев руки, передает ей полотенце обратно, просматривает свои записи и, скомкав, яростно бросает на пол). Черт, не то! Все это чушь собачья!
Тася (подбирая брошенные комки бумаги). Что ты злишься? (Разглаживает один листок, читает.) «…На тебя одна надежда, пречистая дева. На тебя. Умоли сына своего, умоли господа бога, чтоб послал чудо…». Это что, молитва?
Миша. Дай сюда! (Вырывает у нее листок, читает, мучительно думает). Слушай, Таська: Турбин умирает, Лена просит у богородицы о его спасении… Но богородице нужна жертва, понимаешь? Что если она заместо его жизни на алтарь мужнюю жизнь положит?
Тася. Как это?
Миша. Ну, как? Очень просто – скажет богородице, ты, дескать, лучше возьми жизнь мужа, только брата моего спаси.
Тася. Придумал тоже! Это ж какое сердце надо иметь?
Миша. Ты, Таська, не понимаешь ничего. Тут психология брошенной женщины. Ты заметь – Тальберг-то ее бросил…
Тася. Мало ли, что бросил, это все равно. Ты мне скажи – любит она его?
Миша. Да какая разница?
Тася. Ну, как же? Если любит, так нипочем его жизнь за брата не отдаст.
Миша. Ну, а если нет?
Тася. А если нет, то какая же тут жертва?
Миша. Ну, тогда скажи, что, по-твоему, на какую самую большую жертву могла бы решиться женщина ради спасения брата?
Тася. Знаешь, Миша, если она мужа любит, так самая большая жертва с ее стороны, отказаться от надежды снова его увидеть.
Миша. Ну, ну! Это ты сейчас так говоришь, а вот если я б от тебя ушел, ну, к примеру, к другой женщине, небось бы не так заговорила?
Тася. Думаешь, я б твоей смерти пожелала?
Миша. А будто бы нет?
Тася. Дурень…
Слышится стук в дверь и пьяный голос: «Дуся, открой!»
Тася (громко). Рядом!
Пьяный голос: «Я извиняюссссь…». Слышны неуверенные шаги и стук в соседнюю комнату.
Миша (в бешенстве срывает с головы полотенце). Проклятый дом! Извольте поработать, когда с одной стороны у тебя соседи с их бесконечными пьяными драками, напротив благим матом орет мальчишка, которого истязает мать! И чего лучше – за другой стенкой проститутка-Дуська, к которой что ни день клиенты шастают. Куда только жилтоварищество смотрит?! Выписать бы всю эту дрянь на раз.
Тася. Миша, ну вот на счет Дуси – это ты зря. Вообще она женщина хорошая, скромная. Она, между прочим, меня рожь на обухе молотить научила.
Миша (снимая домашнюю одежду и одеваясь на выход). К черту!
Тася. Ты куда это?
Миша. В библиотеку пойду. (Одевает бабочку, франтоватый пиджак.
Тася. А чего наряжаешься тогда так?
Миша. Я, может, в редакцию забегу еще. Мне там за фельетон должны были. (Одевает пальто.) Чертовски жалко, что браслетка твоя в закладе. Она мне сейчас ох, как пригодилась бы. Я брату Косте в Киев на той неделе написал. Если выбью гонорар сегодня, пошлю ему денег, пусть выкупит поскорей.
Тася. Что-то ты уж слишком нарядный для редакции-то.
Миша. Так нужно. Я тут много с кем общаюсь в литературных кругах. Так вот там говорят, да я, впрочем, и сам это вижу, что огромную силу здесь, в Москве, бабы имеют. И уж коли хочешь в литературе пробиться, верней всего через них действовать. Так что имей в виду, если ты меня на улице встретишь с женщиной, сделаю вид, что мы не знакомы.
Тася. Вот еще новости!
Миша. Ты что, ревнуешь, что ли? (Подходит к ней, она отворачивается.) Брось, Таська. Тебе не о чем беспокоиться – никуда я от тебя не уйду. (Тася разворачивается и дает ему пощечину.) Ты, Таська, дура! (Берет шляпу и уходит, громко хлопнув дверью.
Тася (постояв как потерянная, медленно возвращается к своему столику и садится дописывать письмо). «Миша работает над романом. Пишет дома, а потом носит перепечатывать машинистке. Кажется, у него там, роман…»
Свет гаснет.
Конец шестого действия
Действие седьмое
Февраль 1940-го года. Сцена разделена на две части. В левой части сцены – комната Булгаковых на Большой Садовой, но в ней произошли существенные изменения. Появились новые предметы мебели и разные безделушки. По комнате, ходит, о чем-то думая и передвигая туда-сюда мебель, Булгаков. Он в хорошей рубашке, прекрасно выглядит. Тася шьет что-то в кресле, на ее руке – счастливая браслетка. Эта часть сцена немного заволакивается туманом, как во сне. Правая часть тонет в темноте.
Миша. Как ты думаешь, Таська, влезет сюда кровать?
Тася. А зачем нам еще кровать?
Миша. Помнишь, Любу Белозерскую? Она тебя фокстрот еще танцевать учила? Ну, вот, она с мужем разошлась. Ей сейчас жить негде. Пусть она с нами живет.
Тася. Это как это? В одной комнате?
Миша (раздражаясь). Ну, и что такого? Мы ширму поставим.
Тася (твердо). Нет, нельзя!
Миша (крича). Но ей же жить нигде! А у нас комната большая…
Тася. Нет!
Миша. Неужели же бедной женщине необходимо уезжать в Италию, только потому, что в Москве для нее не нашлось места даже за перегородкой?
Тася. Нет, нет, нет! (Отбрасывает шитье, бросается ничком на кровать и захлебывается слезами
Миша (конфузится, подходит к ней, похлопывает по плечу). Ну, Таська, чего это ты разнюнилась?
Тася (сквозь слезы). Мы разойдемся…
Миша. Вот еще выдумала! С чего ты взяла вдруг?
Тася (размазывая слезы). Помнишь, мы на Новый год у Саянских на воске гадали? У меня все глупость какая-то выходила, а у тебя сплошь одни кольца. Вот увидишь, мы разойдемся…
Миша. Брось, Таська, ну что ты в ерунду эту веришь?
Тася. Я знала, что так будет. Вот когда кольцо обручальное продала, так меня и кольнуло – беде быть. Я бы в жизни с ним не рассталась, да как иначе было денег достать?
Миша (приобнимает ее за плечи). Глупая Таська! Что ты себе напридумывала? Суеверия какие-то! Совсем как крестьянские бабы в Никольском…
Тася (прижимаясь к нему, и всхлипывая). Неправда, я не суеверная вовсе. А только, знаешь, Миша, это примета верная…
Миша. Ну, уж. Лучше посмотри-ка, что у меня есть. (Вынимает с торжеством из кармана браслетку.
Тася (радостно). Браслетка моя! Миша, откуда?
Миша (доволен произведенным эффектом). Брат Костя прислал. Я ему в Киев денег выслал. Держи! Я ж обещал, что выкуплю, вот и выкупил. Ну, не будешь больше плакать?
Тася (утирая слезы). Не буду.
Миша. Ну вот, и отлично. (Прихорашиваясь перед зеркалом.) Да, забыл сказать, нас сегодня на обед Толстые звали. Так ты давай, собирайся.
Тася. Не пойду я к ним. Подлец, твой Толстой.
Миша. Фью! Таська, тебя какая муха сегодня укусила? Чем это он подлец?
Тася. Думаешь, я не слышала, что он тебе говорил? Прекрасно слышала!
Миша. И что же?
Тася (подражая голосом Толстому). «Жен, батенька, менять надо. Чтобы в литературе пробиться, трех жен сменить надо».
