Макс Пембертон
Доверьтесь мне. Я – доктор
Моей маме, которая будет рада слышать, что пока я писал эту книгу, я правильно питался и обязательно надевал теплое белье (честное слово).
© Max Pemberton 2008
© И. Д. Голыбина, перевод, 2019
© Graham Jepson / Telegraph Media Group Limited 2008, фото на обложке
© Оформление. ООО «Издательство АСТ», 2020
Август
Понедельник, 4 августа
Мне страшно. Официально я считаюсь взрослым, то есть должен платить налоги и беспокоиться, не начал ли лысеть, но мне все равно страшно. Я как будто замер у распахнутого люка аэроплана, готовясь к прыжку, и не знаю, откроется парашют или нет, а даже если он откроется, мне все равно предстоит кувыркаться в воздухе с желудком, подступившим к горлу, и мечтать, чтобы это поскорее закончилось. И главное – мне некого винить, кроме самого себя.
Я сам поставил галочку в графе «медицина», когда заполнял анкету в школе. Если бы я промахнулся и отметил «журналистику», то сейчас посиживал бы за компьютером и размышлял, где купить латте повкуснее, а не занимался бы глистами и проказой. Т. С. Элиот ошибался: «жесточайший месяц» – не апрель, а август. Именно в августе выпускники медицинских колледжей по всей стране, проснувшись поутру, осознают страшный факт – теперь они доктора, – и на практике знакомятся с тем, что это означает.
Учеба была для меня чем-то вроде долгих каникул, в которые эпизодически вклинивались случайные больные. К экзаменам, конечно, пришлось попотеть, заучивая целиком толстенные книги, чтобы потом извергнуть их содержимое в пропахшей потом аудитории, едва держась на ногах, трясущихся от опасной комбинации энергетиков и тройных эспрессо. Но в целом, шесть лет в университете я провел довольно приятно. Это было похоже на игру в доктора. На Рождество, когда одна за другой следуют семейные вечеринки, все смотрят на тебя с теплотой, – «О, он учится на врача», – с неба звучит ангельский хор, а ты источаешь божественный свет, озаряющий лица восторженных почитателей. Люди любят врачей, точнее, свое представление о них. Еще им нравится мысль о наличии знакомого врача, хотя в целом медики – скучнейший народ. Они вечно вымотаны, постоянно на все жалуются и говорят исключительно о работе. Однако студент-медик представляет собой этакий славный компромисс: все плюсы будущей профессии, но без мешков под глазами и долгих телефонных разговоров о том, как Национальная медицинская служба катится по наклонной, и что, если заставить людей платить за лечение, они поймут, чего лишились, и сразу заткнутся.
В такой вот благостной обстановке я и провел шесть лет, наслаждаясь статусом «почти» доктора. Я ни разу не дежурил ночью. Не ставил диагнозов. Собственно, я за всю жизнь не выписал ни одного рецепта. Но завтра утром все изменится. Потому что с этого момента я начинаю работать врачом. И мне очень страшно.
Вторник, 5 августа
Я рассчитывал немного на другое. Количество жертв: ноль. Это обидно, ведь я уже настроился на то, что из-за меня кто-нибудь умрет, и я на первой же неделе вычеркну этот пункт из списка. Спишу все на невезение, преследующее новичков, и начну с чистого листа. Через пару месяцев об этом никто и не вспомнит, и можно будет рассчитывать на хорошие рекомендации. Идеально.
В действительности же не только никто не умер, а мы вообще не увидели ни одного пациента. Весь день нас инструктировали о самых скучных вещах, какие только можно вообразить, и которые, как нетрудно догадаться, нам все равно не понадобятся. Сначала мы попали к очень энергичной даме по имени миссис Крук, глаза которой наполнялись слезами всякий раз, когда ей задавали вопрос. Довольно быстро стало ясно, что она только прикидывается энергичной и собранной, в действительности находясь на грани нервного срыва. В какой-то момент, когда мы пили кофе, кто-то поинтересовался у нее, где ложки. Миссис Крук покраснела, как свекла и задышала так часто, что я испугался, как бы она не потеряла сознание прямо у нас на глазах, но тут, к счастью, ложки нашлись: в мусорной корзине. Этой женщине, несмотря на полную неспособность осознать, кто мы вообще такие и что делаем в ее кабинете, предстояло быть нашим связующим звеном с администрацией госпиталя.
После беседы с миссис Крук седые мужчины в серых костюмах провели с нами инструктаж по технике безопасности. Не распыляйте содержимое огнетушителя на пациентов, особенно если огнетушитель – пенный. Если во время обхода чувствуете, что вас сейчас стошнит, пользуйтесь мусорной корзиной. Если собираетесь покончить с собой, не делайте этого на территории больницы.
Более-менее любопытным (я использую это слово в самом широком смысле) оказалось занятие по «личной защите на рабочем месте». Вел его некто Даг, бывший десантник, уволившийся из армии, видимо, по причине необходимости сдерживать свои садистские наклонности, и устроившийся на работу в Национальную службу здравоохранения инструктором. Он объяснил нам, что мы можем и чего не можем делать, если поведение пациента представляет для нас угрозу. Нет бы настроить нас на позитив! Все занятие он потирал свои бицепсы и поигрывал мышцами груди, пялясь при этом на бюст дамы, сидевшей в первом ряду. По глупости я в какой-то момент поднял руку, чтобы отпроситься в туалет, и только тут сообразил, что он просит выйти вперед волонтера. В следующий миг я уже валялся на полу на мате. Пока я пытался вырваться, сначала краснея, а потом синея, ко мне снизошло осознание: вот так я и умру, в тисках тупоголового громилы, в одноэтажном панельном корпусе окружной больницы. «Воздуха!» – хрипел я в его волосатую подмышку, где оказалась моя голова.
Убедившись, что достаточно впечатлил женскую половину аудитории, придушив самого тщедушного из присутствующих, он отпустил меня и продолжил лекцию, взявшись демонстрировать нам картинки 70-х годов с борющимися человечками, которые сильно напоминали иллюстрации из «Радостей секса».
– Если будете делать так, постарайтесь не сломать ему пальцы, – советовал он, – потому что технически это может быть признано превышением пределов допустимой самообороны.
– Но мы же врачи, – пропищала девушка с тугим хвостом на макушке из первого ряда.
Даг окинул ее сочувственным взглядом, сказал «помогай вам Бог» и перешел к другой теме.
Дальше с нами беседовал мужчина, выглядевший так, будто умер уже некоторое время назад, но никто ему об этом не сообщил. Естественно, он оказался патологоанатомом, а его лекция – страшно монотонная – касалась заполнения свидетельств о смерти. Зарядил оптимизмом, нечего сказать.
К концу дня мы так и не увидели ни одного врача, не говоря уже о пациентах, зато получили по толстой пачке бумаг с инструкциями по эвакуации, которые я немедленно потерял. Надеюсь, пожара в ближайшее время не будет. Хотя, честно говоря, даже если и будет, у меня вряд ли появится охота листать этот талмуд, чтобы разобраться, как лучше сбежать. Та же самая девушка с хвостом на затылке по имени Суприя – ей, как и мне, предстоит следующие полгода работать в хирургии, прежде чем нас переведут в терапию, – спросила, что делать с пациентами отделения реанимации, подключенными к аппаратам жизнеобеспечения. Вопрос был вроде разумный, поэтому ответ меня немного удивил. Поскольку спустить их вниз по лестнице нельзя, а лифтами при пожаре пользоваться запрещается, помочь мы им ничем не можем.
– То есть их надо просто бросить там? – переспросила Суприя с широко распахнутым от изумления ртом.
– Ну, если хотите, можете остаться с ними, – отрезала дама, отвечавшая за пожарную безопасность, которая так обильно пользовалась лаком для волос, что сама представляла ей угрозу, – но если вы погибнете, то не сможете предъявить больнице иск.
Видимо, потому, что будем мертвы? Никто не решился развивать эту тему дальше.
У меня крепло подозрение, что администрация воспринимает нас, интернов, как прыщ, который необходимо по-быстрому выдавить, а не как новых сотрудников больницы. Судя по ледяному приему, никто нас тут не любит. Но мы же работаем ради денег, а не по любви, не так ли?
Среда, 6 августа
Руби, моя соседка по квартире, которая выходит на работу в ту же больницу, заметила, что хотя мы вчера весь день провели в администрации, контрактов с нами не подписали. Я даже не видел ни одного, не то чтобы подписывать. Однако персонал, встретивший нас вчера с дружелюбием перечного баллончика, в полном составе как сквозь землю провалился. Может, они все скопом уехали в отпуск? Заболели? Работают только один день в году? До нас доходит весть, что миссис Крук у себя в кабинете, однако все звонки переводятся на голосовую почту. Руби уже готова поднять восстание, устроить массовые протесты и сидячую забастовку, в которых понаторела за время учебы, но мы быстро решаем, что это положит конец нашей карьере еще до того, как она начнется. На какой другой работе, особенно такой опасной, как у врачей, люди перед началом не подписывают контракта? С другой стороны, на какой другой работе приходится дежурить по 24 часа без сна? Возможно, именно поэтому она и опасная.
Мы знакомимся с двумя другими интернами, приписанными к хирургии вместе со мной и Руби. Конечно, свои интерны есть и в терапии, но с ними мы не хотим иметь ничего общего. Среди нас индуист, христианин, гей, чернокожий, двое парней и двое девушек. Просто наглядный образец политкорректности. Правда, Льюис, христианин, – одновременно гей и чернокожий, так что «убивает трех зайцев» сразу.
Утро мы проводим в отделе безопасности труда, который, существуй приз за неспособность организовать соревнования по дальнобойности струи в туалете пивного бара (или провести медицинское обследование в больнице), наверняка бы его получил. Я уже отправил все справки и сертификаты, свидетельствующие, что во мне не притаились никакие вредоносные бациллы и что я вовремя сделал все необходимые прививки, но в ответ получаю лишь недоуменный взгляд медсестры, занимающейся оформлением документов.
– Вы их не присылали, – говорит она, когда я спрашиваю, почему в моем деле нет соответствующей отметки.
– Присылал. Я их отправил шесть недель назад, по первому же вашему запросу, – отвечаю я.
– Нет, не присылали, – упорствует она.
– Нет, присылал, – парирую я, начиная постепенно закипать.
– Не присылали.
– Присылал.
– Не присылали, – и так далее. Руби, которая и правда ничего не присылала, потому что провела в алкогольном угаре все шесть недель между окончанием учебы и началом работы, избегает такой же участи, сразу объявив, что справок не отправляла, так что избавила медсестру от трудов их терять. Сестра ей, похоже, благодарна. Я и остальные интерны, у которых документы «пропали» неизвестно куда, вместе с Руби отправляемся оформлять все заново.
– Видишь, я же тебе говорила, что лучше сходить в паб, чем возиться с этими дурацкими бумажками, – хмыкает Руби.
Четверг, 7 августа
Боже, это какой-то ужас! Гораздо хуже, чем я себе представлял. Я просто больше не могу. Я так устал! И это только первая неделя. С другой стороны, через 51 неделю и два дня все будет кончено. Не так и долго, правда? Сколько там длится год?
Этим утром начался мой первый настоящий рабочий день. Приветственной церемонии почему-то не было. Все устроено следующим образом: в отделении работает две пары хирургов, к каждой из которых приписан один врач-резидент, один ординатор и двое младших врачей (это как раз мы, интерны). Вместе они называются «команда», хотя командой тут и не пахнет. Мне сразу становится ясно, что ординатор не ладит с резидентом. Еще яснее, что резидент не ладит с хирургами. Наша первая встреча напоминает праздник в семье, где все друг друга ненавидят, но терпят, сцепив зубы, ради детей. Мы с Суприей попадаем к мистеру Баттеруорту и мистеру Прайсу. Они выбрали нас навскидку, когда мы подошли к сестринскому посту, как детей для школьной футбольной команды.
Четверо хирургов-консультантов причудливо сочетают в себе профессионализм и полное отсутствие навыков общения. Видя их вместе, со всеми недостатками напоказ, я не могу решить, с кем меньше всего хочу оказаться в команде. У молодого да раннего мистера Гранта, который вполне мог быть одним из персонажей «Грандж Хилл», репутация человека крайне тяжелого. Благодарю свою счастливую звезду, что мне не придется с ним работать. Вытащив короткую соломинку, Руби попадает к нему. Несмотря на то, что за шесть лет нашей совместной учебы Руби всегда удавалось выйти сухой из воды, сейчас я за нее немного волнуюсь.
Но тут, словно манна, посланная с небес, перед нами предстает ее второй консультант. Все женщины в отделении замирают. Медсестры впадают в экстаз. Пациентки женского пола всех возрастов и комплекций издают восторженный стон. Дети исцеляются, прикоснувшись к штанине его дорогущих брюк. Определенно, перед нами покоритель сердец, Любимчик Домохозяек. Похоже, Руби опять повезло.
– Привет! Вы, наверное, новый интерн, – говорит он, игриво ей подмигивая и проводя рукой по своей блестящей темной шевелюре. – Тогда я – ваш консультант.
Он смотрит на Руби, его ноздри едва заметно трепещут, пока он скользит по ней глазами.
– Вы должны меня извинить, это мой первый рабочий день после отпуска в горах. Катался на лыжах, – разливается он. – Трассы просто великолепны. Нет ничего прекраснее, чем промчаться по свежему, нетронутому снегу.
Меня начинает тошнить, и я спешно отворачиваюсь, чтобы не видеть, как Руби хлопает ресницами и бормочет: «О, вряд ли я катаюсь так хорошо, как вы…» Любимчик снова подмигивает ей и уходит прочь по коридору, подтянутый и загорелый. Боже, ненавижу хирургов!
С приветствиями покончено, нас бросают посреди отделения. Никаких мудрых напутствий, слов поддержки или просто дружеской беседы. Двое консультантов скрываются в тумане, Дэниел – ординатор, родившийся с такой здоровенной серебряной ложкой во рту, что она мешает ему говорить, – бросается за ними, кланяясь и пританцовывая, а мы остаемся с врачом-резидентом Сью, которая должна нам объяснить, что мы будем делать.
Судя по всему, Сью сегодня встала не с той ноги, хотя не исключено, что она всегда такая. Эта женщина холодна как лед. Сибирь, иначе и не скажешь. Ходят слухи, что она хотела стать ветеринаром, но не добрала баллов для поступления. Ее любовь к безмозглым зверушкам на интернов, похоже, не распространяется.
– Я вам не друг, я ваш начальник. Не трогайте меня, и я вас не трону, – начинает она.
Отлично. Наступают веселые времена.
Пятница, 8 августа
Наш первый обход отделения. Полная неразбериха. Когда мы являемся на место, выясняется, что Сью уже осмотрела половину пациентов. Никаких «здравствуйте» и прочих приветствий. Выдержав вчера целых полдня работы врачом, я уже думал – наивный! – что нас встретят словами «добро пожаловать назад» или даже «молодцы», хотя бы за то, что мы дожили до этого утра. Однако для ветеранов вроде Сью простого выживания недостаточно. Суприя между нами прозвала ее Старой Кошелкой из-за явственного сходства, и внешнего, и по характеру, с одним из персонажей кукольного мультфильма. Сначала мне показалось, что это немного чересчур, но потом она так на меня посмотрела, когда я спросил про ее планы на выходные, что прозвище стало официальным.
Мы с Суприей весь день бродим по больнице, время от времени натыкаясь на других интернов, словно последние представители вымершего племени. Как направить пациента на рентген? Где бланки для анализов крови? Как связаться со специалистом по трудотерапии? Кстати, чем он вообще занимается? Спрашивать некого. Хирурги все в операционных, сестры заняты, а остальные интерны с нами в одной лодке – быстро тонущей лодке полного неведения.
Сестры, наблюдавшие эту картину уже тысячи раз, нашу растерянность просто игнорируют. Стоит тебе заглянуть в отделение, как на голову сыплются требования «подписать это», «еще раз осмотреть вон того пациента» или вопросы вроде «что там с последней операцией?».
К полудню я понимаю, что больше так не могу. Надо куда-то спрятаться от бесконечного потока вопросов, на которые я не знаю ответ и которых даже толком не понимаю. Захожу в ординаторскую и плотно прикрываю за собой дверь. Вздрагиваю, услышав внезапный шум, но тут, с чувством глубокого облегчения, вижу Руби, которая вылезает из-за шкафа с документами.
– Ну просто ни минуты покоя, да? – говорит она. – Пациенты, сестры, врачи, всем от тебя что-то надо.
Мгновение спустя в дверь влетает Суприя.
– Если еще кто-нибудь о чем-нибудь меня спросит, предполагая, что мне известен ответ, я закричу!
– Я тебя отлично понимаю, – отвечает Руби, – тут мы, похоже, в безопасности.
И у нее сигналит пейджер.
Суббота, 9 августа
Куча планов на первые выходные. Ворох нестиранной одежды, накопившейся за каникулы, маячит передо мной немым упреком. Где-то в его недрах и мои рубашки на следующую неделю, которые я последний раз надевал на практические занятия, еще будучи студентом. Однако, проведя первую половину дня в кровати, а вторую прослонявшись по дому в сонном тумане, я так и не добрался до стиральной машины. И вообще, стирай – не стирай, они все равно опять испачкаются; к тому же после стирки их надо будет гладить, а глажка в моем списке приоритетов далеко не на первом месте. У докторов имеются куда более важные задачи. Например, спасать людям жизнь. Хотя, честно говоря, я начинаю думать, что у глажки есть свои преимущества.
Руби тоже провела большую часть дня в постели и поклялась не вставать, пока у нее не появятся пролежни. Как можно было так устать всего за три дня работы в больнице? Уму непостижимо!
Есть один звук, которого боится каждый начинающий врач. И это не детский плач из отделения скорой помощи, не вопли разбушевавшегося пьянчуги и даже не рявканье консультанта на обходе. Это короткий, пронзительный, леденящий душу сигнал пейджера. Метко прозванный «бипером», он, кажется, только тем и занят, что пищит с утра до вечера и с вечера до утра – живой символ ужаса перед неизвестностью, знакомый каждому молодому врачу. Ты робко набираешь высветившийся номер, не представляя, чего еще от тебя захотят; какой вопрос зададут, предполагая, что ответ тебе известен. Похоже на жутковатую телевикторину, но без перспективы получить денежный приз.
Сегодня рано утром я безо всякого удовольствия осознал, что, хоть и живу от больницы на некотором удалении, мой пейджер продолжает ловить сигнал диспетчерской. В четыре часа меня разбудил пронзительный писк, после чего скрипучий компьютерный голос принялся повторять: «Остановка сердца, остановка сердца». Я бросился рыться в своей сумке, карманах куртки и брюк, пытаясь его отыскать, но безуспешно. Дальше помню только, как очнулся несколько часов спустя, скорчившись в позе эмбриона и прижимая пейджер к животу; он тем временем продолжал пищать, сообщая мне о пропущенном вызове. Позднее выяснилось, что пейджер Руби сработал тоже. А я уж подумал, что это только мой такой особенный.
Естественно, диспетчерская не будет разбираться, кто сейчас на дежурстве и отвечает за неотложные вызовы, а кто нет. Дежурил в те выходные Льюис, и мне стало интересно, как он справился. Сообразил ли, куда надо бежать, когда поступает сигнал? Бросился ли с геройской отвагой спасать пациента или прятался в бельевой, пока им занимались «настоящие врачи»? Я с облегчением выдохнул при мысли о том, что сегодняшний ночной вызов был адресован не мне. А потом сообразил: это лишь вопрос времени.
Воскресенье, 10 августа
Звонок от мамы. Как я питаюсь, правильно? А белье постирал? Все еще курю? Да, да и нет, ну что ты, – отвечал я, сидя на краю постели, доедая манговый соус прямо из банки и любуясь на кучу грязной одежды, сваленной на полу. Могу я определить, есть у нее цистит или нет? Я закурил и глубоко затянулся, слушая, как мама на другом конце провода в подробностях описывает симптомы.
Понедельник, 11 августа
Выходные прошли в постоянном страхе от мысли о том, что придется возвращаться на работу. Мое невежество скоро совершенно точно выплывет наружу. Мне не надо было становиться врачом. Произошла ужасная ошибка.
Отчаянно нуждаясь в никотине, мы с Руби сбегаем за корпус скорой помощи, прячемся позади мусорных урн и достаем сигареты. Казалось бы, врачам и медсестрам курить не полагается, но они, как известно, смолят почем зря. Наверное, все дело в работе, на которой они ежедневно сталкиваются со смертью, свыкаясь с ней. Однако сейчас я понимаю, что главная причина – возможность ненадолго вырваться из отделения, где дела валятся на голову одно за другим. Ну и пообщаться. Ты, может, и не доживешь до старости, зато на похоронах соберется куча народу.
И вот мы сидим за баками, попыхивая сигаретками, прерываемые разве что перезвоном пейджеров, и тут, неизвестно откуда, у нас за спиной раздается голос:
– Какое печальное зрелище – такие молодые, и уже сами себя убивают!
Оглянувшись, мы видим даму лет пятидесяти, похожую на школьную учительницу, с волосами, собранными в пучок. В своем белом халате она выглядит зловеще; раньше такие носили все врачи, но потом выяснилось, что на них инфекция может переноситься из отделения в отделение, и халаты вышли из обихода. Сейчас в них можно увидеть разве что упертых стариков, докторов из телесериалов ну и иногда какого-нибудь санитара. Ни один нормальный, уважающий себя врач такой не наденет.
– Будем надеяться, вы успеете бросить до того, как нейрохимические трансмиттеры вашей мозговой коры понесут невосполнимый ущерб, – продолжает дама в халате.
Мы с Руби переглядываемся.
– Хм… да, будем надеяться, – отвечает Руби, приподняв брови.
– Отвратительная привычка слабых людей. Придется за вами приглядывать, – говорит женщина, после чего исчезает так же быстро и бесшумно, как появилась.
– Кто такая эта корова? – спрашивает Руби.
– Не знаю, – отвечаю я. – Но волноваться ей не о чем. Если ничего не изменится, эта работа, – киваю головой в сторону больницы у себя за спиной, – убьет нас гораздо раньше, чем сигареты.
Вторник, 12 августа
Наконец-то закончили работу, с задержкой на несколько часов. Понятия не имею, что там со всеми этими пациентами в отделении. Не знаю даже, как выписать парацетамол, и это очень некстати. Вечером собирался почитать учебник по хирургии, но слишком устал. Руби заснула в ванне. Флора, еще одна наша соседка, начавшая работать в другой больнице, поблизости от нашей с Руби, тоже вымоталась до предела.
Сейчас же ложусь спать, потому что завтра дежурство – перспектива, от которой кровь стынет в жилах. Пейджер, никакой надежды вздремнуть, и максимум больных, какой только удастся на меня взвалить. Просто прелесть.
Среда, 13 августа
– Придите осмотреть мистера Кларка. Он меня серьезно тревожит. Ему стало хуже.
Молчание. Я моргаю. Сестра на другом конце провода не собирается облегчать мне задачу.
– Хм… ну… Что я должен делать? – наконец выдавливаю из себя я.
– Не знаю. Это же вы доктор. Но делать что-то надо, и быстро.
Время за полночь, я на ногах с восьми часов утра. Именно такого звонка я больше всего и боялся. Меня охватывает острое желание разрыдаться, но с учетом того, что это мое первое полноценное дежурство, я решаю придержать слезы до другого раза. Спешу в отделение. Свет горит только на центральном посту; там сидит несколько медсестер, заполняя бумаги.
– Все в порядке, доктор пришел, – говорит одна из них.
Обрадованный, я оглядываюсь, и только тут понимаю, что они имеют в виду меня. О господи.
У мистера Кларка терминальный рак, и, по словам сестры, он сам уже хочет скорее умереть. Ему под девяносто, ввалившиеся глаза на изможденном лице. Он страдает от мучительной боли, с трудом дышит и, помимо всего прочего, сестры предполагают у него сердечный приступ.
– Здравствуйте, мистер Кларк, я врач, что случилось? – спрашиваю я, не представляя, что еще сказать. Хотелось бы, чтобы он чудесным образом исцелился от одного моего появления, но вместо этого его дыхание становится еще более тяжелым.
Он поднимает на меня взгляд и хрипло шепчет:
– Помогите мне, доктор. Пожалуйста!
В голове пустота. Я понятия не имею, чем ему помочь. Ради таких вот мистеров Кларков я и стал врачом. Я наивно полагал, что, закончив медицинский факультет, научусь помогать людям, облегчать их страдания. Но сейчас, глядя на него, думаю только о том, зачем ему понадобилось умирать именно в мое дежурство. Разве нельзя было подождать?
На медицинском факультете нам объясняли, как работает организм, и что в нем может сломаться, а потом, в теории, как эти поломки устранить. Никто не говорил, что очень неплохо бы разбираться в тонкостях редких заболеваний, встречающихся у небольшого числа пациентов, но на практике эти знания мало чем помогут. В действительности там потребуются совершенно банальные навыки: как поставить катетер, направить пациента на ЭКГ, выписать лекарство или заполнить бланк анализа крови, то есть именно то, чему не учат в университете. Смешно, конечно, но мне казалось, что эти пробелы в знаниях нам помогут заполнить перед тем, как мы приступим к работе, но никто даже не сказал, в чем заключатся мои обязанности, где мне следует находиться или, самое главное, как выключать пейджер. У меня до сих пор не состоялось полноценного разговора с консультантом. По идее, прежде чем начать лечить больных, ожидаешь некоего введения в практическую сторону: небольшого надзора при выполнении процедур, которые до того никогда не делал, возможно, даже краткого курса по распространенным ошибкам, способным привести к смерти пациента. Но нет, это было бы слишком просто. Мне даже не показали, как пользоваться больничным компьютером, так что я все еще не могу назначать анализ крови. Я стою в палате мистера Кларка, понимая, что он и его проблемы мало меня волнуют. Больше всего я переживаю о том, чтобы не совершить ошибки, не навлечь на себя неприятности. Нет, так не должно быть.
Что же мне делать? Я открываю его карту, и взгляд натыкается на последнюю запись: «В случае ухудшения вызывать команду паллиативной помощи по пейджеру 0440». Набираю номер и с сияющей улыбкой передаю мистера Кларка другому врачу, ответившему по телефону. Дело сделано, великолепно. Кризис предотвращен.
Несколько часов спустя, когда мне удается, наконец, добраться до койки в дежурке, пейджер снова сигналит. Я хватаюсь за телефон: медсестра сообщает, что мистер Кларк умер и команда паллиативной помощи только что покинула отделение.
– Вам надо засвидетельствовать факт смерти, – говорит голос в трубке.
– А, ну да, конечно. А как это делается? – спрашиваю я, пытаясь припомнить инструктаж, который мы всего пару дней назад проходили у патологоанатома.
– Я не знаю, – следует ответ, – это же вы доктор.
Четверг, 14 августа
Я пережил опыт, страшнее которого не бывает на свете: продежурил целую ночь. Самостоятельно. Ну ладно, не совсем. Примерно в полночь, как раз перед тем, как меня вызвали к мистеру Кларку, Кошелка Сью, врач, дежурившая вместе со мной, ушла поспать.
– Сигналь на пейджер, если что случится, – буркнула она, удаляясь в дежурку, – но не вздумай меня будить из-за какой-нибудь ерунды, понял?
Но у меня нет стопроцентной уверенности в том, что я правильно расцениваю понятие «ерунда». Сердечный приступ – это ерунда? А горловое кровотечение, при котором кровь изо рта хлещет как из ведра – уже не ерунда, так ведь? Нет, это неотложный случай, для которого моей компетенции определенно недостаточно. Хотя в последнее время я все чаще гадаю, для чего вообще ее хватило бы. К счастью, если не считать мистера Кларка, прошлая ночь прошла в целом спокойно. С назначением лекарств я справился довольно легко, на самом деле просто переписывая предыдущие рецепты. Так что вызывать Кошелку Сью надобности не возникло. Ни разу. Этим утром, несмотря на то, что она, по моим подсчетам, проспала не меньше шести часов, вид у нее был такой, словно она всю ночь карабкалась по склонам Килиманджаро. Я же явился в отделение после двухчасового рваного сна – да-да, именно двух! – точно к началу утреннего обхода, пребывая в превосходном настроении. Остальные его участники, однако, на меня едва взглянули.
– Начнем, – пробормотал мистер Баттеруорт куда-то в пространство и двинулся вперед, сопровождаемый подобострастным Дэниелом в наглаженной рубашке с галстуком.
Я схватился за тележку с картами и уже подкатывал ее к первой кровати, когда Кошелка Сью пронзила меня взглядом.
– Где кофе? – сказала она.
– Где что? – переспросил я.
– Кофе. Ты приносишь всем кофе перед обходом, – рявкнула она.
– О, и слоеную булочку, если кто пойдет, – встрепенулся мистер Баттеруорт, демонстрируя при этих словах больше оживления, чем за всю прошедшую неделю.
– Хм, не знал, – ответил я.
Дэниел закатил глаза.
– Ты хоть что-нибудь можешь сделать по-человечески? – фыркнула себе под нос Кошелка Сью, разворачиваясь и направляясь в буфет.
Ну, покупать кофе и булочки я могу совершенно точно. В этом я специалист. Хорошо бы весь следующий год мне удавалось отделываться доставкой еды и напитков. Вроде того парня, который приносит футболистам в перерыв апельсины, только имея при этом высшее образование.
Пятница, 15 августа
Выходные внезапно приобрели для меня совершенно новый смысл. Работа, в отличие от учебы, означает, что все дела, которые не успеваешь сделать за неделю, приходится откладывать на субботу и воскресенье. Все бы ничего, но ведь так поступают и остальные. Теперь я понимал, откуда берутся муторные бесконечные пробки на Северном кольце при подъезде к ИКЕА: дело вовсе не во внезапном порыве, побуждающем людей толпами ломиться за диванными подушками и стеллажами из необработанной древесины, просто выходные для работающего человека – единственная возможность все успеть.
Я вообще узнал много такого, о чем в студенчестве понятия не имел. Например, что химчистка стоит дорого и всегда закрыта, когда пытаешься в нее попасть. В настоящий момент там находились в заложниках четыре пары моих брюк, вызволить которые у меня никак не получалось. Дважды за эту неделю я пытался их заполучить и дважды из-за задержек на работе не успевал к закрытию.
У Руби оказались те же проблемы. Она сообщила, что если не предпримет решительных действий на организационном фронте, то в понедельник ей придется идти на работу в вещах, добытых из корзины с благотворительными пожертвованиями для бездомных, стоящей на нашей улице.
Понедельник, 18 августа
Я подумал, что мы крайне редко видим Дэниела, ординатора. Хотя он всего на пару лет старше, ему как-то удается избегать работы в отделении: вместо этого он постоянно сбегает получать «практический опыт» в операционной. Я ничего не имею против, но сам скорее сжевал бы собственные ботинки, чем проводил время, засунув руки по локоть в чей-то живот. Помимо четырех постоянных хирургов-консультантов у нас есть еще двое с частичной занятостью – мистер Ричи и мистер Рашмор. Эта парочка явственно смахивает на вампиров: оба настораживающе бледные и костлявые. Мистер Рашмор на 4–5 сантиметров повыше мистера Ричи, но за исключением разницы в росте внешне они практически не различимы. Собственно, я ни разу не видел их вместе, из чего делаю заключение, что это один человек, создавший свою одушевленную копию, чтобы получать двойную зарплату. Судите сами: каждый из них входит в кабинет только после того, как его покинет другой; они никогда не присутствуют одновременно на собраниях; и оба имеют неприятную привычку во время разговора смотреть мимо собеседника, словно пребывают на другой планете.
