Джордж Макдональд
Лилит
Глава 17
АБСУРДНАЯ ТРАГЕДИЯ
Я и десяти шагов не прошел, когда заметил странного вида предмет, и подошел поближе затем, чтобы узнать, что бы это могло быть. Это была подгнившая старинная карета, дряхлая, но вполне еще способная устоять на своих тяжелых колесах. С каждой стороны дышла, каждый на своем месте, лежали скелеты лошадей, и от их мрачных голов к руке скелета-кучера в рванине, в которую превратилась его ливрея, тянулась пара сморщенных поводьев. Обе двери кареты отвалились, внутри сидели еще два скелета, откинувшись каждый к своей стенке.
Пока я смотрел, они начали просыпаться, и, скрежеща костями, каждый выпрыгнул из ближайшей к нему дверцы. Один упал и не вставал, другой постоял немного, его составляющие опасно тряслись, а затем с трудом, так как его суставы одервенели, пополз, цепляясь за задок кареты, на противоположную сторону на тонких костях ног, которые, казалось, едва несли на себе весь его вес. Там он, склонившись над другим скелетом, попытался поднять его, сам чуть не падая при каждой попытке.
Тот, распростертый, наконец, поднялся, так, словно у него внезапно получилось, в сидячее положение. Несколько секунд он вертел своим желтоватым черепом из стороны в сторону, а затем без помощи соседа встал, ухватившись за спицы заднего колеса. Таким вот образом полувыпрямившись, он стоял спиной к другому, с руками, сложенными на сведенных коленях. С несколько меньшим усилием и не так сильно вихляясь, поднялся и тот, что стоял на коленях, и обратился к своему спутнику.
– Вы поранились, мой господин? – сказал он отдаленным, нечленораздельным голосом, будто принесенным откуда-то призрачным ветром.
– Да, так оно и есть. – ответил ему другой, похожим голосом, но грубее. – Вы ничего не сделали, чтобы помочь мне, и я выбил колено.
– Я старалась, мой господин.
– Да, несомненно, миледи, но получилось плохо. Я думал, мне уже никогда не удастся найти свою ногу! Но, клянусь душой, мадам! Вы в одних костях!
Она бросила на себя беглый взгляд.
– У меня нет больше ничего, в чем я могла бы выйти, – возразила она. – Знаете, по-моему вам не стоит жаловаться! Но что это может значить на этой земле? Сплю я, что ли?
– Может, вы и спите, мадам, я не могу сказать точно, но это колено не позволяет мне быть благодарным за эту иллюзию. Ха! Смотрите-ка, у меня тоже не нашлось ничего, кроме костей, чтобы выйти! Однако, это не очень-то подходит мужчине! Клянусь милосердием, это не мои кости! Каждая из них болит больше, чем другая, а эта коленка – больше, чем все остальное! Постель, должно быть, была слишком сырой, а я – слишком пьян, чтобы это заметить.
– Очень может быть, мой кокаиновый лорд!
– Что-что? Вы пытаетесь заставить меня думать, что и мне все это снится – и боль, и все остальное? Откуда вам-то знать, что я – бузотер и хулиган? Я вас не помню! Так или иначе, у вас нет права фамильярничать! Мое имя… я господин… ах ты!.. да что же это… Как вы меня называли, когда я… я имею в виду, когда вы были еще трезвой? Я не могу… минуточку… Да что такое! Я не могу вспомнить, как меня зовут! Я должен был быть очень пьяным, когда отправился спать. Со мной такое часто бывает!
– Вы так редко у меня бываете, что я не знаю вашего имени, мой господин; но я сказала бы словечко про то, что вы из себя представляете!
– Я надеюсь!
– …если только это не бессмысленно!
– Ца-ца-ца! Да я вам за всю свою жизнь ни разу ни солгал!
– Ничего, кроме лжи, я от вас не слышала.
– Клянусь честью! Что же это такое?! Я же никогда не видел раньше эту женщину!
– Вы узнали меня достаточно хорошо, чтобы начать врать, мой господин!
– Мне и впрямь начинает казаться, что я вас где-то встречал раньше, но, честное слово, что знать о вас? Когда вы без одежды, кто вас знает, кем вы только не можете оказаться? В одном могу поклясться: настолько раздетой я вас раньше ни разу не видел. О, небеса! Я ничего не могу о вас вспомнить!
– Рада это слышать. Мои воспоминания о вас менее неприятны. С добрым утром, мой господин!
Она отвернулась, хромая и потрескивая, отошла на несколько шагов и снова остановилась.
– Вы столь же безжалостны, как… как и любая другая женщина, мадам! Где в этом адском месте мне найти своего слугу? Каким окаянным именем я обычно называю этого дурака?
Он повел своей обнаженной головой и она, повернувшись на своем скрипучем основании, снова уткнулась в колени со сложенными руками.
– Сегодня я побуду вашим слугой, мой господин, – сказала леди, еще раз повернувшись к нему. – Что я могу для вас сделать? Это непросто решить!
– Пристегнуть мне мою ногу, конечно, вы, дура! Вы что, не видите, ее же просто нет! Хэй-хо! Мои деньки, мои танцульки!
Она обвела пространство вокруг него взглядом своих пустых глазниц и нашла кусочек волокнистой травы, которой попыталась связать вместе те части, которые составляли его колено. Когда ей это удалось, он сделал несколько осторожных шагов на пробу.
– У вас раньше была совсем другая походка, мой господин! – сказала она, поднимаясь с колен.
– Э? Что? Смотрю я на вас и думаю, что раньше я вас, наверное, ненавидел! Э?
– Так оно и есть, мой господин! Вы и впрямь ненавидели просто толпу народу! И, естественно, и свою жену заодно с остальными!
– А! Я начинаю… Но… Я, наверное, куда-то уезжал надолго! Я на самом деле забыл! Смотрите! Этот проклятый несчастный кусок травы разорвался! Мы, верно, неплохо проводили время вместе?
– Что-то не припомню, мой господин. Все минутки счастья, которые достались мне от вас, разбросаны по первой неделе после нашей свадьбы.
– Это как же я делал? Ха-ха! Ну, да это дело прошлое, помилосердствуйте!
– Хотелось бы в это верить! Почему мы сидели здесь, в этой карете? Она внушает опасения. У меня плохие предчувствия!
– Я думаю, мы развелись, моя госпожа!
– Вряд ли; мы ведь все еще вместе!
– Горькая правда! Но, может, есть лекарство? Лес-то, кажется, достаточно большой.
– Я сомневаюсь!
– Виноват, не могу подобрать любезность, чтобы отплатить вам – не вру, и впрямь никак. Судя по вашей фигуре и цвету лица, с тех пор, как я вас покинул, вы едва сводили концы с концами. Но я не могу ходить настолько раздетым, как ваша милость! Приношу вам свои извинения, мадам! Надеюсь, вы их примете, это я так шучу во сне! Однако, это не имеет никакого значения, сплю я или бодрствую, все равно – это все только видимость! Нельзя быть в чем-то до конца уверенным, это все равно, что ничего не знать. Жизнь учит этому всех дураков!
– Меня она тоже кое-чему научила. Я тоже дура – потому, что любила вас!
– И вы не единственная дура, с которой это произошло. У женщин есть обыкновение падать в обморок от любви ко мне – я забыл, что вы одна из них!
– Я любила вас, мой господин – немного – однажды!
– А! Здесь вы ошибаетесь, леди. Вам следовало любить меня сильнее, вам надо было любить меня преданно, неистово, вечно! Тогда бы я скорее от вас устал и не ненавидел бы так впоследствии! Но пусть прошлое останется прошлым! Где мы? Вот предмет, достойный изучения. А быть или не быть – это не вопрос!
– Я полагаю, мы в другом мире!
– Благодарствуйте! В каком именно? Что это за мир? Это не может быть адом!
– Должно быть. В нем есть супружество. В любом другом нас бы прокляли.
– Но я не похож на Отелло, которому повезло с прекрасной женой. О! Я вспоминаю своего Шекспира!
Она подняла сломанную ветку, упавшую в куст и, опираясь на нее, пошла прочь, покачивая своим маленьким черепом.
– Отдай мне палку! – закричал ее покойный муж. – Мне она нужна больше, чем тебе! Она ничего не ответила ему.
– Ты хочешь, чтобы я тебя умолял?
– Вовсе нет, мой господин. Просто я собираюсь оставить ее для себя, – ответила она, медленно удаляясь.
– Сейчас же отдай ее мне! Я должен ее получить! Мне она нужна!
– К несчастью, я тоже думаю, что мне она пригодится! – ответила леди и пошла несколько быстрее, громко потрескивая суставами и клацая костями.
Он было последовал за ней, но скоро упал, его травинка, связывающая колено, разорвалась, и он остановился и, ругаясь, снова схватился за колено.
– Подойди и завяжи ее как следует! – собрался было рявкнуть он, но получился лишь свист и сипение. Она повернулась и посмотрела на него.
– Подойди и завяжи ее. Немедленно! – повторил он.
– Клянусь, я не дотронусь до тебя! – закричала она.
– Клянись на здоровье, о господи! Здесь же никого нет, кто тебе поверит? Но я молю, держи себя в руках, иначе ты рассыплешься, а где потом взять столько веревки, чтобы удалось связать все твои сумасшедшие части вместе, я понятия не имею.
Она вернулась и снова завязала узел. Вначале, однако, она положила палку так, чтобы он не мог до нее дотянуться, а она – могла.
В тот миг, когда она закончила узел, он сделал попытку схватить ее, очевидно, пытаясь вцепиться ей в волосы, но его сильные пальцы соскользнули с голой макушки.
– Мерзавка! – пробормотал он и схватил ее за верхнюю кость руки.
– Ты сломаешь ее! – сказала она, глядя на него снизу вверх.
– Ясно, сломаю! – ответил он и потянул кость.
– Я не буду в следующий раз подвязывать тебе ногу, когда она отвалится! – пригрозила она.
Он вывернул ей руку, но, к счастью, ее кости были в лучшем состоянии, чем его. Она протянула свою вторую руку к сломанному суку.
– Вот и правильно, дай-ка мне палку! – ухмыльнулся он.
Она вернула ему палку вместе с таким ударом, что одна из костей его ноги с треском сломалась. Он упал, давясь проклятиями. Леди засмеялась.
– Теперь тебе придется вечно подвязывать палочку! – сказала она. – Такие сухие кости никогда не срастутся!
– Ты – дьявол! – крикнул он.
– К вашим услугам, мой господин! Принести вам пару колесных спиц? Они подойдут, но, боюсь, будут тяжеловаты.
Он отвернулся и ничего не ответил, но разлегся и застонал. Меня удивило то, что он вообще не рассыпался на куски, когда падал. Леди встала и пошла прочь, не без некоторого изящества в походке, как мне показалось.
– Что их ждет? – спросил я себя. – Вот двое, которые будут несчастны в любом из миров, а этот – не ад, ведь в нем находятся Малютки, и те, кто спит, там… Что все это может значить? Могут ли скелеты иметь душу?
– Эти вопросы сложноваты и для вас и для меня, все они – об одном, и каждый из них – о разном, – произнес кто-то рядом со мной голосом, который был мне знаком.
Я оглянулся, и никого не увидел.
– Вы не в аду, – продолжил голос. – И я не в аду. А эти скелеты – в аду!
Еще до того, как он закончил, я заметил тень ворона на ветке букового дерева, справа от моей головы. В ту же минуту он покинул ветку и приземлился на траву, и оказался передо мной худой старик из исчезнувшей библиотеки с длинным носом и в длиннополых одеждах.
– Этот человек никогда не был джентльменом, – продолжил он, – и на костлявой стадии регресса, со скелетом, не обтянутым кожей и с характером без манер, он тоже им не выглядит. Женщина не так груба и у нее есть немного сердца. Но привычная жизнь и общество далеки, и им нет нужды соблюдать приличия, поэтому вы видите их сейчас такими, какими они есть, да и всегда были.
– Расскажите мне, мистер Рэйвен, что с ними случится дальше? – сказал я.
– Увидим. – ответил он. – В свое время они были прекраснейшей парой при дворе; и даже теперь, когда от них остались только высохшие кости, кажется, они высоко ценят свою прошлую репутацию и относятся к ней, как к неотъемлемой собственности. Если мне придется еще хоть раз столкнуться с ними лицом к лицу, может быть, я что-то для них и сделаю! Они казались себе богачами, пока у них были карманы, но они уже начинают чувствовать, что, пожалуй, лучше быть ограбленными. «Мой господин» был склонен считать «свою госпожу» никчемной иждивенкой, так как он устал от ее красоты и прожил ее деньги; теперь же она нужна ему затем, чтобы собирать его по частям. И в этом для них есть росток надежды. К тому же они теперь не могут слишком далеко удаляться друг от друга, и рядом нет никого подобного им: в конце концов они должны устать от взаимного отвращения и начать любить друг друга! Ибо только любящие, а не те, кто ненавидят, могут постигнуть, что именно Любви приятно в сущем.
– Я видел недалеко отсюда, примерно в часе пути, целый зал подобных им, – сказал я.
– Да, они похожи, но те – существа другого сорта, – ответил он. – Многие годы этим двум не увидеть никого из тех, кого вы видели прошлой ночью. Столетия пройдут, прежде чем это произойдет. Вы видели тех, кто уже может даже слегка одеться. Правда, им пока не удержать на себе одежды столько, сколько это им необходимо, а только на часть ночи, но они способные, и у них получается все лучше и лучше; и вот-вот у них должны уже появиться лица. Ведь каждое зерно правды пускает корень их будущей человечности. Ничто, кроме истины, созидать не может, в каком бы виде она перед нами не предстала.
– Их поддерживает эта надежда? – спросил я.
– Надежда их поддерживает, но даже толика ее им не знакома – они неизмеримо далеки еще от понимания этого. – ответил мистер Рэйвен.
Его неожиданное появление не удивило меня. Словно я был ребенком, которому все интересно и который ничему не удивляется.
– Вы здесь затем, чтобы найти меня, сэр? – спросил я.
– Вовсе нет, – ответил он. – Я не беспокоился о вас. Такие, как вы, всегда возвращаются к нам.
– Будьте добры, скажите мне, кто они – такие, как я? – сказал я.
– Я не обсуждаю поступки моих друзей. – ответил он, улыбаясь.
– Да, когда эти друзья живые! – пристал к нему я.
– Отказываюсь более решительно, – возразил он.
– Ну, а если бы эти друзья сами вас попросили? – упорствовал я.
– Тем более категорично я отказался бы. – продолжал он.
– Но почему?
– Потому что он и я, мы оба говорили бы тогда о двух различных людях так, будто бы они – один и тот же человек. Весьма различно, например, то, чем вы себе представляетесь, и то, что я о вас знаю!
Отвороты его одежды разлетелись в стороны, и складки поднялись вверх, и я подумал, что превращение из человека в ворона вот-вот произойдет прямо у меня на глазах. Но одежды сомкнулись на нем, и он добавил:
– В этом мире пока не нашлось существа, которому удалось бы вас хоть раз обмануть. Прежде всего, не делайте что-то только потому, что вас об этом кто-то попросит.
– Я постараюсь запомнить, – ответил я, – но я могу и забыть!
– Тогда произойдет нечто плохое, но для вас это будет к лучшему.
– А если я все-таки запомню?
– Тогда не произойдет ничего плохого, но для вас это будет не очень хорошо.
Мне показалось, что старик словно расплылся по земле, и тут же я увидел ворона в нескольких ярдах от меня, летящего низко и очень быстро.
Глава 18
ЖИВОЙ ИЛИ МЕРТВЫЙ?
Я шел до тех пор, пока не увидел еще невысокую луну, лучи которой пронизывали лес. Я не знаю, что беспокоило ее, но она была темной и какой-то вдавленной, словно старый и мятый медный диск, и выглядела унылой и усталой. Ни облачка не было рядом, чтобы составить ей компанию, а звезды были для этого слишком яркими. «Неужели эта прогулка будет продолжаться вечно?» – казалось, говорила она. Она шла своей дорогой, а я – своей, и только по лесу мы подолгу шли вместе. Мы не слишком много общались, я большей частью смотрел на землю, но она-то смотрела на меня своим безутешным взглядом; я чувствовал это не глядя. Мы долгое время были вместе, я и луна, шли бок о бок, она – тускло сияя, я – живой тенью.
Что-то под стелющимся над самой землей деревом привлекло мой взгляд своей чистой белизной, и я повернул туда. Потому ли, что было скрыто в тени листвы, это нечто, по мере моего приближения, показалось мне человеческим телом. «Еще один скелет!» – сказал я себе, встав на колени, и дотронулся до него. Однако это было когда-то именно телом, а не скелетом. И особенно отрадно то, что кому-то посчастливилось здесь иметь тело. Оно лежало на боку и было очень холодным – не таким холодным, каким бывает камень, но так, как бывает холодно нечто, когда-то бывшее живым, а теперь уже – не живое. Я рассмотрел его ближе, потрогал его несколько раз, и, наконец, мне показалось, что это не смерть, а нечто другое. На один короткий миг я вообразил, что это – одна из танцевавших на балу, призрачная Золушка, например, которая забыла дорогу домой и умерла этой странной ночью под открытым небом этого мира. Тело было совсем голым и таким тощим, что даже в тени я смог, не приближаясь и не дотрагиваясь, пересчитать у него все ребра. Все ее кости, конечно, были видны настолько, насколько это позволяла тончайшая, обтягивающая их кожа. Ее красивые, но ужасные зубы, неприлично приоткрытые оттянутыми губами, жутко посверкивали в темноте. Ее волосы, чернее ночи, густые и очень приятные на ощупь, были длиннее ее самой.
Это было тело высокой, и, вероятно, привлекательной женщины. Как она сюда попала? Не сама, конечно, ведь она была так истощена! Силы, видимо, покинули ее, она упала, и лежала здесь, пока не умерла от голода! Но как же, даже если это было так, могла она так исхудать? И как же она пришла сюда – голой? Кто мог оказаться настолько жестоким, чтобы раздеть ее и бросить здесь? Или это звери утащили ее одежды? А тело они составили потому, что оно им не приглянулось!
Я поднялся на ноги и задумался. Конечно же, я не мог оставить ее лежать здесь, заброшенную и беззащитную! Обычная вежливость не позволяла сделать это. И нужно ведь было вернуть одежду женщине – нельзя же было оставить ее тело здесь вот так, неприкрытым! Нескромные глаза могут увидеть его! Жестокие когти могут утащить его! Годы пройдут, прежде чем милосердный дождь смоет его, и оно станет землей! Но земля тверда, еще тверже сплетенные корни, и я только остался бы без рук!
Сначала мне казалось очевидным, что она умерла недавно: не было видно никаких следов разложения. Но тогда что оставила от нее гниению медленно уходящая из нее жизнь?
Может, она до сих пор жива? Или – не может? А если она жива? Некоторые вещи оказываются очень странными в этом странном мире! Может быть, она смогла бы вернуться назад, в тот мир, но ведь я должен быть уверен, что она мертва, чтобы похоронить ее!
Когда я выходил из лесного зала, я заметил в дверном проеме гроздь спелого винограда и прихватил ее с собой. Я ел виноград в пути, но несколько ягод еще остались на черенке, и, может, их сок приведет ее в чувство? Во всяком случае, это было все, что я мог сделать для того, чтобы попытаться спасти ее! К счастью, ее рот был слегка приоткрыт, но голова находилась в очень неудачном положении, и я, чтобы подвинуть мертвое тело, просунул руку под плечо, на котором оно лежало, и почувствовал, что сосновые иголки под ним – теплые. Она не могла быть мертвой, она должна быть еще живой, несмотря на то, что я не слышал стука ее сердца и не обнаружил никаких признаков дыхания! Один из ее кулаков был крепко сжат, вероятно, она прятала в нем что-то маленькое. Я выжал ей в рот ягоду винограда, но она не глотала.
Сделав для нее все, что я мог сделать, я настлал толстый слой хвои и сухих листьев, положил сверху одно из моих одеяний, согретое моим телом, положил ее на все это, и накрыл своей же одеждой; затем навалил сверху огромную кучу листьев: так я сохраню хоть часть тепла, покидающего ее, в надежде на то, что оно вернется к ней вместе с лучами утреннего солнца. Затем я еще раз попробовал выдавить виноградину, но не смог уловить ни малейшего движения ни во рту, ни в горле.
«Сомнение, – сказал я себе, – может быть хорошим поводом для того, чтобы делать что-то, но это плохое оправдание для того, чтобы ничего не делать». Кожа на ее костях была такой тонкой, что я не решился сделать растирание.
Я заполз в кучу листьев, прижался к ней настолько близко, насколько смог, и обхватил ее руками. Тепла во мне, честно говоря, было немного, но тем, что было, я поделился с ней. Таким образом пережив бессонную ночь, я ждал солнца. Ее холод словно расходился по мне волнами, но тепло от меня к ней не переходило вовсе.
Выходит, я бежал от чудесных спящих людей, подумал я, каждый из которых честно спал в сумраке на своем серебряном ложе, для того чтобы оказаться в одной постели с такой вот подружкой. Отказавшись от прекрасной привилегии, я получил взамен страшную обязанность. Под светом печальной, медленно закатывающейся луны я лежал рядом с мертвой и ждал рассвета.
Темнота отступала, и восточный горизонт проступал сквозь дымку, когда я заметил словно лишь тень движения от чего-то, что двигалось – недалеко от меня и очень близко к земле. Это были извивы огромной змеи, которая передвигалась, оставаясь на одном и том же расстоянии от меня. Некоторое время спустя появились, перемещаясь так, что казались одной точкой, существа, которые показались мне самкой косули и ее теленком. Чуть погодя я заметил еще два создания, похожие на медвежат; они шли вместе с тремя или четырьмя еще более маленькими, которые бежали за ними. Светлело теперь настолько быстро, что, несколькими минутами позже, когда рысью мимо проскакали кони, я смог разглядеть, что, хотя больший из них был не выше самого маленького шотландского пони, это были взрослые животные – так прекрасна была их стать, и так похожи были все их движения на повадки взрослых лошадей. Они были разных пород. Некоторые были похожи на ломовых лошадей, некоторые – на строевых, охотничьих, скаковых. Затем мимо прошли бычки-карлики и маленькие слоники.
«И здесь нет детей! – сказал я себе. – Как только я смогу оставить эту бедную женщину, я должен вернуться и позвать их сюда!»
Но куда шли эти существа? Что вело их? Что это – исход или традиционная утренняя прогулка? Я должен дождаться солнца! До тех пор, пока оно не взойдет, я не мог оставить эту женщину!
Я потрогал тело, но не смог даже заставить себя подумать, что оно стало чуть-чуть теплее. Но оно же должно было принять хотя бы то тепло, которое потерял я! Ну хоть что-то! Здравый смысл подсказывал, что оно не могло только терять его!
Рассвет расцвел румянцем и вскоре взошло солнце, словно затем, чтобы присмотреть за новой суетой, появившейся в новом мире. Его великое чистое сияние подняло меня, и я встал, наполненный жизнью, преодолев оковы смерти. Сняв платок, которым я прикрыл рот и глаза от сосновых игл, я с тревогой посмотрел, на то, что находилось рядом со мной – был ли это бесценный самоцвет, или лишь его пустое вместилище.
Тело было более недвижно, чем когда я нашел его. Лишь теперь, при солнечном свете, я впервые смог рассмотреть, каким сморщенным и впалым было ее лицо, какими острыми были кости под кожей, как каждый зуб торчал из-под ее сморщенных губ. Человеческие одежды, конечно, расточатся до нитки, но небесные птицы еще могли бы угнездиться среди них, могли бы разбудить ее для движения, для песни.
Но солнце уже светило на ее лицо! Я снова прикрыл его платком, бросил сверху несколько листьев и отправился вслед за существами, которые недавно прошли мимо. Их главная тропа была хорошо утоптана, видимо, они использовали ее уже давно – словно бы множество тропинок стоптались по краям и слились в одну широкую дорогу. Деревья отступали по мере того, как я шел, а травы становились толще. Наконец, лес кончился и моему взору открылась широкая, до горизонта, прекрасная зеленая равнина. Маленькая речка тянулась по самой кромке леса, и к ней вела тропа, при виде воды новая, пока неопределенная надежда проснулась во мне. Поток казался очень повсюду глубоким, и вода поднималась к самой кромке, но нигде он не был шире нескольких ярдов. Синеватый туман, растаивая на лету, поднимался над потоком. На другой стороне в пышной траве паслось множество животных. Вероятно, спали они в лесу, а утром в поисках травы выходили на равнину и переплывали реку, чтобы попасть туда. Я опустился на колени и попытался напиться, но вода была горячей у нее был странный металлический привкус.
Я вскочил на ноги – здесь было тепло, которое я так долго здесь искал: первое, что нужно для жизни! И я поспешил назад, к своему беспомощному долгу. Никто не сможет понять, не рассудив как следует о том, как я был одинок, что значило для меня вырвать из лап смерти эту женщину. «Я докажу, что она это может! – так думал я. – И я, наконец, не буду одинок!» Я был настолько лишен общества, что, кажется, впервые понял что может значить надежда. Эти благословенные воды изгонят смертельный холод, и в них же растворится мое одиночество!
Я отнес ее к потоку. Я был с нее ростом, но она показалась мне необыкновенно легкой, ее чуть прикрытые кости были такими тонкими. Еще большую надежду вселило в меня то, что она была далека от окоченения, и я смог нести ее на одной руке, как спящего ребенка, прижав ее к плечу. Я нес ее нежно, оберегая даже от легкого ветерка собственного движения, и радовался, что другого не было.
Вода была слишком горячей для того, чтобы я мог положить ее прямо в нее – шок от такого тепла мог выбить из нее остатки жизни. Я уложил ее на берегу, и, макая в воду одну из моих одежд, начал омывать ее жалостные очертания. Они были такими чахлыми, что ни по остаткам ее красоты, ни по цвету ее волос нельзя было даже предположить, была ли она молодой или старой. Ее веки были полуоткрыты, что делало ее взгляд еще более мертвым; это было как разрыв в ночных облаках – там не было солнца!
Чем дольше я купал несчастные мощи, тем меньше оставалось у меня надежды, что когда-либо они вновь облекутся силой, что когда-нибудь откроются эти веки и из-под них выглянет живая душа; но я продолжал поливать ее теплой водой, не давая холоду вернуться, и постепенно тело стало настолько теплее, что, наконец, я рискнул окунуть его в воду. Я подтащил его к реке и опустил в воду, поддерживая голову над поверхностью и позволяя быстрому, стремительному потоку омывать все остальное. Я заметил, что ее стиснутая рука, несмотря на все тепло, не желала расстаться со своим содержимым. Правда, ничего полезного из этого факта я извлечь так и не смог.
Прошло около десяти минут, и я вытащил ее, обсушил и укутал, как смог, а затем побежал в лес за листьями.
Трава и земля были сухими и теплыми, но, когда я вернулся, она потеряла почти все тепло, которое отдала ей вода. Я навалил сверху листьев, и побежал принести еще, а затем – в третий раз, и в четвертый.
Теперь я мог оставить ее и идти исследовать окрестности в надежде обнаружить какое-нибудь пристанище. Я поднялся вверх по реке, к каменистым холмам, которые я приметил; это было не очень далеко.
Когда я к ним подошел, то увидел, что река берет свое начало у подножия одной из скал – она, бурля, вытекала из нее. Мне помнилось, что где-то внутри скалы она спускалась по лестнице потоком, жаждущим вырваться на волю на каждой из ступенек и лишь у подножия отыскавшим открытую дверь.
Поток не заполнял собой все отверстие, которое служило ему выходом, и я заполз в небольшую пещеру и обнаружил, что поток прыгая по ступенькам, он бьет из земли в дальнем конце пещеры, словно основание огромной колонны, и бежит, едва заполняя собой глубокий, довольно узкий канал.
Я осмотрелся и увидел, что с помощью ствола или сука, достаточно длинного для того, чтобы перекинуть его через канал, и достаточно толстого, чтобы не прогнуться под не таким уж большим весом, я мог бы, собрав немного молодых веток и достаточное количество листьев, устроить над ним удобное ложе, которое будет все время оставаться теплым, благодаря потоку, который бежит под ним. Затем я побежал назад, чтобы посмотреть, как поживает моя подопечная.
Она лежала там же, где я ее оставил. Тепло не вернуло ее к жизни, но не случилось ничего такого, из-за чего пришлось бы отказаться от надежды. Я добыл несколько валунов из канала и прислонил их к ее ногам и бокам.
Я побежал обратно в лес, и мне не пришлось слишком долго заниматься поисками подходящих для моей цели сучьев – я нашел в основном буковые; и сухие желтые листья еще цеплялись за них. Из них я вскоре уже выложил основу для моста-кровати над потоком. Я переплел эти сучья меньшими, сплетя все это вместе хворостинами и густо усыпав листьями и сухим мхом.
И, когда, наконец, после неоднократных походов в лес я закончил строительство теплой и сухой лежанки, я снова поднял тело и перенес его в пещеру. Оно было таким легким, что время от времени, пока я шел, я боялся, что после всего этого она превратится-таки в скелет, и, когда в конце концов я осторожно уложил тело на неопробованный еще помост, он показался мне излишне прочным и большим для того, чтобы всего лишь нести на себе ее вес.
Еще раз я накрыл тело толстым слоем сухих листьев, и, попытавшись еще раз напоить ее виноградным соком, к своему удовольствию, обнаружил, что могу открыть ее рот чуть больше, чем прежде. Сок, конечно, так и остался невостребованным, но я надеялся, что хоть часть сока дошла по назначению.
После того, как она провела на помосте час или два, ее тело уже не было холодным. Тепло ручья проникло в то, что было ее оболочкой – увы, это была лишь оболочка! И она была на ощупь теплой – не тем, правда, теплом, которое излучает жизнь, но тем, которое дало бы ей возможность (если она вообще была еще жива) пробудиться к жизни. Я читал как-то об одном человеке, который провел в трансе без движения несколько недель!
В этой пещере, день за днем, ночь за ночью, семь долгих дней и ночей, я сидел или лежал, во сне или наяву, но всегда настороже. Каждое утро я вставал и купался в теплом потоке, и после этого чувствовал себя так, словно я только что поел и напился, и это давало мне смелость почти каждый день опускать в поток и ее.
Однажды, когда я это делал, обесцветившийся участок кожи на ее левом боку поверг меня в ужасный шок, но на следующее утро пятно рассосалось, и я продолжал кормить ее каждое утро, после купания, выдавливая ей в рот свежую ягоду винограда.
Я кормился теми же ягодами, виноградом и другими, которые я находил в лесу, но, по-моему, ежедневного купания в этой реке хватило бы, чтобы я смог и вовсе обойтись без еды и питья.
Все то время, что я спал, мне снилось, что я найду своего раненого ангела, который не может летать, и поэтому останется со мной до тех пор, пока не полюбит меня и уже никогда не оставит. И каждый раз, когда я просыпался, я видел вместо ангельского лика с сияющими глазами белое, неподвижное и худое лицо на ложе из веток. Но даже Адам, когда впервые увидел Еву спящей, не беспокоился так о том, проснется она или нет, как я, когда охранял эту женщину. Адам не знал ничего о себе, может быть, не знал ничего и о собственной нужде в родственной душе, я же, вырванный из привычного круга общения, научился любить то, что я потерял! Если этот обглодыш женского существа исчезнет, в моей жизни не останется ничего, кроме неутолимого голода. Я забыл даже Малюток, происходящее не шло ни в какое сравнение с ними! Здесь лежит то, в чем может проснуться настоящая женщина, по-настоящему открыть глаза, и посмотреть ими на меня!
