bannerbannerbanner
Вольнодумцы

Максим Замшев
Вольнодумцы

Полная версия

Если бы предвидел, что Вера заболеет, не разбазарил бы ни рубля!

Артём не выносил, когда кто-то обзывал профессию библиотекаря бабьей, намекая, что мужикам на такой богадельной работе не место и библиотечный удел подходит лишь неудачникам. Сейчас в вопросе Медвецкого он заподозрил этот оттенок и, несмотря на расслабляющие уютные сигналы алкоголя внутри, напрягся.

– А с чего бы отцу не одобрять мою работу? – Артём придал голосу холодности.

– Конечно, не с чего, – примирительно отозвался Медвецкий. – Вспомнил сейчас вдруг, что, когда мы вместе тянули лямку Главмосстроя, он не раз делился со мной мыслями, что сильнее всего желал бы передать детям свои знания и умения.

– Я от него ничего подобного не слышал. Моя сестра Вера тоже. – Артём разозлился и не собирался этого скрывать.

Обстановка пьяно накалялась.

– Отец твой, Артём, легендарный человек, – принялся спасать ситуацию Рыбалко. – Хоть и лично чести не имел быть с ним знакомым, но легенды и до меня доносились. Я в начале восьмидесятых в одном тресте строительном подвизался. Так в нашем кругу батя твой реальным авторитетом слыл. Если Ефимыч за что-то брался, значит, сделает всё по высшему разряду.

Артёма раздражил захлёбывающийся тон Рыбалко.

– «Авторитет» – плохое слово. Для отца не подходит. Словно он бандит какой-то…

– Хороший ты парень, Артём. Самостоятельный. – Медвецкий налил Шалимову водки. – Не обижайся на нас, стариков, если что не так. Лучше расскажи что-нибудь интересное. Что сейчас в книгах-то пишут? А то нам с этими подрядами-заказами читать некогда.

Артём выпил залпом.

– Современная литература сейчас на подъёме. Много книг издаётся. На любой вкус. Только читай.

– Да ну! – Медвецкий искренне удивился. – А я думал, наоборот. Тут как-то у внучки взял со стола одну книжонку. Автора не вспомню. Но наш, точно наш писатель. Доморощенный. Современный, как ты говоришь. Там как один парень свою подружку имел в общежитии описывается. Так подробно, что меня чуть не стошнило. В наше время такая гадость не издавалась. В твоей библиотеке такие книжки тоже есть?

– Не в курсе, что в приоритете у вашей внучки. Но сейчас литература развивается в сторону снятия табу со многих запретных тем. Как говорится, не хочешь – не читай. Есть Пелевин, но есть и Михаил Тарковский, есть Иличевский, но есть и Прилепин. У каждого своя правда. В моей библиотеке многие писатели выступают. Встречаются с читателями. Приходите как-нибудь… Это интересно.

– Приглашаешь? Зайдём, зайдём. Да? – Медвецкий обратился к Рыбалко чуть покровительственно.

– Вот послезавтра, кстати, у нас будет классный батл. Поэтический. Один рэпер против классического поэта. Круто ведь?

– Батл? Это что?

– Состязание. Сейчас это очень модно.

– Чего бы так и не говорить – «состязание»? Вот времена. – Медвецкий сокрушённо покачал головой.

Тем временем Рыбалко налил себе, Медвецкому и Артёму рюмки до краёв. Артём, когда подносил ко рту, немного пролил.

– Вы противник иностранной лексики? – Артём бросил украдкой взгляд на мокрое пятнышко на своих брюках.

– Да проходу нет от неё. Что ни вывеска – то по-латыни.

– А в торговом центре в Самаре, который вы строить будете, все вывески на русском планируются?

– Так мы ж только строим. Кому уж там помещения в аренду сдадут – не наше дело, – обиженно удивился Медвецкий.

– А-a-a, – протянул Артём, невольно смущаясь своей неосведомлённости. – Полагаю, там тоже нет-нет да вывески на иностранном языке встретятся. Язык нельзя умертвить. Он всегда живёт заимствованиями.

– Ты человек учёный в этом деле. – Медвецкий явно не собирался усугублять спор. – А мы люди простые, строительные. Но всё же сейчас много язык уродуется. Лайки, шмайки, френды. Не очень благозвучно. Неужели тебе это по душе?

– С этим соглашусь. Но тут нельзя вмешиваться. Всё идет, как идёт. И в том, как люди живут, и в том, как говорят. Язык одновременно упрощается и усложняется.

Рыбалко изящно, но в то же время властно подозвал рукой официантку. Захмелевший Артём, наблюдая это, почему-то удивился, как у этого лысого и не очень внешне эстетского человека получается такой изысканный жест: на него нельзя не отозваться, и в то же время в нём нет ни капли хамства или барства.

Официантка подошла, спокойно, чуть покровительственно окинула взором компанию и очень ответственно, так, чтобы ни у кого не вызывать сомнений в правдивости, отчеканила:

– Водки больше предложить не могу. Кончилась. В Самаре продовольствием не пополнялись. А то, что с Москвы брали, всё выпили пассажиры. – Она улыбнулась с явным облегчением. – Да и вам пора закругляться. Мы же не всю ночь тут дожидаться будем, пока вы закончите!

Неожиданная и случайная троица компаньонов немного пригорюнилась, но вскоре смирилась с фатальным исходом. Шалимов написал им на салфетке свой мобильный – вдруг ещё повидаемся? – а Рыбалко и Медвецкий отправились в свою сторону поезда, предварительно сунув Артёму одинаковые по форме и дизайну визитки. Сам же Артём, пьяно пошатываясь, поплёлся в свой вагон.

Артём ругал себя: зачем выпил столько водки? Ведь он её не любит, пьёт редко и мало, вся эта русская водочная дребедень с опрокидыванием стопок, огурчиками и грибочками ему противна. И вот сейчас во рту кисло, внутри всё будто слиплось, в голове начинает вырабатываться болезненный яд. Медвецкий разбередил его память об отце. Давно пора признаться себе, что у этого образа, кроме памятной бровастой и большеголовой внешности, отсутствуют какие-либо узнаваемые черты. Отец всегда присутствовал, но не занимал в его жизни значимого места, не разделял с ним его интересы, никогда ничем не увлекал, ничего не обсуждал, не спорил, не заводился, не ругал, лишь изредка ворчал по пустякам. Он неизменно исполнял то, чего желал Артём в детстве, но всё между ними было устроено так, что сын никогда не просил у отца того, чего жаждал по-настоящему, словно боясь, что в этом ему по каким-то причинам откажут. К концу жизни родителей они безмерно утомили его. Конечно, ему никогда не пришло бы в голову хотя бы намекнуть им об этом – заботливее сына, чем он, трудно найти, – но усталость от них вызрела в нём так крепко, что до сих пор он в её власти, она влияет на его поступки, решения, лишает его сил, когда они ему нужны больше всего.

Когда он открыл неожиданно оказавшуюся почти невесомой дверь в тамбур своего вагона, поезд так качнуло, что равновесие удалось сохранить с величайшим трудом и ценой ушибленного о дверь поездного туалета плеча.

В купе он не очень ловко разделся, бросив все вещи на соседнюю полку, вытянулся на спине и забылся тяжёлым сном. Видения набрасывались на него, беспокойно, толчками кружили его сознание, сквозь их неразбериху он слышал, как подъехали к Рязани и как металлический голос объявлял номера поездов и платформ.

* * *

Майя Кривицкая, возлюбленная Артёма Шалимова, сидела в Телеграме. Телеграм постепенно становился самой модной историей в Сети. Все, кто мнил себя креативными, продвинутыми, перебирались туда. Артём часто иронизировал над этим, замечая, что ещё недавно все восхваляли твиттеры, живые журналы, а теперь, если так пойдёт, они скоро превратятся в такие реликты, как пейджеры, которые лет тридцать назад придавали их обладателям неимоверную крутость, а теперь молодёжь не представляет себе, что это такое.

Сегодня чтение Телеграм-каналов её раздражало, как никогда. Половина текстов точно писалась провластными пиарщиками. Но надо быть в курсе замыслов врага, учиться отличать фейки от правды, понимать, где чей след и в чём настоящие цели.

Её мать чуть слышно посапывала за стеной. Храп звучал не раздражающе, а мерно и уютно. Милая мама!

Майя родилась 31 декабря 2000 года. Когда её обожаемая мама корчилась в родовых схватках, вся страна обсуждала отставку Ельцина и того, кто пришёл ему на смену. Тогда ещё никому в самом страшном кошмаре не привиделось бы, что сотворят со страной.

Сейчас она ответственная за то, чтобы всё поменялось. И главное для неё – это их движение, пусть пока не такое уж большое, но в истории немало случаев, когда малыми силами творились большие дела. Кому-то покажется глупым, что они собираются и всё обсуждают, обсуждают, обсуждают. Как могут общаться одновременно больше двадцати человек, да ещё принимать какие-то решения, подумает несведущий! Но им хорошо друг с другом, они понимают и чувствуют каждый каждого. На новую встречу готовятся темы, вопросы, они изучают опыт других революций, прогнозируют ситуацию в России, для них нет никаких иллюзий по поводу власти – она преступна. Не во всём они сходятся, но только когда речь заходит о методах борьбы.

Не так давно в их кругу появился интересный парень. Виктор Небратских. Он взрослее остальных, отслужил в армии, но ненавидел всю эту напыщенную военщину не меньше иных правозащитников старого закала. Майя возлагала на него большие надежды. Среди мальчиков не хватало такого брутального лидера. Он пригодится, когда они перейдут к решительным действиям. Не сейчас. Потом. Его ввела в их круг Соня Короткова, девушка, с которой они вместе собирали группу, собирали тщательно – любая ошибка, один не тот человек, и всё насмарку. Соня и Виктор, кажется, жили раньше в одном доме, не в Москве, в Челябинске, в детстве дружили, потом Виктор переехал, и вот год назад они случайно встретились, начали общаться, и Соня быстро разобралась, что он подходящий человек для борьбы.

Соня Короткова безмерно много значит для неё. У неё никогда не повернулся бы язык назвать её подругой. Между ними явно нечто большее: увлечённость одной целью, общее дело, родство душ такое, что редко найдёшь и между кровными родственниками.

С Соней Майю в своё время свел учитель истории, в которого она в конце предпоследнего класса школы была экстатически влюблена. Сергей Бударагин привлекал многих учениц, он изумительно рассказывал на уроках, за стёклами очков лучились глубокие и несколько беззащитные глаза. Разумеется, никаких неформальных отношений он не допускал. Но Майя проявила настойчивость. Бударагин настолько вошёл в её мир, так часто снился, так аккуратно и нежно во сне брал её за руку и куда-то вёл, что она не представляла себе, как может так случиться, чтобы всё это не воплотилось в явь. Она решила проследить за ним после школы. Бударагин жил недалеко от метро «Краснопресненская», в старой пятиэтажке с милейшим зелёным двором. Она шла за ним, почти не скрываясь. Учебный год кончался. Москва рано приняла жару в тот год, рано заблагоухала сиренью. Она заметила, что на улице Бударагин выглядит не как школьный учитель, а как студент. Сколько же ему лет? Двадцать пять? Двадцать восемь? Тридцать? Не такая уж большая между ними разница. Около своего подъезда он остановился, обернулся и, близоруко щурясь, хоть и был в очках, посмотрел на замершую неподалёку ученицу десятого класса.

 

– У тебя какой-то вопрос ко мне? – Он прислонился спиной к покрашенной отвратительной бордовой краской двери.

В этот момент кто-то выходил и толкнул дверь так резко, что Бударагин чуть не растянулся на асфальте.

У неё действительно были к нему вопросы. И он на все ответил.

Начались каникулы. Майя, как обычно, осталась в Москве, и они стали проводить вдвоём столько времени, сколько хотелось. Он создал её такой, какая она сейчас. Понимающей, что к чему. И она ему всегда будет благодарна.

Поначалу она скрывала свои подлинные намерения, они просто гуляли, пили чай в разных кафе, он ей кучу всего интересного открыл, словно долго ждал человека, способного по-настоящему впитать его мысли и знания. Он с презрением говорил о нынешних чиновниках, перечислял гениев, в разные времена загубленных российской властью, вместе они слушали Дмитрия Быкова, и обаяние его речи сближало их удивительным образом. Как-то она спросила, не боится ли он, что она на него пожалуется директору школу. Он кисло улыбнулся: «Ты не из таких». – «А из каких?» Она до смерти хотела выяснить, какой он её видит. «Ты из тех, кто способен что-то поменять в этой стране».

Ей не терпелось сблизиться с ним как с мужчиной, за себя она не боялась, у неё уже был небольшой сексуальный опыт (с одноклассником, ничего особенного), боялась за него: как он к этому отнесётся, как он это переживёт, такой чистый и правильный.

Иногда она спрашивала себя, зачем он с ней возится, объясняет что-то, наполняет её протестом, а иногда даже ненавистью к тем, кто не даёт народу нормально, по-человечески жить. И при этом никогда не возьмёт её за руку. Не самой же ей его целовать!

В начале июля он пригласил её на день рождения.

– Мы будем вдвоём? – обрадовалась Майя.

– Нет. Позвал ещё друзей.

Все гости Майе глянулись. Они одной крови с Бударагиным, а значит, теперь и с ней. Соня Короткова, молодая журналистка из «Молодёжки», понравилась ей больше всех.

В тот вечер Майя наконец переспала с Бударагиным. Он выпил. Раскрепостился. Она была несколько разочарована в нём как в мужчине – ждала большего. Но всё равно без него уже не могла. Он стал частью её, сросся с ней. Она настроилась на счастье.

А через пару дней он попал под машину. Глупо, случайно, задумался и пошёл на красный свет. Врачи не спасли. Тяжёлая черепно-мозговая травма.

После похорон Бударагина они с Соней сидели дома у журналистки и напивались. Вдоволь наплакавшись, они мечтали о том, как хорошо было бы найти организацию, которая объединяет таких, как они, таких, как покойный историк, тех, кто не намерен выносить эту унизительную жизнь, где всё хорошо только у скотов.

А через год с небольшим они сами её создали. И людей всё больше. Тех, на кого можно всерьёз опереться, например, её однокурсница Вика Крючкова, продвинутая, стильная, и тот же Виктор Небратских. Вика, кстати, куда-то исчезла после их последней встречи в библиотеке у Артёма. Она звонила ей разок, но та не ответила и не перезвонила. А теперь номер заблокирован.

Представила, чем Вика может быть занята, потом подумала: классно, что Вика, внучка полицейского генерала, с ними. Умные люди не остаются равнодушными, даже если у них в жизни всё складывается сравнительно удачно. Вика присоединилась к их организации не без её участия. Майя этим гордилась немного.

В России – тяжёлая пустая жизнь.

Вот она, Майя Кривицкая, учится в РГГУ, перед тем, как поступить, ходила на курсы и готовилась к экзаменам ночи напролёт, до белых точек перед глазами, теперь получает классное и – с каждым днём это становится всё очевиднее – бессмысленное образование, неприменимое в этой стране. А куда она пойдёт после вуза, такая вся учёная? Кто её примет на работу? Где будут востребованы её сокурсники? Да нигде. Так было и так есть. Долой иллюзии и малодушные надежды, что у тебя всё сложится иначе. Образованные люди тут не пригождаются. В России в цене те, кто легко и непринуждённо встраивается в систему «ты мне – я тебе», кто торгует воздухом, кто изображает из себя молодого лидера и не вылезает с разных на редкость дебильных молодёжных форумов.

Как-то в одной компании, в общаге, куда её занесло на первом курсе во время бурного празднования окончания первой сессии, один парень делился байками своего отца об учёбе в советской школе. Там был такой диковинный предмет – УПК, где школьники получали якобы азы рабочих специальностей. И вот педагог по автоделу поучал старшеклассников:

– Это только в книжках пишут, что для молодёжи все дороги у нас открыты. У вас две дороги – или на завод, или в тюрьму.

«А что сейчас изменилось? – размышляла она. – Только заводов осталось немного. Приходится любой ценой пробиваться в сферу обслуживания или мутить что-то в Инете. Наверное, отец этого парня как раз ровесник Артёма».

Вспомнив об Артёме, она улыбнулась и сладко поёжилась, оторвав отяжелевшие глаза от экрана. «Хорошо, что завтра утром он вернётся в Москву. Зачем, интересно, он так срочно отправился в Самару, к сестре? И не говорит ведь ничего об этом. Обычно он ей всё рассказывает. Или нет?» Майя не относилась к тем девушкам, кому нужно постоянно пребывать с любимым на связи, писать, звонить, проверять, бесперебойно подтверждать чувства и требовать того же от объекта своей привязанности. Если он предлагал ей встретиться, она соглашалась. Приглашал в гости – шла. Но чаще всё происходило как-то само собой. Сколько это продлится и чем кончится? Она не собиралась травмировать себя этим. Главное сейчас – другое. Не Артём. А их группа. Их планы. Их товарищество. Решающее время, похоже, не за горами.

Артём как-то слишком нервно отреагировал на то, что они собрались у него в кабинете. Ну ничего! Привыкнет. Она как-нибудь улестит его. Не отказываться же из-за его капризов от такого безопасного места!

Мать за стенкой шумно повернулась. Кровать длинно и устало скрипнула.

Они жили в двухкомнатной квартире в доме на Студенческой улице, прямо напротив Третьего транспортного кольца. Район для Москвы весьма неплохой, даже престижный. Но здание спроектировано в тридцатые годы прошлого века; стены так тонки, что жильцы с первых дней свыкались с тем, что слышат всё происходящее у соседей. Впрочем, до войны это не виделось чем-то особым, все жили сложно и скученно, тем более дома предназначались для работников «Метростроя», и предполагалось, что те спят крепко. Это потом, обретя отдельные квартиры, люди стали коммунально зависимыми, без конца вступая в тяжбы с городскими службами по поводу вибраций, запахов и прочих неудобств.

Майя прислушалась. Мать дышала тяжело, с присвистом. Бедная! Как она устаёт! Преподаёт в школе английский, да ещё и бегает целыми вечерами по ученикам или сидит в Скайпе, вразумляя не сильно умных детишек. Иногда ученики приходят к ним домой, если маме нездоровится, а это, к сожалению, с годами происходит всё чаще и чаще. Мама готова страдать и надрываться, сколько надо, только чтобы Майечка училась на дневном. Хорошо, что мамина школа совсем недалеко от дома. Буквально десять минут по Студенческой. Кстати, мать умышленно не отдала её туда – побоялась кривотолков. Пришлось Майе ходить на ту сторону Кутузовского проспекта, в 711-ю. Школы располагались в абсолютно одинаковых зданиях красного кирпича с круглыми белыми барельефами на фасаде. Там были, кажется, Пушкин, Ломоносов, ещё кто-то.

Был бы жив отец, мать так бы не мучилась, не тянула бы этот воз, не надрывалась бы. Но его нет. Он умер, когда Майе исполнилось девять. В кризис 2008 года его выгнали с хвалёного Первого канала, где он работал оператором. Отца настолько это подкосило, что он, не раздумывая, зажёг в себе свечу алкоголизма, которая спалила его в несколько месяцев. Однажды он выпил так много, что утром уже не открыл глаза.

Папка! Она могла хоть сейчас представить его во всех деталях: как он ходил, улыбался, смотрел футбол, прихлёбывал пиво, пробовал воспитывать её и почти никогда ни на кого и ни на что не злился. Почему он ответил за то, что власти не нашли другого варианта борьбы с кризисом, как массовое увольнение людей?

Она вернулась в Телеграм, читала и читала, иногда морщась, иногда улыбаясь.

* * *

Мысль отправиться к Елисееву пришла спонтанно, но вскоре он укрепился в ней. Именно Иван, несмотря ни на что, сейчас необходим ему.

Его заместитель проживал на Студенческой улице, не в шикарном, но вполне добротном доме. Генерал не считал нужным интересоваться деталями быта подчинённых, полагая это излишней фамильярностью, но полковник сам рассказывал ему, как они разъехались с отцом и матерью, но поселились в одном микрорайоне, недалеко от Киевского вокзала. Ваня тогда радовался, что вариант нашёлся хороший. Однажды генерал побывал у Ивана, они с коллегами по Управлению обмывали его полковничьи погоны. Тогда все сильно набрались.

В багажнике его машины лежали два травмата, два охотничьих карабина и Викин ноутбук – источники его отчаяния. ГИБДД он не боялся, его корочка должна подействовать. Досматривать автомобиль они не сунутся.

Он не верил, что оружие имеет отношение к его внучке, но чтобы доказать это, ему нужен был союзник. Тайный союзник.

Елисеев удивился позднему звонку шефа, но виду не подал. Надо – значит, надо.

Вдоль тротуаров Студенческой симметрично, как только что посаженные деревья, высились фонарные столбы с загнутыми верхушками. Сама улица выглядела довольно уныло, несмотря на недавно уложенную плитку. Свет из окон не притягивал взгляд.

Крючков припарковался во дворе, вышел из машины.

Елисеев ещё не спустился.

В глубине двора – неумолимая казённость безликого здания Дорогомиловского районного суда. Перед ним – детская площадка со скособочившейся горкой странной формы. «Как дети съезжают с неё?» – удивился про себя Крючков. И сразу перед глазами проплыла маленькая Вика в комбинезончике, смеющаяся, розовощёкая. В детстве она выглядела чуть полнее, чем надо, но потом взялась за себя и лет с тринадцати ни одного лишнего грамма не допускала.

Наконец Елисеев появился. «Он в хорошей форме», – оценил генерал спортивную фигуру подчинённого. Полковник надел пуховик, джинсы. Походка пружинила. От него еле уловимо пахло табаком. «Он вроде бы не курит».

Разговаривать в машине при современных средствах прослушки – так себе идея. Сейчас по этой части неприкосновенных нет. Собственной безопасности даны полномочия неограниченные. Кто знает, не слушают ли всех без разбора?

Крючков давно избегал кому бы то ни было доверяться целиком. Но сейчас придётся.

Два офицера полиции медленно пошли по дворам, вдыхая ночной, уставший от борьбы с бензином воздух, скрипя ноздреватым снегом, осматриваясь, поскольку не случалось в их жизни таких минут, когда они могли бы полностью расслабиться.

Крючков, посвящая заместителя в детали недавнего осмотра Викиной квартиры, фактически признавался в служебном преступлении – в краже вещдоков. Вещдоков в деле, которое ведут его подчинённые.

Выслушав начальника, Елисеев предложил тому все же зайти куда-то выпить кофе. В России «выпить кофе» – всегда попытка с чем-то справиться. Хотя бы чуть-чуть.

На той стороне проспекта круглосуточно работал «Кофе Хауз».

Иван недоумевал.

Они сели в почти пустом зале, где с картинок на стенах манили уютные пейзажи Праги, Петербурга; видимо, хозяева делали ставку на то, что, умилившись, клиент больше закажет. К ним сразу же подбежала симпатичная девушка, явно из какой-то азиатской республики.

– Я не допущу, чтобы её имя трепали. Важнее этого нет ничего. Для газетчиков это же лакомая история, ты понимаешь. В наше время они ничего не упустят. Внучка генерала. Дома – оружие. Тело нашли в наркопритоне. У них ничего святого. Раскрутят на полную, правда их не волнует. Поэтому об этих стволах они не должны пронюхать. Никак не должны. Вот я их и забрал. Мы сами разберёмся, откуда они. Ясно, их кто-то подкинул. Но как? Когда? Помоги мне. Это не приказ, как ты догадался. Просьба.

 

– Ясно. Но нам будет трудно снять отпечатки с этих стволов, если не приобщим их к делу. И вообще определить их происхождение, – сожалел Иван, надеясь, что к генералу вернётся здравый смысл.

– Я это устрою. Потом сообщу. – Крючков огорчился такой реакцией: всё же он редкий долдон, ему про Фому, а он про Ерёму. Ну больше всяко не на кого положиться.

– Как?

– Не забывай, что я начальник ГСУ по Москве. И служу уже сорок лет. Сделают в одном из отделений. Стволы пусть пока остаются у меня. Я буду держать тебя в курсе. Лучше скажи, что-то уже удалось прояснить? – Генерал ничего не стал заказывать, даже не снял куртку. Седые его волосы немного растрепались.

– Пока, честно сказать, только одни странности. Записи с камер наблюдения изучаем. Надеюсь, там что-то мелькнёт интересное. Братья Рахметовы всё отрицают. Ни про наркоту ничего, говорят, не знают, ни про Вику. В ванную до приезда оперов не заглядывали.

– Даже руки с дороги не помыли?

– Типа того.

– А товар к ним, выходит, по воздуху прилетел? Карлсон им его доставил? С пропеллером.

– Их отпечатков на пакетах нет. – Елисеев стоял на своём. – Предвижу сложности.

– Чёрт! – Крючков явно ожидал услышать от Елисеева что-то более обнадёживающее. – А чьи есть?

– Найдены отпечатки, не проходящие ни по каким базам.

Некоторое время мужчины молчали.

– Шеф, – Елисеев отхлебнул горячий и не очень вкусный кофе, – прошло мало времени. Все работают. Может, всё же дадите мне стволы, я потихоньку проверю, откуда они? Вам как-то негоже.

– Нет.

– Понял… Вы же начальник ГСУ.

– Не обижайся. Но бездумно рисковать нельзя. Если вдруг тебя отстранят, мне совсем не на кого будет положиться. Что по информатору, который навёл на притон?

Заведение почти совсем опустело. Официанты, сгрудившись у стойки, что-то обсуждали. Один малый широко зевал.

– Мы с Шульманом толковали с ним сегодня.

Крючков вскинул брови.

– И что?

– Пока ничего. Утверждает, что получил инфу и сразу слил её операм Багрову и Соловьёву.

– Братья прежде замечены были в сбыте?

– Были, конечно. Но по мелочи.

– Почему не брали их?

– Вы же сами знаете. Ждали чего-то крупного. Оперативная комбинация местного ОВД.

– Что значит «ждали»? Их пасли?

– Да. Говорят, пасли. Но когда они отбыли в Майкоп, к заболевшему отцу, перестали. Они же не в розыске, чтоб…

– У них есть родственники? Ах да! Отец.

– Вряд ли он в курсе их делишек…

– Они точно были в Майкопе?

– Да. Всё подтверждает это.

– Чёрт! Но как-то моя девочка попала к ним в эту треклятую хату? Об этом думает кто-то? – Генерал почти кричал. – С информатора нельзя спускать глаз. Понятно?

– Шульман занимается им.

– Пойдём отсюда! Мерзкое местечко. – Генерал скривился. – Откуда у моей девочки два травмата и два охотничьих ружья? Ты можешь объяснить? – Он совсем утратил самообладание и весь свой генеральский лоск.

– Нет. Пока нет.

Когда они прощались, Крючков протянул Елисееву тонкую серебристую панель.

– Вот. Это её ноутбук. Если у тебя есть спец, которому ты доверяешь, попроси вынуть из него всё, что можно. И… – он вздохнул, – чтобы сначала всё доложили только тебе. И никому больше. А ты потом мне…

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24 
Рейтинг@Mail.ru