bannerbannerbanner
Мокрый мир

Максим Кабир
Мокрый мир

Полная версия

Колдун кивнул. Догадка оказалась верна.

Однажды он побывал в храме Чрева Кита. Его, молодого и зеленого, привел туда Уильям Близнец. Учитель знакомил ученика с миром за пределами Кольца. Адепты церкви Чрева Кита верили в воскрешение после смерти. Тот храм был маленьким и пустым. Если не считать сваленной у алтаря груды гниющих тел. Видимо, возвращение затягивалось.

Это ли он искал?

В том числе.

Не все колдуны Полиса алкали богатства. Некоторые, как Улаф Ус со своими старцами, жаждали покоя. Некоторые искали бессмертие. Юн Гай долгие годы корпел над чудотворными пилюлями. Смешивал чистую киноварь с белым медом, сушил на солнце, держал над огнем. Испытывал пилюли на себе. Он уверял милорда, что близок к цели, но с годами его волосы отнюдь не темнели, жабья кожа не становилась глаже, а гнилые зубы не сменялись здоровыми.

От влажных стен, с которых была содрана обшивка, так что оголились несущие балки, разило тухлой рыбой. Пол устилали катышки крысиного помета. Лита прижалась к плечу Нэя. Он оттолкнул ее: будет мешать, если придется выхватить шпагу.

Лита уже пригодилась ему, чтобы выбраться из Полиса, – и может сгодиться снова. Как тот чудной ножик с несколькими лезвиями, что он видел на барахолке Оазиса, – чудной, но бесполезный, разве что ковырять в зубах у малютки кракена.

Они несколько раз свернули. Задержались в комнате без окон – монах возился с ключами. В сумрачном, освещенном свечами углу долговязый старик в рясе священника держал младенца. Склонился над купелью и громко шептал на речном языке:

– …зачатые светом и тьмой… явиться из чрева божественной рыбы… обрел начало от гнева его, от соленого сердца…

Ряса была грязной и рваной. На рукавах блестели округлые пластинки – чешуя? Старик – у Нэя язык не поворачивался назвать его священником – коснулся рукой воды, начертал над ней знак, похожий на плавник, и побрызгал на младенца. Младенец висел головой вниз и не шевелился. Старик дотянулся до свечи, горевшей на широком краю купели, и опрокинул ее в воду. Следом бросил младенца.

Лита сильно сжала локоть Нэя. Монах нашел нужный ключ, и они покинули баптистерий.

«Ни одно живое существо, – утверждали манускрипты, – не может переступить границу, не прервав своего существования».

Да, он слышал о магии Воскрешения. Вот только верил ли в нее?

– Дело не в магии, – сказал монах. Нэй впился взглядом в капюшон: монах прочитал его мысли? – Да, кое-кто из нас владеет ею, как владеешь ты. Но путь в Чрево – это не магия, а Преображение. Воля Творца. Творец желает каждому нового рождения. Его спасательный призыв звучит постоянно, но слышишь его не сразу. Для жизни нужно время – и для смерти тоже.

– Ты про искупление?

– Я про забвение. Чтобы всплыть, надо погрузиться. Но этого мало. Без Чрева душа возродится пустой.

– Чрева Кита, полагаю?

– Чрева того, кто знает Реку. Кто был внизу и вверху.

Нэй остановился.

– Кто ты?

– Ты знаешь.

Монах тоже остановился, повернулся и скинул капюшон.

На долю секунду Нэй увидел сразу две картинки, связанные с реальностью лишь этим капюшоном.

Увидел лицо своего учителя – Уильяма Близнеца.

Увидел черную пустоту.

Капюшон опал на плечи монаха.

Круглое отечное лицо. Приплюснутый нос. Мясистые губы. Нэй не знал этого человека. Или… Что-то знакомое мелькнуло в маленьких крабьих глазках – старое, алчное, уставшее – в придонной глубине.

– Кто ты? – повторил Нэй, положив руку на эфес шпаги.

Монах улыбнулся.

Мантия на его животе оттопырилась. Будто из кишок служителя выбралась крошечная беспалая рука. Дернулась в одну сторону, в другую – махала Нэю. Рванула вверх. Лита взвизгнула.

Из-за ворота выглянула заостренная мордочка. Крыса шевельнула усами.

– Наст? – выдохнул Нэй. – Элфи Наст?

Элфи Наст, четырнадцатый колдун Полиса. Сожженный за измену предатель.

Монах погладил крысу по голове.

– Не скрою, немного обидно быть узнанным таким образом, но при сложившихся обстоятельствах…

Он развернулся и засеменил короткими ножками. Нэй и Лита пошли следом. Поднялись по винтовой лестнице. Монах отпер дверь.

Маленькие окошки в широких стенах. Глухие арки. Свод в виде плавника. Тонкое кружево декора. Двойной ряд колонн делил помещение на три части.

– Здесь очень красиво, – сказал монах. – Если бы вы видели…

– Что, по-твоему, мы делаем?

– Стоите на крыльце, снаружи. Всякий, не способный понять замысел Творца, не допускается внутрь. Не может переступить границу.

Нэй промолчал. Они миновали треугольный алтарь, на котором лежали два трупа. Мертвые лучники.

– Отречение от тела есть отречение от смерти. Только так можно проникнуть в Чрево, захлебнуться временем. Только так можно вернуться.

Нэй усмехнулся.

– Что для этого надо сделать? Убить себя?

– За гранью много ответов, – уклончиво сказал монах.

– Тогда ты знаешь, зачем я здесь?

Монах кивнул.

– Я говорил с Уильямом. Он хочет вернуться.

– Ты нашел его тело?

– Увы. Его съели рыбы.

– Тогда как?

– Есть другой способ. В одной из книг, что мы нашли…

– Скопировали, – поправил Нэй.

– Скопировали, – согласился монах. – Идем. Я покажу.

Последняя дверь вела на улицу.

Нэй задохнулся от смрада. В канале, перекрытом плотинами и осушенном, гнили рыбьи внутренности… тысячи фунтов рыбьих… нет, не…

Нэй не сильно лукавил, когда говорил, что кракену будет тесновато на затопленных улочках Мокрого мира. Мертвый моллюск, на которого он смотрел, с трудом помещался в широком желобе, черном от тины и дерьма.

– Это купель, – сказал монах, словно его кто-то спрашивал. Словно это могло быть чем-то еще, кроме зловонной выгребной ямы. – В ней можно примерить новое тело.

Монах похлопал себя по сальным бокам.

Нэй смотрел на кракена. Серые щупальца вытянулись вдоль канала, переплелись; повсюду виднелись крючки и присоски с хитиновыми кольцами. Выкаченные глаза размером с колесо водяной мельницы были подернуты белой пленкой. Бесформенное желеобразное туловище светилось отравленным светом, и где-то под этой массой скрывался острый птичий клюв.

– Новое тело… – сказал Нэй. – Как сделал ты?

Значило ли это, что он поверил, будто перед ним Элфи Наст?

– Да, – ответил монах. – Но мой путь был более трудным. Я родился в кракене. Там было много тел. Люди с большого парохода… из далекого мира. Это я привел сюда кракена, я съел его сердца, я возродил церковь.

Вонь была столь ужасной, что Нэй закупорил ноздри третьим заклинанием. Бегло обернулся: Лита прятала нос в ладони, стоя на краю террасы.

– Уильям…

– Он готов, – сказал монах. – Он ждет.

– Но для этого нужен чей-то труп.

Монах развел короткими ручками.

– Свободных тел нет. Братья не покидают Чрево.

– Тогда… – Нэй запнулся.

Монах смотрел на него и улыбался уголками рта. Показалось или глаза монаха на секунду скользнули вправо, за спину Нэя?

По хребту колдуна ползла огромная ледяная капля.

Верил он или нет, самое время было проверить.

Нэй стоял неподвижно, смотрел сквозь монаха.

«Кумир мальчишек, – подумал он. – Защитник Полиса».

Чувствовал, как дрожит Вийон.

«Прости, учитель. Другого тела нет. На безрыбье…»

Нэй развернулся и выстрелил в Литу.

* * *

Казалось, туман все еще облекал в зримую форму место, где секунду назад стояла Лита, ластился невесомыми жгутиками к пустоте, образованной выстрелом. Свинец выбил девушку за край платформы. Так праздные повесы Полиса сбивали шаром деревянных рыб, играя в биллбол.

Монах одарил Нэя аплодисментами. Его пухлые ладони, соприкасаясь, давили мух. Насекомые вылезали из рукавов сутаны, роились у хищного лица.

Отточенным движением Нэй сунул дымящийся пистолет в кобуру.

Насекомые жалили и пищали, словно стеная по невинноубиенной.

Из канувшего в небытие прошлого сформировалась другая, заваленная трупами церковь и сухопарая фигура Уильяма Близнеца.

Учитель говорил:

– Возвратившиеся оттуда приходят не сами. Есть порог, и тьма за порогом, она выжидает. Когда кто-то выбирается из Чрева через приоткрытый Лаз, следом устремляются гости, опасные, голодные…

Молодой Нэй представлял хулиганистых детишек Полиса, что любят цепляться за прогулочные лодки, катаясь на закорках по внутренним каналам Сухого Города. Так к лодке-душе цепляется незваный попутчик…

Сегодняшний Нэй видел, как почернели глазки монаха: там заклубился мрак, созревший в утробе моллюска. Нижняя губа сползла, оголяя стесанные зубы, задергались алчно ноздри. Элфи Наст был дурным человеком, плетущим интриги, чтобы свергнуть милорда и заполучить власть. Но в тучной, перебирающей пухлыми пальцами оболочке содержалось нечто гораздо худшее, чем Элфи.

– Я недооценивал тебя, – признался монах, – я считал, в своих скитаниях по Мокрому миру ты растерял величие Избранности и почти уподобился плебеям.

– Что ж, – произнес Нэй, сосредоточенно плетущий три нити, – даже у плебеев есть чему поучиться.

– С ней – всё?

– Обижаешь, – осклабился Нэй.

– О, я не подвергаю сомнению твою меткость, – медово улыбнулся монах. Но дернул бровью, и крыса скатилась на пол, посеменила к краю платформы. Лысый хвост извивался червем.

Нэй наклонился, всматриваясь во мглу. Туда же зыркал фамильяр Наста.

Лита лежала на покрывале тумана, в болотных испарениях и слизи – веки опущены, губы сомкнуты. Красивое лицо белело в гнезде рассыпавшихся локонов. Медальон с Человекомышью прилип к скуле. Древний бог не защитил девку от пули. В груди зияла рана с обожженным контуром. Прямо в сердце.

Нэй не чувствовал ни раскаяния, ни жалости. Он думал о коченеющей плоти и свернувшейся крови, об увядших цветах. Аурой смерти он лакировал Литу. Крыса Наста, словно сомневаясь, принюхивалась. Под сюртуком Вийон вытянулся струной, и хотелось отпустить одну из нитей и прислушаться к духу… но Нэй не мог.

 

В ушах стучала кровь.

– Помести ее в кракена, – велел Элфи. После казни четырнадцатого колдуна именовали не иначе как Презренный. И теперь он командовал Георгом Нэем.

Чтобы заглушить смрад от разбухшей туши, Нэй использовал спрыснутый духами носовой платок. Ловко приземлился на замшелые камни. Ощущая затылком взор духа-крысы, опустился на колени возле Литы. Так, прикрывая собой тело, он был волен оставить заклятие-мираж, и страшная рана исчезла с едва заметно вздымающейся груди девицы. Не осталось ни капли крови. Кровь была на виске рыбацкой дочери, там, где пуля чиркнула, опалив кожу.

«Замри», – приказал Нэй.

Он сфокусировался на создании ауры смерти, заглушил стук девичьего сердца и обратился к Вийону.

«Что конкретно говорил учитель о ритуале с использованием живого человека?»

В ушах зашелестели обрывки давней беседы: собственный голос Нэя и голос Уильяма Близнеца.

– Можно ли тому, кто не умирал, использовать таинство Чрева?

– Если он не боится разгневать тьму.

Зрачки колдуна метались вправо и влево маятниками.

Он подхватил Литу и шагнул к разбухшей, смердящей туше. Сапог наступил на щупальце, оно лопнуло, брызнув бурой струей гноя. От вони кружилась голова. Ноша стала вдруг до странного тяжелой, будто противилась запланированному.

Вийон посылал в мозг слова Уильяма Близнеца:

– Правда или нет, но ходят легенды о звездочете, который провел ритуал, дабы выведать секреты Вселенной. Он заживо погрузился в Чрево. Его тело превратилось в мост между мирами, и души древних астрономов поселились в нем на короткое время. Они поведали о кораблях, летавших к далеким планетам, и о том, что корабли принесли на Землю зло, погубившее Прежний мир.

– Звездочет выжил?

– Говорят, он сумел выбраться из Чрева и прервать связь с загробной стороной. Но тьма снова и снова являлась ему, он видел берега, которые ни один смертный не должен видеть, и в итоге сошел с ума.

«Прости меня», – подумал Нэй, всматриваясь в бледное лицо рыбацкой дочки.

Лита распахнула глаза. Заверещала и впилась зубами в кисть колдуна. От боли Нэй ахнул.

– Она жива! – закричал сверху монах. – Ты не убил ее!

– Рыбья требуха! – голосила Лита. – Да как ты посмел!

Она брыкалась и царапалась, но Нэй покрепче стиснул ладное тело и занес над пузырящейся массой.

– Кощунство! – завопил монах. – Издевательство над Преображением! Туда нельзя живым!

Глаза девки вылезли из орбит. Нэй пожал плечами и швырнул ношу на гору колыхающегося киселя. Крик оборвался. Лита провалилась с головой в дохлого кракена, как в топь.

– Великий кит Джхаша! – не унимался монах. – Проклятый мерзавец! Сюда, сюда!

Нэй метнулся обратно на платформу. Туша моллюска бурлила в желобе. Щупальца хлопали по бревнам.

Нэй не верил глазам, но есть процессы, течение которых не зависит от веры и ограниченных представлений. Даже после стольких слов Уильяма Близнеца… Да, у доктрины перевоплощения хватало последователей, вот только одно дело слышать о живых мертвецах Калькутты или оборотнях Вагланда, а другое – лицезреть Лаз в клубящейся стене неугомонного круговорота жизни и смерти. Стоять перед ним.

После гибели тела человеческая душа пытается всплыть, чтобы родиться в новом теле или вселиться в уже существующее – и так до тех пор, пока не успокоится, достигнув Вечной Глубины, или не найдет путь в иные миры. Но душа не способна вернуться самостоятельно. Возрождение совершает мысль, извечное желание Творца Рек, к которому восходят заклинания – даже самые черные и скверные.

Река жизни и смерти состоит из слоев, связанных подводными течениями. Смерть – это отделение главного слоя, придонной глубины, от верхних слоев. Перерождение – это резкий подъем, агония бегства, прежде чем душа сольется с Рекой. Все пребывает повсюду, верно. Но, чтобы выйти, нужна дверь, проход. Что-то реальное и мифическое в человеческом сознании. Чтобы вынырнуть, нужен Лаз. Чрево. Кракен связывает слои, он обитает на самом дне и поднимается на поверхность. Он везде. Он водоворот, через который можно вернуться.

Монах вцепился толстыми пальцами в редкие поросли тонзуры вокруг и причитал. Его буркала залили чернила каракатиц, что рыскают в околоплодных водах в брюхе кита-смерти.

А по залу уже перли прихвостни храма.

Стражи-монахи, вооруженные костяными мечами.

Не мешкая, Нэй ринулся навстречу. Блеснула сталь. Спутник Элфи Наста замельтешил у ног, норовя разодрать акулью кожу и вгрызться клыками в мясо. Повинуясь команде, Вийон покинул уютное гнездышко под сюртуком хозяина, прыгнул точно на спину крысе. Впился острыми зубками в холку врага. Нэй охотно поглядел бы, как сражаются духи, но момент был неподходящий.

Стражи толкались в дверном проеме. Мертвецы, опутанные тиной, хлюпающие и рычащие. Долговязый священник размахивал причудливым кадилом – подвешенной на цепи окаменевшей доисторической рыбой. Удивленно округлившийся рыбий рот изрыгал витки дыма. В толчее дымящийся груз лупил своих же; плавники пластали гнилую плоть.

– Во имя Джхаша! – выл Элфи Наст. – Во имя Преображения!

Шпага полосовала рясы. Под ними оголялись хрящи и сухожилия. Нэй отражал атаки секущими ударами. Рубил головы и теснил братьев назад в подсвеченный факелами зал.

Но всё новые мертвецы выползали из щелей.

Импровизированный цепной моргенштерн угодил в плечо. Плавники располосовали кожу. Элфи заревел ликующе, дыхнул могильной вонью. Нэй блокировал боль. Продолжая контролировать Вийона, он закинул третью нить как удочку.

Уильям Близнец учил, что очаги силы можно обнаружить всюду, надо только уметь искать.

Найденный очаг поразил Нэя, настолько близок он оказался и такой мощью обладал. Ручьи чистой энергии, дистиллированной злобы журчали в стенах. Взору на миг явились крошечные черепа, скорчившиеся скелеты. Храм был детинцем: при его строительстве в кладку замуровали больше сотни младенцев. У них, у детских костей, Нэй попросил помощи – и получил ее.

Каждый новый удар сокращал численность братьев. Их строй разваливался. Кадило грохнуло о стену и, срикошетив, погрузилось в морду священника. Вспыхнуло, худющую фигуру объяло пламя.

Уцелевшие братья бежали вглубь здания. Проход был чист… Но почему так испуганно зашептали призраки в кладке?

Нэй сжал эфес шпаги, сдул с глаз выбившуюся прядь волос.

Он всматривался в темноту и слышал грохот.

Что-то двигалось к нему, большое, могучее, порожденное колдовством воскресшего Элфи Наста. Чертова четырнадцатого колдуна.

Нэй вспомнил суд и казнь. Привязанного к столбу Элфи, хворост, занимающееся пламя.

– Георг! – взывал предатель. – За что меня сжигают, Георг? Почему ты молчишь?

Элфи поперхнулся кашлем. Это Нэй, смешавшийся с толпой вельмож, заклятием прервал последние слова умирающего. Они уже обо всем поговорили, Нэй и Элфи. Долгими вечерами, за бутылкой вина, обсуждая будущее Полиса и – шепотом – будущее герцога Маринка. Те беседы привели бы на костер обоих, но огонь пожрал лишь четырнадцатого.

Нэй сощурился. Шепот мертвых детей заглушили тяжелые шаги.

Каменные китобои маршировали по коридору. Плитка крошилась под их пятами. Отлетали скамьи. Суровые лица поросли ракушками, гарпуны синхронно кололи воздух.

Пришла пора Нэю пятиться. Ни шпага, ни свинец не справятся с этими десятифутовыми исполинами. Магия овеществления – конек Элфи. Сотворенные им мыслеформы, тюльпы, существовали несколько часов. Создавая копию герцогини, он проникал в покои милорда Маринка, чтобы шпионить… Из прошлого аукнулся несвоевременный вопрос: «Разве не знал ты, Георг, о моих деяниях, разве не смеялся, услышав, что герцог возлежал с тюльпой и не отличил ее от супруги?»

Да, китобои были лишь мыслями колдуна, но эти мысли не уступали камню по прочности, а их гарпуны могли пригвоздить зазевавшуюся жертву к полу.

Нэй бросился в узкий боковой коридор. Статуи, став на секунды мягкими, словно из воска, протекли за ним.

Тюльпы самого Нэя, плохонькие, кособокие, жили пару минут. Он не тренировался годами. Но в лабиринтах храма Нэй вспомнил важный урок наставника. Сосредоточился и прервал связь с детьми. Всхрапнул, исчезая из поля восприятия, Вийон. Сняв третье заклинание, Нэй застонал от боли. Левая рука безвольно повисла. Кровь пропитала рукав.

Не думать о боли. О тупике впереди. Сплести три нити воедино. Высота, глубина и ширина. Высота, глубина…

Жуткий треск наполнил тоннель. Заставил китобоев замереть. Они недоуменно мотали каменными головами. Загнанный в ловушку Нэй присел на корточки, заслонившись здоровой рукой. Стена разлетелась, брызнув кирпичом. Уродливая морда сунулась в пролом. Божество из эпох, канувших в Реку времени, переступило через кирпичи. Черный нос на бежевом рыле, круглая башка, увенчанная плоскими блинами ушей. Желтые ботинки громко топали, пришитые к красным штанам пуговицы были больше, чем головы китобоев. Гиганту приходилось горбиться, гнуться до пола.

Тюльпа Нэя, Человекомышь волочила в четырехпалой лапе вопящего монаха. Его рясу покрывали пыль и известь, рот кривился, в выпученных глазах, как жижа в сосуде, плескалась чернота. Возможно, то была душа бедного Элфи Наста.

Человекомышь аккуратно обошла своего создателя и подняла монаха, легко, точно соломенную куклу.

– Именем Порядка, – просипел Нэй. – Именем Гармонии, за предательство Сухого Города, за козни, шпионаж и бунт против милорда, – он сморщился от боли, – приговариваю тебя к смерти, Элфи Наст… снова.

Человекомышь метнула монаха в китобоев. Подставленные гарпуны пронзили коренастое тело. Один шип проклюнулся из груди, другой – из живота. В последних судорогах существования китобои дернулись в разные стороны и разорвали монаха на две части. Из верхней половины хлынула груда осклизлых внутренностей, рыбьих кишок и чего-то похожего на черных извивающихся угрей. Нэй задумался: не родится ли Элфи Наст вновь, не придется ли ему заново коротать годы в утробе кракена?

Китобои растворились, будто были сделаны из тумана. Разодранный монах угас в собственных кишках и испражнениях. Исчезла и Человекомышь. Нэй запретил крови течь, нитью заклинания перебинтовал плечо. Окликнул Вийона.

Он немного опасался, что Лита задохнется в разлагающейся туше. Впрочем… Гармонии виднее, кому жить, а кому – нет.

Быстрым шагом Нэй приблизился к убитому монаху. Лизнул указательный палец и коснулся холодного монашьего лба. Лицо мертвеца рассекала горизонтальная линия. Нэй надавил. Кожа и кости разошлись, лицо распахнулось как книга… оно и было книгой с алыми буквами на красных страницах.

Нэй принялся читать.

* * *

Полусгнившие ловчие щупальца извивались в смрадном воздухе, били по стенкам желоба. Тьма, будто из опорожнившегося чернильного мешка, склеивала ткани и мускулы, не давала распасться. Присоски жались к просоленным бревнам и зеленым камням – раздувались и опадали.

Туша вздыбилась, приподнялась на плавниках и угодливых щупальцах. Кипящая мантия затрепетала, и в ее чреве, в гнойном пульсирующем мешке, Нэй различил фигуру девушки.

Лита – или уже нет? – поднялась на ноги и замерла. Тень. Замочная скважина.

Нэй ждал.

Вийон – охотник на крыс – сидел на правом плече колдуна. Исцарапанный, но непобежденный. Кровь блестела на шерсти алыми бусинками, стекала по наружной стороне передних лап.

«Что с крысой Наста?» – мысленно спросил Нэй.

Удрала, – ответил дух.

«Покажи ее бегство».

Вийон показал.

«Она умрет, – сказал Нэй. – Ты вывернул ее наизнанку».

Ласка довольно пискнула.

Колдун ждал, вперив взгляд в мертвого кракена, внутри которого стояла живая девушка.

Сбежавший дух-крыса немного беспокоил Нэя, как беспокоит легкая зубная боль, но он действительно считал, что фамильяру Наста недолго осталось мести хвостом пыль.

Колдуны использовали фамильяров не только как помощников и шпионов, но и как сосуды, которые наполняли чарами. Последний резерв. Аптечка с единственным шприцем, способным запустить гаснущее сердце. Колдуны держали шприц для себя.

Но у Элфи Наста уже не было шанса воспользоваться этими чарами. Нельзя исцелить то, что давно мертво, растоптано и размазано. Нэй воскресил в памяти раскрывшееся лицо монаха и еще раз пробежал глазами по красным страницам. «Вот и все, что останется от тебя, Презренный. Все, что я запомню. Книгу, которой ты стал».

Нэй произнес заклинание, прочитанное в алой книге.

Туша перевернулась, подернулась рябью. Щупальца потянулись наискось к террасе, но Нэй не отступил. Щупальца образовали тоннель, их основания очерчивали круг, в центре которого щелкал черный загнутый клюв. Преисподняя была голодной птицей.

 

От костяного гулкого клацанья и от жуткого эха, которое оно порождало, ломило череп. За глазными яблоками стучали молоточки. Нэй старался не моргать.

Он произнес второе заклинание и потянул заранее сплетенную нить.

Клюв распахнулся. Одновременно валун у дальней стенки канала стал зеркальным, и в нем отразились выпученные белесые глаза кракена.

Клюв распахнулся еще шире. В этом не было нужды: в открывшуюся дыру прошла бы и торговая шлюпка. Но что-то еще тянулось, дышало, смотрело из мрака – Нэй чувствовал холодный зловонный ветер – что-то огромное и неповоротливое.

Отражающиеся в валуне глаза наполнились чернилами.

Лита вышла наружу по темно-зеленому языку, покрытому, точно терка, острыми зубцами. Кракен раскачивался из стороны в сторону – еще секунда, и вытолкнет через сифон струю гноя, и взмоет в воздух, как корабль, нацеленный на далекие планеты, летящий за смертью и будущим.

Девушка остановилась и раскинула руки, уперев ладони в стены тоннеля из щупалец. Идти дальше мешала пуповина, жгут черного тумана, пиявкой присосавшийся к затылку. Безвольное лицо, опущенные подрагивающие веки.

В голове Нэя бешено гудела кровь. Прилив-отлив. За спиной Литы, в утробе мертвого кракена, густел смертоносный мрак.

– Ты меня слышишь? – громко сказал Нэй, стоящий на краю площадки. – Учитель?

По бледному, покрытому слизью лицу прошла судорога. Медленно поднялись веки – так поднимаются ворота с ржавым механизмом.

Нэй ждал.

Девушка поднесла руки к лицу. Покрутила ладонями, опустила. Черные глаза остановились на Нэе.

– Ты, верно, шутишь, Георг, – сказал Уильям Близнец. – Что это… почему здесь кто-то еще?.. – Тонкое личико исказила гримаса злобы. – Почему она здесь, Георг?!

Учитель снова поднял руки и ощупал пуповину, привязавшую его к смердящей туше, к бездне в ее чреве.

– Отпусти меня! – взревел Близнец. – Закончи ритуал!

– Сначала кое-что придется закончить тебе, – сказал Нэй. В его памяти возник мимолетный образ: девушка с голубыми глазами, девушка, идущая по пляжу босиком. Ангел, павший жертвой Близнеца.

– Произнеси последнее заклинание! Георг!

Нэй не знал, как долго сможет держать взгляд учителя – хотелось расцарапать собственное онемевшее лицо, выковырять из-под кожи червей и личинок.

– Тот остров, – хладнокровно сказал он, – который ты нашел за год до своей смерти. Мне нужна карта.

– О чем ты говоришь?!

Близнец резко дернул головой – и бессильно зарычал.

– Ты знаешь о чем. Остров, на котором ты видел железные повозки, работающие от прирученных молний.

– Выпусти меня!

– Покажи мне карту. Или я прочитаю ее в твоей мертвой голове.

– Тогда она умрет! Я слышу, как она кричит! Как проклинает тебя!

– Плевать, – соврал Нэй, направляя пистолет в перекошенное лицо. – Времени почти не осталось.

В распахнутый клюв просунулись огромные жвалы, слепленные из смолянистого мрака. Они хищно раздвинулись, и желеобразная плоть в уголках клюва лопнула, расползаясь.

Близнец закричал:

– Хорошо! Смотри!

«Дни моей жизни закончены, – сказал учитель пять лет назад, перед тем как броситься с рифа. – Я завершу свой труд в другом мире, плывя вверх по течению». Смерть, видимо, изменила его намерения.

Нэй скопировал карту и произнес последнее заклинание.

– Не-ет! – заверещал Близнец, но голос тут же оборвался.

На красных страницах была вилка из двух последних заклятий. Завершения и…

Нэй оборвал ритуал, перевел пистолет на зеркальный валун и дважды нажал на спуск.

Не стоит полагаться на одну лишь магию, даже на столь древнюю, черную, как земля под пустыми могилами первых богов…

Пули срикошетили от камня – и глаза моллюска лопнули, будто огромные гнойники.

Неведомая сила опрокинула Литу на спину, но Нэй уже был рядом, крепко сжимал тонкие лодыжки. Тьма заверещала, из тела девушки выплеснулась серая бесформенная тень – и ее увлекло в темноту вместе со жвалами и шипастыми антеннами потусторонней твари. Клюв захлопнулся. Щупальца опали.

Нэй поднял Литу и осторожно положил на край террасы. Подтянулся на руках, выбираясь из канала.

Девушка выгнулась дугой и закашлялась, словно отплевывая невидимую воду. Он помог ей сесть.

– Ах ты выродок! Мразь! Мартюга уродливая! – Лита отшвырнула руку колдуна и заколотила по его груди слабыми кулачками. – Да чтоб тебе крабы ноги объели!..

Она снова зашлась мокрым кашлем, сотрясаясь всем телом.

Он вложил в ее пляшущую ладонь медальон с Человекомышью и отошел.

– Нам надо уходить.

– Иди в Реку!

Нэй поднялся с колен, свистнул Вийону и двинулся по мрачному, заваленному телами коридору храма. Под ногами сновали крысы – обычные, голодные. Раненая рука Нэя висела раздавленным щупальцем.

Лита догнала его в зале с треугольным алтарем. Пошла рядом.

– Что это было? – спросила тихо. – Что смердело у меня в голове?

– Мой учитель.

– Откуда он взялся? Прятался в этой гнили?

– Он прошел сквозь кракена, – сказал Нэй, чувствуя усталость и пустоту. Но что чувствовала девушка? – Кракен соединяет миры.

– Мертвый?

– Не обязательно. Но с мертвым проще. И он помнит все: глубину и небо. Все уже было. И осталось в нем…

Он замолчал под испепеляющим взглядом Литы.

– Пиццу хочу, – сказала она на крыльце.

Нэй открыл рот, но не нашелся с ответом – полез в гондолу.

– Пиццу с грибами или… – Лита резко скривилась. – Фу! Больше никогда не притронусь к пицце с моллюсками!

Мыслей было много, они торчали в разные стороны, острые и тонкие, как рыбьи кости. Чтобы не думать, Нэй выдвинул из-под скамьи длинный плоский деревянный ящик, покрытый черным лаком. На медных уголках и зажимах белел налет соли. Колдун провел рукой по пластине замка и открыл ящик. Достал бутылку из мягкого стекла, которое по-прежнему находили в Мокром мире, высыпал в плошку глиняный порошок и развел водой. Протянул плошку Лите, кивнул на гондольеров. Девушка поняла без слов. Она еще злилась на него, но не отказала себе в удовольствии навести красоту – пускай чужую, грубую и глиняную. Лита занялась лицом голема:

– Кто у нас за собой не следит? Кто стрелами прыщи давит?

Нэй извлек из ящика гри-гри, мешочек с лекарствами, и стал втирать в раны Вийона желтую вонючую мазь. Зверек терпел, зажмурив глазки.

Закончив, колдун позволил духу заняться его плечом.

Гондола отплыла от шестиугольного здания. Нэй сидел на носу лодки, прямой и неподвижный, смотрел вперед.

– Там есть сушеная рыба и вода, – сказал он. – Под скамьей.

Нэй ни разу не обернулся на храм Чрева Кита.

В животе урчало. Нэй тоже не отказался бы от пиццы.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16  17  18  19  20  21  22  23  24  25  26  27  28  29 
Рейтинг@Mail.ru