Максим Горький
А. П. Чехов
Красиво простой, он любил все простое, настоящее, искреннее, у него была своеобразная манера опрощать людей.
Однажды его посетили три пышно одетые дамы; наполнив его комнату шумом шелковых юбок и запахом крепких духов, они чинно уселись против хозяина, притворились, будто бы их очень интересует политика, и – начали «ставить вопросы».
– Антон Павлович! А как вы думаете, чем кончится война?
Антон Павлович покашлял, подумал и мягко, тоном серьезным, ласковым ответил:
– Вероятно, – миром…
– Ну да, конечно! Но кто же победит? Греки или турки?
– Мне кажется, – победят те, которые сильнее…
– А кто, по-вашему, сильнее? – наперебой спрашивали дамы.
– Те, которые лучше питаются и более образованны…
– Ах, как это остроумно! – воскликнула одна.
– А кого вы больше любите – греков или турок? – спросила другая.
Антон Павлович ласково посмотрел на нее и ответил с кроткой, любезной улыбкой:
– Я люблю – мармелад… а вы – любите?
– Очень! – оживленно воскликнула дама.
– Он такой ароматный! – солидно подтвердила другая.
И все три оживленно заговорили, обнаруживая по вопросу о мармеладе прекрасную эрудицию и тонкое знание предмета. Было очевидно – они очень довольны тем, что не нужно напрягать ума и притворяться серьезно заинтересованными турками и греками, о которых они до этой поры и не думали.
Уходя, они весело пообещали Антону Павловичу:
– Мы пришлем вам мармеладу!
– Вы славно беседовали! – заметил я, когда они ушли.
Антон Павлович тихо рассмеялся и сказал:
– Нужно, чтоб каждый человек говорил своим языком…
Другой раз я застал у него молодого, красивенького товарища прокурора. Он стоял перед Чеховым и, потряхивая кудрявой головой, бойко говорил:
– Рассказом «Злоумышленник» вы, Антон Павлович, ставите предо мной крайне сложный вопрос. Если я признаю в Денисе Григорьеве наличность злой воли, действовавшей сознательно, я должен, без оговорок, упечь Дениса в тюрьму, как этого требуют интересы общества. Но он дикарь, он не сознавал преступности деяния, мне его жалко! Если же я отнесусь к нему как к субъекту, действовавшему без разумения, и поддамся чувству сострадания, – чем я гарантирую общество, что Денис вновь не отвинтит гайки на рельсах и не устроит крушения? Вот вопрос! Как же быть?
Он замолчал, откинул корпус назад и уставился в лицо Антону Павловичу испытующим взглядом. Мундирчик на нем был новенький, и пуговицы на груди блестели так же самоуверенно и тупо, как глазки на чистеньком личике юного ревнителя правосудия.
– Если б я был судьей, – серьезно сказал Антон Павлович, – я бы оправдал Дениса…
