Максим Горький
Еще о черте
…Положим, она – хороша! Боже, как она хороша!.. Но всё-таки она – жена другого…
Чужая жена… как это низко с моей стороны!
… Хотя, впрочем, она не совсем чужая мне… она жена Егора, а Егор – мой старый товарищ, мой задушевный друг… да-а! Быть может, это обстоятельство несколько сглаживает мою вину, но всё-таки, всё-таки!.. Хорошо ещё, что я всегда сознаю свои пороки, это поднимает меня в своих глазах… это очень утешительно!.. Но-о, чёрт! если б я мог вырвать страсти из своего сердца!»
– Вы попробуйте, – раздался вежливый голос. – Если угодно – я могу помочь вам в этом…
Иван Иванович быстро поднял голову и вздрогнул, – при виде чёрта всегда вздрагиваешь.
– Извините… я не заметил, когда вы вошли… Если не ошибаюсь – имею честь видеть… чёрта?
– Именно, – сказал чёрт.
– Гм… гм… чему обязан удовольствием?..
– Да просто я зашёл к вам от нечего делать. Ведь сегодня – вы знаете? – канун крещенья, и нас, чертей, в этот день отовсюду изгоняют. На улице – туман, сырость… скверная зима в этом году! И вот я, зная вас за человека гуманного…
Иван Иванович был смущён. Он никогда не относился серьёзно к вопросу о бытии чёрта и теперь, при виде его, чувствовал себя виноватым пред ним.
– Я… очень рад! – говорил он, растерянно улыбаясь. – Вам, может быть, неловко на подоконнике? Прошу вас…
– О, не беспокойтесь! Я, как и вы, очень быстро привыкаю ко всякому положению, как бы оно ни было неудобно.
– Мм… очень приятно! – сказал Иван Иванович и подумал про себя: «Однако он… грубоват… или, вернее – фамильярен».
– Вы, кажется, выразили желание почистить себе сердце, а?
– Н-да… знаете, человек, несмотря на прогресс ума, всё ещё слаб в борьбе со страстями… Но – простите! если я не ослышался, вы предложили мне свою помощь в этом… предприятии?
– Предложил и повторяю – готов служить вам!
– Но ведь это – против вашей специальности? – удивился человек.
– Э, Иван Иванович! – воскликнул чёрт, бесшабашно махнув рукой. – Вы думаете, не надоела мне моя специальность?
– Да?
– Ещё бы! Даже человеку порой надоедает делать всё только пакости, и он иногда искренно кается…
«А что если я приму его помощь? – думал Иван Иванович. – Он, наверное, может сделать меня совершенным. Вот будут поражены мои знакомые…»
– Так скажите мне, что вас стесняет? – настаивал чёрт.
– Но… э… видите ли… ведь это, должно быть, очень болезненная операция?
– Только для твёрдых сердцем, для тех, у кого чувства цельны и глубоко вросли в сердце.
– А я?
– У вас – вы извините, ведь я являюсь как бы доктором, – у вас сердце мягкое, такое, знаете… дряблое, как переросшая редиска, например. Когда я буду извлекать из него стесняющие вас страсти, вы почувствуете то же, что чувствует курица, когда у неё выдёргивают перья из хвоста…
Иван Иванович задумался и, подумав, спросил:
– А позвольте узнать, вы за вашу… услугу потребуете мою душу?
Чёрт вскочил с подоконника на пол и, тревожно махая лапками, заговорил:
– Душу? О, нет! Нет, пожалуйста… мне не надо… Помилуйте?! Куда мне её? Извините! я хотел сказать – на что её мне? Ах, не то, не то! Я хотел сказать…
Иван Иванович смотрел, как чёрт суетился, и чувствовал себя обиженным.
– Я потому спросил об этом, что вообще вами принято…
– Это было раньше, когда существовали здоровые, крупные души…
– Вы как будто пренебрегаете моей душой…
– О, нет! Но я… я просто хочу быть бескорыстным сегодня… И потом, согласитесь, разве мне не интересно видеть совершенного человека?
– Гм… Так вы говорите, что это не больно и не опасно?
– Уверяю вас! При моей помощи достижение совершенства вам совсем ничего не будет стоить… Да вот не угодно ли, извлечём из вашего сердца что-нибудь на пробу?
– П…пожалуй…
– И прекрасно! Что всего более отягощает вас?
Иван Иванович задумался. Очень трудно сказать сразу, которая из наших страстишек любезна нам менее других.
– Нет, уж вы, пожалуйста, начинайте с маленького.
– Мне всё равно… с чего прикажете?
Иван Иванович опять замолчал. Хотя он и часто разбирался в душе своей, но от этого, – а может быть, поэтому именно, – в ней царил полнейший хаос: всё в ней было скомкано, перепутано… и, как усиленно ни ворошил он теперь её содержимое, не мог он найти в ней ни одного чувства определённого, цельного, чистого от посторонних примесей.
