Максим Рыбалко Боль видима

– В старых дренажных коллекторах, – так же тихо ответил Артем. – Часть старой системы. Ее не трогают. Пока что. Держись левее.

Он говорил с уверенностью человека, идущего по собственной квартире с выключенным светом. Они шли минуту, другую. Глаза Кати начали привыкать, и она смутно различала очертания низкого, арочного свода над головой. Где-то вдали слышалось мерное падение капель.

Внезапно Артем остановился.

– Стой.

Он замер, и Катя почувствовала, как напряглись мышцы его спины под курткой. Где-то сверху, сквозь толщу земли и бетона, донесся нарастающий, пронзительный гул. Он был похож на вой сирены, но без перепадов, ровный и безжизненный. Воздух сгустился, зарядившись статическим электричеством. В лицо ударила волна того самого озонового запаха, но теперь он был густым, едким.

– Сканеры, – сквозь зубы процедил Артем. – Ищут. Не двигайся. Не дыши.

Катя замерла, вжавшись в сырую стену тоннеля. Гул нарастал, заполняя собой все пространство, входя в резонанс с костями черепа. Ей показалось, что сквозь землю над ними проплывает что-то огромное и тяжелое, излучающее эту пронизывающую вибрацию. Света не было, но ей померещилось, что сама тьма вокруг начала вибрировать, сгущаясь и разрежаясь в такт этому вою.

Длилось это бесконечно. Гул медленно смещался, удалялся, становясь приглушенным, и наконец исчез совсем.

Артем выдохнул.

– Пронесло. Идут по верху. Значит, ты успела уйти из зоны первичного захвата. Это хорошо.

Он снова тронулся в путь, и Катя, все еще дрожа, поплелась за ним.

– Что это было? – ее голос дрожал.

– Рой. Автономные сканеры. Если бы мы были на поверхности, они бы уже выжгли сетку улиц на три квартала вокруг, выискивая аномальные паттерны. В том числе и твой.

Через несколько метров он снова остановился, и Катя услышала мягкий щелчок. Вспыхнул тусклый, красноватый свет. Они стояли в небольшом бетонном помещении, похожем на техническую нишу. С потолка свисала лампа, обернутая красной пленкой. В углу были сложены ящики, на одном из них стояла газовая горелка и стояла канистра с водой.

– Передышка, – сказал Артем, снимая с плеча старый рюкзак. – Здесь можно говорить. Относительно безопасно.

Катя прислонилась к стене, чувствуя, как дрожь постепенно отпускает ее тело. Она смотрела на этого человека, на его обычное, невозмутимое лицо, освещенное алым светом.

– Кто вы? – наконец спросила она. – И что вы все время имели в виду под «точкой» и «здесь»?

Артем достал из рюкзака металлическую флягу, отпил и протянул ей.

– Вода. Чистая.

Она машинально сделала глоток. Вода была холодной и безвкусной.

– Мы – те, кто не спит, – сказал он, глядя на нее своим тяжелым взглядом. – А это место… это слепое пятно. Дыра в их сети. Таких немного. Они возникают там, где реальность… повреждена. Искажена настолько, что их сканеры скользят по поверхности, не видя того, что внутри. Как эта ниша.

– Повреждена? – Катя снова почувствовала холодный ужас. – Чем?

Артем устало провел рукой по лицу.

– Болью. Ужасом. Смертью в промышленных масштабах. Эта дренажная система… часть ее была убежищем в сорок втором. Люди прятались здесь, умирали здесь. Их отчаяние, их агония… оно въелось в камень. Создало некий иммунитет. Щит. Они не могут прочитать это место четко. Для их приборов здесь один сплошной шум.

Он посмотрел на Катю.

– А теперь скажи мне. Что ты видела в «Осадках», прежде чем они нашли тебя? Не просто размытый мир. Что-то конкретное.

Катя молчала, все еще пытаясь осмыслить услышанное. Ее взгляд упал на рюкзак Артема, и в голове, отупелой от усталости и шока, родился странный, почти истерический вопрос.

– А фонарик у тебя там, в сумке, есть? – ее голос прозвучал сипло и неестественно громко в красноватой тишине. – Или мы тут в темноте блуждаем, потому что ты фанат экстрима и романтики подземелий?

Артем на секунду замер, затем уголок его рта дрогнул в чем-то, отдаленно напоминающем улыбку. Беззвучной и усталой.

– Свет – это вектор, – ответил он просто. – Он указывает путь не только нам. Луч фонаря в этой тьме – как маяк для их сенсоров. А красный свет… – он кивнул на лампу, – он рассеянный. Его сложнее запеленговать. Держи голову ниже радаров. В прямом и переносном смысле.

Его слова заставили Катю сглотнуть. Ее сарказм растаял, сменившись ледяной серьезностью. Эти люди не просто прятались. Они воевали, и война эта велась на уровне физических законов.

Она закрыла глаза, пытаясь выцепить из хаоса воспоминаний то, что не было болью и страхом.

– Я… я видела лица, – прошептала она. – В трамвае. Когда мир начал расплываться, лица людей… они не исчезали сразу. Они становились… прозрачными. И сквозь них проступали другие. Солдаты. В гимнастерках. Изможденные, грязные. Я видела одного… у него была перекошена каска, и он кричал. Но беззвучно.

Она открыла глаза и посмотрела на Артема.

– А еще… перед тем, как они появились, «Ангелы»… у меня в голове стоял звон. И сквозь него… я слышала музыку. Старую, патефонную. И детский плач. Одновременно.

В темноте Катя услышала короткий, сухой звук, нечто среднее между кашлем и сдержанным смешком.

– «Ангелы»? – повторил Артем, и в его голосе снова появились нотки усталой иронии. – Мило. Романтично. Почти все новички их так называют, увидев эти… нимбы. Мы, старики, зовем их попроще. Могильщики. Или, если уж совсем по-простому, – он тряхнул рукавом, за который она держалась, – Санитары. Потому что их работа – вычищать. Стерилизовать. Поддерживать порядок в системе, убирая любой мусор. Вроде нас.

От этих слов – «Могильщики», «Санитары» – по коже Кати пробежал ледяной холод. Это было куда страшнее и точнее, чем «Ангелы». В этом не было ничего божественного. Только холодная, функциональная жестокость.

– Эхо, – наконец сказал он. – Ты слышала эхо этого места. Музыка… плач… – Он провел рукой по сырой бетонной стене. – Это все еще здесь. Заперта, как в ловушке. «Осадки» не стирают память места. Они ее… проявляют. Как фотографию. А ты… – он пристально посмотрел на нее, – похоже, стала проявляющим раствором.

Он отстегнул от пояса странный предмет – плоскую металлическую пластину с матовой поверхностью. Провел по ней пальцем, и она ожила, показав схему – лабиринт тоннелей, где одна точка пульсировала мягким зеленым светом.

– Нас тут нет, – сказал он, показывая на точку. – Для их карт – это область с нечитаемыми помехами. Но ненадолго. Рой мог засеять эфир маркерами. Они будут сужать круг.

Внезапно пластина в его руке вздрогнула. Зеленая точка померкла, а по краям схемы поползли алые блики, словно кровь, растекающаяся по воде.

– Обнаружили, – его голос стал жестким. Он тут же погасил экран. – Идут на сближение. Готовься бежать. Быстро и тихо.

Он схватил рюкзак и потушил красную лампу. Тьма сомкнулась вокруг них, ставшая еще более густой и враждебной после короткой передышки.

– Куда? – голос Кати снова предательски дрогнул.

– Глубже, – коротко бросил Артем, и его пальцы снова нашли рукав ее куртки. – Туда, где даже нам страшно.

Они двинулись вглубь тоннеля. Темнота была настолько густой, что Катя почти физически ощущала ее давление на веки. Она шла, уцепившись за куртку Артема, и каждый ее шаг был актом слепой веры.

– Куда мы идем? – наконец выдохнула она, спотыкаясь о невидимый выступ.

– В Улей, – коротко бросил Артем, не замедляя шага. – Еще одна слепая зона. Побольше. Там есть другие.

Мысль о том, что они не одни, что есть еще люди, которые видят этот кошмар, вызвала в Кате слабую, едва теплящуюся искру надежды.

Внезапно Артем снова остановился так резко, что Катя врезалась в него.

– Тише.

Он замер, и Катя почувствовала, как его спина напряглась. Она затаила дыхание, вглядываясь в темноту. Сначала она не поняла, что он услышал. А потом до нее донесся звук. Не гул сканера, а нечто иное – тихое, мерное, влажное шуршание. Словно что-то большое и тяжелое медленно ползло по мокрому камню где-то в параллельной шахте. Звук сопровождался легким, почти неощутимым вибрациям под ногами.

– Это… они? – еле слышно выдохнула она.

– Нет, – голос Артема был напряженным и собранным. – Это не Санитары. Это что-то… местное. Побочный продукт. Остаток.

Шуршание нарастало, и в воздухе поплыл сладковато-гнилостный запах, от которого свело желудок. Кате почудилось, что в темноте перед ними на мгновение проплыло бледное, бесформенное пятно, испещренное темными жилками.

– Не смотри, – резко сказал Артем, с силой дергая ее за рукав. – Иди. Быстрее.

Он почти побежал, и Катя, подавив подкативший к горлу крик, бросилась за ним. Влажный звук преследовал их, отставая, но не исчезая полностью, пока они не свернули в очередной ответвление, и он не затих в далеком гулком эхе.

Наконец впереди показался слабый отсвет. Не красный, а тусклый, желтоватый, идущий из-за тяжелой брезентовой завесы, свисающей с потолка. Артем отдернул ее, пропуская Катю вперед.

Она шагнула внутрь и замерла.

Перед ней открылось обширное подземное помещение, похожее на старый бомбоубежище или заброшенный командный пункт. Сводчатый потолок, укрепленный массивными балками. В воздухе пахло сыростью, металлом и людьми. В центре стояли столы, сколоченные из поддонов, заваленные приборами, паутиной проводов и самодельными устройствами, чье назначение было невозможно угадать. По стенам были развешаны схемы, карты и… фотографии. Сотни фотографий. Лица. Пропавших.

И люди. Их было человек десять-пятнадцать. Они сидели на ящиках, стояли у столов, разбирали какие-то механизмы. Все они были разного возраста и вида, но их объединяло одно – в их глазах стояла та же усталая, выжженная пониманием пустота, что и в глазах Артема. Они обернулись на вход, и десятки взглядов уставились на новоприбывшую. На Катю.

Один из них, седой мужчина с лицом, испещренным морщинами, но с пронзительными молодыми глазами, отложил паяльник и медленно подошел.

– Новичок, Артем? – его голос был низким и глухим.

– Да, Леонид. Уровень «Индиго».

По помещению прошел одобрительный гул. Взгляды, устремленные на Катю, стали еще пристальнее, в них появился интерес, смешанный с жалостью.

Леонид внимательно посмотрел на Катю.

– Добро пожаловать в Улей, дитя. Поздравляю. Ты только что узнала, что мир – это больница, а мы все – ее неизлечимые пациенты. Тебе нужно отдохнуть. Все вопросы потом.

Он жестом указал на закуток, отгороженный свисающим брезентом. Катя машинально направилась туда, чувствуя на себе тяжелые взгляды. За ней последовал Артем.

Внутри оказалась походная кровать и ящик вместо стула. Артем поставил на ящик свою флягу.

– Пей. Отходи от шока.

Катя взяла флягу дрожащими руками.

– Кто все эти люди?

– Выжившие. Как и ты. Каждый прошел через свое пробуждение. Кто-то видел, как его семья растворяется в «Осадках». Кто-то обнаружил, что работает в одном и том же месте десять лет, но не может вспомнить ни одного коллегу в лицо. – Артем сел на корточки перед ней. – Леонид был инженером-строителем. Понял, что что-то не так, когда чертежи мостов начали меняться у него на глазах. Максим, тот угрюмый парень у стола с картами, – бывший специалист по охране труда. Теперь пытается рассчитать вероятность нашего выживания.

– А она? – Катя кивнула в сторону худой девушки, которая сидела в углу, обняв колени, и беззвучно раскачивалась.

– Яна читает эхо. Прикосновения. Она может узнать о человеке все по вещи, которую он держал. Это… тяжелый дар. – Артем помолчал. – Она неделю не могла прийти в себя после того, как прикоснулась к детской игрушке из дома, который «обнулили».

Катя сглотнула. Ее собственная реальность, такая хрупкая и болезненная, вдруг показалась ей лишь верхушкой айсберга вселенского кошмара.

– А что… что такое «Индиго»? Почему все так просияли, когда ты это сказал?

Артем обвел взглядом их убогое убежище – провода, самодельные приборы, карты с пометками отчаяния.

– Потому что мы десятилетия выживаем. Прячемся. Ищем еду. Составляем карты их патрулей. Мы как тараканы, которые научились не попадаться на глаза уборщице. – Он посмотрел на Катю. – Но ты… ты не таракан. Ты – молоток. Или ключ. «Индиго» – это не просто уровень угрозы. Это аномалия, способная влиять на саму ткань Системы. За все годы я не слышал ни об одном живом «Индиго». Их стирают в первую очередь.

Он встал.

– Отдыхай. Завтра начнется твое настоящее обучение.

Он вышел, оставив Катю наедине с гулом генератора и тяжестью нового знания. Она была не жертвой. Она была оружием. И сейчас ее заносили над хрупким стеклянным миром, в котором ей предстояло жить.

– Отдыхай. Завтра начнется твое настоящее обучение.

Он вышел, отодвинув брезентовую завесу, и Катя осталась одна под приглушенный гул генератора. Она сидела на краю походной кровати, не в силах лечь. Руки все еще дрожали. Она подняла их перед лицом – те самые длинные пальцы химика, способные отмерять миллилитры с ювелирной точностью. А теперь они были чем-то большим. Или меньшим.

«Ты – молоток. Или ключ».

Она сжала кулаки, пытаясь подавить дрожь. В голове всплыло лицо Веры. Теплое, живое. А потом – то самое, с фотографии на холодильнике, искаженное тоской. Была ли эта тоска частью сценария? Была ли ее собственная боль запрограммированной реакцией?

Она резко встала и стала похаживать по маленькому закутку. Ее взгляд упал на ящик, где лежал ее рюкзак. Рука сама потянулась к нему, нащупала знакомый прямоугольник блистера с таблетками. Она вытащила его и зажала в ладони. Просто подержать. Просто знать, что выход есть. Химический, мгновенный.

– Не стоит.

Катя вздрогнула и обернулась. В проеме брезента стояла Яна. Девушка казалась еще более хрупкой в тусклом свете, тень под глазами была фиолетовой и глубокой.

– Они… заглушают сигнал, – тихо сказала Яна, глядя на таблетки в руке Кати. – Твое собственное восприятие. А нам… нам нужно, чтобы ты слышала.

– Слышала что? – голос Кати прозвучал резко, почти враждебно.

– Эхо. Шепот. Правду. – Яна сделала шаг вперед. Ее пальцы нервно теребили край грязной кофты. – Ты можешь… ты можешь видеть то, что скрыто. Не эмоции, как я. А факты. Отпечатки. Давай… давай попробуем.

Она протянула Кате маленький, потертый медный значок в виде пятиконечной звезды.

– Это… это я нашла недалеко от вокзала. На нем такое… громкое эхо. Но я не могу разобрать. Только чувствую страх. И гул. Очень сильный гул.

Катя с подозрением посмотрела на значок, потом на Яну.

– Почему я?

– Потому что ты новая. Потому что ты «Индиго». И потому что… – Яна опустила глаза, – потому что я больше не могу это носить. Он жжет мне карман.

Катя медленно, будто тянущаяся к раскаленному углю, взяла значок.

И мир провалился.

Темнота. Давящая, густая. Скрип железа. Грохот, от которого закладывает уши. Запах гари, пота и страха. Она сидит, прижавшись спиной к чему-то холодному и вибрирующему. Сквозь щель в стене видно клочок ночного неба, пересеченный лучами прожекторов. Где-то рядом плачет ребенок. Кто-то бормочет молитву. А потом нарастает гул. Не тот, что от двигателя. Другой. Высокий, пронзительный, свистящий. И все понимают. Все замирают. Значок в ее руке сжимается так, что острые края впиваются в ладонь…

Катя ахнула и отшвырнула значок. Он звякнул о бетонный пол и покатился в угол. Она стояла, тяжело дыша, сердце колотилось где-то в горле. Она снова там, в этом вагоне, в этой темноте…

– Что? Что ты увидела? – Яна смотрела на нее с жадным, почти болезненным интересом.

– Бомбежка, – выдохнула Катя, все еще приходя в себя. – Люди в товарном вагоне. Эвакуация. Во время войны. Они… они ждут удара.

Яна кивнула, ее глаза блестели.

– Да. Да! Я чувствовала их страх! А ты… ты увидела! Ты видишь картинку! – Она вдруг замолкла, насторожившись. Ее взгляд стал отрешенным, будто она прислушивалась к чему-то далекому. – Они… они идут. По верхним уровням. Ищут тебя.

– Санитары?

– Нет. Хуже. – Яна посмотрела на Катю с настоящим ужасом. – Твои «Осадки». Они начинают просачиваться сквозь грунт. Как чернильное пятно. Они идут на твой сигнал.

Дверь в закуток резко распахнулась. На пороге стоял Леонид. Его лицо было напряженным.

– Катя. С тобой все в порядке? У нас скачок фоновой аномальности. Максим бьет тревогу.

– Я… я просто дотронулась до вещи, – смущенно прошептала Катя.

Леонид перевел взгляд на значок в углу, потом на Яну.

– Яна, я же просил. Никаких самодеятельных тестов. – Его голос был усталым, но твердым. Он снова посмотрел на Катю. – Твой дар – это не игрушка. Это маяк в тумане. И он привлекает не только нас. Сейчас Максим пытается стабилизировать ситуацию, но тебе нужно учиться контролировать это. Сейчас.

– Как? – спросила Катя, чувствуя, как нарастает паника.

– Концентрация, – сказал Леонид. – Ты должна научиться не просто видеть эхо, а управлять своим вниманием. Открывать его и закрывать. Как кран. Иначе ты утонешь. И утянешь за собой всех нас.

Он протянул ей тот самый значок.

– Начнем с малого. Возьми его. Но не погружайся. Просто почувствуй его присутствие. Потом отодвинь. Сделай тише.

Катя с опаской посмотрела на медную звезду. Она снова чувствовала ее зов, тот самый провал в прошлое.

– Я не смогу.

– Сможешь, – упрямо сказал Леонид. – Потому что иначе следующее, к чему ты прикоснешься, будет не артефактом, а одним из нас. И то, что ты увидишь в наших головах, может сломать тебя навсегда.

Катя глубоко вдохнула и взяла значок. Холодный металл снова обжег ее пальцы. Гул в ушах нарастал. Темнота звала.

– Нет, – прошептала она себе. – Закрой. Закрой кран.

Она представила себе