Максим Горький
Свободные дни
Но пришла жена. Лицо её и вся фигура выражали угнетение и привычку к страданиям, не заслуженным ею. Это окончательно взорвало Петра Ивановича.
– Послушай, – скорбным и умоляющим тоном заговорила она, – укроти ты себя, ради бога!.. Лиза только что заснула, она больна, вдруг ты кричишь, как в лесу… Ведь так ты сделаешь детей уродами.
– Они уже со дня рождения уроды, потому что родились в мать… – отрезал Пётр Иванович.
Варвара Васильевна зло и сухо блеснула глазами.
– Вы можете оскорблять меня, но я прошу – пощадите детей.
– Дальше-с… Продолжайте вашу комедию…
– Ты… злой дурак!..
…Минут пять Пётр Иванович просидел как бы в оцепенении. «Что это творится?» – стучало у него в голове. Сквозь всё зло и тоску ему всё-таки было ясно, что всё происходящее – совершенно бессмысленно, и он чувствовал, что ему стыдно самого себя. И в то же время ему казалось, что всё это законно, что, собственно, так и следует, и его пугала эта мысль. Это, пожалуй, даже и не мысль была, а предчувствие, ощущение. Торопливо выпив свой чай, он со скукой оглянулся вокруг и решил, что лучше ему опять уйти в беседку, как это сделал он вчера. К своему неудовольствию, даже к испугу, в беседке он встретил жену.
Она сидела, облокотясь о стол, плакала и вытирала лицо платком. Глаза у неё были красные, опухли, и вся она была какая-то растрёпанная и жалкая. Когда он вошёл в беседку, она быстро встала ему навстречу и окинула его презрительным взглядом. Он хотел посторониться и пропустить её, но вдруг, повинуясь внезапно вспыхнувшему в нём чувству, схватил её за руку и глухо сказал:
– Подожди, Варвара…
Она рванулась от него, молчаливая и злая.
– Подожди же! Нам нужно поговорить серьёзно… – Тон его слов был так внушителен, что она остановилась и с любопытством, плохо прикрытым деланным бесстрастием, спросила его:
– Что вы хотите?
– Сядем… – сказал он.
Она поколебалась и села за стол, он сел против нее и молчал, волнуясь и не зная, с чего начать ему разговор…
Она исподлобья следила за ним, делая вид, что не обращает на него внимания. Наконец ему показалось, что он нашёл нужные слова, и вот он начал говорить:
– Так жить нельзя…
Но когда он произнёс это, – он вспомнил, что уже не раз говорил ей так. И он с беспокойством взглянул на неё, думая, что она, наверное, считает его глупым за эти повторения. Но она, утвердительно кивнув головой, обиженно бросила ему:
– Конечно, нельзя…
Он легко вздохнул.
– Если и ты видишь это, – тем лучше, скорее мы поймём друг друга. Мы люди не первой молодости… да. Нам нужно договориться… Что такое происходит у нас? Я положительно поражён… Что у тебя за настроение? откуда оно? что ты имеешь против меня? Наконец…
– Хорошо! – воскликнула она. – Хорошо! – Обратив к нему лицо с оскаленными зубами, она измеряла его фигуру враждебным взглядом. – Рассуди сам… Как я живу? Ты думал об этом? да? Нет, конечно. О жёнах не думают… Они возятся всю свою жизнь с няньками, с кухарками, с больными детьми, всю жизнь! Их компания – их прислуга. Я вот и живу так. Я девять лет молчала… всё смотрела, что же будет дальше? Я убила здоровье. Истрепала нервы… Скажи мне, это ради чего же всё? Ради того, чтоб был вовремя готов тебе обед… чтоб тебе жилось спокойно… всё для тебя… всё ради тебя… а я? а я? Я последний год много думала… зачем же я жила и какое же удовольствие от такой жизни? Я изжилась… стала больна… стара и некрасива – ради чего? Детей? А что я… что я могу сделать для них? Они меня не слушают, тебя никогда нет дома, а когда ты дома, ты спишь или составляешь винт… Ты совсем как чужой всем… ты хозяин… а я твоя служанка, да? Ну, так я не хочу этого!
Он был оглушён потоком её слов, отрывистых и истеричных. Она говорила, точно рыдала.
Когда-то давно он слышал всё это, не от неё и в более строгом изложении. Но – откуда это у неё? Быть может, она читала книги за последнее время? Она никогда не любила читать, но со скуки, быть может, читает теперь?
Он не замечал у неё книг. А не Зимина ли втолковала ей такие выцветшие идеи? Она, эта Зимина, – книжница и фарисейка и в большой дружбе с женой, кажется…
– Послушай, Варя, – что ты говоришь? Точно ты девочка из этих… либеральных… Ведь и я же работаю, ведь и моя сила уходит и… вообще я не понимаю тебя! Откуда ты взяла всё это? Кто тебе внушил, что я деспот и проглотил твою жизнь… ведь это же смешно! Это недостойно порядочной женщины, так рассуждать. Остается ждать, что ты предложишь развод.
Какая нелепица!
– Мне это жизнь внушила, жизнь изо дня в день! – крикливо говорила Варвара Васильевна.
– Позволь! ты потише… не кричи на всю улицу. Ну, ты подумай…
– Я думала уже – благодарю.
– Да чего ж ты хочешь, наконец? – с раздражением вскричал он.
– Чего? чего? – зачастила она и вдруг умолкла. Чего она, в самом деле, хочет? Ей дурно живётся, это знает каждый фибр её существа, она утомлена вознёй с детьми и хозяйством, и ей очень хотелось бы пожить как-нибудь иначе, отдохнуть, отдышаться от этих затхлых буден, от однообразных и скучных дней её существования. Но, мечтая об этом, она никогда не рисовала себе иного положения реально и практически. Как, собственно говоря, можно бы жить иначе? Ближе к мужу и дальше от развращающих душу дрязг? Какие ещё формы может принять жизнь женщины? Она не знала этого. К тем богачкам, что разъезжают по улицам в колясках, бросив детей на руки бонн, – она относилась презрительно, считая их ветреницами и ставя себя выше их. А какая ещё есть жизнь у женщины? Этого она не могла представить себе и не представляла ни раньше, ни теперь.
