Максим Горький
Об одном поэте
– Но люди забыли своё призвание быть великими; ты напомнишь о нём, ты разбудишь жажду подвига? – сказал мой поэт. – Смоет ли твой лиризм копоть взаимного недоверия с сердец людей? Смоет ли он ржавчину эгоизма с их душ, очерствелых в бою за право жить?
– Видишь ли, – сказала муза, – я смягчаю и заставляю мечтать о лучшем, чем то, что есть.
– Мечтать – это не значит жить. Нужны подвиги, подвиги! Нужны такие слова, которые бы звучали, как колокол набата, тревожили всё и, сотрясая, толкали вперёд.
Пусть будет ясное сознание ошибок и стыд за прошлое. Пусть отвращение к настоящему будет беспокойной, острой болью и жажда будущего – страстным мучением.
– Ты не знаешь, чего хочешь. Буди любовь, вот всё, что нужно, – сказала муза.
– Ах, полюбить – ещё не значит помочь! Мало любить и смягчать; нужно ненавидеть и быть твёрдым. Всё дело в том, чтобы, не забывая себя, помнить о других и, не унижаясь, возвышать.
– Я помогу тебе, я! – сказала третья муза. – Мои слова – как бичи и иглы терновника. Ничто так не двинет людей, как удары. О поверь, оскорбления они скорее поймут, чем ласки, они так изощряются, оскорбляя самих себя и друг друга!.. Но они, эти люди, имеют способность привыкать ко всему, и тот, кто любит их, не должен забывать об этом. Для того, чтоб двигать людьми, нужно превзойти их во всём. И нужно быть холодным, как снег, и равнодушным, как камень, чтоб миновать их и не тронуться их стонами. А также не нужно позволять им заметить твою любовь к ним, ибо они сочтут её за слабость и, уверенные в ней, не будут бояться тебя.
– Это страшно! – сказал мой поэт. У него было нежное сердце.
– Это так. Ты знаешь, ещё в детстве мир услыхал в первый раз проповедь добра; он слышит её до сей поры и всё-таки остался, как и в детстве. Он колеблется, он всё колеблется, – и не хуже ли он нынче, чем вчера? Попробуем же ещё раз прогнать его сквозь строй огненных упрёков и ядовитых уколов совести. Попробуем, – хотя трудно быть более сильным, чем Джонатан Свифт.
Тут муза замолчала, а мой поэт задумался. Он почти понял, чем нужно быть, чтоб решиться поучать людей, и ужаснулся той ответственности пред самим собой, которую налагает эта роль. Он вспомнил, что нет виноватых и нет правых, есть только люди, которым хочется жить… И он всё глубже опускался в бездну сомнений, думая о том, как много нужно иметь, чтоб быть живым и справедливым, и как много нужно дать жизни, чтоб, умирая, иметь право сказать: я был справедлив, несмотря на то, что действовал.
