Максим Горький
Литературные забавы

Познавательный аппарат буржуазии износился на долголетней работе перемалывания суровой и отвратительной «правды» жизни, творимой буржуазией, в пыль и в ложь религии, философии, в ложь мещанского либерального «гуманизма», а ныне в безграмотную ложь фашизма. Но, к сожалению, наша литература в большинстве её даёт право сказать, что она тоже отказывается от познания закономерностей в пользу внешних, поверхностных оценок.

Тысячами голосов советский человек, строитель новой культуры, ежедневно говорит литераторам: я был пастухом, был социально опасным правонарушителем, был батраком кулака, – стал инженером, медиком, учёным-естествоиспытателем; я была батрачкой, горничной, домашним животным моего мужа, – я стала профессором философии, агрономом, парторгом и т. д. Говоря это, люди сообщают как бы только о факте своего физического перемещения в социальной среде, не умея и иногда – не желая рассказывать о химии факта. Вскрыть психохимический процесс перемещения из ряда чернорабочих батраков в ряды мастеров культуры, вскрыть закономерность этого явления, показать, какую роль играла в нём классовая идеология пролетариата, как сопротивлялись ей зоологические эмоции мещанства, – это дело революционера-художника, «инженера душ».

Суть и смысл факта не только в том, что пастух строит машины, а батрачка директорствует на фабрике. Ведь крупная буржуазия физически размножается и размножилась не только путём деторождения, но также и путём отбора и всасывания в жирную, клейкую среду свою людей наиболее талантливых и энергичных из среды рабочих, крестьян, мелкой буржуазии. Неисчерпаемо огромный мир трудового народа всегда изобиловал талантами, и тысячи их, становясь идолопоклонниками культуры собственников, освежали силу класса врага, укрепляли его власть над миром. Только единицы, десятки отдавали таланты свои делу организации классового революционного правосознания пролетариата, указывали ему на историческую необходимость борьбы против грабителей мира, фабрикантов нищеты и вырождения трудового народа. Об этом пожирании капиталистами талантливых людей враждебного им класса начинают рассказывать некоторые из литераторов современной Европы, Америки, – рассказывают потому, что уже чувствуют драматизм своего положения в обществе двуногих зверей в перчатках и цилиндрах, в среде владык, которые снова организуют грандиозное всемирное истребление миллионов рабочих и крестьян.

Задача нашей всесоюзной литературы – показать, как батраки и батрачки, которым церковь и семья веками внушали пренебрежительное и враждебное отношение к батракам и батрачкам иных племён, религий, языков, нашли во всех племенах царской России общепролетарское чувство кровного, классового родства, как в разноплеменной стране Союза Советов возникает сознание единства цели, как это сознание будит и организует таланты, как оно возбуждает жажду знания, трудовой героизм и готовность бороться за великое дело пролетариата на всех точках земного шара. Основная тема всесоюзной литературы – показать, как отвращение к нищете перерождается в отвращение к собственности. В этой теме скрыто бесконечное разнообразие всех иных тем подлинно революционной литературы, в ней заключён материал для создания «положительного» типа человека-героя, в ней заключена вся «историческая правда» эпохи, а таковой правдой является революционная целесообразность энергии пролетариата, – энергии, направленной на изменение мира в интересах свободного развития творческих сил трудового народа.

Рядом с людьми, новорождёнными революцией для того, чтобы продолжать, расширять, углублять уже начатое дело коренного изменения мира, всё ещё живут и воняют люди с психикой ненасытных потребителей, – люди, которые, ещё не успев освоить и проглотить данный им кусок, спрашивают: «А ещё, а завтра что будет?» Они чрезвычайно быстро привыкают к успехам воздухоплавания, к чудесам радио, росту электрификации, к полётам в стратосферу и гримасничают: «Что же – стратосфера? Вот если бы на Марс!..» Они не прочь посмотреть на что-нибудь героическое, похлопать героям ладонями, но, развлекаясь грандиозностью событий, они чувствуют себя вправе горько жаловаться на то, что в продаже нет каких-то особенно любимых ими пуговиц и нет мармелада, тоже особенно обожаемого ими. И никто из драматургов наших все ещё не равен Шекспиру, хотя советская литература существует уже восемнадцатый год. И нет романиста, равного Бальзаку или Флоберу, и нет поэта, равного Пушкину.

Вот предо мной рукопись статьи «Политика в искусстве»; автор – человек, в своё время весьма заметный, артист театра. Он боится, что «так называемый социалистический реализм недостаточно строго относится к восприятию основных задач искусства». Он советует «оставить давно набившую оскомину фразу, что искусство определяется структурой общества». И хотя Шекспир, когда ему – должно быть – напомнили об Уоте Тайлере, Степане Разине Англии, и о других возмутителях покоя лордов, – Шекспир создал фигуру Калибана^[11], автор статьи заявляет: «Величайшее значение Шекспира в том, что из его произведений никак не узнаешь, кому он сочувствовал, что отрицал, и в этом его несомненное преимущество пред всеми величайшими художниками слова». Состояние умственных способностей этого автора лучше всего характеризуется его патетической фразой: «О, если б где-либо, когда-либо господствующий класс не физически, а только идейно подчинил подвластных ему – какой бы тогда наступил блаженный век для человечества!»

А вот ещё рукопись другого автора, значительно более грамотного литературно. Он ставит вопросы такого рода: «Как понимать историческую правду? В какой связи она находится с методом социалистического реализма?» Далее он говорит, что «запретное» для смертного «таит неизъяснимы наслажденья», что «подлинный драматизм» – это «кислород для искусства, его как бы естественный художественный материал», что «фигуры умолчания» о драматизме жизни «порождают лакировку действительности». Дальше автор заявляет, что «трагедия как высшее выражение конфликтов бытия уже утрачивает почву у нас и мы изо всех сил работаем над уничтожением трагедии». И у него выходит так, что у нас уничтожается основа искусства. По его словам, причиной этого несчастия служит «слабость мысли, слабость философская».