Макс Валсинс
Балканское колдовство

Полная версия

Седьмая встреча

В тесной квартирке на последнем этаже, практически на чердаке, старого дома в Белграде жил молодой поэт Лука проводил ночи, погружённый в свои стихи. С юных лет он чувствовал, что слова для него – это больше, чем просто средство выражения мыслей. Они были живыми, пульсирующими, способными как исцелить, так и разрушить. Лука начал писать стихи в подростковом возрасте, проводя вечера за тонким сборником с кожаным переплётом, где записывал свои мысли. Его первая публикация появилась в заштатной газетенке, и это была единственная радость, которую он испытал в тот год.

Лука мечтал о том, чтобы его стихи дошли до сердца каждого, чтобы они смогли затронуть те уголки души, о которых люди сами не подозревают. Но слава ему не спешила улыбнуться. Несмотря на его глубокие и трогательные произведения, они оставались незамеченными широкой публикой.

Квартира Луки находилась на последнем этаже старого дома в районе Дорчол, где здания, казалось, помнили ещё времена Османской империи. Узкая лестница, ведущая к его жилищу, была покрыта трещинами, а деревянные перила скрипели от малейшего прикосновения. Его квартира была маленькой, всего две комнаты, но каждая деталь в ней отражала душу поэта.

Главное место в квартире занимал письменный стол, стоявший у окна с видом на крыши соседних домов. Стол был старым, с глубокими царапинами и пятнами от чернил, но Лука любил его за крепкость и историю. На нём всегда лежал разбросанный хаос: черновики стихов, книги с заложенными страницами, чернильница и несколько перьев. В углу стола стояла керосиновая лампа, которую Лука зажигал ночью, когда вдохновение приходило в самый неожиданный момент.

Над столом висела полка, загромождённая книгами. Это были сборники сербской, русской и французской поэзии, а также старые тома с пожелтевшими страницами, найденные на книжных рынках. Среди них выделялись книги с автографами, которые Лука ценил больше всего.

Обои в комнате были выцветшими, местами потрескавшимися, как будто сама квартира отражала жизнь её хозяина – простую и немного грустную. Пол был деревянным, скрипучим, но чистым. Лука старался поддерживать порядок, насколько это было возможно, хотя кучки книг и бумаги постоянно находили себе место в самых неожиданных углах.

Единственный диван, покрытый старым клетчатым пледом, стоял напротив окна. Он служил Луке и кроватью, и местом для отдыха. Рядом с диваном стоял маленький столик, на котором всегда лежала его любимая керамическая кружка с трещиной на боку. Лука любил пить из неё крепкий турецкий кофе, который сам готовил на маленькой кухонной плите.

Окно было старым, с деревянной рамой, краска на которой облупилась от времени. Оно выходило на юг, и по утрам квартира наполнялась мягким светом, который Лука находил вдохновляющим. Вечерами же он смотрел на крыши, подсвеченные луной, и слушал шум города, который казался приглушённым на этой высоте.

Со временем Лука стал уединяться. Друзья начали избегать его, находя его стихи пугающими. Он всё больше времени проводил в своей крошечной квартире, где даже обои на стенах были исписаны черновиками и заметками. Он начал искать вдохновение в самых странных местах: на старых чердаках, в заброшенных домах, в разговорах с незнакомцами. Это было поиском музы, способной вдохновить его на великие строки.

Это случилось поздней осенью, когда Белград окутал туман, а воздух наполнился запахом прелой листвы и промозглого дождя. Лука возвращался домой после неудачного вечера в кафе, где читал свои стихи. Усталость и разочарование грызли его изнутри, и он медленно брёл по улицам Дорчола, задумчиво глядя под ноги.

Вдруг он услышал звук – лёгкий, едва уловимый, похожий на шорох крыльев или тихий смех. Обернувшись, Лука увидел её. Женщина стояла у фонаря, который, казалось, светил только ей одной. Она была в чёрном пальто, а волосы, чёрные как вороново крыло, свободно спадали на плечи. Её лицо было бледным, как лунный свет, а глаза сверкали странным, неземным блеском.

– Ты Лука, – произнесла она голосом, похожим на шелест ветра.

Он остановился, удивлённый тем, как она знала его имя.

– Да, это я. А вы кто?

– Седмира, – ответила она, её губы изогнулись в едва заметной улыбке.

Её имя звучало, как эхо, растворяясь в холодной ночи. Лука почувствовал, что само время остановилось, оставив их вдвоём под этим слабым фонарём.

– Я слышала твои стихи, – продолжила она. – Они… зовут.

– Зовут? – переспросил Лука, не понимая, что она имеет в виду.

– Слова имеют силу. Твои слова – сильнее, чем ты думаешь.

Седмира протянула ему руку, но вместо того, чтобы пожать её, Лука заметил, что на её ладони лежит что-то. Это была старая, потрёпанная перчатка.

– Это тебе, – сказала она. – Слова, которые ты ищешь, приведут тебя туда, где ты никогда не был.

Лука не успел ничего сказать, как Седмира повернулась и исчезла в тумане. Её шаги не раздавались в тишине, словно она никогда и не ступала по земле.

Вернувшись домой, Лука положил перчатку на стол. Она выглядела как обычная вещь, но что-то в ней было не так. Ткань казалась живой, пульсирующей, и от неё исходило странное тепло. Разувшись Лука лег спать.

Лампа на столе уже давно погасла, но старая перчатка, оставленная Седмирой, всё ещё лежала там, притягивая его взгляд, как магнит. Она казалась слишком обычной, чтобы вызывать тревогу, но в ней было что-то, что не давало ему покоя.

Он закрыл глаза, и сон подступил, будто тяжёлая завеса. Внезапно Лука проснулся от того, что не может дышать. Что-то холодное и жёсткое обвилось вокруг его шеи. С трудом открыв глаза, он увидел перчатку, которая будто ожила. Её пальцы, тонкие, как скелетные кости, цеплялись за его горло, сжимая его с каждым мгновением сильнее.

– Отпусти! – прохрипел он, пытаясь сорвать её с себя.

Но перчатка была непреклонна. Её ткань, казалось, тянулась и жила собственной жизнью, словно в ней была заключена чья-то злая воля. Лука в панике отбросил одеяло и попытался встать, но перчатка словно приросла к его коже, становясь всё тяжелее и холоднее.

Его дыхание становилось всё более прерывистым. Он смотрел в темноту комнаты, надеясь найти там что-то, что могло бы помочь, но стены сжимались вокруг него, превращая его мастерскую в кошмарный лабиринт.

Его взгляд упал на окно. Лунный свет проникал сквозь стекло, освещая перчатку. В этом свете её ткань сверкала, как паутина, а пальцы продолжали душить его. Лука пытался закричать, но голос не выходил из горла.

Резкий вдох. Лука очнулся. Его сердце колотилось, как сумасшедшее, а горло было сухим и саднило. Он сидел на своём диване, весь в холодном поту, с руками, сжимающими шею.

Перчатка лежала на столе, точно там, где он оставил её, неподвижная и безобидная. Лука долго смотрел на неё, не в силах понять, что только что произошло.

– Это был всего лишь сон, – пробормотал он, пытаясь убедить себя.

Но ощущение ледяного прикосновения всё ещё держало его в плену. Он встал, налил себе стакан воды и сел обратно, стараясь унять дрожь. Перчатка больше не выглядела пугающей, но в его сознании поселился страх, который он не мог объяснить.

Этой ночью Лука больше не спал.

***

Это произошло через неделю после первой встречи. Ночь была безлунной, а над Белградом плыл густой туман. Лука, измотанный бессонницей и странными снами, вышел подышать свежим воздухом. Его тянуло что-то необъяснимое, будто чья-то незримая рука вела его через пустынные улицы.

Когда он дошёл до Калемегдана, старого парка, который раскинулся на месте древней крепости, он увидел её. Седмира стояла под старой липой, чьи узловатые ветви тянулись к небу, как руки молящихся.

– Я знала, что ты придёшь, – сказала она, не оборачиваясь.

Её голос звучал так, будто он исходил не только от неё, но и от самой липы, от земли, от ветра, гуляющего среди крепостных стен. Лука подошёл ближе, но остановился на несколько шагов, ощущая странное волнение.

– Почему ты здесь? – спросил он.

Она повернулась к нему, и её глаза сверкнули в тумане.

– Я хочу рассказать тебе историю, Лука. Историю о поэтах, чьи стихи живут вечно.

Седмира провела рукой по стволу липы, и Лука заметил, что кора под её пальцами треснула, открыв кроваво-красные прожилки.

– Давным-давно, – начала она, – был один поэт, чьи слова были так прекрасны, что они касались самых глубин человеческих душ. Но однажды он встретил женщину, похожую на меня. Она показала ему тайну: чтобы создавать истинное искусство, он должен был писать не чернилами, а кровью своего сердца.

Лука почувствовал, как холод пробежал по его спине, но он не смог отвести взгляда от Седмиры.

– Он согласился, – продолжала она. – Каждое его стихотворение рождалось из боли, но было великолепным. Люди плакали, читая его строки, и его имя стало легендой. Но цена была слишком высока: его сердце иссякло, как высыхает река, а его душа затерялась в тени вечности.

– Это просто легенда, – попытался возразить Лука, хотя его голос звучал неуверенно.

Седмира улыбнулась, но в её улыбке не было тепла.

– Ты уже начал чувствовать это, Лука. Разве не правда? Каждое слово, которое ты пишешь, словно забирает у тебя частичку жизни.

Седмира подошла ближе и указала на корни старой липы.

– Знаешь, почему эта липа растёт здесь так долго? Её корни питаются кровью тех, кто пришёл до тебя. Поэты, художники, мечтатели – их жизни превратились в её силу. Она слышала столько слов, что сама стала частью легенды.

Лука посмотрел на липу и почувствовал, как его сердце сжимается. Ему казалось, что корни шевелятся, медленно тянутся к его ногам, хотя это мог быть лишь обман зрения.

– Ты можешь уйти сейчас, – сказала Седмира. – Но если останешься, твои стихи станут бессмертными.

Она подошла ближе, почти касаясь его плеча, и её голос стал шёпотом:

– Вопрос лишь в том, готов ли ты писать кровью своего сердца?

Лука замер, чувствуя, как слова Седмиры проникают в его сознание. Ветер гулял между ветвями, шепча что-то на своём языке, и казалось, что весь парк замер в ожидании его ответа.

Он огляделся. Белград вдалеке сиял огнями, но здесь, в тени крепости, царила тишина, будто город принадлежал другому миру. Липа возвышалась над ним, её корни глубоко уходили в землю, а узловатые ветви словно тянулись к чему-то недостижимому.

– Я всегда знал, что слова требуют жертв, – наконец сказал он, глядя на Седмиру. – Но я не думал, что цена может быть такой высокой.

Она молчала, но её глаза блестели, как звёзды в безлунной ночи.

– Ты ведь сама знаешь, – продолжил Лука, – что поэт без своих строк – это просто оболочка. Что мне за жизнь, если мои слова не найдут отклика, если я исчезну, так ничего и не оставив?

Он задумался на мгновение, вспоминая свои старые стихи. Они были хорошими, но не великими. Ему всегда казалось, что чего-то не хватает – силы, глубины, той искры, которая могла бы прожечь душу читателя.

– Если я соглашусь, – сказал он, сжимая кулаки, – это действительно изменит моё творчество?

Седмира кивнула, не сводя с него своего загадочного взгляда.

– Ты станешь больше, чем просто поэтом, Лука. Ты станешь голосом, который будут слышать сквозь века. Но помни: это не дар. Это сделка.

Лука посмотрел на липу. Её силуэт тянулся ввысь, как неумолимая скрижаль, написанная самой природой. Он представил тех, кто стоял здесь до него: поэтов, художников, мечтателей. Они сделали свой выбор, и, возможно, их строки остались в сердцах людей.

– А что случится со мной? – спросил он, обернувшись к Седмире.

– Ты узнаешь это со временем, – ответила она. – Но разве это важно? Великие поэты всегда платят за своё бессмертие.

Слова прозвучали просто, но их смысл пронзил его. Лука знал, что выбор уже сделан. Он не мог уйти. Его душа жаждала той силы, которую обещала Седмира. Он сделал шаг вперёд, подходя к липе, и положил ладонь на её шершавый ствол.

– Хорошо, – сказал он, глядя в глаза Седмиры. – Я принимаю.

Седмира улыбнулась – лёгкой, таинственной улыбкой, в которой не было радости. Она подошла ближе и тихо произнесла:

– Тогда пиши, Лука. Пиши так, будто каждый стих – последний.

Её слова эхом отразились в его сознании, и в этот момент он почувствовал, как что-то меняется. Холод пробежал по его телу, словно липа впитала часть его сущности. В воздухе появился сладковатый запах, как будто в землю впиталась капля крови.

Седмира развернулась и начала уходить в туман, оставив Луку одного под древним деревом. Он остался стоять, чувствуя, что его судьба навсегда связана с этим местом.

Его сердце билось глухо, как барабан, но в голове уже начали складываться строки. Слова пришли внезапно, как поток, который он не мог остановить. Лука достал блокнот, и его рука сама потянулась к перу. Он писал, не замечая ни времени, ни холода, ни того, что под его пальцами чернила казались гуще и темнее, чем раньше.

***

Лука стоял у окна, глядя на город, тонущий в ночи. Его сердце было неспокойно, будто он ждал чего-то, что не мог объяснить. И когда на улице раздался лёгкий шорох, как звук листьев, скользящих по булыжникам, он сразу понял: это она.

Он накинул пальто и вышел, даже не думая закрыть за собой дверь. Воздух был холодным, густым, как мрак, и едва уловимый запах липы снова ударил ему в ноздри.

Седмира ждала его у ворот Калемегдана, её силуэт был обрамлён светом одинокого фонаря. Но она была не одна. Вокруг неё двигались тени – силуэты людей, которые не имели лиц. Они будто парили в воздухе, их фигуры то становились чёткими, то расплывались, сливаясь с ночным мраком.

Лука остановился на мгновение, но не из страха. Наоборот, он почувствовал странное возбуждение, словно неведомая сила наполняла его грудь. Его взгляд перескакивал с Седмиры на тени, которые двигались беззвучно, окружая её, как покорные слуги.

– Ты привела гостей, – сказал он, его голос звучал почти весело.

Седмира улыбнулась, и в её улыбке было что-то ледяное. Тени начали кружиться вокруг Луки, их движения были плавными и гипнотическими, словно они танцевали по древнему ритуалу. Он почувствовал, как что-то прохладное и невидимое касается его кожи. Но вместо ужаса это прикосновение разожгло в нём желание писать.

– Ты чувствуешь их? – спросила Седмира, её голос был тихим, но проникал прямо в его разум.

– Да, – ответил Лука, его руки уже тянулись к блокноту, который он машинально прихватил с собой. – Кто они?

– Те, кто пришёл до тебя. Поэты, мечтатели, те, кто отдал свои сердца ради своих слов. Они теперь лишь тени, но их стихи живут.

Её слова эхом отзывались в голове Луки, но он уже не слушал. Его рука начала двигаться по странице, словно ведомая невидимой силой. Слова рождались сами собой, каждое из них казалось весомым, наполненным тьмой и истиной, которую он прежде не мог выразить.

– Пиши, – сказала Седмира, делая шаг ближе. – Пиши о том, что видишь.

Лука видел всё. Видел, как тени тянулись к его рукам, будто стремясь проникнуть в его душу. Видел, как они менялись, становились то похожими на людей, то исчезали вовсе. Ему казалось, что он пишет не сам, а просто записывает то, что ему диктуют.

Он писал всю ночь. Вокруг него кружились тени, шепча что-то на незнакомом языке. Седмира стояла неподвижно, словно распорядитель этого странного ритуала.

Когда первые лучи рассвета прорезали горизонт, тени начали растворяться, исчезая в утреннем свете. Седмира взглянула на Луку, её лицо было спокойным, но в глазах отражалась таинственная гордость.

– Ты начал понимать, – сказала она. – Но это только начало.

Она развернулась и ушла, не сказав больше ни слова.

Лука остался один под липой, его блокнот был полон стихов, которых он не помнил, что написал. Слова были сильными, непреклонными, полными боли и истины. Они были прекрасны.

***

Ночь снова окутала Белград, когда Лука услышал странный звук. Он не мог объяснить, откуда он шёл, но мелодия звала его, как дальний маяк, пробивающийся сквозь туман. Покинув квартиру, он последовал за ней, будто подчиняясь невидимой силе.

Седмира ждала его у входа в старую, почти разрушенную церковь. Её лицо было серьёзным, а в руках она держала ключ, который казался древнее самой церкви.

– Ты готов? – спросила она, её голос прозвучал как эхо внутри его разума.

Лука молча кивнул, и она открыла тяжёлую, проржавевшую дверь.

Внутри церковь была заброшена: стены облупились, иконостас выцвел и облупился, а от оконных стекол остались лишь осколки, из которых лунный свет складывал странные узоры на полу. В центре, неизвестно почему, стоял концертный рояль. Он был огромным и зловещим, покрытым пылью и паутиной, но всё ещё внушал величие.

– Почему мы здесь? – спросил он.

Седмира подошла к роялю, её движения были плавными и почти торжественными.

– Музыка – это древний язык. Она может пробудить в тебе то, что ещё спит, – ответила она, садясь за инструмент.

Седмира провела рукой по клавишам, и те заскрипели, но не подвели. Первый звук был низким, почти рычанием. Седмира начала играть. Мелодия была странной, не похожей ни на что, что Лука когда-либо слышал. Она не принадлежала этому миру: резкие ноты сменялись нежными переливами, и каждая из них пробирала до костей. Звук заполнил церковь, отразился от стен и будто навис над Лукой. Лука почувствовал, как его тело наполняется неведомой энергией. Его пальцы дрожали, но не от страха. Он достал блокнот и ручку, едва осознавая, что делает. Рука начала двигаться сама, оставляя на бумаге слова.

Слова, которые не были его.

Каждая строчка казалась ему чужой, но в то же время удивительно близкой. Это были стихи, полные силы и тьмы, как будто сам орган, церковь и ночь говорили через него.

– Что это? – прошептал он, не отрываясь от письма.

– Это голос, который ты искал, – сказала Седмира, не переставая играть. – Он был в тебе всегда, но тебе нужно было место, чтобы его услышать.

Лука писал без остановки, пока мелодия не оборвалась так же внезапно, как началась. Когда тишина снова заполнила церковь, он откинулся назад, его руки дрожали, а сердце билось, как барабан.

Седмира подошла к нему, её взгляд был полон загадочного удовлетворения.

– Ты начинаешь видеть, Лука. Видеть то, что скрыто за пределами слов.

Он молча смотрел на свои записи. Эти стихи были сильнее, глубже всего, что он когда-либо писал, но их смысл ускользал от него, как вода сквозь пальцы.

– Это потрясающе, – прошептал он, его голос был едва слышен. – Но я не понимаю их.

– И не должен, – ответила Седмира. – Не тебе решать, что они значат. Ты только проводник.

***

После той ночи в церкви Луку словно прорвало. Его стихи лились из него, как река после дождя, и каждый текст был насыщен странной, необъяснимой силой. Они больше не были просто словами – это были живые образы, которые врезались в сознание, оставляя в душе читателей след, похожий на рубец.

Редакторы литературных журналов сразу обратили на него внимание. Его стихи стали печатать в лучших изданиях Белграда, а вскоре и за его пределами. Каждое новое произведение сопровождалось восторженными отзывами критиков: они называли его стихи «жгучей истиной», «голосом новой эпохи».

Но среди читателей реакция была другой. Каждый, кто открывал страницу с его стихами, ощущал странное притяжение. Люди не могли оторваться от текста, даже если хотели. Каждая строчка будто вытягивала из них воспоминания, чувства, которые они давно пытались забыть. Стихи Луки вызывали у людей странную тоску, смешанную с восхищением. Они казались прекрасными, но их красота была мрачной, как рассвет после ночного пожара. Некоторые говорили, что после прочтения стихов им снились сны – странные, тягучие, в которых тени шептали им незнакомые слова. Другие утверждали, что слышали в строках Луки чей-то голос – тихий, как ветер, и полный боли.

Сам Лука не знал, радоваться ему или бояться. Ему казалось, что с каждой новой публикацией он теряет что-то внутри себя, но вместо этого его место занимала неведомая сила. Он чувствовал, что слова действительно идут не от него, а через него, как поток, который невозможно контролировать.

Каждую ночь он садился за стол, а наутро находил свой блокнот заполненным стихами, которые он едва помнил, что писал. И каждая новая строка казалась ему всё темнее, всё сильнее, всё тяжелее для его души.

***

Лука сидел в своей комнате, освещённой лишь слабым светом настольной лампы. На столе перед ним лежал блокнот, исписанный тёмными, словно обжигающими словами. Его сердце билось глухо, как барабан, а внутри него шла борьба. Последние дни он чувствовал себя истощённым, будто с каждым стихом терял что-то неуловимое. Ему казалось, что в его груди образовалась пустота, которую ничем нельзя заполнить.