Людмила Мартова
Судьба зимней вишни
© Оформление. ООО «Издательство «Эксмо», 2015
Глава 1
Плюс-минус личная жизнь
Чтобы быть незаменимой, нужно все время меняться.
Коко Шанель
С большой благодарностью Андрею Васильеву, первому, кто придумал, что я могу писать книги
В это утро мой внутренний барометр был настроен на «мрачно».
Есть у меня такая штука, благодаря которой я попой чувствую предстоящие неприятности.
Сегодняшнее «попоощущение» означало, что с вероятностью в девяносто семь процентов день окажется неудачным. Впрочем, он вряд ли мог быть другим, начавшись со звонка бывшего мужа.
Нет, вы не подумайте, с моим бывшим я сохранила вполне нормальные отношения. Такое бывает, хоть и нечасто. С его женой мы тоже сосуществуем достаточно мирно, что бывает еще реже.
Она относится ко мне как к человеку, который наконец-то вернул всегда принадлежавшую ей, но второпях случайно прихваченную вещь. То есть хорошо (потому что я все же поимела совесть и вещь вернула), но с подозрением (а вдруг еще что-нибудь стибрю). Я Нину жалею. Ей очень не повезло со свекровью. Хотя ради справедливости надо признать, что они отлично ладят.
Впрочем, сейчас не об этом. Когда позвонил мой благоверный (бывший… бывший), часы показывали без пятнадцати шесть утра. Ничего из ряда вон выходящего… У него в Бангкоке день был в самом разгаре. Четыре часа разницы как-никак.
Неспособность произвести в уме несложное математическое действие и регулярное вытаскивание меня (теплую, сонную и беззащитную) из кровати ни свет ни заря бесит страшно. Он же никак не может взять в толк, почему я, собственно говоря, бешусь.
За последние годы моего мужа изрядно помотало по миру. Поэтому к его экстравагантным звонкам посреди ночи я должна была бы уже привыкнуть. И проявлять немедленную готовность к разговору: почистить оружие, отрыть окопы полного профиля, укрепить фланги деланым радушием, спрятать засадный полк шпилек. Но когда вторжение начинается в шесть утра, коварно и без объявления войны…
Впрочем, он всегда умудряется напомнить о себе как-то особенно не вовремя (возможно, это общее качество всех бывших мужей). Вот и сегодня… Мало того, что суббота, когда я могу на полном основании поспать подольше. Так и легла я только в три часа ночи, потому что накануне проходил ежегодно устраиваемый моим агентством Бал счастливых встреч.
Подготовка к нему заняла два месяца. Прошло все, как всегда, на ура. Но устала я страшно. Рухнув в постель, планировала отсыпаться как минимум до полудня. Но бывший муж разрушил мои планы.
– Господи, что тебе нужно! – простонала я, поняв, что это действительно он.
– Я не господи, а ты, как всегда, очень вежлива, – обиженно отозвался голос в трубке. – Только не надо говорить, что я не вовремя.
Объяснять, что еще нет шести утра, что сегодня суббота, а накануне у меня был Бал, я не стала. За полной неконструктивностью подобных действий.
– И не думала ничего говорить, – вздохнула я. – Ведь ясно, что говорить будешь ты. Зачем-то ведь ты позвонил…
– Все-таки мама права, ты всегда была стервой, – укорил меня экс-супруг. – С самого утра настроение испортишь. А я ведь не просто так звоню. У нас с тобой ребенок как-никак. И, между прочим, я о нем забочусь.
Умопостроение было так себе. Спорное умопостроение. Во-первых, я не считаю, что о Сережке можно говорить «как-никак». Он очень даже КАК. И последние восемь лет забочусь о нем в основном я. Нет, алименты мой бывший муж платит исправно. Но Сережка ему абсолютно неинтересен. Он не знает, что сын научился читать, когда ему не было и четырех. Что он ходит в секцию плавания и показывает неплохие результаты. Не знает, что у него была корь, а вот переболеть свинкой нам пока не удается. (Мне бы очень хотелось, чтобы эту хворь мы перенесли до периода полового созревания.)
Свою заботу о сыне мой бывший помимо алиментов видит только в одном. Раз в год, собираясь с женой и дочерью в отпуск, он настаивает на том, чтобы взять Сережку с собой.
Хотя я не права. Так понимает его заботу о сыне новая жена Нина. Мой бывший муж никогда не принимал никаких решений сам.
Нина очень печется об общественном положении их семьи. В посольстве все крайне внимательно следят за репутацией друг друга. А в том, чтобы регулярно брать в отпуск ребенка от первого брака мужа, согласитесь, есть особый шик.
– Смотрите, насколько мы не мещане! – каждый год как будто говорит окружающим Нина. – Смотрите, насколько у нас цивилизованные отношения и как я не препятствую общению мужа с прежней семьей!
Надо заметить, что уловка эта срабатывает и окружающие Нину уважают. Я же не против таких поездок. Во-первых, отец у ребенка все же должен быть. Пусть даже раз в год. А во-вторых, Сережка хоть мир посмотрит. Кстати, в выборе мест отдыха мой муж, вернее Нина, проявляет пристрастие к экзотике. Я бы до такого недодумалась.
Так и есть. На этот раз речь шла о поездке на остров Реюньон. Кто не знает, есть такой французский заморский департамент неподалеку от Мадагаскара. Ехать предстояло через месяц. Проблемы с визой муж брал на себя. Есть все же польза от его дипломатической карьеры. На мне оставалось официальное разрешение на вывоз, а также доставка Сережки в столицу Реюньона Сант-Дениз. Семья мужа летела туда прямо из Бангкока.
Тогда я еще не знала, что последний пункт создаст мне массу дополнительных хлопот. Сережка спокойно летал в самолете один. С книжкой про Гарри Поттера ему был не страшен даже десятичасовой перелет на Мальдивы. Там они отдыхали в прошлом году. Поэтому я опрометчиво согласилась на то, что 10 мая сын будет отправлен в Сант-Дениз.
На обратном пути папочкина семья доставляла его прямо к моему порогу. На остаток отпуска они прилетали в родной город проведать нашу с Ниной свекровь. Мою, к счастью, бывшую.
Обсуждение всех перипетий предстоящего отдыха заняло довольно много времени. Когда разговор наконец-то закончился, часы показывали начало восьмого. Я еще немного поворочалась на подушке, устраиваясь поудобнее, но сна не было. Ни в одном глазу, ни в другом.
Спустя полчаса стало окончательно ясно, что день не задался, а потому я сползла с кровати и, кляня мужа, а заодно всех его родственников по женской линии до третьего колена, поплелась варить кофе, перебирая в уме дела, которые можно будет сделать сегодня.
* * *
Люди, когда-то связанные браком, никогда не расстаются до конца. Простившись, мы застреваем друг в друге как осколки в солдатском теле.
Эти «почти военные» раны сначала нестерпимо болят, не давая уснуть по ночам и сосредоточиться во все остальное время суток. Потом боль стихает, уходит куда-то на задний план, но сохраняется память, которая грозит взорваться новым нестерпимым приступом при любом неловком движении.
Для возникновения болевого синдрома достаточно выпавшей из старой книги фотографии, мелькнувшего в окне троллейбуса знакомого силуэта или такого вот звонка под утро.
Я никогда не стараюсь казаться лучше, чем я есть на самом деле. Те, кто меня любит, принимают меня со всеми моими достоинствами и недостатками. На тех, кто меня не любит, мне наплевать.
Единственный человек, в глазах которого я стараюсь всегда выглядеть успешнее, талантливее, достойнее, – это мой бывший муж. И, как мне кажется, это общее качество всех бывших. Мужей и жен. При каждой встрече, при каждом разговоре мы как будто даем им понять: смотри, я без тебя не пропала. Я живу хорошо, гораздо лучше, чем с тобой. У меня все есть. Позавидуй моей удаче и, может быть, ощути мимолетный укол от того, что я тебе больше не принадлежу.
* * *
Меня зовут Алиса Стрельцова. Имя досталось мне от мамы, которая в молодости была страстной почитательницей Кэрролла. Не могу сказать, что в детстве я сильно радовалась этому обстоятельству. Кэрролла мои одноклассники не читали, а вот вопросы «где твой кот Базилио?» и «в чем тайна Третьей планеты?» преследовали меня все десять лет учебы в школе.
Только в юности я научилась извлекать пользу из своего необычного имени. Молодым людям нравилось, что меня зовут Алисой. Мой бывший муж, который к тому моменту был еще будущим, тоже запал на него (и не только на него, естественно) со страшной силой. В результате я и стала Стрельцовой.
Его самого тоже зовут будь здоров: Артемий. Моя свекровь Иллария Венедиктовна (здорово, правда?) любит звучные имена. Когда родился наш сын, именно свекровь настояла, чтобы его назвали Сердалионом. Сердалион Артемиевич Стрельцов – так это звучит полностью.
Я, наивная, тогда верила, что, угождая свекрови, рано или поздно дождусь ее расположения, а потому особо не сопротивлялась, решив, что буду звать сына Сережкой. Забыла про свой печальный опыт, не подумала, дура, что ребенка в школе будут обзывать серапионом, скорпионом, медальоном… – детская фантазия богата на обидные клички.
Замуж я вышла в восемнадцать лет. Хотя «вышла» – это для тех, кому за 30. Те, кому за 20, – выскакивают, ну а я, видимо, вылетела. Через два месяца после начала студенческой жизни стало понятно, что у меня страстный роман с однокурсником. Тем самым Артемием Стрельцовым.
Мне в нем нравилось все. Необычное имя (мы все тогда безумно увлекались роком и, естественно, легендарным музыкальным плейбоем Артемием Троицким). Красивая фамилия, баскетбольный рост, прямой нос и синие глаза, вызывавшие у меня почтительное удивление.
Фактором, заметно ускорившим развитие наших отношений, стала роскошная четырехкомнатная квартира, принадлежавшая Артемию безраздельно. Его отец был членом Верховного Совета (смешно звучит – «был членом») и жил в Москве. Мама Иллария Венедиктовна, «поступив мальчика в институт», уехала следом за мужем налаживать депутатский быт.
Так Артемий оказался на факультете иностранных языков местного университета, в одной группе со мной.
Полгода я пребывала в состоянии безоблачного счастья. Мои родители радовались нашей большой и чистой любви. Его родители ничего о ней не знали.
Первое предупреждение о необходимости гасить эмоциональные кредиты жизни прозвучало под Новый год, когда любящие родители нагрянули домой, к ненаглядному сыночку. Мы, естественно, собирались отмечать праздник вместе. Поэтому, слегка робея, я с новомодной прической, в умопомрачительном платье и с минимумом косметики на лице предстала пред светлые очи Илларии Венедиктовны.
Мой ненаглядный, хорошо знавший свою мамочку, ни о чем ее не предупредил. Поэтому мое появление оказалось для нее сюрпризом. Не могу сказать, что приятным.
Пикантности ситуации добавил и факт присутствия за новогодним столом разодетой в пух и прах Нины.
Из невнятного меканья и беканья, которое я смогла выдавить, прижав к стене на кухне изрядно обделавшегося Артемия, выяснилось, что их родители много лет дружат семьями. Отец Нины был когда-то первым секретарем обкома.
Несмотря на это «когда-то», свой статус мой будущий свекор Александр Антонович ценил безмерно. А Иллария Венедиктовна еще больше. Само собой разумелось, что Артемий и Нина поженятся. Так бы оно и случилось, если бы моего любимого не настиг ураган «Алиса».
– Бред какой-то! – тут же заявила я ему. – Не Средневековье же, чтобы без любви жениться. Твоя мама обязательно поймет, как мы любим друг друга. И вообще, я ей понравлюсь. Я нравлюсь всем мамам без исключения.
На самом деле так оно и было. Подружки и приятельницы моей мамы класса с седьмого (моего, естественно) спали и видели, чтобы я вышла замуж за их сыновей. Сыновья относились ко мне с разной степенью интереса, но мам я почему-то очаровывала «на раз».
Артемий в ответ только вздохнул. И, как выяснилось позже, оказался гораздо ближе к истине. Иллария Венедиктовна оказалась первым в моей жизни исключением из правила.
В ту новогоднюю ночь я была скромна, остроумна и почтительна. Я без устали восхищалась успехами Артемия, его внешностью, убранством дома и вкусом поданных на стол блюд. То есть, с точки зрения любой потенциальной свекрови, вела себя правильно. Но новогоднее застолье все равно напоминало поминки. Не хватало только горестных причитаний «на кого ж ты нас покинул, родимый?». Впрочем, их сполна заменяли траурные вздохи Нины. В два часа ночи я позорно покинула поле битвы и сбежала домой.
Назавтра Артемий не позвонил. Я промучилась до восьми вечера и все-таки рискнула набрать его домашний номер.
– Артемия нет дома, – услышала я ледяной голос в трубке. – Они с Ниной (голос заметно потеплел) ушли на каток. И попрошу вас больше сюда не звонить (телефонная трубка покрылась инеем). В конце концов, это неприлично.
Два дня я функционировала в режиме рыбы белуги. То есть ревела в голос. На третий мне предстояло приплыть на экзамен, к которому я была совершенно не готова. И вообще, разве белуги сдают экзамены?
Артемий встретил меня у входа в институт.
– Лисенок, – шептал он, елозя губами по моей мокрой щеке, – я тебя умоляю, потерпи немного. Через неделю они уедут, и мы снова будем вместе. Потерпи, маленькая, я тебя так люблю. У нас все будет хорошо.
Нам действительно стало хорошо. Не считая того, что экзамен я в тот день завалила. Зато теперь у нас был План по преодолению сопротивления семьи Стрельцовых.
Великий План заключался в том, что Артемий доложил родителям, что больше со мной не встречается. Раз в неделю он приглашал Нину на концерт или в театр, о чем информировал мамочку, успокаивая вероятных противников и скрывая от них направление главного удара.
Вторая часть плана состояла в том, чтобы сделать меня беременной. Это Артемий выполнял с гораздо большим энтузиазмом. Впрочем, я тоже была не против. Мне очень хотелось добиться результата. Да и процесс, в принципе, нравился.
Это было похоже на легкоатлетический кросс. Каждый раз, разглядывая чешскую люстру под потолком (неизменный атрибут, свидетельствовавший о высоком положении владельцев квартиры), я представляла, что бегу на не очень длинную дистанцию. Когда запыхиваешься, конечно, но не сильно, не до сбоя дыхания. Ощущаешь приятную усталость и страшно горд результатом.
В мае к гордости начала примешиваться тошнота по утрам. Мы коварно скрывали мое интересное положение до июля. Ждали, пока Александр Антонович и Иллария Венедиктовна заедут домой перед отпуском. К слову, они планировали, что Артемий и Нина поедут с ними. В Болгарию. На Золотые Пески.
До сих пор, когда я представляю, сколь жестоким было разочарование Илларии, мне становится ее жалко. Гордая дама билась в истерике как юная институтка. Когда же выяснилось, что аборт делать уже поздно, истерика перетекла в отчаяние.
Артемий вел себя как нагадивший в прихожей щенок. Честное слово, он даже прижимал уши к голове. Меня, помню, это умиляло. Боже, как же я тогда его любила!
Буря бушевала неделю, после чего наши родители познакомились и начались приготовления к свадьбе. Будущая свекровь разрывалась между неукротимой потребностью не ударить в грязь лицом перед знакомыми и желанием, чтобы у этой «распутницы, обманом втершейся в наш дом» (то есть меня), не было Праздника.
– Как нам ее людям показывать! – жаловалась она Артемию очень громким шепотом. – И так-то не красавица, манер никаких, да еще и беременная! – В устах Илларии беременность была чем-то схожим с неприличной болезнью.
Мой будущий муж, моя любовь, моя надежда, светоч и опора, подло молчал в ответ. Я страдала.
– Алиса, – сказала мне мама, когда мы уже буквально стояли на пороге, чтобы ехать заказывать свадебное платье, – подумай хорошенько, девочка моя. Может, не нужна тебе никакая свадьба? Поживите с Артемом (мама никак не могла выработать привычку называть зятя аристократическим именем) у нас. С ребенком я помогу. Ты ведь даже не представляешь себе, во что ввязываешься.
Но мне хотелось замуж. Хотелось быть законной женой Артемия Стрельцова и воспитывать нашего законного ребенка. Правда, мысль пожить у моих родителей показалась мне заманчивой.
– Не глупи, – сказал Артемий, с которым я поделилась этой идеей. – Мои предки все равно скоро в Москву свалят. Терпеть-то осталось всего ничего. Сразу после свадьбы и уедут. А у меня все-таки четыре комнаты.
Свадьбу я помню как один большой кошмар. Только и всплывают в памяти разрозненные картинки. Ледяное лицо свекрови, которая за вечер ни разу не улыбнулась. Соболезнующие лица ее друзей. Отстраненное – свекра. Заплаканная мама. Насупленный папа. Моя подруга Наташка, очень веселая, потому что она впервые в жизни пришла на свадьбу. Лелька, моя свидетельница, которая почему-то наклюкалась до безобразия. Серьезная Инка, свидетельница со стороны Артемия.
Нины Фроловой и ее высокопоставленных родителей на нашей свадьбе не было.
Поженились мы семнадцатого августа, а семнадцатого декабря родился наш сын. Такое вот совпадение. Тогда я думала, что счастливое.
Надо признать, что первые четыре месяца моей семейной жизни, пожалуй, были совершенно безоблачными. Мы с Артемием очень любили друг друга. Мы жили одни в огромной квартире. Поддерживать порядок по хозяйству мне было нетрудно, хотя муж (меня в восторг приводило это слово) в бытовых вопросах оказался сущим младенцем. Я, правда, тоже мало что умела, поэтому особенно над его странностями не зависала.
Мы, несмотря на мое интересное положение, с каждым днем становившееся все более интересным, по вечерам практически не вылезали из постели – бегали наш небольшой кросс. На чешской люстре я уже знала все мелкие дефекты, все царапинки…
Иллария Венедиктовна каждый вечер названивала сыночку, чтобы узнать: действительно ли портится характер у беременных, кормит ли его хоть кто-нибудь и жалеет ли он о своем скоропалительном необдуманном решении? Моим здоровьем за это время она не поинтересовалась ни разу.
За несколько дней до Нового года меня выписали из роддома. Там мне исполнилось девятнадцать. Артемий притащил 19 роз, которые мне только показали через стеклянную дверь ординаторской. Носить цветы в роддом было не положено.
Встречали нас с сыном муж и мои родители. Мама все обнимала меня и плакала, папа растроганно улыбался. А мне было очень страшно.
– Мамочка, – спросила я, когда мы уже сидели в машине, – а как же я управлюсь-то? Я его даже в руки брать боюсь. Он такой маленький, мне кажется, что он сломается. Может, мы у тебя немножко поживем?
– Мама с папой приехали, – ответил Артемий. – Специально на несколько дней раньше, чтобы тебе помочь.
Тут мне стало страшно по-настоящему. Надо отдать мне должное. Уже тогда я засомневалась, что в планах моей свекрови, даже самых отдаленных, стоит помощь «этой распутнице, обманом втершейся к нам в дом».
Так оно и оказалось. Целыми днями я моталась по квартире. У кого есть дети, тот меня поймет. Свекровь один раз в день ровно на 15 минут уносила внука в свою комнату, чтобы посюсюкать с «несчастным ребенком». В остальное время она его упорно не замечала.
При этом я то и дело слышала, что я криворукая, что у меня напрочь отсутствует материнский инстинкт, что из-за меня орущий ребенок не дает никому спать по ночам.
Все, что я заказывала у Деда Мороза прошлой зимой, сбылось. Но мне, грешной, стало казаться, что, заказывая все это, я явно перестаралась. Как там у кого-то из мудрецов: «Бойся своих желаний – они могут исполниться».
В январе свекор со свекровью, к счастью, опять отбыли в столицу. При этом выяснилось, что я все-таки должна переехать к маме, чтобы мальчик (имелся в виду Артемий) мог спокойно подготовиться к сессии.
Я сессию сдала тоже. Из принципа. Одному богу да еще маме и моей подруге Инке известно, чего мне это стоило.
Еще через месяц погиб папа. В авиакатастрофе. Он был инженером-газовиком. Прекрасным специалистом, который мотался по области, осматривая какие-то газовые установки. Тогда я в этом не разбиралась по молодости лет, а к нынешнему времени так и не разобралась, потому что для меня это до сих пор очень больная тема.
В день гибели он облетал свои владения на вертолете. Вертолет упал, зацепившись за верхушки деревьев. Свекровь и свекор даже не приехали на похороны. Я металась между сыном, Артемием и учебой. Мама выживала, как могла, в своей квартире.
Постепенно жизнь входила в привычную колею. Подрастал названный Сердалионом сынишка. Мама слегка оправилась, стала похожа на себя прежнюю.
Разгон Ельциным Верховного Совета меня встревожил. И вовсе не потому, что я была верной сторонницей Руцкого. Я испугалась, что свекор со свекровью могут вернуться домой. Но Александр Антонович победил на выборах в первую российскую Госдуму, так что я успокоилась и за будущее страны, и за свое.
Чужая ненависть и следующий за ней страх, перерастающий в панику, обжигали меня только два раза в год: на Новый год (кстати, я с тех пор так и не полюбила его обратно) и летом, когда родители мужа приезжали в отпуск. В остальное время я была вполне довольна жизнью. В том числе семейной.
* * *
Через несколько лет катастрофа все-таки разразилась. Свекор отсидел свой очередной срок. Ну, в смысле состоялись перевыборы в Думу, и он на них проиграл. Не набрал нужного количества голосов. Его обогнал доселе никому не известный генерал. Интересно, что его кампанией занималась Инкина газета.
Инка тогда уже вовсю публиковалась и пробовала себя в пиаре. Она и в институт-то ходила от случая к случаю. Мы с ней на кухне подолгу обсуждали всякие пиар-технологии. Мне это казалось интересным, а Инка была важная, как индюк. Ей нравилось слово «имиджмейкер», и единственное, что расстраивало, так это то, что генерал – новичок в политике – никак не мог выучить это мудреное слово и упорно называл ее «жмейкером».
Самое смешное, что голосование проходило семнадцатого декабря, в день рождения Сережки. Могла ли я подумать, что победа Инкиного кандидата, за которого я, кстати, голосовала (из-за симпатии к Инке и фиги в кармане для свекрови), непоправимо изменит мою жизнь?
Иллария Венедиктовна и Александр Антонович приехали домой перед Новым годом с каменными лицами, и в семье воцарились траур и стойкий запах валокордина. Свекор практически не выходил из своего кабинета, видимо, переживал, как без него обойдется страна. Стоило Сережке с гиканьем пронестись по квартире, как Иллария Венедиктовна металлическим голосом просила меня поддерживать тишину в доме.
Мы с Сережей запирались в нашей комнате, где я читала ему сказки, но трехлетнего малыша было трудно долго удерживать на месте. Он вырывался из моих цепких объятий, сползал на пол и, топая крепкими ножками и громко смеясь, бежал по коридору…
К февралю быт постепенно наладился. В квартире даже появилась домработница. Шустрая пенсионерка быстро разобралась, кто в доме хозяин. Именно мои колготки отныне всегда доставались из стиральной машины порванными, а свитер – севшим на три размера. Стоило мне заикнуться, что я терпеть не могу гороховый суп, как его стали варить на обед с завидным постоянством.
Домашние вечера перестали быть томными. Я не могла разговаривать по телефону с Лелькой, потому что «воспитанные люди не занимают телефон, который может кому-нибудь понадобиться».
Я не могла уйти к Инке, потому что «порядочные женщины не бросают мужа и ребенка, чтобы сбегать на свидание».
Каждый день свекровушка находила тысячу причин, по которым я должна была считаться полным ничтожеством. Я не так ходила, не так одевалась, не так разговаривала и не так воспитывала ребенка. Даже то, что у меня от природы серые глаза, вызывало у свекрови сильнейшие подозрения.
Муж не то чтобы вставал на сторону мамы. Просто он никогда не вставал на мою. Семейная жизнь шла ко дну, как «Титаник». Чешскую люстру я разглядывала все реже. Но продержалась на плаву довольно долго. До конца госэкзаменов. А потом собрала свои и Сережкины вещи и ушла с сыном к маме. Мне очень хотелось верить, что муж последует за нами.
17 августа, в день четвертой годовщины нашей свадьбы, он действительно появился на пороге нашей квартиры. Но возвращать нас обратно он вовсе не собирался.
– Ты не оправдала моих надежд. Я думал, что ты достойна войти в семью Стрельцовых, достойна моей любви. Но после того как ты так оскорбила маму, а потом бросила меня и ушла, забрав сына, нам не остается ничего другого, как расстаться. Я подаю на развод.
В принципе, я ожидала чего-то подобного, поэтому рыдала не так уж долго – часа четыре. Моя мечта о семейной жизни с любимым мужчиной… Моя вера, что такую любовь, как у нас, не может разрушить даже Иллария Венедиктовна… Мое желание, чтобы у Сережки был достойный отец… Все рассыпалось на глазах, смывалось слезами, оставляя разводы как на подушке, так и в душе.
В сомнамбулическом состоянии я провела месяцев пять. Плохо помню развод. Знаю, что мы ходили на него то ли два, то ли три раза. Судья с усталым взглядом матери-одиночки все пыталась нас остановить, ведь у нас ребенок. Потом свекор нажал на какие-то свои кнопки, и нас наконец-то избавили друг от друга. Я работала учителем в школе. На жизнь хватало, но мне было плохо, скучно и как-то серо.
Очередной Новый год мы встречали втроем: мама, Сережка и я. Мои девчонки все как одна были вовлечены в бурные любовные истории. Им было с кем праздновать. Я ходила по принаряженной квартире мрачная, как туча. Поздравляя Сережку с четвертым днем рождения, Артемий гордо объявил, что женился на Нине и уезжает жить в Москву.
Там его ждала оставшаяся от отцовских депутатских будней квартира, а также дипломатическая служба, на которую его тоже пристроил Александр Антонович. Знание двух языков давало надежду на работу за границей. Года через два, точно не помню, так оно и произошло.
Из желания отвлечься, освободить голову от мыслей о незадавшейся жизни и родилось занятие, которое потом стало для меня источником стабильного дохода. Я начала выдавать замуж засидевшихся в девицах подружек и соседок. Роль свахи мне удавалась. Практически все знакомства, о которых я хлопотала, заканчивались фатой и маршем Мендельсона.
Творчески осмыслив этот факт, я решила поставить свадебное дело на промышленную основу. Открыла свою фирму, проштудировала родное законодательство, закупила несколько газет с объявлениями и пачку конвертов, и работа закипела. Первый год я трудилась как проклятая. За своим рабочим столом проводила по 12–14 часов в сутки, но к концу этого жуткого года у меня уже был свой офис (одна комната в полуподвальном помещении), штат сотрудников (не поступившая в институт девчушка, которая теперь вместо меня надписывала конверты) и картотека клиентов. Школу я, естественно, бросила.
Название своему детищу я придумала незамысловатое, но красноречивое: «Зимняя вишня». И взяла из одноименного фильма девиз: «Семья, как и Родина, просто должна быть». Он красовался на моих визитных карточках, а также на рекламных проспектах, которые я, не жалея денег, раскидала почти по всему городу.
На тот момент мне было 26 лет. Сегодня – 32 с копейками, и я хозяйка стабильно работающей конторы, в которой трудятся четыре психолога, два сексопатолога и с десяток менеджеров. В нашей картотеке есть представители почти всех российских городов, а также заокеанские женихи и невесты. Несколько десятков моих протеже живут в Германии, Франции и Бельгии.
У «Зимней вишни» прекрасное реноме, а стоят наши услуги столько, что я вполне могу позволить себе и ананасы в шампанском, и птичье молоко, и поездки на заграничные показы мод или Каннский фестиваль. Даже этот проклятый Реюньон я бы тоже вполне могла себе позволить. В общем, женщина я самостоятельная и обеспеченная, а уж опыта в устройстве чужой личной жизни у меня хоть отбавляй.
* * *
Иногда я думаю о том, удалась бы моя карьера, если бы Артемий меня не бросил. И всегда прихожу к выводу, что нет. Я моталась бы за мужем из одной экзотической страны в другую, варила борщи, жарила котлеты и судачила с посольскими кумушками.
Скорее всего, я родила бы Артемию второго сына. Или нет, лучше дочку, и либо сидела бы дома, либо работала в посольской школе. Мне было бы абсолютно ни к чему кому-то что-то доказывать. Да и материальное благополучие нашей семьи зависело бы вовсе не от меня.
Читая в модных журналах о женщинах, сделавших карьеру (а про других женщин модные журналы просто не пишут), я обратила внимание, что для многих из них крах в личной жизни стал толчком для собственного развития. Когда вдруг выясняется, что твоя надежда и опора уже вовсе не твоя и тебе самой нужно думать и о своем будущем, и о будущем твоего ребенка, а заодно о том, откуда берется еда в холодильнике, это здорово бодрит.
Как говорится, за каждым известным мужчиной стоит любовь женщины, а за каждой успешной женщиной стоит предательство мужчины. Так что если кому-то нужны чужие советы, послушайте моего: ваша жизнь – слишком серьезное дело, чтобы доверить его мужчине.
Ну как можно отдать свою судьбу в руки человека, который трижды в неделю теряет собственные носки?
* * *
Он плакал во сне. Ему снился холодный, покрашенный масляной краской туалет. А в нем – худенькая девушка, почти девочка, которая пришла сюда, чтобы спрятаться. От злых людей, от самой себя.
Наверное, это очень символично – закончить свою жизнь в туалете. Ведь вся она – сплошной сортир. В его зловонных недрах копошатся черви, по недоразумению считающие себя людьми. Если бы можно было просто взять и спустить себя в канализацию вместе со всеми проблемами! И ощутить, как воронка воды засасывает в себя весь твой страх, боль, отчаяние, кислотой разъедающие внутренности…
Вода – как слезы. Она омывает душу, разбавляя эту ненасытную кислоту, плещущуюся волнами у самого горла. Иногда какая-нибудь особо жестокая волна поднимается, заливая глаза и черепную коробку, в которой начинает шипеть и обугливаться мозг.
Девушка, сидя перед унитазом, покрытым несмываемыми пятнами ржавчины, раз за разом дергала за железную цепочку сливного бачка и наблюдала за вспенивающимися бурунчиками воды. На все остальное сил у нее уже не было. В своем сне он отчетливо слышал, о чем она думает.
«У нас, когда я была маленькая, была такая цепочка, – вслед за ней он вспоминал, что да, именно такая цепочка. – Потом уже, во время ремонта, все знакомые стали менять сантехнику на современную, а поначалу у всех были такие бачки – чугунные, под самым потолком, и металлические цепочки с колечком на конце. Сейчас только в больницах такие бачки и остались. Бачок… Бычок… Идет бычок качается, вздыхает на ходу… Как хорошо быть маленькой! Мама читала этот стишок и подбрасывала меня на коленках, а я боялась упасть, как тот бычок. Мама, мамочка, вот теперь я почти совсем упала, только твои руки меня уже не держат».
Во сне он протянул к ней руки, она качнулась со своего пола к нему навстречу, но начала таять в хмурой пелене его пробуждения. Еще не конца проснувшись, не до конца отпустив ту, которую он так сильно любил, он рывком сел в постели и ладонью протер мокрое от слез лицо.
