Макс Ронге
Военный и промышленный шпионаж. Двенадцать лет службы в разведке

Тогда же весьма вовремя поступило предложение от одного господина, которого вначале называли Г.Г.60, а затем Дутрук. За соответствующее вознаграждение он снабдил нас итальянскими инструкциями по проведению мобилизационных мероприятий, схемами железнодорожной сети, расписанием передвижения по железным дорогам поездов и другими важными документами.

Где он доставал эти материалы, за которые однажды по своему желанию получил даже красивые дорогие серьги, вначале установить было невозможно. Но в 1902 году итальянцы заподозрили некоего капитана Херардо Эрколесси в государственной измене. Правда, они оказались недостаточно расторопными, чтобы взять его с поличным, – руководивший слежкой за капитаном старший лейтенант карабинеров Блейз повел себя настолько неумело, что сицилийские власти начали за ним охоту как за шпионом. Но в 1904 году Эрколесси был все же уличен в государственной измене в пользу Франции, и после этого доставка донесений со стороны Дутрука прекратилась. Сам же Дутрук, придя в «Эвиденцбюро», горько посетовал, что этот инцидент с итальянским капитаном сильно навредил его бизнесу. Тогда стало понятно, что он, являясь посредником между Эрколесси и французской разведслужбой, использовал попадавший к нему материал для продажи нам.

Позже удалось выяснить, что под личиной Дутрука скрывался французский капитан Ларгье, служивший до мировой войны руководителем разведывательного пункта. За спиной своего начальства этот французский офицер перепродавал документы, добытые для Франции!

Случай с Эрколесси вызвал в Италии настоящую шпиономанию, что на некоторое время затруднило работу нашей разведки. Это произошло как раз в то время, когда поползли упорные слухи о плотном строительстве итальянцами новых фортификационных сооружений, которые на восточной границе Италии до той поры ограничивались возведением укреплений возле города Озоппо. В связи с тем что подобное в случае начала войны означало вынос вперед района развертывания и наталкивало на определенные выводы об оперативных замыслах Италии, данный вопрос требовалось срочно перепроверить, что приобретало особенное значение.

Между тем официальные лица Италии, так же как и австро-венгерское министерство иностранных дел, делали вид, что ничего не знают о проведении разведывательной работы в отношении союзника. Более того, они сообщили о неком Умберто Диминиче, который предложил итальянскому морскому министерству купить светокопии чертежей австровенгерских кораблей. По нашим сведениям, итальянцы этим «товаром» были уже обеспечены, а сообщением о Диминиче просто хотели сподвигнуть нас на выдачу им итальянцев, продававших итальянские секреты. Таких, как дезертира Микель Анджело Поцци, передавшего за денежное вознаграждение военно-морской секции Генерального штаба Австро-Венгрии чертежи итальянских кораблей. Диминич был арестован и признался, что уже продал эти документы русскому военному атташе в Вене полковнику Владимиру Роопу^[28]. При этом судебный процесс прошел настолько деликатно, что фамилия покупателя не упоминалась!

На подобной взаимной предупредительности строилось и поведение итальянского военного атташе в Вене подполковника Чезаре Дельмастро, человека весьма честолюбивого и желавшего добиться в разведке чего-то необычайного. Но ему не везло – одному из своих агентов, по-видимому считавшемуся особенно надежным и ценным, он не только передал приглашение некоего господина Чарльза Ениваля из Рима посетить Италию, но и сообщил ему адрес явки офицера разведки в Милане капитана Читтадини, ставшего во время войны генерал-адъютантом. Жена этого офицера в девичестве носила фамилию Аливерти, и поэтому итальянская разведслужба присвоила ему псевдоним Пьетро Аливерти. В итальянской разведке подобное кодовое имя играло одновременно роль пароля, так же как и псевдоним Герцог во французской.

В январе 1905 года в Лугано^[29] встреча вышеназванного агента с «акулой» итальянской разведки наконец-то состоялась. Принесенные им документы вызвали огромный интерес и были оплачены по-королевски. Естественно, итальянский резидент не мог догадаться, что они были изготовлены в венском «Эвиденцбюро» и являли собой полную фальшивку. Не имели понятия итальянцы и о том, что их секретные каналы передачи информации оказались вскрытыми, что в значительной степени помогло в разоблачении итальянских шпионов.

Засланный нашим бюро человек сыграл свою роль просто великолепно и даже вошел во вкус, горя желанием повторить спектакль, который он разыграл в Лугано. Однако на этот раз в интересах дела было сделано исключение и продолжить игру ему не разрешили – не стоило тратить драгоценное время и силы на изготовление новых фальшивок, поскольку при этом никогда не знаешь, насколько важную информацию передаешь в действительности.

Раскрытие нами кодовых имен, паролей и явок в скором времени плохо сказалось на карьере незадачливого подполковника Дельмастро. Наше внимание привлекли к себе некий Пьетро Контини и его сожительница, которые поддерживали с Дельмастро тесную связь и за которыми мы наблюдали в течение нескольких месяцев. После их ареста Дельмастро утверждал, что Контини служил у него переводчиком, однако в ходе следствия удалось установить, что Контини пользовался паролем Пьетро Аливерти, что подтверждало его принадлежность к итальянской шпионской сети. Контини осудили, а Дельмастро, возомнивший себя после сделки в Лугано бесценным работником разведки, как ни упирался, был вынужден оставить свой пост.

Таким образом, можно сказать, что в 1900–1907 годах процессы по делам шпионов были вынесены, как говорится, на повестку дня, что ясно свидетельствовало о нараставшей в отношениях стран, казалось бы, мирной Европы напряженности, которая неизбежно вела к вооруженному конфликту. И проводившаяся с большей или меньшей интенсивностью разведывательная деятельность служила своеобразным барометром имевшихся тогда политических веяний. В 1907 году, когда я начал работать в «Эвиденцбюро», стрелки этого барометра однозначно предсказывали грядущую бурю.

Мое поступление на службу в разведывательное управление Генерального штаба

Осенью 1907 года меня, тогда гауптмана Генерального штаба, вызвали в Грац, где располагался штаб 6-й пехотной дивизии, и объявили о моем переводе в «Эвиденцбюро».

«Обладаю ли достаточными познаниями для работы на новом поприще?» – не уставал я задавать себе один и тот же вопрос.

К тому времени за моими плечами был одиннадцатилетний опыт офицерской службы, в том числе два года учебы, шесть лет работы на командных и три года на штабных должностях. Прослужив в восьми гарнизонах на итальянской и русской границах, а также внутри империи, я вдоль и поперек исколесил обширные территории австро-венгерской монархии.

«Достаточно ли этого?» – спрашивал я себя.

Меня днем и ночью преследовали мысли, складывавшиеся из самых фантастических представлений о работе шпионов, о проводимых ими тайных миссиях с переодеваниями и приклеиванием фальшивой бороды. Мне снились залы суда, кошмары о каторжниках Сибири и Чертова острова^[30].

12 ноября 1907 года я приступил к исполнению служебных обязанностей в качестве руководителя разведывательной группы, численность которой была весьма маленькой, поскольку кроме меня в нее входил еще только майор Дзиковский. Он и занялся моим посвящением в тонкости разведывательной работы, обучив, как пользоваться тайными письменными средствами, простыми шифрами и другим подобным премудростям. Мое воображение поразили полые трости, щетки, зеркала и тому подобные предметы, использовавшиеся для сокрытия письменных сообщений от агентов. Затем я занялся изучением организационной структуры «Эвиденцбюро» (14 офицеров) и разведывательного дела.

Вопросы осуществления непосредственно самой разведывательной деятельности были возложены в первую очередь на главные разведывательные пункты в Граце и Инсбруке против Италии; в Темешваре^[31], Аграме^[32], Сараево и Заре против Сербии и Черногории; а в Лемберге^[33], Кракове и Перемышле^[34] против России. В общей сложности в них работало пятнадцать офицеров, которые занимались вербовкой, подготовкой и засылкой агентов, приемом от них донесений и обобщением информации, вопросами организации работы и обработки сведений, получаемых от находившихся постоянно за границей доверенных лиц. В функции этих офицеров входило также установление и поддержание с вышеназванными лицами устойчивой связи (почта, посредники, шифр, криптография, секретные чернила и т. д.). Число агентов, которые в то время находились непосредственно в подчинении «Эвиденцбюро», было весьма незначительным, и поэтому в Италию и на Балканы на рекогносцировку обычно посылались непосредственно офицеры этого бюро.

Самым больным был денежный вопрос. Ассигнованных министерством иностранных дел «средств на разведку», а также сумм, отпускаемых на эти цели по смете Генерального штаба, едва хватило бы на годовое содержание директора «среднего» банка. В результате агенты «Эвиденцбюро» вынуждены были удовлетворяться ежемесячными вознаграждениями в размере от 60 до 150 крон. И это при постоянно висевшей над ними угрозе получить за шпионаж долгие годы тюремного заключения, если еще чего не хуже. Поэтому желавших сотрудничать с нами было совсем немного.

Участие прочих ведомств в разведывательной деятельности было минимальным. Результатами своей работы обменивалось с нами только морское разведывательное бюро, но оно само находилось еще в зачаточном состоянии. Военным же атташе во избежание неприятных последствий заниматься разведкой вообще запрещалось, и исключение в этом вопросе составлял только военный атташе в Белграде. Зато с нами тесно сотрудничали офицеры, командированные в Македонию для реорганизации турецкой жандармерии. Кроме того, большую ценность представляла собой помощь германской разведки, с которой мы работали на взаимовыгодной основе.

Контрразведывательная деятельность носила в то время преимущественно предупредительный характер. Но вскоре мне стало понятно, что сил, имеющихся для того, чтобы противодействовать шпионажу, без всякого сомнения ведущемуся против нас Россией, Италией, Сербией и Францией, было явно недостаточно.

В этом вопросе радовали только хорошие отношения с полицейским управлением города Вены. Его начальник Карл фон Бжезовский встретил меня весьма любезно и предупредительно. Он и потом всегда с пониманием относился к вопросам сотрудничества с нами, всячески способствуя этому. Руководителем же государственной полиции вначале был полицейский советник Порм, который вскоре передал дела полицейскому советнику Гайеру, ставшему во время войны начальником полиции и министром внутренних дел. Гайер, так же как и будущий начальник государственной полиции, а затем начальник полиции и федеральный канцлер доктор Йохан Шобер являлись теми людьми в Вене, с которыми я чаще всего сотрудничал в последовавшие годы и которые всегда были готовы прийти на помощь. Именно они способствовали невиданному ранее подъему контрразведывательной работы, особенно во время войны, и думается, что эти господа простят меня за дерзость, если я назову их своими друзьями.

Если бы все органы гражданского управления относились к военным инстанциям хотя бы отдаленно так же, как полицейское управление Вены к Генеральному штабу, то в австро-венгерской монархии многое пошло бы по-другому, и ей удалось бы избежать больших бед. Тогда бы не было никаких, даже самых малых разногласий, и все вопросы продумывались и решались бы сообща, а в итоге успехам радовались бы все стороны.

Не менее сердечными были мои отношения с венской прокуратурой, а также с чиновниками венского суда первой инстанции, с которыми мне довелось соприкасаться во время рассмотрения уголовных дел, где я принимал участие как военный эксперт.

Начальник полиции Триеста надворный советник Альфред Манусси фон Монстезоле также способствовал развитию разведывательной деятельности.

Однако многочисленные враждебные государству волнения и движения во многих частях империи создавали особые трудности в нашей работе в области контрразведки, а также частично и разведки. Поэтому, не имея никакого намерения вмешиваться в политические вопросы, «Эвиденцбюро» и разведывательные посты исходя из чисто военной целесообразности вынуждены были заниматься наблюдением за этими явлениями и борьбой с ними.

Так было, в частности, на юго-западе, где ирредентистски настроенные элементы поддерживали шпионские вылазки римского Генерального штаба, на который работали граждане Австро-Венгрии итальянского происхождения, занимавшие различные должности в австрийских общественных учреждениях.

Так было в тех местностях, где австрийские итальянцы, будучи горными проводниками и пастухами, активно сновали по обе стороны границы и где ирредентистские союзы вели свою вполне определенную пропаганду.

Так было к юго-востоку от города Ала, где возле водохранилища у населенного пункта Ривольто, как установили в 1909 году военные власти, итальянское правительство имело на австрийской территории целый комплекс земельных владений, о существовании которых наши правители не имели ни малейшего представления.

Так было и на юге, где постоянно наблюдались открытые великосербские выступления. При этом бунтовщики не останавливались даже перед воротами казарм.

Так было и на северо-востоке, где действовали панславистские^[35] агитаторы, находившие всяческую поддержку у русских представителей. Там, где русофильские русины видели свое отечество в России, а правителем считали русского царя, на которого буквально молились в церквях, зачастую возведенных на русские средства.

Ко всему этому присоединялось еще антимилитаристское движение, имевшее своих сторонников и пропагандистов главным образом в Богемии.

Еще тогда, когда я только входил в новую должность и изучал все те премудрости, знание которых она предусматривала, уже в январе 1908 года мне поручили выполнение моего первого серьезного задания – подготовить «усиленную» службу разведки, которую можно было бы немедленно развернуть в случае готовящегося вторжения итальянцев после смерти его величества. Информация о таком их намерении поступала к нам все чаще.

На первом этапе осуществления «усиленной» разведки предполагалась отправка на территорию Италии офицеров для выявления возможных мероприятий, превышавших потребности мирного времени, а также засылка агентов в назначенные для них районы разведки на случай начала мобилизации.

На втором этапе планировалось закрытие границ, уточнение списков подозрительных и политически неблагонадежных лиц, высылка из страны опасных иностранцев, решительное подавление любого враждебного для государства движения, установление надзора за изготовлением взрывчатых веществ на гражданских предприятиях и почтово-телеграфной связью. Одновременно предполагалось взятие под контроль всех политических событий. Причем при проведении всех этих мероприятий все органы военного и гражданского управления, а также разведывательные посты должны были работать в тесном взаимодействии друг с другом.

Вскоре мне стало ясно, что меня ожидают более ответственные задания. Ведь вследствие новшеств в турецкой конституции, внесенных младотурками, придание оккупированным областям Боснии и Герцеговины правового статуса аннексированных территорий становилось срочной и неотвратимой необходимостью. Разногласия по этому вопросу между министром иностранных дел графом Алоизем Лексем фон Эренталем и начальником Генерального штаба Францем Конрадом фон Хетцендорфом касались только сроков осуществления этого. И хотя такая формальность мало что меняла в истинном положении вещей, следовало считаться с враждебностью Сербии, видевшей в этом нарушение своих великосербских планов. Она могла взяться за оружие, а Черногория к ней присоединиться. Поведение князя последней, не жалевшего на эти цели средств, никаких сомнений в этом вопросе не оставляло.

К этому добавлялось настоятельное требование начальника австрийского Генерального штаба не закрывать более глаза на агрессивные намерения Италии и поквитаться с сомнительным союзником одновременно с решением балканского вопроса.

Подобные веяния предполагали резкую активизацию деятельности органов разведки. Однако в конце 1907 года военный министр объявил об ограничении разведывательной работы, и в частности запретил разведывательным пунктам составлять донесения о внутриполитическом положении. В ответ начальник Генерального штаба небезуспешно заявил энергичный протест, но пар, как говорится, так и ушел в гудок, и моим глазам, когда я начал углубляться в изучение истинного положения дел в разведывательной службе, открылась довольно печальная картина. Но это меня только подзадорило.

Уже вскоре, получив первый опыт в работе, я пришел к аналогичным выводам, что и майор фон Гесс, который в будущем возглавил штаб генерал-квартирмейстера. Мои выводы в точности соответствовали тому, о чем говорилось еще почти сто лет назад в 1815 году в докладе генерал-майору фон Лангенау^[36]. А сказано там было о том, что разведывательная служба выглядит как частное дело Генерального штаба. Эта служба должна обо всем знать, но помощь в лице Генштаба не находит, боясь возникновения каких-либо неприятностей и испытывая вызывающий смех страх перед возможностью скомпрометировать себя.

Аннексионный кризис. Типичные проявления шпионской деятельности. Двойные агенты

Если Балканы с давних пор являлись своеобразным политическим барометром Европы, то Сербия все более отчетливо превращалась в детонатор, угрожавший взорвать пороховую бочку возникшей напряженности в европейских отношениях. Проектировавшееся Австро-Венгрией строительство железнодорожной линии в Салоники через Новопазарский санджак^[37] вызвало весной 1908 года развязывание Сербией злостной антиавстрийской пропаганды. О царивших там настроениях сообщила выходившая в Боснии газета «Отачина», которая призвала начать ускоренное вооружение Сербии для подготовки к войне.

Все это привело к аресту целого ряда лиц, обвиненных в государственной измене, десять из которых в июле 1908 года были приговорены военным трибуналом к тюремному заключению на сроки от двух до восьми лет. До этого, еще в июне, в черногорском городе Цетинье закончился громкий так называемый «бомбовый процесс», на котором главный свидетель обвинения Георг Настич, являвшийся доверенным лицом сербского кронпринца Георга, заявил, что злоумышленники при помощи украденных из сербского арсенала в городе Крагуевац бомб намеревались взорвать князя Черногории. Причем произойти такое должно было якобы с ведома родственного князю кронпринца. Причиной же подобного намерения, по словам свидетеля, служило стремление к устранению препятствия на пути объединения Черногории с Сербией.

В июле Настич опубликовал две брошюры, пояснение к процессу и мстительный трактат с претенциозным названием «Финал». Последний был направлен, с одной стороны, против сербского подстрекательского союза «Словенский юг»^[38], который Настич представил организатором «метания бомб», а с другой стороны, против великосербской агитации в Хорватии, Словении и в особенности против братьев Прибицевич. Один из этих братьев, которого звали Светозар, был редактором печатного органа организации так называемой «независимой Сербии» в Аграме «Србобран», а другой, по имени Милан, раньше служил обер-лейтенантом австровенгерской армии. Сведения, опубликованные в брошюрах, послужили поводом для многочисленных арестов.

Все эти события ясно показали, чего следовало ожидать со стороны сербов в случае аннексии нами оккупированных областей. Поэтому вполне понятно, что с середины 1908 года разведывательной службе приходилось действовать в интересах подготовки этой государственной акции. Накануне официального уведомления министерством иностранных дел об аннексии в пять часов утра 5 октября произошла активация заранее подготовленной «усиленной разведывательной сети» для действий против Сербии и Черногории, что для «Эвиденцбюро» означало переход на военное положение.

К всеобщему изумлению, аннексия вызвала бурю, направленную на разоружение, не только в Сербии, но и в Англии, Франции, России и Италии, и нам пришлось глядеть во все стороны. Причем в противодействии шпионажу сербы оказались необычайно энергичными. Они арестовывали наших агентов, доставщиков почтовых голубей и предпринимали ряд других мер. Но это привело лишь к подъему нашей разведывательной службы, вызвав заметный приток новых сил, желавших работать в интересах разведки. Причем среди таких людей было немало весьма достойных, в том числе и офицеров запаса, предлагавших свои услуги совершенно безвозмездно.

Решения сербского правительства, разумеется, зависели от позиции России, которая после неудачного исхода войны с Японией и последовавшей вслед за этим революции была не очень-то склонна к военным авантюрам. Однако внезапное появление многочисленных русских «точильщиков» в Галиции, Верхней Венгрии и Буковине, их планомерное распределение по этим областям, а также наличие у них топографических карт указывало на то, что Россия явно склонялась к возможности прийти на выручку к своему маленькому протеже.

Между тем из-за нехватки средств разведывательные посты могли добывать лишь малозначительные сведения. В таких условиях является примечательным, что уже тогда поступили первые донесения о переносе развертывания русских войск в районы среднего течения Вислы в случае нашего ухода из Западной Польши, хотя окончательная проработка этих тщательно продуманных планов приходилась лишь на 1910 год. (Об этом писал в своем труде «Мировая война» Данилов^[39], который был генерал-квартирмейстером в русской Главной ставке в 1914–1915 годах.)

Сербский кризис продолжался всю зиму, а к нему вдобавок присоединилась еще возможность возникновения конфликта с Турцией. Поэтому прикомандированному к австрийскому военному представителю в Турции ротмистру фон Пфлюгелю потребовалось срочно объехать наиболее крупные турецкие города, чтобы наладить работу разведывательной службы, руководимой консульствами. Он добился большого успеха, преобразовав разведывательные органы в Ускюбе^[40] и Скутари^[41] в пункты сбора информации. После нескольких критических дней, приведших к заметному усилению разведывательной деятельности, когда казалось, что война неминуема, 31 марта 1909 года Сербия пошла на уступки.

И надо же было такому случиться, что именно в эти напряженные дни произошел один неприятный инцидент. Дело заключалось в том, что в конце марта был арестован коммерсант Карл Мюллер, находившийся в тесном контакте с рядом сербских офицеров. Арест был осуществлен как раз в тот момент, когда он выходил из квартиры австро-венгерского военного атташе в Белграде майора Габриэля Танчоса. И хотя судебный процесс над Мюллером и несколькими впоследствии арестованными лицами закончился их оправданием, сербские газеты потребовали немедленного отзыва нашего необычайно деятельного, но явно перегруженного заданиями «Эвиденцбюро» военного атташе. В результате военное ведомство снова было скомпрометировано, чего оно так опасалось. А это, в свою очередь, незамедлительно привело к соответствующим плохим последствиям, на преодоление которых потребовалось определенное время, – сменившему Танчоса гауптману Отто Геллинеку были даны строжайшие указания воздерживаться от любого рода шпионажа.

Удовлетворение от достигнутого успеха в отношении Сербии на дипломатическом поприще, который многие, в том числе и начальник Генерального штаба генерал от инфантерии Конрад фон Хетцендорф^[42], встретили весьма скептически, было омрачено разразившимся судебным процессом над изменниками родины в Аграме и процессом над Фридъюнгом^[43]. Всего перед судом предстало 53 человека, среди которых находился и агент сербского Генерального штаба Малобабич^[44], чья судьба была решена самими сербами в 1917 году во время судебного процесса в Салониках. Обвиняемые были осуждены, но намерение бана^[45] Хорватии барона Рауха нанести чувствительный удар по великосербскому движению по эту сторону реки Сава, в наличии которого он был убежден, так и не осуществилось – он попался на удочку некого Макса Кандта или Кона, подсунувшего ему изобличающий материал, где для большей убедительности находилось немало фальшивок. В результате органы юстиции не поверили в подлинность и настоящих документов.

Подобные фальшивки поступили в посольство в Белграде и от двойного агента Владимира Васича, на самом деле называвшегося Младеном Сергианом и представившегося вымышленным именем. Они являли собой протоколы организации «Словенски юг», которые историк доктор Генрих Фридъюнг использовал в своей публикации в венской газете «Новая свободная пресса» в марте 1909 года. Данная публикация плохо отразилась на репутации сербско-хорватской коалиции депутатов ландтага Аграма, ведь согласно опубликованным данным четверо из них были якобы подкуплены сербским дипломатом Спалайковичем^[46]. Венская ежедневная газета «Райхспост» назвала фамилии всех четверых депутатов – Супило, Лукинич, Светозар Прибицевич и Потоцняк. Вместе с остальными членами сербско-хорватской коалиции, насчитывавшей пятьдесят два депутата, они подали иск об оскорблении чести против доктора Фридъюнга. Но еще до рассмотрения этого иска венским судом присяжных заседателей депутат рейхсрата^[47] Масарик^[48] решил выступить в нижней палате парламента с заявлением о том, что до этого времени никакой великосербской пропаганды, поддерживаемой сербской династией, не существовало. Когда в конце года на завершающей части судебного процесса Владимир Васич своего слова не сдержал и на него в качестве свидетеля не явился, то фальсификация как минимум большей части предъявленных протоколов была окончательно установлена. После этого Васич переменил тактику и заверил Масарика в том, что фальшивки изготовил не кто иной, как сам посол в Белграде граф Форгач. Обрадовавшись возможности излить свой гнев на министра иностранных дел графа фон Эренталя, Масарик использовал заседания рейхсрата для своей яростной речи.

Оккупационный кризис не только не разрешился к окончательному удовлетворению участвовавших в нем сторон, но и привел к возникновению новых сложностей. Об этом свидетельствовала резко возросшая разведывательная активность всех участвовавших в нем государств, чья скрытая деятельность, конечно, обнаруживалась только в ходе операций по противодействию шпионажу. Даже в Черногории стала наблюдаться шпиономания, проявившаяся, в частности, в том, что черногорцы арестовали полковника барона Хоенбюхеля во время пограничного инспектирования и насильно увезли проводившего рекогносцировку обер-лейтенанта Малана Ульманского в город Никшич.

В Австро-Венгрии заметно возросло число лиц, обвинявшихся в шпионаже, – с шестидесяти в 1908 году до ста пятидесяти в последовавшие годы. Причем было абсолютно ясно, что пойманными оказывались далеко не все шпионы. При этом центром сербской шпионской и политической подрывной деятельности являлось генеральное консульство Сербии в Будапеште. Поэтому создание при находившемся там штабе четвертого корпуса нового разведывательного пункта под руководством гауптмана Коломана Харвата заметно способствовало усилению контрразведывательной работы и послужило по просьбе венгров связующим звеном с венгерскими властями, сильно отстававшими до того времени от австрийцев в вопросах борьбы со шпионажем.

Другой шпионский центр, работавший против нас, располагался под крылом русского консула Пустошкина в Лемберге. И так продолжалось до тех пор, пока нам не удалось сильно скомпрометировать его и заставить покинуть свой пост из-за громкого скандала в связи с поимкой шпиона Мончаловского. Однако по всему чувствовалось, что имелись и другие центры шпионажа, в том числе и руководимые некоторыми военными атташе. Но обычно охотно идущая навстречу нашим пожеланиям венская полиция, опасаясь столь нежелательных для нее «последствий», организовать за ними наблюдение отказалась.

Некоторые досадные явления вызвал и аннексионный кризис. Газеты никак не хотели прислушаться к предостережению о том, что в столь неспокойное время не стоит своими публикациями оказывать противнику безвозмездные услуги в проведении разведки. Поэтому пришлось издать соответствующий строжайший закон, и за период с ноября 1908 по март 1909 года арест был наложен на примерно двести газет. Большинство из них являлись чешскими, но и немецких оказалось предостаточно. В этом вопросе особенно неприятно удивила газета «Цайт», по сути снабдившая сербов нашими «оперативными планами».

Еще более неприятными были антимилитаристские демонстрации в Богемии, а также все более и более смелая панславистская пропаганда, склонявшая сербов к переносу центра тяжести их пропагандистской и разведывательной деятельности в Прагу, – сказывалась тесная связь некоторой части чешского населения с сербами и русскими. Поэтому начальник Генерального штаба неоднократно пытался организовать главные разведывательные пункты при штабах обоих корпусных командований в Богемии для противодействия этим непотребным явлениям. Однако такой пункт был развернут лишь в начале 1914 года в Праге, и то только тогда, когда антимилитаристская деятельность чехов начала буквально зашкаливать.

В 1909 году возле города Винер-Нойштадт по Штейнфельду, славящемуся своими заводами по производству пороха и боеприпасов, стали бродить какие-то подозрительные личности. Было предположено, что речь шла о сербских эмиссарах, прибывших с заданием совершить на предприятиях различные диверсии. Однако бдительность жандармерии и присланных ей на усиление воинских подразделений не дала осуществить подобные акции, если они вообще планировались. Как бы то ни было, этот случай навел нас на мысль использовать в будущем диверсии как средство ведения войны, подготовка которых была передана в ведение органов разведки.

В те первые годы моей службы в разведке у меня было достаточно много возможностей ознакомиться с деятельностью различных шпионов. Уже в самом начале я познакомился с одним провокатором, навязанным на нашу голову французской разведывательной службой. Как-то раз ко мне заявился еврей по фамилии Гайссенбергер, который еще в 1906 году занимался уборкой помещений у нашего военного атташе в Париже. Разряженный как франт, в начищенных до блеска ботинках, с носовым платком в манжете, он являл собой довольно странную личность. Однако, поскольку мы начиная с семидесятых годов прекратили заниматься развитием агентурной службы против Франции, его наблюдения для меня особого интереса не представляли.