Максим Горький
Еще о черте
Ты, конечно, знаешь, что среди пишущей братии есть люди, которые смешивают призвание писателя с ремеслом портного: употребляя перо своё, как иголку, они шьют из тканей вымысла костюмы для Правды, с целью скрыть её наготу. Существование таких писателей – необходимо, ибо для многих читателей Правда есть именно та единственная женщина, которую они не желают видеть голой, полагая, что Правда непременно стара и некрасива. Среди моих знакомых есть один такой писатель-костюмер; он пока ещё не написал ни строчки, но прекрасно понимает дух времени, и когда найдёт нужным, то напишет что-нибудь оптимистическое, успокоительное, как валерьяновые капли, с надеждами на будущее, со множеством цитат, не без холопства пред фактом и даже без тени оригинальности. Правда в этом произведении будет одета не только прилично, но и красиво, ибо мой знакомый – человек со вкусом.
Он на днях пришёл ко мне и начал говорить о разных интересных вещах. Помню, начал он с Адама. Он очень одобрил нашего общего папашу за то, что тот препоясал чресла и, таким образом, открыл принцип брюк. Потом он долго умилялся по поводу того факта, что на земле, – если посмотреть на неё внимательно, – мы не увидим ничего открытого: улицы покрыты грязью и пылью, долины – травой, вершины гор – снегом, даже небо часто покрывается тучами и каждые сутки – ночною тьмой.
– Сколько мудрости в природе! – воскликнул он по этому поводу.
Затем он говорил о людях: «Мы видим, что и они тоже всегда чем-нибудь прикрыты и что-нибудь прикрывают». Следовал ряд доказательств мудрости людей… я, право, не помню этих доказательств, но, кажется, он приводил в пример женщин, которые, дескать, всегда прикрывают траурными платьями свою радость по поводу смерти их мужей, а также ссылался на журналистов, всегда прикрывающих цитатами из чужих произведений отсутствие своих мыслей и слов…
Так как мне было скучно слушать его, я с ним всё соглашался, ожидая, что от этого и ему тоже будет скучно.
– Наконец, посмотрите! – сказал он, указывая на шторы, – мы укрываемся даже от солнца! И – о какая дивная гармония укрывательства! Само солнце прикрывает пятнами ослепительный блеск своих лучей…
Тут он пришёл в восторг, а я подумал о нём: «Не совершил ли он от избытка своего доверия к людям и от убеждения в их мудрости чего-нибудь мерзкого и не нуждается ли в укрывателе?» Но оказалось нечто совершенно иное.
– Как видите, государь мой, вся вселенная, от былинки и до солнца, нуждается в покровах. Что вы на это скажете?
– Это… очень забавно! – сказал я.
– Ага! Ну-с, объясните же мне теперь – зачем вы написали «О чёрте»?
Если б меня вдруг сделали министром финансов, я, наверное, изумился бы менее, чем при этом странном вопросе.
– Не смотрите на меня круглыми глазами, – сказал он. – Не притворяйтесь изумлённым. Я безусловно осуждаю ваш поступок. В наше время, батенька мой, каждый порядочный человек стремится быть феминистом, даже и в том случае, если он женат. А вы вдруг показываете женщину в таком… несимпатичном освещении. Это – вообще, а в частности – та женщина, о которой вы писали, совершенно не заслуживает нарекания. Она права-с! Да! Она – права! Она в течение его трудовой жизни терпела вместе с ним и холод и голод… все лишения! Вот, наконец, он – умер. Ну что же? Мы все умрём… одни прежде своего времени, другие – быть может, запоздают, но – поверьте! – мы все умрём!
Я верил ему, молча кивая головой, и чувствовал себя очень скверно.
– И вот – он умер! А она, после его смерти, отдав ему всю свою молодость, все силы свои, наконец, получила возможность сносно жить на деньги, вырученные от продажи его…
– Кто – она? – с ужасом спросил я.
– Та, жена писателя, которую вы изобразили… не притворяйтесь!
– Но ведь я выдумал её! Ведь это только мой святочный рассказ…
– О! Вы прекрасно знаете, в чём дело…
– И действительно – она существует?
– Ну, разумеется!
– И… и за приказчиком замужем?
– Не за приказчиком, а, кажется, за маркёром… но это ничего не изменяет…
– Ах! Ничуть… ничуть, чёрт бы меня взял!
– Вам не стыдно, а?
