Максим Русанов
Кыхма
– Добудь нам эту рыбу, хоть со дна морского ее достань!
Тут, моряк, дело стратегической важности! Четверг близится.
В столовых по всей стране рыбный день на носу. Не будет того дня – стабильность пошатнется, порядок нарушится, а там и вовсе ничего святого у людей не останется. Понимаешь, труба нам без этой рыбы, труба! На тебя, морячок, вся надежда. Только смотри в оба – рыбопродукт этот ценный очень, многие им завладеть хотят. Тут у нас такие акулы удочки закидывают, что редкая птица сумеет в их сети не угодить! Сам знаешь, как теперь воруют, расхищают добро народное. Ты следи за этим делом, не оплошай, не обмани доверия.
И как в воду смотрел тот адмирал!
А волны, знай себе, в корму бьются. И седая равнина моря расстилается перед доблестными тружениками рыболовецкого флота. Не подведем, сдюжим. Если родине надо – не то что рыба, ни один головастик от нас не спрячется.
А пока капитан корабля большую капитанскую натощак принимает, кителем занюхивает и размышляет на философский манер:
– Куда ж нам плыть?
А потом еще одну капитанскую опрокидывает и снова в раздумье погружается:
– Разрази меня гром! Какая же рыба значится в планах рыболовецкого хозяйства? Ради какой такой рыбы мы на курс легли? Тут дело государственной важности, не иначе.
Адмирал зря болтать не будет. А говорил он осторожно, конкретных имен, адресов и явок не называл, мол, добудь нам одну такую рыбу, чтобы в столовых рыбные котлеты лепить, и точка. Какая же это рыба? Может, осетр? Нет. Форель? Нет.
Сом, корюшка, карась, щука, камбала? Все не то. Просто ума не приложу.
Тогда он еще одну капитанскую на грудь берет и сам себе командует:
– Отбой! Утро вечера мудренее.
И заваливается спать в капитанской каюте.
На следующий день просыпается этот отважный мореход с утречка и ждет, как полагается, своего капитанского завтрака. А сам думает:
– Бриться сегодня не буду, я еще в порту побрился, а вот капитанскую для бодрости принять следует.
Принял. Подождал. А завтрака нет. Еще принял. Никого.
Снова принял и тут уж вконец осерчал:
– Сколько может капитан корабля кителем занюхивать?!
Мне государственное дело поручено, а я со вчерашнего дня не закусил ни разу! Ну, я покажу этим сукам!
И прямиком на камбуз.
А там никого. Повариха Катька, с которой Капитан иногда нежно дружил, неизвестно куда подалась. По блядским делам, не иначе. Однако кастрюля с компотом еще теплая.
Значит, вышла недавно.
– Тысяча чертей! – героически выругался Капитан и рванул на палубу.
Там – шаром покати.
– Совсем от рук отбились, никакой дисциплины, – негодовал Капитан.
Огляделся вокруг тем острым капитанским взглядом, который привык охранительный свет маяков в многозвездной ночи высматривать, ни черта не высмотрел и вдруг как гаркнет:
– Свистать всех наверх!!!
Нет ответа. Всю команду как будто свистнули.
– Да тут у нас бунт на корабле обнаруживается! Не позволю!!! – взревел Капитан и хотел уже из-за пояса пистолет рвануть, только вовремя вспомнил, что нет при нем ни пояса, ни пистолета. Поэтому рванул стремглав на мостик. А там никого.
И за штурвалом никого. При этом корабль плывет себе куда-то.
– Дрейфуем, однако, – успокоился немного Капитан и решил податься в кубрик. Только и там ни одной живой души.
Он – в машинное отделение, там тоже пусто. Он – в радиорубку, и там безлюдье.
Где радист, где старпом, где боцман, где матросы, где юнга, в конце концов?! Но ведь была, была здесь команда. Еще вчера была, а сегодня нет. Вот на столе рядом с наушниками кроссворд наполовину разгаданный лежит. Посмотрел капитан и прочел:
– Промысловая рыба, первая буква – «т».
Посчитал клеточки – шесть букв. Что за рыба такая? Непонятно. Бегал по всему кораблю от кормы до носа, искал команду – как корова языком. Делать нечего. Сварил себе макароны по-флотски. Какая-то гадость липкая получилась.
– Эх, сейчас бы нам сюда повариху, – вздохнул Капитан.
Пробовал сам с собой в морской бой играть – неинтересно. А в голове все свербит:
– Шесть букв, первая «т». Что за рыба, что за рыба? У кого бы спросить?
И давай опять круги по всем отсекам нарезать, мол, найду воров, узнаю про рыбу и задушу этих крыс сухопутных собственными капитанскими руками.
Устал наш морской волк, как последняя собака.
Всякое повидал на своем веку бывалый мореход, во многом и самому поучаствовать довелось: и улов воровали, и топливо из машинного отделения сливали, и продуктами, для экипажа выданными, на толкучке торговали. Но чтобы всю команду с корабля украсть – это уже слишком. Такого у нас еще не было.
– Но ничего, утро вечера мудренее, далеко уйти они не могли, завтра на свежую голову продолжим поиски, – подумал капитан, пошел в капитанскую каюту, принял большую капитанскую для успокоения и под качку набегавших волн уснул, как младенец в колыбели.
А разбудили его соленые брызги. Ветер дует. Он небритой щекой о какую-то тряпку елозит. Где подушка, где одеяло, где шконка капитанская, теплая, мягкая? Огляделся. О, да тут не только шконка пропала. Весь корабль украли! Без следа пропало судно рыболовецкого флота. А его ответственный руководитель плывет на какой-то гладильной доске среди открытого моря. До чего у нас воровство дошло! Виданное ли дело, чтобы при живом капитане целый корабль украсть!
Но делать нечего, взялся грести. Надо самому до берега добираться. Жажда мучит капитана, и есть тоже очень хочется.
– Эх, сейчас бы нам сюда макароны по-флотски, – думает Капитан. Но не сдается, в уныние не впадает, сам себе команды отдает:
– Правой, левой, правой, левой!
Гребет двумя руками, бороздит бескрайние просторы. Совсем изнемог, оголодал, ни тебе берега, ни парохода, ни утлой лодчонки до самого горизонта.
– Эх, сейчас бы нам сюда остров необитаемый, – думает Капитан.
И тут мимо него косяк рыб проплывает. И смотрит капитан, а у каждой рыбы на боку шесть клеточек поверх чешуи нарисованы, и в первой клеточке как будто буковка значится, вроде нашего «т».
– Что за рыбы такие странные, где-то они мне уже попадались, только не помню где, – подумал Капитан.
И так ему рыбных котлет захотелось, что стал он рыб руками подзывать да подманивать. Только рыбы хвостом махнули, и – поминай как звали. Так и заснул на доске изнемогший Капитан несолоно хлебавши.
Проснулся, чует, что-то щеку колет.
– Все-таки надо было побриться, – внутренне признал Капитан. Открыл глаза, смотрит, а моря нет, сперли море, подчистую слямзили, ни одной капли солененькой не оставили. Лежит он на голой земле, и сухая трава ему морду царапает. Даже старой гладильной доской не побрезговали, и ту утащили.
Огляделся. Мать честная! Кругом степь, вместо волн сопки поднимаются. Ладно – тонуть, ладно – среди акул погибать, но чтобы отважный капитан, как последний ямщик, в степи загибался, про такое ни в одной песне петь не станут.
– Ну, это уже слишком, это уже ни в какие ворота, – думает Капитан, – целое море украсть, куда ж милиция смотрит?
До чего, суки, страну довели!
Обидно ему за державу стало.
– Эх, сейчас бы нам сюда Сталина! – подумал Капитан.
Долго еще он так жаловался, и о твердой власти вздыхал, и о стране сокрушался, и ситуацию политическую рассматривал, и международную обстановку винил. Только голод – не тетка. Пошел Капитан пешком по степи, смотрит – селение.
Ну, слава Богу! Заковылял быстрее. Видит магазин – сельпо.
Он сразу туда и говорит жалобным голосом:
– Возьмите меня, что ли, разнорабочим каким, очень поесть хочется.
А ему сразу вопрос ставят:
– А ты не запьешь?
– Никак нет, – говорит Капитан, – да я вообще не пью.
– Это на харе твоей небритой прописано, как ты не пьешь. Смотри у меня! Скажи спасибо, что в колхозе работать некому. А сейчас живо – треску мороженую разгружать! Ее только что завезли.
И тут Капитана как молнией ударило. Треска, треска, треска! Вот она, рыба какая. Из-за нее все хищения и случились.
Даже буквы на пальцах подсчитал два раза – и каждый раз шесть выходило.
Что теперь делать? Так и остался Капитан жить в степи, на самой окраине государства, где не то что моря, даже пруда поблизости не было.
Время шло, и стал покоритель морей разнорабочим: была выправка бравая, стать капитанская, а теперь – нездоровая, сухопарая сутулость; были шаги вразвалочку, как на палубе во время качки, теперь – робкая семенящая походка; был командный голос, теперь – беззубое пришепетывание; был гордый взгляд, теперь – голова в плечи втянута, как у салаги в ожидании затрещины, и по лицу, мятому, как подушка на матросской койке, размазана жалостливая готовность услужить всякому за любую подачку. По большей части был он молчалив и угрюм, больше трех слов за раз, как правило, не произносил. Какой уж там капитан? Клоун.
Только когда перепадали ему какие деньжата за подсобные работы, бегал он по всему поселку и кричал: «Отдать швартовый, держать курс, скорость пять узлов! Попрятались все?! Ну ничего, я вас, суки такие, ворюги подлые, на чистую воду выведу!». Вот все и стали называть его Капитаном.
* * *
Сейчас благородная ярость на миг вернула Капитану былую отвагу. Смело прет он навстречу бесформенному врагу, теснит престарелого супостата к лестнице, кричит, как будто на абордаж идти собрался:
– Тварь! Тварь старая!
И уже заносит могучую длань, чтобы бесстрашно заехать старухе кулаком прямо в рыло.
Но тут вырывается вперед маленький человечек, хватает недруга за зеленую кофту, хочет что-то выкрикнуть, но только хрипит, ибо лишился от волнения дара членораздельной речи. Маленький человек плачет. Слезы катятся по впалым щекам, мокрая козлиная бородка торчит вперед и дрожит, как осенний листок на ветру.
– Беда, Беда, они все забрали, их Борька навел, – пятясь, но стараясь не порвать кофту, бормочет бесформенная старуха.
– Врешь, товарищ, врешь, врешь, – не унимается маленький клоун.
Он всех называет «товарищами». А его в поселке кличут Бедой. Хотя настоящая фамилия человечка – Победа. Правда, по жизни он скорее – Поражение. Ему не везет, несчастья преследуют его всегда, везде и во всем. Он – победитель международного конкурса дураков-неудачников, рекордсмен на соревнованиях по хроническому невезению, многократный призер игр упущенных возможностей, лидер в гонке печальных утрат и финалист на чемпионате роковых потерь. И при этом он не унывает. Он полон вечного энтузиазма, с этим неизменным энтузиазмом он сейчас тянет старуху за зеленую, грязную кофту и подносит маленький, почти детский кулак к ее носу.
А плачет он не от уныния, он льет слезы от обиды и чувства попранной справедливости. Он в поселке пламенный борец за правое дело, смело отстаивающий, решительно настаивающий, быстро вскипающий и готовый самоотверженно выкипеть до конца, как забытый на плите чайник. Он – общественно чувствительный товарищ, неизменно ставящий интересы коллектива выше личных интересов, товарищ, который всегда выполняет и перевыполняет, товарищ, которому должны вручить вымпел, почетную грамоту и переходящее красное знамя.
* * *
Беда никогда не мог толком объяснить, как он оказался в тюрьме. Нить повествования всякий раз безнадежно запутывалась в лабиринте бесконечных «а я думал», «а они говорят», «а вышло так», «а по какому праву»… Он ни разу не сумел добраться до конца этого рассказа. Может быть, потому что никто его не слушал. Через некоторое время он прерывал свою печальную повесть словами «вот как в жизни бывает», долго молчал и тяжело вздыхал, продолжая перебирать неудачи и доказывать невидимым товарищам свою вечную правоту.
Как мог этот прекрасный человек сделаться одиноким, как перст, никому не нужным, незваным гостем в пустынных степях? Где отчий дом, что стало с семьей, куда пропали друзья и коллеги? Как объяснить бесконечную черную полосу жизни, как осмыслить беспрерывную череду потерь?
Как победа обернулась бедой?
На самом деле все это имеет простое и логичное объяснение. История человека, прозванного в поселке Бедой, становится совершенно понятной и не вызывает вопросов, если допустить, что вся его предыдущая жизнь происходила во сне.
Спал он долго и счастливо. И ему снилось, что все вокруг называют его Победой, и наименование это как нельзя лучше соответствует тому величественному образу, который он видит на каждом своем портрете. Это гордое слово схватывает, так сказать, самую суть той триумфальной биографии, о которой он читает в каждой газете. Он ведь шествует от победы к победе, отстаивает честь страны, высоко держит ее знамя. Такая у него работа.
В Колонном зале идет вручение правительственных наград. Товарища Победу поздравляют с очередной победой. Банкет будет потом, а пока серьезные мужчины и солидные дамы в строгих костюмах и вечерних платьях фабрики «Большевичка» переминаются с ноги на ногу, ждут, слюну сглатывают.
Звучит с высокой трибуны:
– Победа, товарищи! Опять Победа! И снова Победа! Сегодня мы собрались здесь, чтобы отметить день товарища Победы!
Аплодисменты несмолкающие. Овации бурные. Крики – ура, вперед и да здравствует.
Все взоры обращаются на победителя. Почетное место ждет. И вот в темном пиджаке почему-то со следами кетчупа на лацкане (надо солью потереть, и пятна не будет), в штанах, лопнувших на заднице (не страшно – это по шву), в ботинках с развязавшимися шнурками (или случайно завязать забыл), по лестнице из подгнивших, скрипучих ступеней поднимается Победа на пьедестал своего почета. Сейчас предстоит чествование. Ну, как водится, скучный официоз, рутина, казенщина, длинные речи, однообразные поздравления, письма трудящихся, заранее написанные референтами. Таков порядок, без этого никак.
И вот тут Победе не повезло. Оркестр вдруг ни с того ни с сего все перепутал и вместо гимна заиграл траурный марш.
Распорядитель церемонии тоже все перепутал и говорит: «Мы все безутешно скорбим об этой безвременной утрате!» Жена героя тоже все перепутала и давай голосить: «Ой, на кого ты меня оставил! Кто теперь воспитает наших будущих детей?!» Гости тоже все перепутали, сделали скорбные лица и принялись выпивать и закусывать.
Но по крайней мере – награда нашла своего героя. С высоты пьедестала Победа окинул взором собрание с его несуразной путаницей и неразберихой, словно праведник из райских кущ – многогрешную землю.
Его ждет орден. Также ему причитается крупная денежная премия. Правда, тут ему не повезло: все документы потерялись, а деньги украли. Кто мог совершить это гнусное преступление? Сейчас подозрение пало непосредственно на него, поэтому вместо ордена случайно выдали ордер, но потом правоохранители во всем разберутся и его реабилитируют. В крайнем случае, он выйдет по амнистии. Ну, или срок скостят за примерное поведение.
За всеми этими пертурбациями никто не обратил внимания на тревожный треск досок. Пьедестал не выдержал тяжести Победы. Подгнившая древесина подломилась, и сооружение с адским грохотом рухнуло на пол. И вот тут Победе ужасно не повезло. Он каким-то образом пролетел мимо пола и угодил прямиком в пропасть – глубокую, как преисподняя.
От ужаса триумфатор проснулся в холодном поту. Открывает глаза, а его уже все зовут Бедой, проживает он без прописки и документов в некоем заброшенном поселке, даже не отмеченном на карте, а в данный конкретный момент собирается жестоко побить ужаснейшую бесформенную старуху.
Вот такой сон мог бы ясно и непротиворечиво объяснить, как столь положительный человек оказался в этих гиблых местах практически без средств к существованию.
* * *
Капитан и Беда жмут старуху с двух сторон. Капитан скуп в движениях, он наступает сурово и прямо, как бронемашина, злые глаза вспыхивают, как дула двух пулеметов. Беда, напротив, дрожит, как холодец на тарелке, трепещет, как флажок на ветру, хлопочет всеми частями своего худосочного тела. Ярость Капитана – огонь, жгучее пламя, выжигающее всю плоть изнутри, оставляющее снаружи лишь сухую оболочку; гнев Беды текуч, липок и влажен, сочится слезами и соплями, блестит на щеках и козлиной бородке.
Их можно понять: они лишились всего. Хозяин здешних мест – и у пустоты бывает хозяин – вездесущий, ревнивый и карающий, как библейский бог, – счел правильным забрать у них все.
Приперли к лестнице. Старуха стоит – убежать не удастся. Желтые руки, похожие на паучьи лапы, перебирают обтрепавшийся край зеленой кофты. Беда ей дышит в лицо ненавистью, пропитанной тяжелым утробным смрадом, злостью, рвущейся из кишечника, желудка, горла к потрескавшимся губам, как пар из аварийного клапана в котельной. Дыхание Капитана прерывистое и иссушающее – дуновение знойного ветра над пожелтевшей травой.
Теперь Капитан остановился. Мгновение он неподвижным, немигающим взглядом смотрел на тряпичный ком. Его ненависть сосредоточилась на лице старухи. Он как будто впервые увидел это маленькое лицо, выглядывающее из синего в желтый горошек платка. Под нависшими клочковатыми бровями мутные глаза мечутся бессмысленно и отчаянно, как тараканы в стеклянной банке. Острый подбородок трясется, синюшные губы между складок кожи шевелятся двумя дождевыми червями, беззубый рот пережевывает что-то – долгую, безвкусную, как кусок резины, жизнь.
Старуха стала совсем округлой и маленькой. Они присела, втянула маленькую голову в плечи, вся сжалась, ожидая удара. Потом она замерла – рот открылся так, что перестал трястись подбородок, глаза расширились и взгляд остановился, руки выпустили истерзанный край кофты. А Капитан не ударил, он только плюнул. С глухим хрипом собрал слюну в горле и плюнул старухе в лицо. Она оставалась застывшей лишь долю секунды, словно солдат, пораженный одиночным выстрелом, еще не понимающий, что убит, еще не узнавший лица смерти. Затем она повалилась назад, стукнулась спиной об угол стены у лестницы и медленно сползла на пол.
Из самых последних глубин своего тела исторг Капитан этот плевок. Это был первый всплеск раскаленной лавы проснувшегося вулкана, капля горящей серы из геенны огненной.
Старуха – внизу. Теперь она еще больше напоминает кучу тряпья, отбросы, забракованные последним старьевщиком.
Она шевелится, в ее движениях нет смысла. Она водит руками в воздухе, как будто пытаясь за что-то ухватиться, скребет ногами – из-под толстой коричневой юбки видны стоптанные, по щиколотку обрезанные валенки. Она похожа на большое раздавленное насекомое. Встать она не сможет.
– Они все забрали, их Борька привел, ваш Борька привел, – забормотала она.
Эта копошащаяся куча лохмотьев напоминала помойку, в которой роются крысы, когда пестрый мусор кажется вдруг ожившим, получившим непонятную, никчемную жизнь.
Капитан и Беда, стоя над ней, как два воина над поверженным врагом, не чувствовали жалости. Они чувствовали, как их злость сменяется бессилием.
– А ты зачем отдала? – все еще грозно, но с оттенком усталости спросил Капитан.
– Да, зачем?! – присоединил свой сиплый голос Беда.
– Не отдавала я, они сами все взяли, их Борька привел, – продолжая шарить руками в воздухе, скулила старуха.
– Ведь врешь, тварь!
– Правда.
– Врешь!
Этими выкриками Капитан подогревал свою ярость. Еще можно было со всего маху врезать ногой, погрузить свой старый ботинок в живую труху.
– Бацеха забрал! Бацеха забрал! – отчаянно заголосила старуха, корчась на полу, как в припадке падучей, – она заранее чувствовала боль от возможного удара.
Услышав имя хозяина этих мест, Капитан заскрежетал несколькими оставшимися зубами, а Беда издал сдавленный визг, как поросенок с перерезанным горлом.
В их ярости было слишком много отчаяния, иначе бы старой ведьме несдобровать.
Оба одновременно подумали об одном и том же. Тот, чье имя выкрикнула старуха, их накажет. Дело тут не в ней. Они пытались утаить деньги. Можно кричать, но тот, кто все забрал, не спрашивал разрешения. И они хорошо знали, что ничего нельзя изменить. Самовластный правитель этого пустынного царства не терпел, чтобы его подданные владели деньгами. В его владениях нищета была обязательной. Нищета и беспрекословное послушание требовались от всякого обитателя этих мест. А в остальном – пусть живут, как хотят.
Сам хозяин и его помощники обладали невероятным нюхом на денежные знаки, зря говорят, что они не пахнут. Если кто-то отправлялся на заработки – стриг овец, наполнял зерном сеялки во время посевной, разгружал вагоны с углем на станции или же просто ухитрялся удачно продать краденое – будь то овца с отары или слитый с самосвала бензин, – иметь деньги было нельзя. Что-то можно было потратить на еду или честно пропить, но остальным нужно делиться, а делиться здесь означало – отдать все. Хранение денег – это бунт, мятеж, попытка свержения существующего строя.
Бацеха – руководитель опытный и менеджер весьма успешный. Как всевидящий бог, он всегда знает, кто, сколько и как раздобыл; хоть в землю зарой, хоть в степи под камень положи – от него ничего не скроется. И все должны знать – нет, лучше верить, – что он все знает. Эта вера не допускает сомнений. Никто из жителей не может постичь, как хозяин все про него разузнал, но каждый спешит рассказать, что знает про других. Наказания за обман суровы.
Капитан и Беда отважились. Они сообщали Бацехе все, что знали обо всех остальных, но всякий раз умалчивали друг о друге. Они придумали способ. То, что удалось сберечь, хранили у старухи, иногда поддерживая ее едой. Своего у нее ничего нет. Искать у нее не станут. Она проживала в поселке по непонятной милости Бацехи.
Хотя, наверное, горе-заговорщики с самого начала понимали, что ничего не получится.
Он же такой, что все видит.
Теперь Капитан молча смотрел на старуху. Может быть, он почувствовал, что все происходящее бесполезно, бессмысленно, может быть, он просто перегорел или нестерпимое отвращение вытеснило его гнев. Как бы там ни было, он вдруг резко повернулся и, не произнеся больше ни слова, зашагал прочь. Он вышел на крыльцо, сошел на землю по трем разбитым кирпичным ступеням и стал быстро удаляться по каменистой тропе от длинного, похожего на барак здания. Беда несколько раз в недоумении перевел взгляд с поверженной старухи на покинувшего поле боя товарища. Слезы уже высыхали на его лице. Он просто любил справедливость и всегда хотел, чтобы она торжествовала, хотя бы и через расправу. А еще он глупо надеялся накопить денег и покинуть эти места, хотя, конечно, знал, что так не бывает.
Теперь Беда как-то обмяк и раскис.
– Ничего, мать, ничего. Ты тоже не переживай.
Старуха принялась охать еще горестнее, зашевелилась еще безнадежнее.
– Мы тебе потом макарон занесем, у нас есть еще, – утешил ее Беда и почти бегом устремился за Капитаном.
Когда старуха осталась одна, стоны ее прекратились.
Движения изменились. Своей полной беспомощностью она старалась внушить обидчикам жалость. Здешние людишки злы, как черти, но простодушны, как дети. Раз бить ее не стали, значит, старческим копошением, стонами, бормотанием и вскриками ей удалось разжалобить врагов. Она немощна, но часто лишь изображала немощь. Теперь можно передохнуть.
Жизнь вернется в свою колею. Она будет иногда получать продукты, будет иногда гнать самогон. Макарон опять же дадут. Что Бог ни делает, все к лучшему.
Она уперлась руками в пол и села, прислонившись спиной к стене, перевела дыхание, а затем медленно, кряхтя, поднялась на ноги. Обвела привычным взглядом пустую комнату. Теперь тут пусто. Черная дыра в потолке зияет, как беззубый рот идиота; тонкой струйкой слюны сочится свисающий провод. Вот яркая картинка, вырванная из журнала, как кровавая ссадина на сером теле стены. Когда-то – она помнит те времена – здесь было шумно: топот ног, голоса, хлопанье дверей, музыка из радиоприемника, дым коромыслом. Общежитие для сезонных рабочих. Теперь она живет одна в этом похожем на разрушенный барак доме.
На первом этаже пол уже сгнил, во многих комнатах доски отрывали, чтобы топить. На втором этаже лучше, там есть одна комната, где между тюками с тряпьем стоят кровать и большой фанерный ящик. Там печь-буржуйка обложена кирпичами. Среди куч хлама она – зверушка в норе – доживает свой век.
Бесформенная старуха подошла к дверям и посмотрела вокруг.
Будничные истории этих пустынных мест лишены начала и не заканчиваются ничем. Одна старуха лежала на полу и ждала, что ее будут бить двое мужчин. В том, что они лишились своих жалких сбережений, была, вероятно, доля ее вины, хотя больше был виноват Борька Парус, задумавший выслужиться перед хозяином, захотевший устроиться получше в заброшенном поселке. И все-таки, безусловно, она имела отношение к этому происшествию. Она – старая и слабосильная, бить ее было можно. Но не стали. Бесформенная старуха обрадовалась. Она поднялась с пола и встала в дверном проеме. Освещенная лучами вечернего солнца, ее похожая на тюк, мешок, кипу, куль, сверток и ком фигура была хорошо заметна на темном фоне пустой комнаты. На старухе были стоптанные, обрезанные валенки – она носила их круглый год, – шерстяная коричневая юбка, плотная и грубая, как солдатская шинель, зеленая дырявая кофта и платок из синей ткани с маленькими желтыми кружочками.
Она стояла и как будто смотрела вдаль.
Здание бывшего общежития расположено на краю Кыхмы, населенного пункта без населения, поселка забытого, разрушенного и бесформенного, как сама старуха.
Мутные белесые глаза вряд ли могли рассмотреть открывавшуюся картину. Но ей и не нужно было видеть – она давно знала все, что находится вокруг. Остовы разоренных домов, насыпь землянки, пожелтевшая трава, плавный подъем ближайшей сопки и ее каменистая вершина – все это давно жило в ней, тянулось в ней, как та дорога, которая никуда не ведет, как заунывная песня на незнакомом языке, которая может закончиться только вместе с дорогой и поэтому, похоже, не закончится никогда, как монотонное чередование подъемов и спусков, когда, поднявшись на всхолмье, видят не новое, а все то же, что уже много раз видели с других возвышенностей, потому что степь всегда повторяется, она ведет свой томительный монолог длинной чередой тавтологий.
И вот от этой неохватной картины, от этого великого бессмысленного простора, который она уже не видела, но держала внутри себя, даже – вместо себя, а может быть, и по какой-то другой причине старухе стало очень муторно на душе. Она начала скулить. Она скулила, она бормотала, растягивая неразличимые слова, слившиеся в протяжный, тихий вой.
Здесь нет ничего исключительного. Старухе каждый вечер становилось муторно на душе, и почти каждый вечер она скулила и выла на крыльце полуразрушенного дома. Никто не скажет, сколько еще в окраинных степях таких скулящих бесформенных старух.
Непонятно, слышала ли старуха сама себя. Если бы ее услышал кто-то другой – допустим, случайный прохожий, – он бы, конечно, ничего не понял. Он бы услышал в этом вое голос ненужного, лишенного смысла прошлого. Это прошлое совершенно неинтересно, оно не имеет никакого значения. Его вообще, скорее всего, не было. Так бы он услышал. И прохожий упустил бы самое главное. А самое главное заключается в том, что этот вой был голосом будущего, первым невнятным бормотанием далекого грома, он был стоном роженицы, а не хрипом агонии.
На самом краю государства российского, в бывшем поселке Кыхма, где ничего произойти не может, поскольку, если что-то и произойдет, то останется незамеченным, неосвещенным, не занесенным в анналы и, стало быть, будет считаться не произошедшим – вот в этой всеми забытой глуши начинает звучать тихое подвывание междулетья.
Имеющий уши да слышит.
* * *
Попасть в эти места непросто. Немногим выпадает возможность посетить пустую комнату и побродить по склонам ближайших сопок. Дорогу к великой пустоте степных окраин осилит не всякий.
Разве что в рамках государственной программы поддержки развития внутреннего туризма…
– Внимание! Не пропустите! Туристическое агентство СТОП-ТУР предлагает новую программу «Кыхма – жемчужина России»! Вам представляется уникальная возможность посетить уникальные места нашей великой родины. Путешествие запомнится вам надолго.
СТОП-ТУР. В гостях хорошо, а дома – лучше!
Вот здесь многие задают вопрос: «А с чего начинается путешествие?» Друзья, наши мудрые предки обустроили нашу великую державу очень правильным образом. Все дороги нашей великой страны, куда бы они ни вели, представляют собой вертикали, по которым спускаются распоряжения вышестоящих инстанций и поднимаются отчеты, рапорты, а также письма доброжелателей, составляемые на местах. Лишних дорог нам не надо. От лишних дорог только один вред, ведь ими могут воспользоваться наши враги. Следовательно, всякое перемещение по бескрайним просторам нашего великого отечества должно начинаться в едином административном центре, под надзором компетентных органов. Поэтому первый пункт нашего путешествия – столица нашей великой родины. Где бы вы ни были, поезжайте в столицу. Если вы уже там, значит, вам повезло.
СТОП-ТУР. Сюда иди!
Как прекрасна столица нашего прекрасного отечества! Она сияет, как большой торгово-развлекательный центр! Зачем еще стремиться куда-то, когда здесь и так все есть? Разве нашим людям чего-то не хватает? А ведь кроме столицы в пределах государственных границ нашей великой земли есть много других замечательных мест. Жизни не хватит, чтобы все посмотреть. А красота такая, что дух захватывает! Вспомним хотя бы Кыхму – жемчужину России.
СТОП-ТУР. Восстановим железный занавес вместе!
Итак, столица – только начало. Отсюда вам предстоит совершить перелет совершенно внутренними авиалиниями до совершенно замечательного города, расположенного недалеко от окраин нашей совершенно великой Российской Федерации.
– Наш самолет вошел в зону турбулентности, зажглось табло – пристегните ремни безопасности и оставайтесь пристегнутыми всю жизнь. Шутка.
– Наш авиалайнер произвел вынужденную посадку в пункте назначения, поскольку по доброй воле в этой зоне не сядет никто. Снова шутка.
– Спасибо, что выбрали нашу авиакомпанию, а не пошли пешком. Это была последняя шутка. Надеемся, полет доставил вам удовольствие.
Получение визы, томительное ожидание в очереди паспортного контроля, длинный путь по зеленому коридору таможни – все это абсолютно не нужно! Добро пожаловать в город с интересной историей и богатой культурой – второй пункт нашего путешествия!
СТОП-ТУР. Сожги свой загранпаспорт и получи бонусные баллы для следующей поездки!
Качество обслуживания и безопасность – наш приоритет.
За границей обслуживают клиентов – мы принимаем дорогих гостей! Уверены, вы по достоинству оцените наш сервис.
Он гораздо приятнее, чем череда пересыльных тюрем, лай собак, окрики охранников и пинки конвоиров. А ведь первые туристы добирались сюда именно так. И, надо отметить, добрались далеко не все.