Махназ Фаттахи
Фарангис
Колючки без конца цеплялись за подол моего платья, и я думала: «Как будто они держат меня и не хотят, чтобы я уходила».
В полдень первого дня нашего пути рядом с горным источником отец сказал:
– Здесь остановимся и немного передохнем.
Он развел костер и, наполнив чайник чистой родниковой водой, поставил его греться. Когда вода вскипела, я приготовила заварку, а отец, насыпав в стаканы понемногу сахара, налил всем чай. Размешивая свой стакан, я глубоко погрузилась в мысли, как вдруг через какое-то время, показавшееся мне мимолетным мгновением, услышала голос отца:
– Фарангис, поспеши!
Я так задумалась, что забыла о том, что у нас не так уж много времени. Быстро поев хлеба со сладким чаем и как будто лишь в тот момент полностью осознав, куда меня ведут, я взмолилась Богу:
– Господи, прошу Тебя, сделай так, чтобы отец сжалился надо мной, передумал и отвел обратно домой. Молю Тебя…
Но отец даже не смотрел на меня. Молча собрав вещи, мы продолжали путь вплоть до самого вечера. Когда стемнело и уже ничего вокруг не было видно, очень сильно устав, мы снова сделали привал и немного перекусили.
– Я думаю, что здесь мы и останемся на ночлег, – сказал папа. – Отдохнем, а завтра утром снова пустимся в путь.
Положив свой сверток под голову, я легла на землю и засмотрелась на звездное небо, думая о мамином красном одеяле. Она всегда говорила, что у каждого человека на небе есть своя звезда, и моя звезда была совсем рядом с маминой. Много ночей мы проводили, глядя на эти звезды и разговаривая обо всем на свете. В ту ночь я в одиночку смотрела на свою звезду, которая все еще была рядом со звездой мамы, и проливала горькие слезы, стекавшие по моим девичьим щекам. Постепенно моя звезда стала тускнеть, и я, уставшая после долгого и тяжелого дня, уснула.
Утром во время завтрака я сильно замерзла. Увидев, как я дрожу, отец подбежал ко мне и крепко прижал к себе. Почувствовав его родной запах, я в мыслях снова унеслась в наше селение и подумала: «Как было бы хорошо, если бы мы спрятались за одной из этих скал и затем просто вернулись бы домой… Или если бы мы вовсе потерялись и вместо того, чтобы попасть в Ирак, попали бы домой, а папа даже бы и не понял, что мы заблудились».
В первый раз в жизни я ушла так далеко от дома. Гора за горой, степь за степью, до самой ночи без остановки мы шли дальше, и я надеялась, что, как только стемнеет, мы снова остановимся где-нибудь на ночлег, так как была очень уставшей. Но никто, похоже, не собирался останавливаться, все лишь сбавили темп и осторожно ступали в темноте.
– Нам нужно быть аккуратнее, – предупредил всех Акбар. – Здесь повсюду могут быть солдаты.
Из его слов я поняла, что место, куда мы пришли, было опасным, и, стараясь не издавать никакого шума, затаив дыхание, шла за отцом, повторяя его движения. В темноте я смотрела по сторонам в испуге от мысли о том, что неожиданно может начаться перестрелка. Видя мой страх, отец крепко взял меня за руку и вел рядом с собой. Пройдя некоторое расстояние в таком напряжении, мы, наконец, присели у одной из скал.
– Теперь можно расслабиться. Добро пожаловать в Ирак, – улыбаясь, сказал Акбар.
Услышав его слова в темноте, я почувствовала, как резко сжалось мое сердце. Это он, подумала я, был причиной беспокойств и печали моей семьи.
– Папа, – тихонько повернувшись к отцу, сказала я, – давай вернемся домой? Мне не нравится это место.
– Руле… Фарангис… – начал отец, охваченный неописуемой печалью, – место, в которое мы идем, в тысячу раз лучше нашего селения. Вставай, доченька, вставай. Нам нужно идти.
Мне хотелось ему ответить, но я понимала, что это бессмысленно. Моя судьба была не в моих руках.
Мы продолжили наш путь, проходя мимо курдских поселений, жители которых не видели в нас опасности и даже, наоборот, угощали свежим хлебом и водой. Мне очень понравилась их национальная пестрая одежда, которую с самого первого момента мне любопытно было подолгу рассматривать. Глядя на этих людей, я думала о нашем селении, маме, братьях и сестрах, моих подружках и вспоминала даже свою козочку.
Мы шли до глубокой ночи, как вдруг увидели вдали огоньки. К тому моменту я страшно устала от долгой пешей дороги, которую совершала впервые. Ноги так болели и зудели, что я молилась о том, чтобы мы поскорее добрались до нужного места. Город, в который мы вошли, сразу показался мне очень интересным. Я догадалась, что это и есть тот самый Ханекин, о котором говорил отец.
– Вот мы и пришли, – сказал Акбар, когда мы прошли несколько улиц. – Здесь и находится наш дом.
Дверь открыла жена Акбара – молодая женщина в красивом национальном курдском одеянии, с ребенком на руках. Увидев всех нас, ребенок улыбнулся и, узнав отца, принялся ему махать и проситься на руки. Нас гостеприимно пригласили внутрь и предложили немного отдохнуть.
Глядя на сына Акбара, которого, как я узнала, звали Ибрагим, я подумала о своих братьях и сестрах и почувствовала новый прилив слез, которые не в силах была сдержать. Чтобы как-то отвлечься, я принялась играть с Ибрагимом, который поначалу стеснялся и то подбегал ко мне, то убегал.
Вскоре нас позвали к столу. Через силу, от ужасной усталости не в состоянии даже поесть, я едва притронулась к еде и вместе со всеми отправилась спать. Я была настолько изнурена дорогой и физической нагрузкой, что заснула тут же, как только положила голову на подушку, а проснулась в том же положении, что и легла.
Поутру я принялась стирать свою и отцовскую одежду в тазике. Мы с ног до головы перепачкались в грязи, и одежда была вся в колючках.
«Наверное, это колючки из нашего села. Они отправились вместе со мной, чтобы я не чувствовала себя одинокой», – подумала я и, не сдержавшись, снова заплакала.
Пару дней мы оставались в доме Акбара. Папа с обоими мужчинами несколько раз куда-то выходили, и я однажды услышала, как Акбар сказал:
– Через день они приедут, чтобы заключить брак с Фарангис.
В дом один за другим стали приходить родственники, чтобы посмотреть на меня, и я говорила себе: «Смотри, Фарангис, ты уже становишься невестой».
Я не чувствовала никакого счастья, в том возрасте я не понимала, каково это – выходить замуж и зачем это нужно, если я буду жить так далеко от родного дома. Все мне казалось чужим, и единственной моей поддержкой был отец. В ужасе я думала о том, что со мной будет, когда отец, выдав меня замуж, вернется домой и оставит меня здесь одну.
«Фарангис, – говорила я себе, пытаясь как-то успокоиться, – ты скоро станешь женой, выйдешь замуж за хорошего человека. Вокруг будут радостные люди, которые разделят этот день с тобой».
Я пыталась представить церемонию своей свадьбы и радоваться, но, как бы ни старалась, не могла совладать с собой и плакала. Та самая девочка, которая когда-то так бойко себя вела, которая на одном дыхании взбегала высоко в гору и веселилась, пугая местных детей, сейчас от беспомощности и чувства одиночества на чужбине горько плакала и не знала, что ей делать.
Каждый раз, когда я сталкивалась с отцом, он отводил глаза и старался не смотреть на меня. Я знала, что он избегает меня и одновременно изо всех сил убеждает себя в том, что поступает правильно, так как ограждает меня от тяжелой работы и хочет, чтобы я ни в чем не нуждалась. Я знала, как тяжело ему было, и очень сочувствовала ему.
– Папа, не переживай, – говорила я ему, пытаясь успокоить. – Смотри, я тоже совсем не переживаю.
Я заставляла себя смеяться и пыталась веселить его, но он все равно плакал. Не выдержав, он как-то сказал мне:
– Фаранг, милая, мне хочется, чтобы ты была счастлива и не испытывала в жизни никаких трудностей. Я привел тебя сюда, чтобы ты освободилась от всех оков, что на тебе были все это время.
– Пора готовиться! – сказал нам Акбар с наступлением ночи. – Завтра они уже прибудут и, по воле Всевышнего, заключат шариатский брак с Фарангис.
Кивнув, папа сказал:
– Всё по воле Всевышнего. А после того как заключим брак, я вернусь домой.
От слов отца мне стало очень плохо. Казалось, лишь тогда я полностью осознала, что за жизнь мне предстоит, и, если бы не отец, в ту же самую ночь я готова была в одиночку ринуться обратно домой мимо тех же селений, степей и гор, что мы прошли вместе, когда направлялись сюда.
Вечером все ожидали прибытия жениха. Я видела, как всем любопытно посмотреть на меня, десятилетнюю девочку из Ирана, которая всего пару дней назад еще играла с подружками в куклы. Теперь эта девочка была в совершенно чужом городе и в окружении незнакомых лиц. Я понимала, что уже больше никогда не увижу своих родственников и близких и поэтому перед отъездом старалась запомнить их лица.
В раздумьях о своем прошлом и будущем я плакала, пока не заснула. Неожиданно меня разбудил очень громкий стук в дверь и страшный крик мужчины, голос которого мне казался знакомым. В недоумении я посмотрела на отца, пытаясь понять, что происходит, но он также ничего не понимал. Да улице раздалось ржание коня.
Хозяин дома, в котором мы ночевали, быстро схватил ружье и пустился к воротам.
– Кто там?! – крикнул он, стоя за воротами. – Что тебе нужно?!
– Это я, Горгинхан. Открой дверь, пока я ее не сломал!
Услышав этот голос, я от удивления вздрогнула. Этим неистово колотившим в дверь мужчиной оказался двоюродный брат моего отца.
«Зачем он сюда пришел? – судорожно стала размышлять я. – Как он нас нашел и что ему нужно?».
Хозяин дома отворил ворота, и Горгинхан верхом на лошади въехал во двор. К этому времени все пробудившиеся от шума спустились вниз навстречу неожиданному гостю. Спешившись, Горгинхан направился в дом, когда к нему вышел отец и протянул руку. В ответ на жест отца Горгинхан лишь окатил его яростным взглядом и спросил:
– Ты еще смеешь подавать мне руку? Я не хочу с тобой даже разговаривать!
Оглядевшись вокруг и пригладив бороду, он продолжал:
– Я пришел за Фарангис. Я заберу ее обратно домой.
– Домой? – переспросил отец.
Не сдержавшись, Горгинхан бросился на отца, схватил его за воротник и, несмотря на то, что их пытались разнять, умудрился несколько раз ударить его по лицу. Страшно испуганная, я помчалась к дяде и закричала в слезах:
– Не бей отца! Не бей!
Увидев мои слезы, Горгинхан немного смягчился; он отошел назад и присел на пол, прислонившись к стене. Отец сел напротив него.
– Тебе не стыдно?! – кричал Горгинхан, потрясая рукой перед отцом. – Привел свою дочь в другую страну, чтобы здесь выдать ее замуж?! У тебя что, нет хлеба, чтобы прокормить родную дочь?! Ты не в состоянии ее содержать?! Я приехал, чтобы забрать Фарангис к себе. Я сам буду ее обеспечивать, но она будет рядом с нами, на нашей земле, а не на чужбине! Она не будет принадлежать иностранцам. Как ты можешь отдавать нашу дочь иракцам?!
Опустив голову, отец молчал и не мог ему ничего возразить. Все вокруг пытались отвлечь Горгинхана и принесли чай, но он был не в силах успокоиться и продолжал кричать на отца.
– Пойдем, – вмешался Акбар, отводя его в другую комнату. – Тебе надо отдохнуть после дороги. Поговорим позже.
Через час Горгинхан ворвался к нам в комнату и все еще с красными от злости глазами сказал:
– Фарангис, достаточно! Собирай свои вещи. Мы возвращаемся.
Все это время молчавший отец закричал:
– Я делаю это ради нее же! Ради нее самой я привел ее сюда! Здесь она выйдет замуж за хорошего и богатого человека! Здесь Фарангис будет счастлива! И ее жизнь в моих руках! Я – ее отец, и мне решать, как все будет…
– Ты вообще веришь в Бога?! – прервав отца, еще громче крикнул Горгинхан. – Если веришь, то как ты можешь выдать свою дочь за человека из чужой страны?! И ты после этого мусульманин?! Ты что, такой бедный, что не можешь прокормить свою собственную дочь?! Я ее дядя! Я верну Фарангис, и никто не сможет меня остановить. Она наша дочь, а не иракцев!
Лицо Горгинхана покраснело от гнева, голос дрожал.
– Быстро! – крикнул он мне. – Одевайся!
Все домашние вновь попытались остановить его.
– Горгинхан, оставайся этой ночью здесь. Не спеши так, – успокаивали они его.
– Прекратите! Не смейте мне указывать! – закричал он так, что больше никто не смел к нему подходить.
Все мое тело содрогалось от криков дяди. На глазах у всех он взял меня на руки и посадил на лошадь.
– Всякий, кто захочет мне помешать, получит пулю из моего ружья! – крикнул напоследок Горгинхан, указав на оружие за спиной.
– Держись за меня крепко, Фарангис, – сказал он мне. – Мы возвращаемся домой.
Я крепко обняла его сзади, пытаясь унять бешеное сердцебиение, и беспокойно взглянула на моего бедного отца, который молча смотрел, как мы удаляемся. Мне было жаль его, и я понимала, что он не может ничем возразить Горгинхану, но в то же время я радовалась, что возвращаюсь домой.
Мы помчались по темным улицам Ханекина, и я помню, как украдкой смотрела на своего дядю. Он был очень сильным, милосердным и храбрым человеком, отцом шестерых детей, и мне тогда казалось, что всё вокруг, живое и неживое, боится моего бесстрашного дядю.
В пути он много разговаривал со мной, рассказывал о своих дочерях и сыновьях и говорил:
– Я никогда ни на кого и ни на что не променяю своих детей. Фарангис, ты тоже мне как родная дочь. Ты должна быть смышленой и находчивой. Если твой отец еще раз придет к тебе со словами об этом замужестве, скажи, что ты никуда не поедешь, и тут же сообщи мне.
– Как ты узнал о том, что меня забрали в Ханекин?
– Твоя бедная мама пришла ко мне и попросила вернуть тебя. Бедняжка чуть не сошла с ума от горя, столько раз она умоляла и заклинала меня, что у меня не оставалось другого выбора…
– Ты устала? – спросил он, когда уже начинало светать. – Давай остановимся здесь на часок и отдохнем?
– Нет, – тут же ответила я. – Я не устала! Поехали дальше.
Мне не хотелось задерживаться даже на минуту и было страшно, что за нами кто-нибудь гонится, чтобы вернуть меня. Я постоянно оборачивалась назад и хотела как можно скорее уехать с чужой земли.
Всю дорогу, что мы с отцом прошли пешком, мы с дядей проскакали на лошади, лишь в одном из селений он слез с нее, чтобы взять у женщин свежего хлеба для меня.
Через некоторое время он предупредил:
– Фарангис, впереди будет дорога, которую нам нужно будет пройти пешком. Там опасно. Если нас увидят иракские солдаты, они нас схватят.
Успешно пройдя то же место, что мы осторожно преодолели с отцом в темноте, дядя обернулся ко мне и, улыбнувшись, сказал:
– Все, Фарангис, мы на нашей земле. Опасность миновала, и теперь нас никто не сможет остановить.
Порой он скакал так быстро, что мне становилось страшно. Дорога, пешком занявшая у нас два полных дня, с Горгинханом закончилась всего лишь за день. По пути домой я вспомнила о платке, который подарила мне мама, и сильно расстроилась, но, увидев вокруг родные места и подумав о том, что это единственное, что я оставила в чужом месте, я почувствовала себя гораздо лучше. Я радовалась от мысли о том, что увижу своих родных и подруг.
«Я вернулась в свой рай», – думала я, проезжая мимо селения Авезин и горы Чагалванд.
Все в нашем селении, увидев меня верхом на коне позади дяди, стали махать и кричать:
– Фаранг! Фаранг вернулась!
Потом я увидела маму, которая, узнав, что мы приближаемся, в сопровождении моих братьев и сестер в спешке выбежала нам навстречу. Она бежала ко мне и, плача, воздевала руки к небу, дрожа от счастья и благодарности, и, добежав, упала ниц в земном поклоне. Горгинхан победоносно сошел с коня, взяв меня на руки, опустил на землю и сказал все еще плачущей матери:
– Вот и твоя дочка!
Мама встала и поцеловала руку Горгинхану, как никогда крепко обняла меня, приговаривая:
– Руле… Руле… Моя маленькая Руле…
Люди, окружившие нас, смеялись и плакали.
– Хватит! – подбадривал всех дядя. – Что вы все плачете?! Лучше радуйтесь тому, что Фарангис вернулась и больше никуда не уедет. Если кто-то захочет забрать ее в Ирак, клянусь Богом, я убью его.
Все проводили нас домой, люди приходили в гости и поздравляли, а ко мне подходили подружки и наивно и недоумевающе спрашивали:
– Фарангис, ты разве не вышла замуж?
– Нет, – улыбалась я, – я вернулась, чтобы выйти замуж здесь.
– Больше не переживай, – говорил дядя Горгинхан, глядя на маму. – Даже и не думай переживать. Будь счастлива и радуйся, что твой ребенок вернулся домой.
– Клянусь вам, – улыбалась мама в ответ на его слова, – я выдам Фарангис замуж за первого, кто сюда войдет и попросит ее руки. И мне все равно, даже если это будет бедный пастух. Я не попрошу у него ничего в благодарность за то, что мой ребенок будет рядом со мной. Клянусь, я не стану чинить никаких препятствий.
– Как же счастлив тот первый человек, который зайдет в этот дом безо всяких затрат, – смеясь, говорил Горгинхан.
Мама не оставляла меня одну, постоянно обнимала, целовала и расспрашивала обо всем, что произошло за время моего отсутствия. Все те дни, что меня не было, мама не прикоснулась к еде и без конца плакала. Было видно, как сильно она осунулась и исхудала. Из-за переживаний мамы, которая еще не могла полностью успокоиться, дядя Горгинхан гостил у нас дома, сказав, что останется до тех пор, пока не вернется мой отец.
Однажды несколько детей вбежали к нам во двор, крича, что возвращается мой отец. Не успел он войти в дом, как дядя Горгинхан снова встретил его с криками и нравоучениями, они опять схватили друг друга за воротники, а после ссоры отец отправился к себе в комнату. Мама пошла за ним, напоила его, накормила и стала беседовать.
– Клянусь тебе, Фарангис будет счастливее, если она останется здесь, – говорила она. – Я поклялась, что выдам ее замуж за первого, кто придет ее сватать. Мне неважно, кем он окажется, главное, чтобы он был иранцем и жил рядом с нами.
– К ночи, когда папа уже успокоился, соседи приходили к нему и тоже пытались переубедить, а на следующее утро после завтрака дядя Горгинхан посмотрел на родителей и сказал:
– Мои дети ждут меня. Я должен идти. Прошу вас, берегите себя и берегите Фарангис.
Опустив голову, отец держал поводья лошади дяди Горгинхана и тихо сказал ему:
– Клянусь Богом, я тоже не был доволен своим решением. Спасибо тебе за то, что вернул мне дочь. Ты прав… Ты все сделал правильно: правильно говорил и правильно поступил, по делу ударил меня… Спасибо тебе… Да вознаградит тебя Аллах.
Увидев слезы отца, Горгинхан обнял его и, прижав его голову к своей груди, сказал:
– Прости меня за то, что я дал волю своим чувствам. Ты мой брат и очень дорог мне.
Все, кто стоял вокруг, провожая дядю, плакали.
– Брат, – продолжил он, – Фарангис наша дочь, и она должна жить в нашей стране. Береги ее!
И он пустил лошадь галопом, а я вместе с другими детьми радостно побежала вслед за ним. Дядя остановился у шоссе, обернулся и, с любовью посмотрев на меня, сказал:
– Фарангис, береги себя. Да хранит тебя Бог!
Я долго стояла у дороги, глядя вслед дяде. Я смотрела на него, как на ангела, который унес все мои страдания, как на всадника, который мчался, словно ветер.
Глава 2
Проехав мимо города Гилянгарб в сторону города Касре-Ширин, преодолев расстояние в 20 километров, можно доехать до селения Гурсефид, названного так из-за белой почвы, которая распространена в этой местности. А в двух километрах от Гурсефида расположено селение под названием Авезин, в котором я родилась. Мое селение лежит среди холмов и гор, а вокруг него раскинулись большие луга, обширные поля и дубовые рощи.
В городе Гилянгарб проживают представители множества кланов, к которым относится каждая из семей. Всякий, кто захочет представиться, всегда сначала называет свой клан. Род Кальхор, к примеру, насчитывает 32 клана. Моя мама родом из клана Сияхчеле, а отец – Алирезаванди. Мама рассказывала, что слово «кальхор» образовано от слова «каль», что означает «олень», и «хор» – «солнце». Говорят, что с давних времен люди из этого клана, словно молодые лани, могут без труда подниматься вверх по горам.
Я родилась в 1961 году в курдской семье. Когда я расспрашивала маму о себе, она всегда в шутку говорила, что я была очень тихой и спокойной, когда родилась, но со временем что-то во мне изменилось, и я стала очень шаловливой и неугомонной непоседой. Порой из-за моего характера она называла меня волчонком.
В тех краях, где мы жили, наличие источника являлось большим преимуществом, и нам очень повезло, что в нашем селении имелся источник Авезин, который был большим благом для всех племен, проживающих в той местности. Сбегая с гор и протекая по нашему селению, этот источник орошал на своем пути луга и поля, поросшие зеленой благоухающей растительностью. В детстве мы очень много играли у этого источника и, беззаботно плескаясь в воде, проводили там уйму времени.
Жители нашего поселения были словно одна большая семья и относились друг к другу как к братьям и сестрам. Несмотря на то, что некоторые среди нас были богаче за счет того, что владели несколькими участками, а некоторые – беднее, большинство все же жили небогато. Наша семья принадлежала к числу бедных, и мы работали на богатых жителей поселения. Материальное положение человека можно было легко определить по одежде, по домашней утвари, продуктам питания и убранству дома. Порой, когда дым очагов соседских домов вместе с запахом домашней еды доносился до нас, мама тут же давала мне кусочек свежего хлеба с айраном или молоком, чтобы мне не захотелось той еды, которую ели наши соседи.
В силу того, что климат в наших краях засушливый, а лето, как правило, выдается очень жарким, большинство жителей занимается сельским хозяйством, а также разведением скота. В те времена отдых людей заключался в ночных беседах вокруг костра. Мужчины сидели отдельно, пили чай и делились новостями за день.
Дома в селении Авезин были построены из глины. Мы сами пекли хлеб и готовили еду по утрам, днем уходили на работу, а вечером, вернувшись усталыми после тяжелого рабочего дня, ужинали при свете старых керосиновых ламп.
В нашей семье, включая меня, было поначалу три сестры и шестеро братьев, однако один из них, Кайюм, скончался, когда я была еще совсем маленькой. Моих братьев звали Рахим, Ибрахим, Джомэ, Саттар и Джаббар, а сестер – Лейла и Сима.
В те времена не у всех детей были документы; к примеру, в нашей семье моим братьям и сестрам уже исполнилось по 5 лет, а у них еще не было свидетельства о рождении. Даже возраст, указанный в наших паспортах, отличался от реального. Несмотря на это, я все же знаю, что Рахим родился в 1959 году, Ибрахим – в 1963, Джомэ – в 1967, Лейла – в 1968, Саттар – в 1970, близняшки Джаббар и Сима – в 1974.
Иногда за свидетельством о рождении отправлялись дяди, и, так как за моим также отправился мой дядя, то я оказалась записана на его фамилию – Хейдарпур. Все остальные мои братья тоже записаны как Хейдарпур, кроме Джаббара и Симы: у них единственных фамилия нашего отца – Селимманеш.
Будучи вторым ребенком в нашей большой семье, я была очень ответственной и боевой старшей сестрой: заступалась за своих братьев и сестер, ухаживала за ними и выполняла за них работу.
Я очень любила отца, а он среди всех своих детей всегда выделял меня и с любовью говорил:
– Фарангис, ты моя поддержка. Ты самая большая моя помощь.
Такие слова отца вселяли в меня большую силу. Порой он даже называл меня своим братом, и, возможно, именно поэтому мои повадки стали слишком мальчишечьими. С самого детства я привыкла называть папу «каке», что в переводе с курдского означает «старший брат», и очень любила просто смотреть на него. У папы была длинная седая борода, которая, казалось, делала еще светлее его белое лицо, он всегда был одет в белую рубашку и излучал какой-то необъяснимый свет. Отец никогда не брился, говоря, что это запрещено в исламе, он лишь немного укорачивал бороду, взяв маленькое зеркало и ножницы. В эти моменты я очень любила сидеть напротив него и наблюдать за тем, что он делает. А он изредка поглядывал на меня и говорил: «Мой брат!». Как я гордилась этим словом и как хотела, чтобы он называл меня так как можно чаще!
С детства я смеялась в лицо опасности и была очень боевой, из-за чего дети частенько брали с собой на разборки именно меня.
Недалеко от нашего дома располагалось местное кладбище, рядом с которым мы порой играли. Многие дети боялись туда ходить, но я брала их с собой, отводила на кладбище и, удобно усадив, рассказывала разные истории, которые узнавала от взрослых. Порой, видя, как они начинают пугаться, я раззадоривалась и принималась подшучивать над ними.
Однажды, найдя на полу череп какого-то животного, я решила напугать детвору и, проведя их к кладбищу, самым серьезным тоном предупредила:
– Послушайте меня внимательно! Никто сейчас не должен оборачиваться! За вами идет душа мертвеца.
Мальчишки оцепенели от ужаса, очень испугавшись моих слов, но, не выдержав, обернулись назад и увидели череп. Их охватила такая паника, что некоторые бросились искать укрытие, а другие дрожали от шока, как листочки на ветке дерева, не в состоянии сделать хоть шаг. Увидев, как они испугались, я поспешила крикнуть:
– Ребята! Не бойтесь, это просто череп какого-то трупа.
Но что бы я ни говорила, я никак не могла их успокоить и решила их быстро оттуда увести.
– А ты не боишься, Руле? – спросили меня дети, увидев мое спокойное и хладнокровное лицо.
– Нет, конечно, – наотрез отвечала я. – Чего мне бояться? Что мне может сделать этот череп?
– Сегодня ночью он тебе приснится и заберет тебя с собой.
– Ты думаешь, я боюсь? Я ведь ничего такого не сделала и готова хоть ночью прийти сюда и ждать.
Услышав меня, дети, казалось, испугались еще сильнее.
На следующее утро я узнала, что некоторые дети ночью обмочили постель и один из мальчиков, боясь, что об этом узнает мама, оставил постель незаправленной, чтобы все высохло.
У большинства моих подружек были свои куклы, которых они приносили с собой и с которыми играли рядом с нами. Я всегда смотрела на то, как они мило играют, и тоже очень хотела, чтобы у меня была своя такая же. Однажды одна из девочек сказала мне:
– Пойдем, я помогу тебе сделать такую же куклу, Фарангис.
– Но я не умею. Ты сможешь сделать мне такую же? – радостно спросила я, посмотрев на ее куклу.
– Конечно, смогу! Принеси мне несколько деревянных палочек и немного материи.
Торопливо побежав домой, я быстро взяла куски материи, которые оставались от одежды моей матери, несколько деревянных прутьев и принесла их подруге. Мы стали мастерить, заложив в основание самую прочную палочку, а из остальных сделали руки, соединяя все элементы нитками. Я сшила платье из кусочков ткани, а затем углем нарисовала своей кукле черные глаза и брови, так нам казалось красивее. Надев на нее платочек, я не могла нарадоваться нашему творению.
– Теперь и у меня есть кукла! – восторгалась я, обнимая ее.
– А как ты ее назовешь?
– Ее зовут… Дочка.
– Дочка? – громко засмеялись девочки.
– Да, – невозмутимо ответила я. – И это очень даже красивое имя!
Я не знаю, почему я так ее назвала, но, сколько бы меня ни просили поменять имя куклы, я наотрез отказывалась и говорила:
– Нет! Ее зовут Дочка!
Я испытывала необычные материнские чувства по отношению к своей кукле, читала ей детские стихи и ухаживала, носила ее с собой, куда бы ни шла, и в обнимку с ней ложилась спать.
Зимой мы оставались у себя дома, но при наступлении весны раскидывали черную палатку на вершине холма и жили в ней. Я очень любила это время, так как в палатке я не ощущала себя в четырех стенах и думала, что все поле – это наш дом. Мне доставляло огромное удовольствие прогуливаться по степям и лугам и играть там с детьми. Два месяца проживая в палатке недалеко от нашего дома, нам было легче заботиться о нашем скоте, потому что так мы находились ближе к стаду. Бывало и такое, что в это время количество наших овец достигало пятидесяти голов.
Прежде чем установить палатку, мы выравнивали землю, убирали все ненужные камни, выкапывали вокруг нее яму, в которую затем собиралась вода во время дождя. Таким образом мы оберегали нашу палатку от затопления. Углы палатки мы прибивали кольями к земле и завязывали прочными веревками, затем, установив несколько труб в качестве опоры, дружно поднимали палатку под совместные выкрики салаватов. Мне нравилось смотреть на эту палатку и думать, что она живая.
Оградив наше убежище, мы приступали к перенесению всех домашних вещей и принадлежностей. В течение дня наши постели оставались сложенными большими стопками, а по вечерам мама аккуратно и заботливо их раскрывала. Было и несколько свертков с новым и ярким постельным бельем, которые нам, конечно, запрещено было открывать, так как они предназначались для гостей. Наша постель была не так красива и поэтому вызывала большое желание поспать на новом.
Порой дети наших родственников приходили ночевать к нам в палатку, но нам тогда было совсем не до сна. Мы любили залезать под одеяло и дурачиться, а мама постоянно делала нам замечания:
– Спите, девочки. Что вы там так долго обсуждаете? Прекратите.
Но мы ничего не могли поделать с собой и продолжали веселиться и смеяться. Даже неожиданно увиденный таракан становился причиной безудержного смеха.
– Вы о чем там говорите? О замужестве, что ли?!
После этого маминого вопроса нам становилось стыдно, и мы старались молчать.
В нашей палатке мы всегда хранили в бурдюке из обработанной овечьей шкуры чистую горную воду, которая в нем постоянно оставалась прохладной. Мне очень нравилось пить эту вкуснейшую воду, а мама просила не прикасаться к бурдюку губами.
– Фарангис, возьми обязательно стакан и пей из него, а не то заболеешь, – говорила она.
Порой я сама вела овец на пастбище, а пока они паслись, собирала цветы на лугу. Мы доили молоко и делали из него масло и сыр, и в этом деле, несмотря на свой юный возраст, я была лучшей. Видя мою ловкость и умелость, мама даже доверяла мне приготовление кислого молока.
Я также очень любила печь хлеб. Пока мама возилась с тестом, мы занимались сбором хвороста и разжиганием костра. А затем под надзором мамы раскатывали тесто и готовили на железном противне над костром неповторимо ароматные лепешки, которые были нашей самой любимой едой, а от их запаха я получала особое удовольствие. Первую лепешку мы тут же забирали с противня, еще горячую разрезали и с огромным удовольствием и наслаждением смаковали.
– Не торопитесь вы так, – предупреждала нас мама, видя, как горят наши языки от обжигающего хлеба. – Как будто вы его вечность не ели! Что вы на него так ринулись! Дайте остыть.
Наевшись, мы начинали играть с тестом, лепя из него разные фигурки. Бог знает, сколько раз это тесто переходило из рук в руки, так что становилось темным, но мы все равно пекли его на костре, а затем с особым удовольствием съедали.