Макс Мах
Мастер войны: Маэстро Карл. Мастер войны. Хозяйка Судьба
Гавриель лежал на огромной кровати в одной из спален карварской цитадели, и никакие ухищрения лекарей, хлопотавших вокруг него уже вторые сутки, не приносили ни пользы, ни облегчения. Гавриель Меч уходил – мучительно, долго, но безвозвратно. Он держался вторые сутки, однако это свидетельствовало только о невиданной мощи его красивого, ладного тела, а не о слабости яда. Яд негоды смертелен. Никто и никогда не переживал отравления этим ядом. Было очевидно, что и маршал не станет исключением.
Все-таки ближе к вечеру стараниями лекарей Гавриелю стало немного лучше, хотя Карл полагал, что все дело в характере действия яда. Но, как бы то ни было, маршал вдруг открыл глаза и позвал Карла. Голос у него был тихий и слабый, однако его услышали, несмотря на то что вокруг постели великого полководца собралось множество людей. Впрочем, никто здесь не смел говорить, и в комнате царило гробовое молчание.
– Карл! – позвал Гавриель. – Где ты, Карл?
– Я здесь, – сказал Карл, подходя и останавливаясь у изголовья кровати маршала.
Он не удивился, когда увидел, что вместе с ним к постели Гавриеля подошел Эфраим Горец, о котором маршал – увы – не вспомнил. Глаза Горца были красными от слез, он плакал, не переставая, с тех пор как возникший, казалось, из ниоткуда убийца вонзил кинжал в спину маршала прямо на его глазах и на глазах растерявшихся телохранителей.
Карл предпочел сделать вид, что все нормально, но Эф даже не пытался скрыть ненависть, пламя которой высушило слезы горя в его глазах.
– Карл! – повторил Гавриель.
– Я здесь, Аври, – сказал Карл.
От умирающего пахло болотной тиной и гнилым мясом.
– Я умираю, – с трудом произнес Гавриель. – Яр решит… кто… поведет… армию.
Судорога сжала его горло, и Гавриель замолчал, делая нечеловеческие усилия, чтобы вдохнуть воздух. Один из лекарей бросился было к нему, но маршал отстранил его рукой. Через несколько секунд судорога отпустила его, и, сделав несколько жадных глотков воздуха, Гавриель заговорил снова:
– До… тех… пор… командуешь ты.
Командую, печально согласился с ним Карл. Потому что Яр, которого ты имеешь в виду, уже никогда ничего не решит, а мальчик не будет спорить с армией.
Маршал помолчал секунду, видимо, собираясь с силами, которых оставалось совсем уже мало.
– Иван! – позвал Гавриель.
– Я здесь, ваша светлость. – Императорский легат Иван Стерн быстро приблизился к кровати.
– Ты… слышал? – Говорить Гавриелю было трудно, но в жизни таких людей, каким был Меч, есть вещи, которые важнее мук и даже самой смерти.
– Да, ваша светлость, я все слышал, – быстро ответил легат. – Командование переходит к графу Ругеру.
– Так, – подтвердил Гавриель. – Второе.
Теперь он смотрел прямо в глаза Карлу.
– Завещание… у… нотариуса… но… меч… возьми… сейчас. Меч! – сказал Гавриель. – Принесите… мой… меч.
Один из адъютантов маршала тут же подскочил к кровати, протягивая на вытянутых руках меч Гавриеля. Маршал хотел взять его, но не смог поднять рук.
– Положи, – сказал он. – В… руку…
Адъютант поспешно опустил меч и осторожно вложил его рукоять в ладонь Гавриеля. Тонкие пальцы медленно сжались, и одновременно закрылись глаза умирающего. Минуту или две ничего не происходило. Гавриель лежал неподвижно, сжимая желтыми пальцами покрытую алмазами рукоять меча. Если бы не слабое дыхание, можно было бы подумать, что он уже умер. Наконец Гавриель снова открыл глаза и посмотрел на Карла.
– Возьми, – сказал он. – Твой.
Карл протянул руку и вынул меч из беспомощно разжавшейся руки Гавриеля.
За многие годы знакомства и дружбы он никогда не держал Убивца в руках. И сейчас, взяв меч Гавриеля, Карл понял, что и не должен был. У этого меча мог быть только один хозяин, и только он имел право сжимать рукоять меча.
Ощущение было неприятным. От меча шло холодное гневное отторжение. Морозное покалывание в коже ладони было лишь слабым отражением того послания, которое получила от меча душа Карла. Неживая душа меча была возмущена тем, что чужая рука посмела коснуться принадлежащего ей тела, она угрожала, она… В тот момент, когда Карл был уже готов вернуть меч Гавриелю, что-то изменилось. Узнавание, признание… приглашение к дружбе. Вот как немощный человеческий язык мог бы передать то чувство, которое внезапно возникло у Карла, но не как его собственное переживание, а как понимание чувств другого.
Удивленный Карл посмотрел на меч и вдруг понял, что все кончилось. В его руке был просто меч, а на кровати перед ним лежал мертвый друг. Карл стоял не в силах пошевелиться, не в силах что-нибудь сказать или что-нибудь сделать. Стоял и смотрел на мертвого Гавриеля. Из оцепенения его вывел голос Горца, полный ненависти и горечи.
– Он всегда любил только тебя, – сказал Эф и зарыдал.
9
Странная вещь. Карл не мог бы сказать, что воспоминания, рожденные его собственными рисунками, пришли из мглы забвения. То, о чем напомнили ему рисунки, Карл, кажется, помнил всегда. Он вообще редко что-нибудь забывал, хотя теперь и выяснилось, что кое-что все-таки забыл. И все же Карл был уверен, спроси его кто-нибудь неделю или год назад о Гекторе или о Гавриеле, он вряд ли бы затруднился вспомнить и их лица, и события, связанные с их именами, и, естественно, смог бы рассказать, когда и при каких обстоятельствах они умерли. Все это так, но, с другой стороны, нынешние воспоминания были совсем иного рода. Раньше это было просто знание, не окрашенное чувствами самого Карла, нейтральное, как факты географии или истории, почерпнутые из книг. А теперь картины прошлого обрели жизнь, цвет и вкус, став его личным прошлым и частью его собственной жизни. И в тот момент, когда это произошло, Карл неожиданно увидел, казалось бы, в хорошо известных ему событиях такие детали, которые прежде не замечала или старалась не замечать его спокойная душа.
Карл прошел в жилую комнату и подошел к зеркалу. Сколько раз за эти годы он смотрелся в зеркала? Это случалось нечасто, но все-таки случалось, и Карл, как и любой другой человек, видевший свое отражение, мог без труда описать собственное лицо, в котором для него не было ничего тайного или странного. А между тем сейчас из зеркала на Карла смотрел молодой – лет двадцати пяти, ну, может быть, тридцати – мужчина, тот самый кавалер, которого много лет назад видели и карие глаза маршала Гавриеля, и голубые – императора Яра. Именно этот мужчина с длинными, заплетенными в косу каштановыми волосами и карими глазами смотрел на Карла из большого зеркала в Цейре, когда они с Гавриелем расписывали плафон в зале Ноблей и когда, кажется, в первый и последний раз в жизни, Карл захотел написать свой автопортрет. Свой портрет он так и не написал…
– Любуешься? – Голос Деборы отвлек его от размышлений о том, в чем разница между знанием и осознанием. – Что скажешь! Ты красив, Карл. Скольким женщинам ты разбил сердце?
– Проснулась?
– Нет. – В ее голосе звучал смех.
Карл обернулся. Дебора сидела на кровати и смотрела на него. Одеяло упало ей на ноги, но нынешняя Дебора не стеснялась своей наготы.
– Почему ты на меня так смотришь? – спросила она. В ее голосе не было беспокойства, только любопытство. Она улыбнулась Карлу и, забросив руки за голову, отчего ее груди поднялись, спросила, не скрывая торжества: – А так?
– А так ты можешь разрушить пару царств, – усмехнулся Карл. – И ввергнуть мир в пучину бедствий.
Дебора счастливо засмеялась и окончательно вылезла из-под одеяла.
«Если боги даруют нам будущее… – подумал Карл, любуясь плавными и гармоничными линиями ее тела, каскадом темно-русых волос, упавших на белые плечи, серыми глазами, в которых клубился туман нежности, просвеченный солнечными бликами веселья. – Если боги даруют нам будущее, я напишу ее именно такой».
– Ты помнишь, что произошло ночью? – спросил он.
– А что особенного произошло ночью? – нахмурилась она.
– Я ушел, – напомнил Карл. – И ты осталась дома одна.
Дебора смотрела на него, все еще не понимая, о чем он говорит.
– Что ты делала потом? – спросил Карл.
– Потом? – переспросила Дебора. Ее взгляд стал задумчивым. – Потом… потом я убрала со стола…
Она смотрела на него, но взгляд ее сейчас был обращен в прошлое. Она еще не знала, что именно должна в нем найти, но уже поняла, что Карл расспрашивает ее не просто так.
– Потом… – задумчиво повторила Дебора. – Потом я приготовила все, что могло потребоваться утром, и пошла спать.
Она улыбнулась вдруг, вспомнив что-то, и лукаво посмотрела на Карла:
– Я подумала, что, может быть, ты вернешься целым, и…
Но Карл эту тему не поддержал.
– Ты услышала сквозь сон какой-то шум, – подсказал Карл.
– Шум? – удивилась Дебора. – Да, – сказала она через секунду. – Я еще не спала. Мне вдруг послышалось, что кто-то скребется в дверь.
Она была растеряна.
– Ты встала… – предположил Карл.
– Да, – сказала она еще через секунду. – Ты прав. Я встала и пошла вниз посмотреть, не воры ли забрались в дом.
– И поэтому ты вооружилась кочергой? – осторожно уточнил Карл.
Дебора задумалась.
– Не помню, – сказала она после долгого молчания. – Карл! – воскликнула она еще через секунду. – Карл! Я ничего не помню!
– Не страшно, – успокоил ее Карл, подходя и прижимая к себе. – Это бывает.
– Постой! – Она уперла руки ему в грудь и разорвала объятия. – Постой! Что случилось?
– В дом проникли гвардейцы Дома Кузнецов. – Карл понял, что если уж он начал ее расспрашивать, то придется все ей рассказать.
Возможно, подумал он, оно и к лучшему. Она должна знать.
– Их было шестеро, и они, по-видимому, хотели тебя захватить.
Он говорил медленно и раздумчиво, так, чтобы не испугать ее, но все-таки объяснить то, что и сам представлял только в общих чертах.
– Я думаю, – продолжал Карл, – что они хотели обменять тебя на меч Яна.
– Меч Яна стоит дороже, чем рабыня, – возразила Дебора.
Что скажешь? По сути, она была права.
– Да, – согласился Карл. – Если речь идет о простой рабыне.
Она внимательно посмотрела ему в глаза и кивнула, ничего к сказанному не добавив.
– Ты дралась с ними, – сказал Карл, секунду помолчав. – У тебя в руке была кочерга, и одному из них ты сломала руку, а второму разорвала щеку.
– Я?
– Ты.
– Дальше! – Она говорила шепотом.
– Тогда, – сказал Карл, пожав плечами, – кто-то из них ударил тебя по голове. Скорее всего, рукоятью меча или самим мечом. Плашмя. Я не знаю точно, чем, но ты потеряла сознание и упала.
– И тут пришел ты? – с надеждой в голосе спросила она.
– Нет, – покачал головой Карл. – Я был далеко…
– Тогда?.. – Дебора вопросительно смотрела на него, ожидая ответа.
– Здесь был оборотень, – ответил Карл.
– Оборотень?! – Дебора вскрикнула. В ее голосе зазвучал ужас.
– Оборотень, – подтвердил Карл.
– Но… – До Деборы явно дошло, о чем пытается ей сказать Карл.
– Не знаю, – признался он. – Оборотень разорвал гвардейцев на куски, но тебя не тронул.
– Не тронул, – как эхо повторила за ним Дебора.
– Большего я не знаю, – объяснил Карл. – Когда я пришел, все было кончено. Ты была без сознания и проспала почти целый день. Это все.
Дебора посмотрела на него недоверчиво, но ничего не сказала. В ее глазах клубился туман, но неги и радости в них не было. Это был холодный туман, полный ужаса и тайн, скрытых за его завесой.
– Одевайся, Дебора, – сказал он ей. – Одевайся и пойдем поедим.
– Да, – откликнулась она тихо. – Сейчас.
Мысли Деборы были совершенно очевидно заняты чем-то другим, и Карл даже догадывался чем. Она медленно, как во сне, отвернулась от него и сделала шаг к сундуку, на котором он сложил ее одежду.
– Скажи, Дебора, – спросил вдруг Карл, глядя ей в спину. – Сколько лет назад умер император Яр?
– Сорок два, – ответила она не задумываясь. – Нет, уже сорок три.
Глава седьмая
День серебряной луны
1
– Извини, – сказал Карл, когда они спустились вниз. – Я не успел приготовить обед.
Дебора взглянула на него с неподдельным удивлением, но Карл был серьезен. Во всяком случае, таким он хотел выглядеть.
– Но, – сказал он, галантно приглашая ее к столу, – у нас есть ветчина и сыр, а еще хлеб, изюм и вино. Не то чтобы роскошно, но вполне достаточно, чтобы утолить голод… Сиди, – попросил он, когда увидел, что Дебора хочет встать, чтобы подать на стол. – Сегодня угощаю я.
За открытым окном смеркалось, и в кухне царил полумрак, потому что свечи, горевшие днем, уже догорели. Карл закрыл окно, зажег несколько новых свечей и поставил их на стол вместе с кувшином вина.
– Что тебя тревожит, Карл? – тихо спросила Дебора, следившая за тем, как он нарезает хлеб.
– Уже почти ничего, – ответил Карл без улыбки, подняв на нее спокойный взгляд. – Не знаю, хорошо это или плохо, но это так.
Женщина ничего не ответила, только кивнула, показывая, что поняла и приняла его ответ.
Карл принес ветчину и сыр, насыпал горкой изюм в мелкую плошку и, наконец, расставил тарелки и стаканы.
– Ну, вот и все, – сказал он, окинул стол быстрым взглядом и, удовлетворенно кивнув, улыбнулся Деборе. – Налить тебе вина?
– Налей, – попросила она. – Здесь холодно, и… Это кровь?
– Да, – кивнул Карл, разливая по стаканам вино. – Никак не выветривается. А камин мы зажжем потом, когда вернемся с прогулки.
– Мы идем гулять? – удивилась Дебора и бросила в рот изюминку.
– Да, – подтвердил Карл, быстро взглянув на ее губы. – Навестим одного человека. Я думаю, он тебе понравится.
– Раньше ты меня никуда с собой не брал, – задумчиво произнесла Дебора и взяла еще одну изюминку!
– Ешь, – предложил Карл. – Ты должна чувствовать зверский голод.
– Но не чувствую, – улыбнулась Дебора, но все-таки взяла нож и отрезала себе кусок ветчины.
Карл усмехнулся и принялся за еду. Лично он действительно проголодался, ведь он почти ничего не ел со вчерашнего вечера. Несколько минут они ели молча, потом Дебора спросила:
– Ты что, мыл меня?
– Ты выглядела просто ужасно, – объяснил Карл, не прерываясь. – Пришлось помыть.
Дебора смотрела на него недоверчиво.
– А кто здесь делал уборку?
– Я пригласил женщин из Слободки. – Карл доел ветчину и принялся за сыр.
– А меня они вымыть не могли? – Как ни странно, этот вопрос волновал Дебору сильнее всего прочего.
– Свои привилегии я никому не передаю, – усмехнулся Карл, отправляя в рот горсть изюма. – Ешь.
– Зачем ты это сделал?
– Я получаю удовольствие, умывая красивых женщин. – Карл с интересом следил за реакцией Деборы, но краснеть она передумала.
– Я красивая? – спросила она тихо.
– Ты об этом не знала? – поднял бровь Карл и отодвинул от себя пустую тарелку. – По-моему, даже не слишком красивые женщины уверены, что они неотразимы. Что же говорить о красавицах?
– Я спросила тебя, Карл, – тем же тихим голосом сказала Дебора. – А ты не ответил.
Карл стер улыбку с губ и снова стал серьезен.
– Да, Дебора, – сказал он так же тихо, как прежде говорила она, – ты красивая, хотя это слово не вполне отражает истину.
– О чем ты думал, когда меня мыл?
– Ешь, Дебора, – попросил он. – Скоро ночь, а нам еще надо сходить на Первую Сестру.
В дверь постучали. Звук был негромкий, вежливый.
– Кто это? – спросила Дебора.
– Не волнуйся, – ответил Карл, вставая из-за стола. – Мне должны принести кое-какие бумаги. По-видимому, это курьер.
– Ночью?
– А чем ночь хуже дня? – пожал плечами Карл.
За дверью оказался невысокий человек, с ног до головы закутанный в тяжелый черный плащ.
– Я от Игнатия, – тихо, почти шепотом сказал он открывшему дверь Карлу.
– Я ждал вас, – кивнул Карл.
– Здесь все, – сказал человек, протягивая Карлу пачку пергаментов, которые, однако, не были скручены в трубочки, как это делалось обычно, а сложены в несколько раз. Пачка оказалась довольно толстой и была перевязана лентой. Впрочем, шесть или семь свитков занимали бы гораздо больше места. А так вся пачка без затруднений уместилась во внутреннем кармане его камзола. Проверять векселя Карл не стал. Зачем?
Он вынул из другого кармана закладное письмо и протянул его курьеру Великого Мастера.
– Держите, – сказал Карл человеку. – Это для Игнатия.
Человек взял бумагу и, тоже не глядя, сунул ее в карман.
– Рад был познакомиться, – кислым голосом сказал он, надвинул капюшон плаща еще ниже на глаза и поспешно ушел.
Карл закрыл дверь и вернулся к столу.
– Я готова, – улыбнулась ему Дебора, но на самом деле готова она еще не была.
Прошло несколько минут, пока женщина доела сыр и хлеб, которые лежали на ее тарелке, допила вино, заела его изюмом и встала из-за стола.
– Теперь я действительно готова, – сказала она Карлу, который успел за это время набить и раскурить свою трубку.
– Тогда пойдем, – предложил Карл, направляясь к двери. Около двери он снял с лосиных рогов плащ Деборы и протянул ей:
– Одевайся.
– А где твой плащ? – спросила Дебора, увидев, что он собирается выйти из дома без плаща.
– Потерял, – коротко ответил Карл и, пропустив ее вперед, вышел вслед за ней на темную улицу.
2
Было уже около десяти, когда Карл и Дебора добрались до рыбного порта. Для горожан уже наступила ночь, улицы спящего Сдома были пустынны, но в маленьком оконце на втором этаже дома Михайлы Дова мерцал свет.
Карл постучал в дверь и, прислушавшись, уловил тяжелые шаги старика. Через несколько минут клацнули запоры, дверь отворилась, издав тихий протяжный скрип, и на порог упал свет. В дверях, занимая их целиком, с фонарем в руке стоял хозяин дома.
– О! – сказал он, увидев гостей. – Доброй ночи, господин мой Карл. Доброй ночи, госпожа!
Он поклонился Деборе и отступил назад, освобождая им дорогу.
– Прошу вас, входите!
Карл пропустил Дебору вперед и, войдя вслед за ней, притворил за собой дверь. В лавке было темно, но сквозь потолочный люк в дальнем углу помещения на ведущую наверх лестницу падал жидкий свет. Медведь подошел к лестнице и встал сбоку, освещая крутые ступени, по которым поднимались Карл и Дебора.
На втором этаже оказалась довольно просторная, неприбранная комната, с печью, облицованной расписной плиткой, кроватью-лежанкой, являвшейся, по сути, продолжением печи, и большим столом, вокруг которого стояло несколько стульев с высокими спинками. На одном из них сидел вставший при появлении гостей высокий широкоплечий мужчина лет двадцати, чем-то неуловимо напоминающий старого Медведя, хотя и не был на него похож. Возможно, все дело в размерах – мужчина был богатырь, как и Михайло Дов, – а возможно, в жестких темно-каштановых, почти бурых, волосах и добродушном выражении широкого лица или еще в чем-то, что Карл сразу уловил на взгляд, но затруднился бы с ходу передать словами.
– Доброй ночи, – поклонился он и явно смутился, увидев Дебору.
– Доброй ночи, – сказал Карл, проходя в комнату и осматриваясь. На полу, на двух сундуках, стоявших вдоль стен, и на табурете в углу – везде лежали стопками книги разного размера и разной степени сохранности. На столе – знакомый Карлу кувшин с узким горлом, пара стаканов и незамысловатая закуска: орехи и сушеный инжир. Впрочем, запах, который сразу же уловил Карл, был другой. Хозяева пили абрикосовый бренди, а не грушевую водку.
– Честно сказать, не ждал я вас сегодня, господин мой Карл, – виновато развел руками Медведь, входя вслед за ними в комнату. – Совсем не ждал. А вы и не один к тому же. Не прибрано у меня, сами видите. Один живу, а дел-то много: то да се – день и прошел. Так что вы уж не судите старика строго. А это племянник мой, Март. Помогает мне иногда, да и так просто заходит. А вообще-то они с отцом, братом моим, аптеку держат на Пятой Сестре.
Старик говорил низким басом, не пугавшим, однако, и не отталкивающим, а добродушным, внушающим доверие. Точно таким же басом гудел и его племянник, похожий на старика не только фигурой.
– Ой! Да садитесь же, государи мои, садитесь! – попросил Медведь. – Что же вы стоите-то, господин мой Карл? Садитесь, пожалуйста, и даму вашу усаживайте, прошу вас! Честь-то для нас какая!
Карл усмехнулся, отметив реакцию Деборы на новых для нее людей, и подвинул ей стул. Дебора села. Сел и сам Карл. А Март достал с полки под низковатым для него потолком еще два стакана мутного с зеленым отливом стекла и поставил их на стол перед гостями.
– Ох! – сказал он почти с той же интонацией, с какой секунду назад произнес свое «ой» его дядя. – А что же будет пить госпожа? У вас, дядюшка, вино есть ли?
– Чтобы в аптеке и не было вина?! – удивленно пророкотал старик, с неодобрением поглядев на молодого мужчину. – Вино – это же первое снадобье!
Он повернулся к другой, тоже высоко расположенной полке и снял с нее маленький пузатый, как бы надувшийся, кувшинчик, запечатанный черным сургучом, и торжественно поставил его на стол.
– Вот, – сказал Дов горделиво. – Вот! Самое лучшее, что есть, для самой красивой госпожи, какую я в жизни видел.
Он легко, двумя пальцами, вытащил пробку, походя сорвав и сургуч, и по комнате разлился дивный аромат старого войнарского вина, черного, как безлунная ночь, густого, хранящего ароматы и негу южных предгорий.
– Вот какое вино у меня есть. – Старик был доволен произведенным эффектом и не скрывал своего удовольствия.
Он налил Деборе вина, а Март разлил по стаканам мужчин бренди, и они выпили. Бренди оказался замечательным, а вино явно пришлось по вкусу Деборе, и Карл решил, что уже можно говорить.
– Спасибо, – сказал он. – Ваш бренди хорош, мастер Михайло, ничего не скажешь! А в такую ночь – тем более. Но я хотел вас спросить, не затруднили ли вас мои просьбы?
– Ваши просьбы? – удивился старик. – Да помилуйте, господин мой Карл, какие просьбы! Вы же знаете, для вас я готов сделать все, что прикажете!
Вот этой ни на чем, казалось бы, не основанной готовности служить ему Карл так до сих пор понять и не смог, как не мог уразуметь, чего так боится Великий Мастер клана Кузнецов. Было во всем этом что-то странное, но не спрашивать же их, почему да как?
– Все, о чем вы просили, делается, – продолжал между тем аптекарь. – И все, уж поверьте, будет сделано в срок. Сон Дракона Март с отцом его, Митрием, с самого утра варить начали, завтра к обеду как раз и поспеет, не сомневайтесь. И прочее все к тому времени будет в лучшем виде! Я только один вопрос хотел вам, господин мой Карл, задать, если позволите, конечно.
– Задавайте, – разрешил Карл.
– Вы про травку эту точно уверены? – Медведь не хотел называть негоду вслух, возможно, из-за Деборы, а возможно, не только из-за нее.
– Уверен, – кивнул Карл, который вдруг понял, что совершенно не знает, почему он так уверен.
– Я к тому… – Медведь явно стеснялся, но и не говорить на эту тему, очевидно, не мог, – я к тому, что по первому разу это верная смерть.
Но… Карл попытался сосредоточиться на этой мысли, но единственное, что он знал, это то, что для него это первым разом не будет.
– Не беспокойтесь, мастер Медведь, – улыбнулся Карл. – Не по первому.
– Вот оно как! – В голосе старика отчетливо звучали ужас и восхищение. – Вот оно как! Ну, тогда конечно. Завтра все будет готово. Да, – сказал он через секунду, – совсем забыл, а вам, господин мой Карл, это может быть интересно.
Что еще случилось в городе и мире? Карл был готов услышать все, что угодно, и не слишком удивился, услышав то, что едва не забыл рассказать ему старик.
– Кто-то еще в городе ищет эту травку, ну вы понимаете, – сказал тихо старый аптекарь. – Кто-то еще.
3
На этот раз не было ни моря, ни луны, но зато Карл с самого начала знал, что это сон. Мало того, твердо знал, что это чужой сон, в который он попал не случайно, а значит, против своей воли.
Он стоял перед огромным зеркалом, в котором отражались незнакомая ему роскошно обставленная спальня и, естественно, он сам, Карл Ругер, молодой высокий мужчина с широкими плечами и узкими бедрами, мускулистое тело которого могло послужить моделью любому художнику, вздумавшему воплотить в линиях и цвете образ идеального бойца.
Женщина пряталась за спиной Карла, и он мог видеть только пышную волну светлых – то ли льняных, то ли серебристых – волос за своим левым плечом, да здесь и там видны были где ее округлый локоть, где ладонь, лежащая на его животе, или полные и белые бедра, выступающие из-за его собственных. Еще Карл мог ее чувствовать. Женщина стояла, тесно прижавшись к нему сзади, и Карл не мог не признать, что жар ее тела медленно, но неотвратимо проникает в его плоть, согревая его и одновременно возбуждая.
Нет, решил он, так не пойдет, я сам решаю, кого мне любить.
Карл сконцентрировался на своем сердце и заставил его умерить прыть. Затем он погасил пожар в крови, смешав ее с битым льдом, и резко, как ударом меча, отсек ощущения, отгородившись стеной холодного безразличия от мира вне себя. Теперь жили только его глаза, и Карл сосредоточил их взгляд на их собственном отражении. Его глаза смотрелись в себя самих, внимательно глядящих из зыбкого Зазеркалья в настоящие глаза Карла, отражающие, в свою очередь, своих зеркальных двойников.
Упражнение было сложное. Нагум сказал однажды, что достигший шестой ступени или видит Бога, или сходит с ума, но Карл ни разу не поднимался выше четвертой, когда восемь пар глаз, смотрясь друг в друга, вводят человека, даже такого, как Карл, в состояние сна наяву. Сейчас, находясь внутри чужого сна, Карл поднялся на пятую ступень, и перед его внутренним взором открылся длинный слабосветящийся туннель. Ток воздуха, или какая-то иная сила, нес его, легкого, как осенний лист, вперед, мимо вставленных в мерцающие стены зеркал, к далекому, манящему и с нетерпением ждущему его, Карла, зеркалу в конце туннеля. Полет был плавным, но неотвратимым, как смерть в конце жизни. Кроме того, движение вперед было исполнено величайшего наслаждения, какое Карл мог только вообразить, но в то же время он знал, что впереди, в последнем зеркале, его ожидает чудо, еще большее, чем то наслаждение, которое он испытывал, медленно приближаясь к цели своего последнего путешествия.
Неожиданно слово «последний» задело какую-то струну в уже почти растворившейся в счастье душе Карла, и он отверг это заемное счастье и невыбранный им путь, вспомнив, что его, Карла Ругера, ведет по жизни не случай, а Судьба. Неимоверным усилием воли он прервал полет, швырнув себя в первое попавшееся на пути зеркало, пронзил тонкую, как водяная пленка, поверхность и увидел качающееся небо…
Смерть
Качались носилки – или это раскачивалась земля под ногами солдат, которые несли его на своих плечах? И небо двигалось перед глазами Карла, как в детстве, когда они с Карлой качались на качелях, подвешенных к ветке дуба на заднем дворе. По небу плыли облака, и он тоже плыл сквозь раскачивающееся небо, над раскачивающейся землей, бесплотный и легкий, как облако. Боли не было. Она ушла, боль. И огонь, бушевавший в крови, погас тоже. Смерть больше не казалась ни страшной, ни невозможной. Она была возможна. Практически она уже состоялась, и только душа Карла никак не могла расстаться с умершим телом. А страх перед смертью, который и так никогда не омрачал его души, видимо, опять заплутал в пути.
Теперь, когда все было позади – и жизнь, полная любви и войны, и смерть, исполненная должной меры героизма, – он мог спокойно смотреть на раскачивающееся, как море, небо и думать о тех, с кем он вскоре встретится или… нет.
Карл вспомнил отца, с которым простился много лет назад на пороге отчего дома, и подумал, что Петр Ругер мог бы сейчас посмотреть на него без стыда и сожаления. Карл Ругер умер как мужчина. Он был убит в бою, и то, что он все еще жив, не отменяло того факта, что вскоре он все-таки умрет и причиной его смерти будет убрский веритон, смазанный ядом негоды. Подумав об этом, Карл испытал огромное облегчение и наверняка улыбнулся бы, будь он еще способен улыбаться. Его встревожило только смутное недоумение по поводу того, что именно убру воспользовались «негодиной кровью» и целью их был Карл Ругер, но эта мысль надолго не задержалась и ушла так же легко, как и пришла.
А тень отца проплыла по небу его памяти, как легкое облако, и тоже исчезла. И тогда Карл вспомнил свою мать. Не Магду, а настоящую умершую при родах мать, которую Карл никогда не видел. Конечно, он не мог быть до конца уверен, что женщина, однажды пришедшая к нему во сне, это именно его мать, но привык думать, что это так. При жизни Карл Ругер никогда не видел снов. Вернее, он видел их всего три раза в жизни. Один раз, когда лежал в забытье, отравленный ядом болотных грибов, и второй раз, когда деревенская колдунья наслала на него морок в Высоких Горах. Но зато в третий раз не было ни яда, подмешанного в его вино нежной рукой очередной любовницы, полагавшей, что льет приворотное зелье, ни колдовства. Тем не менее глубокой ночью, во сне, который был неотличим от яви, ему привиделась женщина, которая говорила с ним на чужом, неизвестном ему языке и улыбалась доброй улыбкой близкого и любящего человека. Слов Карл не понимал, но улыбку не узнать было невозможно. Это была не любовница. Так улыбаться могла только мать.
Его мать – а он твердо решил, что это была его мать, – не была красавицей, но у нее было хорошее лицо. Родное? Пожалуй, что так. И, увидев его однажды, Карл не забывал его уже никогда. Вспомнил его и теперь, на Пороге. Или, правильнее сказать, уже за Порогом?
В небе, над качающимися носилками Карла, плыли облака, а в голубой бездне его памяти проплывали образы друзей. Вместе с болью, покинувшей его тело, из души Карла ушла тьма, поблекли и потеряли остроту воспоминания о войне и предательстве, растаяло зло и испарились враги. Остались только эта незамутненная голубизна и те, кого он мог назвать своими друзьями. Удивительно, но среди них не оказалось ни одной женщины, а ведь он любил многих и многие любили его, но, в конце концов, и это уже стало неважно. В его душе не осталось ни сожалений, ни печали.
Пошел дождь, но Карл его не почувствовал и не увидел. Сейчас он видел тех, кто давно покинул этот мир, и видел их такими, какими они были, а не такими, какими их сделала смерть.
– Сомкнуть ряды, – приказал кондотьер Нерис. Его панцирь был иссечен, алый плащ порван, но меч в руке был поднят, а не опущен.
– Радуйтесь! – проорал Гектор, когда конница расков пошла в атаку. – Сегодня, не позднее вечера, мы все будем в раю!
Он обернулся через плечо и посмотрел Карлу в глаза:
– Я полагаю, граф, мы славно проведем оставшееся нам время…
4
Карл окончательно проснулся и сел в постели. Рядом с ним встрепенулась и тоже поднялась Дебора. Но Карл все еще пребывал под впечатлением странного и тяжелого сна, все детали которого как наяву стояли сейчас перед его открытыми утреннему свету глазами.
– Что?.. – встревоженно спросила Дебора, но Карл боялся потерять созревшее в его душе ощущение готовности.
– Подожди, – попросил он Дебору. – Подожди, пожалуйста.
