Максим Шарапов
Прикосновение к Николь
Вторая попытка оказалась чуть удачнее. Михаил дотянул до первого поворота, но предательски провисшая веревка вдруг резко натянулась, и он жестко приложился животом об воду. Выбрался на дальний понтон. Минут через десять, когда вокруг собрались еще несколько таких же лузеров, за ними приплыла лодка.
Не обращая внимания на шутки Кати и ее подруг (Николь с французами еще возвращалась с другого берега), Михаил пошел на третий заход. На этот раз, еле удержавшись на непослушных ногах, он все-таки проскочил поворот, но уже на втором опять упал. Ожидая на понтоне лодку, он анализировал каждое свое движение. В теории все было понятно. Теперь надо расслабиться, отдохнуть и попробовать еще. Пройти хотя бы один круг!
Когда Михаил шагнул на доски причала, Николь стояла рядом с Этьеном.
– Поздравляю! – она смотрела очень по-дружески. – Один поворот уже прошел. Недельку потренируешься и будешь круги нарезать.
Михаил прислонил свои лыжи к поручню, достал деньги из кармана брошенных на стуле бермудов и подошел к кассе:
– На три круга, – показал жестом кассиру.
Вернувшись с билетом, он отдал его нагловатому юнцу и стал опять надевать лыжи.
– Слушай, может, хватит на сегодня? – Николь казалась расстроенной. – С первого раза редко у кого получается.
– Брось, Николь, – он застегнул лыжи и поднялся, – мне просто понравилось.
Устояв при старте, Михаил стал набирать скорость. Сейчас он мог уже спокойно оценивать свои действия. Перед поворотом нужно взять как можно правее и натянуть веревку. Его сильно дернуло, он почти потерял равновесие, но справился. Прошел и второй поворот. Между вторым и третьим было метров двести по прямой. Теперь немного отдохнуть и расслабить мышцы.
Самым коварным оказался четвертый поворот, прямо напротив старта. Здесь лыжник набирал максимальную скорость и, казалось, летел прямо на пристань. Но тело инстинктивно выбрало нужную позу и удержалось. Опять пошел прямой участок, а за ним повторялись уже знакомые виражи. Первый круг был пройден.
Бросив веревку после третьего круга, Михаил по инерции проехал еще метров десять и стал погружаться в море. Коснулся лыжами дна и уселся на песок по пояс в воде. Все мышцы дрожали от напряжения, но сознание переполняла гордость. Все-таки смог! И она это видела!
Он посидел еще, потом отстегнул лыжи, выбрался на берег и пошел к пристани.
Катя, вскочив с тонконогого пластмассового кресла, пошла навстречу.
– Ну, ты мужчина! – обняла за шею, поцеловала. – Я в тебя верила!
Михаил чуть отстранился.
– Браво, браво! – Нина театрально похлопала в ладоши.
Николь молча улыбалась.
Михаил вернул лыжи и спасательный жилет. Вытер голову Катиным полотенцем.
– А теперь, может, перекусим вместе? – Николь объединила всех взглядом и перевела предложение на французский.
Этьен радостно поддержал, а крепыш взглянул на Валентину и вкусно причмокнул губами, что было воспринято девушкой как изысканный комплимент.
– Мы не против! – быстро согласилась толстушка.
Общение перешло на английский язык, которым прилично владела вся компания.
– У нас на вечер другие планы, – Михаил протянул брюнетке мокрое полотенце. – Подержи, пожалуйста.
Катя приняла полотенце как символ победы и насмешливо посмотрела на Николь.
– Ладно, – Николь сделал вид, что ничего не заметила, – пойдем на набережную, а там решим.
Она повернулась и пошла по пирсу, остальные потянулись за ней.
– Кать, – Михаил посмотрел на девушку, – ты иди пока с ними. Я сейчас оденусь и вас догоню.
– А какие у нас планы на вечер?
– Мы найдем какой-нибудь ресторанчик и поужинаем.
– Я хочу креветок с белым вином!
– Хорошо, будут тебе креветки.
Михаилу не хотелось наблюдать, как Николь постепенно сдается Этьену. Пусть это происходит без него. Он подождет, пока они дойдут до набережной, смешаются с толпой и навсегда исчезнут из его жизни. У него останется Катя, милая и простая, с которой он проведет остаток отпуска на Адриатическом побережье.
Михаил натянул бермуды, майку и не спеша пошел к берегу. Вдалеке виднелись фигурки знакомых людей, но теперь их размер перестал уменьшаться, как будто они передумали исчезать. Он заметил, что Николь несколько раз оглянулась и стала отставать.
– Слушай, – Николь дождалась, когда Михаил ее догонит, – а ты был в хорватской столице?
– В Загребе? Нет.
– Говорят, красивый город. Давай завтра съездим? Вдвоем, – она не просила и не уговаривала, просто предлагала. – Или теперь будешь на меня дуться?
– Никто не дуется. Давай поедем.
– Тогда завтра в девять у моего отеля. Помнишь там лавочки?
– Найду.
Через десять минут они расстались. Николь, французы и Валя с Ниной решили поесть в ресторанчике, который хвалил Этьен, а Михаил с Катей отправились ужинать креветками.
Но по дороге в ресторан у Николь вдруг разболелась голова и, отказавшись от провожаний Этьена, она ушла к себе в номер.
Утомив Катю и поспав всего четыре часа, Михаил тихо вышел из номера. На улице было еще не жарко, но любители пляжного отдыха уже потянулись к морю. Они несли с собой надувные круги, ласты и желание подкоптить светлую кожу.
Повод уехать он придумал еще накануне вечером. Пока Катя увлеченно разламывала панцири креветок, достал мобильник, вышел из-за стола и несколько минут изображал важный телефонный разговор. «Звонил» деловой партнер, который завтра будет проездом в Загребе. Им нужно обязательно встретиться и переговорить. А что делать? Бизнес! Но он будет очень скучать! Нелепая фраза про несуществующий бизнес проскочила сама собой, в тот момент ничего лучшего в голове не сверкнуло.
Михаил подошел к отелю Николь без двух минут девять. Но ее, конечно, не было. «Не выйдет, пока я не проторчу здесь минут двадцать», – он вглядывался в сонные окна гостиницы.
Николь аккуратно прикрыла штору: «Ничего, пусть еще погуляет», – и появилась через пятнадцать минут. Она была в шортах и майке с каким-то абстрактным рисунком. Маленькие сережки с голубым камнем сочетались с цветом кроссовок.
До автостанции они дошли минут за десять и купили билеты до Загреба. Большой междугородний автобус уже впускал в себя пассажиров. Николь уселась у окна, Михаил бросил на соседнее кресло солнечные очки:
– Схожу за водой.
Николь взяла очки Михаила, повертела в руке и положила на место. Вчера она почувствовала, что Миша, несмотря на свое влечение к ней, не останется рядом в тени Этьена. Воспользовавшись этим случайно подвернувшимся французом, Николь хотела немного подразнить Михаила, заставить поревновать, настойчивее поухаживать, но эффект получался обратный. Интересно, с Катей он уже переспал? И тогда Николь придумала это маленькое путешествие. Ей понравилось, что он не стал ломаться, изображать обиду. Просто согласился. Теперь он, конечно, поиграет в прохладное безразличие к ней, но посмотрим, на сколько его хватит.
Михаил вернулся с двумя бутылками минералки. Через несколько минут автобус тронулся и, маневрируя по улицам, стал выбираться на трассу. Оба молчали и смотрели в окно на пришедшие в движение городские кварталы, пригороды, аккуратные деревеньки, вцепившиеся в пологие склоны фундаментами домов, костелов и хозяйственных построек.
Михаил решил, что сегодня будет меньше болтать, перестанет шутить, и вообще, немного подсушит общение с Николь, чтобы она не зазнавалась. Николь очень хотелось щелкнуть Мишу по носу, сбить с него это напускное равнодушие, но вместо этого она «случайно» коснулась коленкой его ноги и спросила:
– Не жалеешь, что поступил на философский?
– Почему я должен жалеть?
– Ты совсем не похож на философа.
– А ты считаешь, что философ рождается с бородой и везде ходит с книгами под мышкой?
– Необязательно, – она засмеялась, – и все-таки я по-другому представляла себе людей с философским образованием. У меня есть несколько таких знакомых.
– Ну извини, если я не соответствую твоим стандартам.
– А еще это образование не дает никакой конкретной профессии, – Николь раскручивала разговор. – Кем после него работать? Мыслителем?
– Замечательная работа, – ответил Михаил, – сидишь, размышляешь. Еще бы деньги за это платили!
– Чего захотел! Тогда каждый сморщит лоб, поднатужится, – она сдвинула брови и выпятила нижнюю губу, – и будет представляться философом. Платите мне денежки за то, что я наговорю вам глубокомысленных глупостей!
Михаил посмотрел на Николь и, не удержавшись, рассмеялся. Нарочно подсушенное настроение затапливали эмоции.
– Что ты смеешься?! – она легонько пнула его своей коленкой. – Я же права! Вот ты чем на жизнь зарабатываешь?
Михаил взглянул на Николь и опять засмеялся:
– Ну что ты наделала?! Теперь я буду представлять себе Гегеля и Канта исключительно с твоими сдвинутыми бровями и оттопыренной губой!
– А мне кажется, это не самый плохой вариант! Симпатичный такой уродец, – она снова состроила уморительную гримасу, и они оба засмеялись. – И где же у нас работают философы?
– В самых разных местах. Философия – это же познание мира, а он очень разнообразный. У моих однокурсников широкая профессиональная реализация – от дворника до монаха и владельца крупного бизнеса. Тебе что интереснее?
– Не увиливай! Расскажи про себя. Как философ Михаил применил свои познания на практике?
– Философ Михаил тоже многое попробовал. Но сейчас я работаю в музее.
– Да ладно! – удивилась Николь. – Философ-музейщик?! И какие же сокровища ты хранишь?
– Литературные. Я работаю в музее Булгакова. Слышала про такого?
– Представь себе, слышала, – Николь насмешливо взглянула на Михаила, – и читала. Если хочешь, можем даже подискутировать о развитии творческого мировоззрения Михаила Афанасьевича. Но какая связь с твоим образованием?
– Большой писатель всегда мыслитель, а его книги – линзы, через которые сознание пытается рассмотреть что-то, еще никому не известное.
– Но почему ты выбрал именно философию, а не физику или медицину? Разве ученые не пытаются увидеть что-то новое?
– Философия – основа любых наук, без нее глобального развития не будет. Сначала в головах происходит некое абстрактное осознание новых непонятных процессов, и только потом, иногда через поколения, эти знания превращаются в самостоятельные науки, в полезные для человека вещи. Физика, биология, психология когда-то были частью философии. Она как элементарная частица, из которой состоит все остальное. Проникновение в эту бездну – большая дерзость для человеческого ума, и удается это только самым сильным, способным жертвовать своим собственным Я.
Часа через три автобус распахнул свои двери на автовокзале Загреба. Вдалеке виднелись рукотворные иглы костелов, которые никак не могли сшить редкие облака в большую тучу. Сильный верховой ветер легко разрывал белую пушистую влагу, намекая, что церковь – это еще не Бог.
– Давай обойдемся без путеводителей, – они уже шли в сторону исторического центра, и сумочка Николь покачивалась в такт ее шагам. – Все равно эта лишняя информация потом выветрится. Погуляем наугад?
– Погуляем.
Они бродили по извилистым улочкам, выясняли в интернете, чьи личности отлиты в бронзе, заглядывали в подворотни, чтобы подсмотреть, как живет город, которого не знают туристы. Пили кофе в маленькой кондитерской.
Михаил находился в том редком состоянии свободы, когда чувства к бывшей жене уже отболели, в отношениях с друзьями случилась пауза, работа перестала приносить удовольствие, но кое-какие деньги еще шуршали в карманах и светились цифрами на экране банкомата. Эта свобода, не успевшая переродиться в гнетущую, разрушительную пустоту, доставляла особенное удовольствие. А теперь она неожиданно наполнялась новыми радостями и главной из них была женщина, которая шагала рядом с ним.
На одном из перекрестков послышался цокот подков. Через несколько секунд из-за угла показалась коляска с открытым верхом, запряженная парой коричневых лошадей. На козлах правил кучер в фетровом котелке, а в коляске шесть миниатюрных японских туристов, прижавшись друг к другу, разглядывали старую Европу одинаковыми удивленными глазами.
– Вот о чем я мечтал! – Михаил стряхнул остатки философского настроения. – Скакать на карете!
– Прямо скакать?
– Да! Пойдем скорей! Найдем, где они пасутся! – он впервые взял ее за руку и увлек за собой.
– Ну, скакать, так скакать, – согласилась Николь.
– Какая ты послушная! Даже подозрительно.
– Это я прикидываюсь, – ее пальцы грелись в его ладони.
– Я даже не сомневаюсь.
Они свернули в ту сторону, откуда приехала коляска, и скоро вышли на шумную площадь. Старинные башенные часы должны были вот-вот отмерить очередной час, и перед ними собирались разноликие туристы, которые ждали, когда время заиграет мелодиями.
На краю площади перебирал копытами и шевелил хвостами гужевой транспорт. Была там и настоящая карета с каким-то вычурным вензелем на боку, но ее отвергли. В теплый солнечный день хотелось прокатиться без крыши.
Пока Михаил договаривался о цене, Николь потрогала фыркающую морду и отскочила, когда лошадь резко мотнула головой. Михаил открыл дверцу коляски и жестом пригласил Николь:
– Мадам!
Николь склонила голову, сделала три пружинистых шага на цыпочках, приняла предложенную руку и поставила ногу на ступеньку. Коляска качнулась, и свободной рукой Михаил легонько поддержал девушку за шорты: двумя пальцами взялся сзади за центральную штрипку и тихонько потянул вверх.
Николь почувствовала это необычное прикосновение, но не успела придумать, как на него среагировать. А Михаил уже сидел напротив нее и показывал на духовой оркестр, который выстраивался на площади, поблескивая на солнце своими закрученными в кренделя инструментами.
Кучер дернул повод, лошади шевельнулись, и коляска, плавно покачиваясь, покатила по старинным улочкам. Неспешная поступь лошадей так точно соответствовала неторопливому ритму старого города, его звукам и запахам, что, казалось, сейчас за поворотом исчезнут фотоаппараты, телефоны, полиэтиленовые пакеты и потянет дымком костра, на котором сжигают очередную бесноватую ведьму.
Они проехали совсем близко от величественной темно-серой громады собора, со стен которого на прохожих смотрели злобные каменные горгульи.
– А почему на храмах такие ужасные дьявольские рожи? – Николь всматривалась в оскаленную пасть, украшавшую один из водостоков.
– Считается, что они отпугивают всякую нечисть от божьего дома, – вспомнил Михаил.
– Тебе не кажется странным, – спросила Николь, – что от церкви, то есть от Бога, бесов отгоняют сами же бесы? Он пользуется их услугами?
– Отношения Бога и Дьявола вообще не так просты, как может показаться на первый взгляд.
Коляска свернула направо и раздвинула идущую навстречу компанию молодых скандинавов. Заметив Николь, один из парней послал ей воздушный поцелуй, а когда девушка улыбнулась, на ходу вскочил на ступеньку коляски, нарушая все возможные равновесия. Как будто не замечая Михаила, он облокотился о борт и на английском стал приглашать Николь на ужин. Она спокойно улыбалась. Несколько секунд Михаил молча наблюдал за этой сценой, а потом быстро пересел на противоположный диван, оказавшись между Николь и наглым ухажером:
– Меня пригласи! – прошипел он по-английски, глядя в глаза скандинаву.
Парень ухмыльнулся, соскочил на мостовую и пошел догонять своих друзей, издалека наблюдавших, чем закончится выходка их приятеля.
– Какой оригинальный дом, – Михаил остался сидеть рядом с Николь и теперь смотрел на самое обыкновенное здание, выделявшееся среди остальных разве что большим кованым сапогом над вывеской обувного магазина.
– Неужели? – Николь радовалась удачной мести за шутку со своими шортами. – А мне кажется, соседний интереснее.
Они сидели совсем близко, касаясь друг друга бедрами.
– И вообще, мне тесно, могла бы подвинуться, – Михаил не смотрел на Николь.
– А кто сюда втиснулся? Тебе нужно, ты и двигайся!
Фыркая зашоренными мордами, лошади прошагали еще несколько кварталов и встали. Кучер приподнялся на козлах, пытаясь понять, что случилось.
– И здесь пробки? – Михаил выглянул из коляски. – Пойду посмотрю.
– Не боишься меня одну оставлять? – Николь чуть щурилась на солнце.
Он вышел из коляски и обернулся:
– Вот и проверим.
– Проверим что?
Но Михаил уже отошел.
Неожиданный затор вызвало редкое транспортное происшествие. У одной из колясок, в которой ехала молодая пара с двумя детьми, прямо на ходу отвалилось колесо. Скорость была ничтожной, никто не пострадал, но мальчик лет трех сильно испугался и теперь громко плакал, уткнувшись в плечо утешавшей его матери. Старшая сестренка, наоборот, очень гордилась участием в необычном приключении и гладила маленькой ладошкой валявшееся на дороге колесо. Вокруг собирались люди. И пока извозчики решали, что делать с охромевшим экипажем, туристы наслаждались ситуацией, которая лишний раз подчеркивала прелесть старого города.
Когда Михаил вернулся назад, Николь в коляске не было. Он оглянулся по сторонам: кругом только чужие, ненужные люди. Эмоции взяли в заложники мышцы лица и теперь безраздельно правили мимикой.
Николь стояла в глубине арки одного из домов и наблюдала за Мишей. Она не думала, что ее дурашливая выходка произведет такое сильное впечатление.
Михаил молча сидел на ступеньке коляски. Николь подошла к нему и положила руки на плечи.
– Не хочу возвращаться обратно – короткая маечка обнажила узкую полоску живота. – Я нашла интересное место.
Николь, как маленький ребенок, взяла Мишу за указательный палец левой руки:
– Вставай!
Они вернулись назад и остановились перед трехэтажным зданием из светлого камня, сдвинувшим на лоб край крыши. На фасаде висела табличка «Частный художественный музей». Сбоку к стене примыкал чей-то маленький сад, в котором инжир, апельсины и сливы, шелестя на ветру, дружелюбно гладили своей листвой стены соседних построек. На грядках между деревьями зрели помидоры, перцы и баклажаны, а в глубине сада виднелся дом.
– Любишь искусство? – Михаил взглянул на Николь.
– Мне нравится заходить в случайные музеи. Иногда там происходят неожиданные открытия.
Михаил потянул тяжелую деревянную дверь и впустил Николь в прохладный вестибюль. Широкая мраморная лестница с мощными перилами заканчивалась на втором этаже прямо у окошка кассы. Интеллигентного вида бабушка протянула морщинистую руку в металлический тоннель под толстым стеклом, взяла деньги и вернула два билета.
Висевший рядом с кассой информационный постер обещал почти всю историю мировой живописи – от коллекции схематичных рисунков на керамической посуде до современного искусства.
Они зашли в первый зал, быстро проскочили первобытную экспозицию и задержались в следующем у потемневших от времени портретов герцогинь и богатых негоциантов. В этот жаркий пляжный день посетителей в музее почти не было.
– Хорошо, что здесь мало людей, – шепнула Николь.
– Хорошо, – кивнул Михаил, – как в пустом храме. Когда людей в церкви много, мне кажется, что они разбавляют собой Бога.
– Ты ходишь в церковь?
– Иногда. Пойдем гулять в пейзажах Моне, – Михаил уже заглядывал в следующий зал, где висела живопись импрессионистов.
– Там есть Моне?! – удивилась Николь.
– И не один! Ты тоже его любишь?
– Это ты – «тоже»!
Они прожили в полотнах импрессионистов минут двадцать: слушали плеск воды, чувствовали запах гари из паровозной топки, ощущали трепетание знамен на ветру. Посетителей действительно было мало, но один из них, мужчина лет шестидесяти в темном пиджаке и яркой фиолетовой рубашке, почти всегда оказывался рядом с ними.
– Он за нами следит, – негромко сказала Николь.
Когда они переместились в последний зал, Николь опять встретилась взглядом с незнакомцем, но глаза на этот раз не отвела и пристально уставилась ему в лицо. Тот доброжелательно улыбнулся и спросил:
– Извините, вы говорите по-английски?
– Да, говорим, – Николь смотрела на него с вызовом.
– Мне показалось, вы заметили мое пристальное внимание. Не хочу, чтобы мой интерес был понят превратно.
– А интерес действительно существует? – уточнил Михаил.
– Да, но он не должен вас беспокоить. Я директор этого музея, и пользуясь своим преимуществом, – он почти оправдывался, – иногда выхожу в залы и наблюдаю за посетителями. Мне интересно видеть, как люди реагируют на разные картины. А коллекция у нас, может быть, и не самая выдающаяся, но вполне приличная. Откуда вы, если не секрет?
– Мы из России, – ответил Михаил.
– Точнее, мы оба русские, – улыбнулась Николь.
– Понятно. Русские тоже у нас бывают.
– И что же вы можете сказать о нашем восприятии? – спросила Николь.
– Вы очень интересная пара, – он задумался. – Вас связывает что-то большее, чем поверхностное знакомство или даже романтическое увлечение. Но, возможно, вы и сами этого еще не понимаете.
– Да? – Николь с любопытством посмотрела на музейщика и взяла Михаила под руку.
– А еще я думаю, – продолжил директор, – что вы тонко чувствуете искусство. Вы можете проникнуть глубже красок, композиции, внешнего смысла, если сама картина это позволяет. Таких людей не так уж много.
Директор выдохнул паузу и опять заговорил.
– Я давно пишу книгу об искусстве, о том, что оно для человечества, – он сделал шаг назад. – Представьте себе первого человека! Был такой, наверное, правда? Вот он открыл глаза и увидел себя на поляне. На ней какая-то трава, цветы. Все разные! В них копошатся муравьи, жуки, гусеницы. Порхают бабочки. А дальше большие деревья, лес. Горы на горизонте! Поцарапал палец и впервые почувствовал боль. Увидел свою кровь. Он пока и названий никаких не придумал, просто впитывает в себя открывшийся мир, в котором ему предстоит жить.
Сначала он все узнавал с помощью собственных органов чувств, – продолжал директор, – видел, слышал, трогал пальцами шершавую кору дерева и пушистый мех животного, вдыхал запахи меда и разлагающихся трупов. Потом мозг начал сопоставлять, анализировать, и оказалось, что все гораздо сложнее первых впечатлений. Он уже не всегда верил своему зрению и обонянию. Тогда человеческое сознание вытащило инструменты, с помощью которых удалось еще детальнее «пощупать» поляну вокруг. И выяснилось, что газ без цвета и запаха способен убить, плоская земля на самом деле круглая планета, а привычная лошадь, на которой пахали землю, состоит из клеток и атомов. Вы, наверное, спросите: а причем здесь искусство? – он потрогал ворот рубашки. – Искусство – такой же инструмент познания мира, как религия и наука. И если приглядеться, никаких противоречий между ними нет! Это только не очень умные люди пытаются противопоставить религию науке, науку искусству, искусство религии. Все это просто человеческий инструментарий, который позволяет увидеть новые грани мира.
Николь взглянула на Михаила, который внимательно слушал случайного собеседника. Мужчина говорил все эмоциональнее, но перебивать его не хотелось.
– И чем дальше человек продвигается от первого взгляда на мир, тем сложнее становятся его инструменты! Как увеличительное стекло через столетия превратилось в электронный микроскоп, так и первобытные рисунки достигли уровня импрессионистов – сложного, тончайшего инструмента, которым не все могут пользоваться, – директор вдруг спохватился. – Я, наверное, совсем заговорил вас? А мы ведь даже не познакомились! Простите меня, я, когда увлекаюсь, забываю обо всем! Меня зовут Дарио Броссар, – он достал из кармана и протянул им две прямоугольные картонки.
– А мы на отдыхе и визиток у нас нет, – улыбнулся Миша. – Николь, – он показал на свою спутницу, – и Михаил.
– Очень приятно, – кивнула Николь, – но вы, кажется, не договорили.
– Да! – директор обрадовался, что его опять готовы слушать. – В искусстве долгое время самым важным считалось разглядывать и запоминать. Похожесть на оригинал была целью и высшим критерием мастерства! Мастером был тот, кто кусочком угля повторил естественную позу животного, красками добился прозрачности морской волны, оживил на холсте цветы и облака.
– А в литературе точнее описал интерьер и одежду, – добавил Михаил.
– И сыграл на свирели мелодию, похожую на трель птицы, – улыбнулась Николь.
– Вот-вот! – подхватил Броссар. – Такие примеры есть в любом искусстве, просто живопись мне ближе. Но постепенно простого копирования визуального сходства стало не хватать, человеческое сознание догадалось, что все вокруг сложнее, чем внешняя оболочка. И тогда искусство стало меняться! Теперь оно, как скальпель хирурга или нейтринный телескоп, проникает в глубину, за поверхностный слой первых впечатлений. И открывает новую реальность, которая раньше казалась волшебством или пустыми фантазиями. Работы импрессионистов тоже инструмент, они, как магнитно-резонансный томограф, позволили сканировать и предъявить людям удивительную игру света.
– Такую «игру» часто называют «чистым искусством», то есть не имеющим никакого практического значения. А значит, бессмысленным, – по выражению лица Николь было заметно, что она провоцирует Дарио. – Многие умные люди искренне полагают, что искусство всегда должно преследовать какую-то конкретную цель, например, воспитывать патриотизм или звать на баррикады. Они уверены, если в картине, песне или романе нет призыва или назидания, то это всего лишь пустая игрушка.
Дарио грустно улыбнулся:
– Это глубочайшее заблуждение. Великие произведения меняют сознание людей. А что может быть важнее? Человек не всегда осознает, что искусство запускает в голове цепную реакцию всевозможных ассоциаций и противоречий, которые приводят к нестандартному мышлению. Но именно этот разрыв привычных шаблонов перемешивает уже известные ингредиенты и приводит к важнейшим открытиям в совершенно разных сферах, с живописью, музыкой или литературой на первый взгляд никак не связанных.
Без искусства мы не узнали бы, что такое электричество и магнитные поля, гравитация и гамма-излучение. Познание мира в принципе невозможно только в каком-то одном направлении – живописи, биологии или химии. Оно может происходить только в гармонии. Если бы Леонардо не создал Джоконду, не появился бы и мобильный телефон. Леонардо, кстати, это прекрасно понимал. Он был разносторонним открывателем, что и не каждому гению дано.
– Открывателем? – переспросила Николь.
– Конечно! – ответил Броссар. – Мы открываем только то, что уже создано до нас, и пытаемся приспособить эти знания для своей пользы. В этом смысле гениальный писатель или физик ничем не отличаются от смелого мореплавателя, который первым добрался до неизвестного архипелага. Комплимент это человеку или насмешка над ним – не знаю, – он пожал плечами. – Человечество вообще не способно создать ничего принципиально нового в окружающем нас мире, во Вселенной. И в этом наше главное отличие от Бога. От другого разума, который у нас часто называют Богом.
Сейчас мы стоим на пороге того, чтобы выращивать из стволовых клеток новые человеческие органы, например, сердце. Грандиозное событие – живое сердце вырастить из ничего! А разве из ничего? Мы просто открыли новые свойства клеток, из которых сами состоим, и теперь пытаемся повторить то, что давно бьется под нашими ребрами. Человек – не создатель. Именно поэтому человечество никогда не сможет избавиться от ощущения присутствия Бога в своей жизни, даже если не будет ходить в храмы.
Броссар замолчал и будто выдохся. Он провел рукой по лицу и сделал несколько шагов к окну. Оперся ладонями о прохладный мраморный подоконник и секунд десять смотрел во внутренний дворик.
Они молча ждали, когда директор придет в себя. Михаил рассматривал уродливые изображения, висевшие в последнем зале музея: кривые бессмысленные линии, похожие на кляксы цветовые пятна, человеческие фигуры в неестественных позах.
Директор обернулся, его лицо снова стало живым. Он проследил за взглядом Михаила:
– Вы удивляетесь, что делают эти работы в нашем музее? – спросил он.
– Вы угадали, – кивнул Михаил, – сложно поверить, что вокруг нас находится тончайший инструмент познания мира.
– А в это и не стоит верить.
– Тогда зачем?
Броссар присел на подоконник, качнул повисшей в пустоте правой ногой.
– Это предостережение для тех, кто понимает. Человечество способно не только приобретать, но и терять. Накопилось немало фактов об утраченных знаниях и технологиях, до которых современная цивилизация не может дотянуться. И я уверен, что каждому периоду общечеловеческого склероза предшествует деградация искусства.
Дверь с табличкой «Выход» внезапно распахнулась и на пороге показалась взволнованная женщина.
– Господин Броссар! – почти крикнула она. – Ее привезли!
– Уже?! – Броссар соскочил с подоконника.
– Да! Она ждет в вашем кабинете!
Директор неожиданно обнял женщину и сделал шаг к выходу. Потом остановился и обернулся:
– Простите меня! Чуть вас не бросил! – честно признался он. – У нас прекрасная новость! Привезли пейзаж Сислея, который оказался подлинным! Власта, – директор обратился к женщине, – передайте, я сейчас приду.
Женщина молча кивнула и вышла из зала, а Броссар вернулся к своим посетителям:
– Запутал вас, понимаю. Сейчас все расскажу! Три месяца назад один состоятельный человек, голландец, решил передать в дар музею пейзаж Альфреда Сислея. Человек этот никогда не был в нашем городе, но его девушка, его любовь, была родом отсюда. Полгода назад она погибла, и тогда он впервые приехал сюда, захотел увидеть, где она жила в детстве, где училась, по каким улицам ходила. И решил подарить нам ее любимую картину. Он сказал, что эта работа должна жить здесь. Мы согласились, конечно.
Но картина эта досталась ему как-то по случаю, и он откровенно предупредил, что не уверен в ее подлинности. Ему даже намекали на возможность подделки, но для него было важнее, что картина нравится его женщине, и чтобы ее не разочаровать, никаких экспертиз не проводилось. Но обманывать нас он не желал. Тогда мы сами, на его же деньги, заказали экспертизу у серьезных специалистов во Франции. И вот картина вернулась к нам. Она подлинная! Конечно, нам уже звонили и обрадовали, но саму работу привезли именно сейчас. Я очень счастлив! И не только потому, что это кисть Сислея. Я радуюсь за эту погибшую девушку, – Броссар помолчал. – А хотите взглянуть на картину?
Михаил и Николь переглянулись:
– А с удовольствием! – ответила Николь.
– Тогда пойдемте.
Они вышли из зала, спустились по лестнице, пересекли двор и оказались в служебной части музея. Интерьеры здесь были попроще, помещения поменьше. Директор толкнул дверь своего кабинета. Навстречу ему поднялся большой, заплывший жирком человек в очках.
– Как я рад, Кристоф! – сказал Дарио.
Толстяк заулыбался, потряс протянутую ему руку. Поздоровался с Михаилом и Николь, которых директор представил как своих русских гостей.
