Максим Горький
Фальшивая монета
Стогов. Средство войти в дом, в душу.
Наташа. Вы ошибаетесь, я думаю! Вы не ошибаетесь?
Стогов. Едва ли. Я достаточно ошибался.
Наташа (возмутилась, стучит кулаком по столу). Я не понимаю… Вы… всё это неестественно! Всё, что вы говорите, кажется неправдой…
Стогов. Верный признак, что я говорю правду. (Указывает на монеты.) Не нашли фальшивую-то. С людьми – так же: настоящего человека отличить от фальшивых можно, только поставив на него свой знак. Но это – портит его.
Наташа. Вы – о Полине? Что вы хотите делать с нею?
Стогов. Ничего. Хотел, но не хочу. (Пауза. Подумал.) Конечно, я не хочу, чтобы она попала в грязную историю с ворами. Тут, видите ли, случилось так… Я людей не люблю, они мне сделали много зла. Встретил я её и… не знаю, так ли это, но вспыхнуло нечто. Может быть, только желание поглумиться, поозорничать. Она – тяжёлый человек. А может быть, совесть. Жалость. Или, как у вас к наследству Лузгина, – любопытство.
Наташа (волнуясь). Всё – не так! Не то говорите вы! Я – не маленькая, я вижу. Вы – вовсе не плохой человек.
Стогов. Повторяю – не торопитесь.
Наташа (встала). Но что же мы будем делать?
3тогов. Мы? Вы – и я? (Усмехается.)
Наташа. Ну да! Что?
Стогов. За себя скажу – не понимаю, что можно сделать для Полины. Спрятать бы её в какое-то спокойное место на время. Но где такое место? Да и – вообще… (Махнул рукой.) Вот, я оставлю здесь одну монету. Ваш жених придёт?
Наташа. Да. Должен принести бумаги. А что?
Стогов. Хотите знать, что будет с золотым? Следите за ним. А я – ухожу.
Наташа (возмущённо). Куда? Мы ведь ничего ещё не решили! И зачем вам Глинкин? Не понимаю…
Стогов (резко). Больше я не могу говорить… с вами.
Наташа. Почему?
Стогов (уходит). Не могу… не умею…
Наташа. Боже мой… Зачем всё это? Я думала – вы из тех, которые тайно учат… чему-нибудь… что-то знают настоящее…
Стогов. Нет, я не из тех. Я – ничего не знаю. И ненавижу тех, которые всё знают, всё осудили. (Ушёл.)
Наташа. Какая же это жизнь? Какая жизнь?
Занавес
Сцена третья
Через час. Из угла, из своей комнаты, вышла Полина, погасила на столе огонь лампы, комната освещается луною через окно, верхняя часть лестницы – светом из открытой двери Наташиной комнаты. Полина подошла к двери магазина, отступила.
Полина. Кто это? Клавдия – ты?
Наташа (выходит, кутаясь шалью). Это – я.
Полина. Что ты – в темноте?
Наташа. Сижу, смотрю на улицу, там светло, луна. (Положила руки на плечи мачехи, шаль упала на пол.) Слушай, этот… Стогов – кто он всё-таки?
Полина (вздохнув). Был хороший человек, а теперь – негодяй…
Наташа. Негодяй?
Полина. Сама видишь. Я – не виню его, все – так!
Наташа. Негодяй, потому что разлюбил тебя?
Полина (не сразу). Почему ты говоришь – разлюбил? Ведь вот он нашёл меня, явился…
(Молча смотрят друг на друга. Полина снимает со своих плеч руки Наташи – кажется, что она хочет обнять себя её руками, но затем отталкивает их. Идут рядом к окну, не глядя друг на друга.)
Наташа. Завтра – воскресенье…
Полина. Да. А – что?
Наташа. Так. Дни бегут, точно испуганные собаки.
(Стоят у окна.)
Клавдия (осторожно выглянула из двери своей комнаты. Подмышкой – узел, в руке – чемодан. Скрылась. Затем выходит без вещей). Чем любуетесь?
Наташа. Луной.
Клавдия. А я иду к Дуне, ночевать. Она – одна. Тётка её уехала дачу продавать. (Молчание.) Муженьком моим не пахнет? Не видали его?
Наташа. Нет.
Клавдия. Значит – в трактире. Ну, прощайте! Иду. (Ушла в свою комнату.)
Полина. Я тоже уйду, Наташа. Я – спать.
Наташа. Усни. (Нахмурясь, смотрит вслед ей. Идёт к двери магазина, подняла с пола шаль, набросила её на себя, скрылась в магазине.)
Дуня (из двери кухни, осторожно стучит в дверь Клавдии, та – на пороге, шепчутся). Ты мне вещи в окно подай, а я их – через забор.
Клавдия. Он – ждёт?
Дуня. Ну да! Скорее. (Взяла из рук Клавдии узел, ушла. Наташа выглядывает из магазина.)
Кемской (спускается с лестницы, в халате, на голове – шёлковая чёрная шапочка). Наташа! Глинкин! Кто-нибудь есть тут? Никого, когда нужно. Темнота. Экономия. Всегда были люди, но никогда они не были так отвратительны. (Кричит в окно.) Наташа! (Идёт в кухню.)
Бобова (нарядно одетая, из кухни). Не спишь – ходишь? Эх, старость!
Кемской. Никого нет…
Бобова. Ночь всех в сад выманила. Идём, провожу. У меня, батюшка, дельце к тебе. Блудливые языки говорят про меня…
(Ушли. Клавдия вышла из своей двери с вещами, но тотчас бросилась назад. Ефимов и Глинкин с портфелем, выпивший. Ефимов тоже нетрезв.)
Глинкин. Не заметил нас, старый чёрт. Вот – жизнь! За двадцать пять рублей работаю до поздней ночи, а?
Ефимов (мрачно). Все живём плохо. У меня, брат, тоже… кошки в душе. Да. Правильно говорят: любовь – мученье…
Глинкин. Это – когда глупо говорят. Любовь – дело государственное. (Сел к столу. Поднимает кружок под лампой, быстро опустил. Улыбается. Вынул из кармана стекло, вставил в глаз.) Удивительно.
Ефимов. Ничего удивительного нет. Ерунда всё. И – не всякий понимает, что ему надо. Людям надо приказывать: вот чего желайте, а иного – не сметь! Если б я был… (Смотрит на стенные часы.) Где этот чёрт – Лузгин? Хотел придти… (Свистит.)
Глинкин (блаженно улыбаясь, напевает). «Наша жизнь – полна чудес…»
Ефимов. Теперь моноклей не носят.
Глинкин. Что-с?
Ефимов. Не носят моноклей теперь.
Глинкин. Предоставь мне знать эти вещи, а?
Ефимов. Не носят. И это – не монокль, а стекло от дамских часов, я вижу. Дёшево форсишь.
Глинкин. Ты глуп!
Ефимов (встал). Не очень. Нет, я не очень глуп. (Идёт к себе.) Клавдия!
Глинкин (взял со стола монету. Поцеловал). Милая…
Наташа (подошла к нему сзади). Положи на место.
Глинкин (испугался, вскочил, выхватил стекло из глаза. Смеясь, обнял Наташу за талию). Наталия – и так далее. Это – ты делаешь, да? Это – очень мило. Дай щёчку…
Наташа (оттолкнув его). Положи монету на место.
Глинкин. Но – почему? (Сердится.) Ты всё – капризничаешь, душа моя! Это может надоесть мне.
Наташа. Пошёл прочь!
Глинкин. Позволь – что такое?
Наташа. Пошёл прочь, идиот!
Глинкин (оробел). Но – что ж тут такого? Ты положила – я взял. В чём же дело? Наконец, я не могу допустить, чтобы ты кричала на меня… Моё достоинство… Я скажу Кемскому, что ты невозможна…
Наташа (отходя от него). Ничтожество ты…
Глинкин (идя за нею). Ты забываешь, что я – дворянин, и в наше время, когда мы единственно…
Наташа. Уйди! Я тебя ударю… (Бежит вверх по лестнице.)
Глинкин (растерянно). Послушай… Что ж это? Чего ты хочешь?
(Кемской и Бобова идут.)
Кемской (брезгливо отмахиваясь). Ну, довольно, не надо! Я сказал: заплачу тебе. Не надо это – сплетни и всё…
Бобова. Как – не надо? Надо, милый! И заплатить мне по векселю надо, и знать, что в доме делается, надо тебе. Ты – верь мне. От кого, кроме меня, непорочную ласку увидишь ты? Я тебя знаю, я тебя помню, каков ты сокол был. Двадцать-то годков спустя… Помнишь, как ты со мной на пароходе знакомство свёл. Какова была я…
Кемской (оглядываясь). Ф-фу, какая ты!.. Тут люди везде, а ты…
Бобова. Ну, не буду, не буду… Ну, молчу! А ведь сердечко-то твоё, старенькое, последние дни-ночи доживая, оно ведь не умолкнет, оно не онемеет…
Кемской. Нет, это… чёрт знает что! Это же необходимо кончить… необходимо!
Бобова. То-то вот! Необходимое, брат, не обойдёшь, нет! Бога – не обойдёшь, правды – не обойдёшь! Всё, всех людей обойти можно, а правду – обойди-ка? Она – не обходима, да, да, милый! Обойди её, попробуй, и заплутаешься…
Кемской (заметив Глинкина, который зажигает лампу). Ну что? Что стоишь? Стоит и… слушает!
Глинкин (вынимая бумаги из портфеля). Вот, протоколы допроса и ваше заключение по делу Краевых.
Кемской. Ну, что же? Надо подписать! Перо! (Садится к столу. Глинкин даёт ему перо. Подписывая бумаги.) Завтра отнесёшь прокурору. Вероятно, ошибки, ошибки у тебя. Ты, брат, небрежен, да! Найди Наташу…
(Бобова ушла в комнату Ефимовых.)
Глинкин. Она – у себя…
Кемской. Позови.
Глинкин. Я с ней поссорился. Я хочу сказать вам, что она…
Кемской (с досадой). Знаю, знаю! С такими девушками – не ссорятся, если ведут себя умно… Иди… Поссорился… Ты, братец, не глупи…
(Полина в белом платье выходит из своей комнаты, оглядывается.)
Кемской. Это – вы? Куда это вы?
Полина. В гости.
Кемской. Так поздно? Гм… Я нахожу, что ваше… Ваш пример вреден для Наташи. Все эти постояльцы… этот бритый… Бобова говорит, знаете, что он и вы…
Полина. Прощайте.
Яковлев (в двери кухни). Куда?
Полина. К знакомой.
Яковлев (оглядывая её). Какая – знакомая? У тебя нет знакомых.
Полина. Есть. Одна.
Яковлев. Врёшь! И – нарядилась? Ты… (Схватил её за плечи, она его отталкивает.)
Кемской (подошёл). Послушай, Яковлев, это – невозможно. Ты сам виноват, ты стар, она – молода. Ты поселил тут… разных… Наташа тоже молода и неопытна…
Яковлев. Позвольте…
Кемской. Нет, подожди, я говорю, я! Я хотел семейно и тихо всё это… Это – мой дом. Я стар, мне нужен покой. Ты должен считаться с этим, а ты… Тут Наташа…
Яковлев. Наташа – кто?
Кемской. То есть – как это – кто?
Яковлев. Она – дочь моя? Моя дочь?
Кемской. И… и что же?
Яковлев. А – вот это самое! Моя?
(Полина стоит у окна, смотрит на них.)
Кемской. Ты, кажется, выпил?
Яковлев. Выпил? Да! Яду выпил!
Кемской. Послушай, что же это? Ты – добрый человек, и я – добрый. И вот, у нас нехорошо.
Яковлев. Что – нехорошо?
Кемской. Ты не можешь прилично устроить семью. И всем с тобой скучно, тяжело…
Яковлев. А если я вас, барин, к чертям пошлю, к самым отдалённым, а?
Кемской (выпрямился, смотрит грозно, – а беспомощен и жалок). Свинья ты, братец…
(Наташа на лестнице, Глинкин – сзади её, ступеней на пять выше, очень растерянный.)
Яковлев (яростно). Свинья, а вам – братец? Как же это, а? Хэ-хэ! Как же-с?
Кемской (падая на стул). Ты… я не знаю что!..
Наташа (Яковлеву). Вы не смеете так грубо говорить с моим отцом…
Яковлев (отшатнулся). Что? С кем?..
Наташа. Вы знаете, что он – мой отец…
Кемской (вскочил, кричит). Наташа – зачем? О, боже мой! Это я должен был сказать – я! Я ждал момента… Это надо было сказать торжественно. Я готовился ко дню твоего рождения. А не в такую минуту, когда скандал, чужие люди кругом… и – вообще. Нужно шампанское! И подарок тебе…
Яковлев (презрительно). Старый дурак.
Наташа. Не смейте, вы!..
Кемской. Ты слышишь, Ната? Вот что ты сделала!
(Яковлев стоит у буфета и смеётся рыдающим звуком. Полина тихо подвигается к нему. Бобова, Ефимов, Клавдия – смотрят из двери. Глинкин у лестницы, взбивает волосы: у него вид человека, готового совершить подвиг.)
Наташа (гладя голову отца). Как это грустно всё, как нехорошо…
Кемской (с отчаянием). Но ты сама виновата, что нехорошо! Я так обдумал всё… так внушительно… Сказать должен был я! Тогда всё было бы иначе. Был бы праздник.
Наташа. Молчите, отец.
Кемской. Я двадцать лет думал о том, как это будет.
Наташа. Вы слишком долго думали.
Кемской. И вот ты, дочь моя, отняла у меня лучший день жизни! Это – ужасно! Это… совершенно непоправимо…
Наташа. Весь город знает о том, что я – ваша дочь.
Яковлев (орёт). Да! Весь! И я знал! знал! Всегда! Ха-ха-ха!
(Неожиданный крик его испугал всех. Молчание, слышен шёпот.)
Бобова (шепчет громко). О, господи… Жалость какая…
Наташа (ей). Ты – иди вон! И чтобы носа твоего не видела я здесь…
Бобова. За что?
Яковлев. Позвольте! Я здесь – кто?
Наташа. Вон!
Бобова. Ладно. Иду. (Кемскому.) О векселе-то не забудьте, барин. А вы, Наталья, – уж не знаю, как вас величать по батюшке… Вы моих уточек ели, да! Это не папаша стрелял, а я покупала, на мои бедные деньги, да-с! Не из лесу утки, а – с базара. (Идёт в кухню.) Прощай, Полина Петровна! Сожрут они тебя, как уточек моих сожрали…
Кемской (держа дочь за руку). Какой ужас… Ты не знаешь, как всё это больно мне. Вычеркнут лучший день моей жизни…
Наташа (поднимая его). Идёмте.
Полина (дотрагиваясь до плеча Яковлева). Послушай…
Яковлев (отскочив от неё). Ты! Прочь! Змея! Кто ты мне? Все – прочь! Теперь – я сам…
Полина (кланяясь). Прощайте, добрые, люди… хорошие люди… (Идёт.)
Яковлев. Куда?
(Полина остановилась, смотрит на него.)
Яковлев. К любовнику? Уйди… Ползи, змея!
(Полина идёт, остановилась у окна. Все ушли. Глинкин – в комнату Ефимовых. Полина идёт назад, тихо и как-то неумело смеётся.)
Яковлев (изумлён, отступает за стол). Это – что ещё?
Полина (горестно, с иронией). Спаситель мой… Ведь ты – мой спаситель, да?
Яковлев (смотрит на неё опасливо, бормочет). Ну? А – что же?
Полина. Ты спас меня от гибели?
Яковлев. И – спас! Куда бы ты без меня? На улицу? В проститутки?
Полина. Да, конечно! А ты, добрый, пожалел меня, взял к себе, всё забыл, всё простил мне и меня заставил забыть всё, любил меня, нежил…
Яковлев (не понимает её, готов растрогаться). Да, я к тебе – всей душой, а ты…
Полина (очень спокойно). Будь ты проклят, гадина! – вот моё прощальное слово! Будь проклят! (Идёт.)
Яковлев (поражённо смотрит вслед ей, задыхаясь от злобы, от испуга, подошёл к буфету, налил из графина рюмку водки, выпил, налил ещё, тоже выпил. Закрыв глаза, откручивает пуговицу пиджака. Сел. Бормочет). Мне никого не надо… Освободил меня господь от вас, дьяволы. (Морщится. Снимает с глаз слёзы пальцем, рассматривает их, отирает палец о колено.) Никого у меня нет. И не признаёт меня господь за своего человека… не признаёт! (Поднёс палец к огню лампы, рассматривает слезу на конце пальца. Вытер слезу о волосы. Встал, подошёл к окну, кричит.) Палашка! Пелагея! Полина!.. (Высунулся в окно, опрокинул горшок с цветком, напутствует его.) К чёрту! Всё – к чёрту! (Подошёл к шкафу. Пьёт водку. Идёт к себе в угол. Клавдия из своей комнаты, за нею Глинкин. Клавдия взволнована, не находит себе места.)
Глинкин (озабоченно). Всё-таки я хочу объясниться.
Клавдия (нетерпеливо). Оставь! Наталья – не жена тебе. Заносчива, капризна, театром бредит, а театр из моды вышел. Да и какое приданое даёт за нею Кемской? Дом этот? Дом этот – дешевле гроба…
Глинкин (раздумчиво). Конечно, – Дуня Попова, это – идея.
Клавдия. Дело – а не идея! Дуня – богатая. Глупая. (Стоит у двери в свою комнату, прислушивается.) А эти – всё о наследстве болтают, Лузгин – тёмный мужчина, хитрый… (Ломая руки, смотрит на стенные часы.)
Глинкин. Я знаю, почему ты хочешь женить меня на Поповой, – за ней ухаживает Иванов, а у тебя с ним роман.
