bannerbannerbanner
Судьбы моей калейдоскоп

Людмила Яковлева
Судьбы моей калейдоскоп

Полная версия


Серия «Русское зарубежье. Коллекция поэзии и прозы»


Художник

Анатолий Туманов



© Л. Яковлева, 2014

© Издательство «Алетейя» (СПб.), 2014

Моей маме
Вместо посвящения

 
Забыть смогу ли я? Сквозь лес мы шли,
Ты крепко за руку меня держала.
Шумели грозы, и года неслись.
Ты ж нежно ветки от лица мне отстраняла.
 
 
И все вокруг сияло и цвело,
За горизонт и солнце не спускалось.
И наше счастье было глубоко,
И мерой жизни вечность мне казалась!
 
 
Но все ушло, тебя со мною нет.
И тусклый день глядит подслеповато.
Ах, почему твоих на склоне лет
Руки родной не удержала я когда-то.
 

Целина

Осенью 1957 года я и несколько сот моих однокурсников, а также многие тысячи ленинградских студентов, после трехмесячного пребывания на казахстанской целине получили знак «Участнику уборки урожая на целине» и следующее удостоверение к нему. На одной его стороне его было написано:


КОМСОМОЛЬСКАЯ ПУТЕВКА

Выдана комитетом райкомом комсомола 1ЛМИ Яковлевой Людмиле Александровне в том, что он в ответ на призыв Центрального комитета ВЛКСМ изъявил добровольное желание и направляется на уборку урожая в районах освоения целинных и залежных земель в 1957 году.

Секретарь горкома (райкома) комсомола имярек.

Печать.


А на другой стороне:


Центральный Комитет ВЛКСМ выражает твердую уверенность в том, что юноши и девушки Москвы, Ленинграда, союзных республик с горячим желанием поедут на уборку целинного урожая и не пожалеют своих сил в борьбе за хлеб.

Ваше активное участие в уборке урожая явится тем прекрасным, ощутимым вкладом в общенародное дело, которое принесет радость вам и славу Отчизне.

(Из обращения Центрального Комитета ВЛКСМ)


Если говорить честно, то сейчас все это я прочла первый раз. И меня поразил цинизм этого текста. Никому из нас и в голову не пришло ехать в Казахстан «добровольно». Правда, в те времена говаривали, что это вы в комсомол (или в партию) вступали «добровольно», а после надо уже подчиняться партийной дисциплине. Впрочем, хочу еще раз подчеркнуть, что и в комсомол (и в партию) также вступали не так уж и добровольно. Если ты молодой человек и при этом не комсомолец, твоя жизнь становится очень трудной, а в некоторых случаях и невозможной. Некомсомольцу трудно поступить в институт. Его будут постоянно спрашивать, почему он не в рядах «самой передовой молодежной организации». И тут уж не отшутишься, надо отвечать чистую правду. Если же тебя исключили из комсомола, сразу исключат и из института. Точно также и с членством в партии. В данной ситуации был настоящий «запрет на профессию». Человек, не являющийся членом единственной партии Советского Союза, не мог преподавать в высшем учебном заведении, быть юристом, руководителем крупного учреждения, занимать более или менее значимые должности в армии. Так что и у нас, студентов Первого Ленинградского Медицинского института им. акад. И.П. Павлова, другого выбора не было. И мы поехали на целину.

Сейчас на аукционе в Интернете знак «Участнику уборки урожая на целине» продается за 200 рублей. Много это или мало? Это как посмотреть. Можно ли оценить жизнь с помощью шуршащих купюр? Я бы не отдала этот знак никому и ни за что. Я его честно заработала.

Понятно, что этот рассказ не исследование на тему о значении целины в истории нашей страны. Но для того, чтобы узнать, что думают об этом знающие люди, а также чтобы освежить в своей памяти события тех далеких лет, я заглянула на посвященную этому вопросу страницу Интернета. Броские заголовки типа «Триумф или авантюра?», «Шагреневая кожа Оренбургской целины», «Подвиг или ошибка?» говорят сами за себя и не требуют особых дополнений.



Позвольте мне привести несколько отрывков из самой коротенькой статьи «Подвиг или ошибка?», напечатанной в «Российской газете» № 3428 от 13 марта 2004 года.


«Непаханые гектары манили просто – «приди и возьми». Пришли и взяли. Первая радость: урожайность на новых землях оказалась очень высокой. Например, на Урале – 22 центнера с га против обычных 6–7. Первая ошибка: выяснилось, что хлеб легким не бывает. Статистика по Магнитогорску: 995 человек подали заявление о том, что хотят на целину, но только 140 из них имели хотя бы поверхностное отношение к сельскому хозяйству. Остальные – восторженная молодежь, которой казалось (и пропаганда только поддерживала эти настроения), будто неважно, что поднимать: Магнитку, очередную ГЭС или пашню.

Пашня отомстила. То негативное, что связано с целиной – и пыльные бури, и гибель пастбищ – все это месть богов тем, кто вошел в храм, не «помолившись».


Понятно, что подобные тексты можно цитировать еще долго. Я же перехожу к моей истории. Итак, в начале лета 1957 года, сдав экзамены за второй курс обучения, мы были отправлены в Казахстан на сельскохозяйственные работы – освоение целины. Для отъезжающих на целину студентов была составлена инструкция, в которой говорилось, какие вещи, какую одежду следует взять с собой. И правильно. Ведь большинство из нас и о сельской жизни, и о сельскохозяйственных работах не имели абсолютно никакого представления. Среди прочего рекомендовалось иметь при себе ватник, одеяла, простыни, наволочки, полотенца, а также чехол для матраса. Из активистов комсомольского движения был создан штаб отряда, бригадиры и прочие руководители, как это и полагается при проведении подобных мероприятий.

Я уже писала, избежать этой поездки было невозможно. Но, как известно на Руси, строгость законов смягчается необязательностью их исполнения. Поэтому многие сумели найти причину и не поехали «в дальние края». Из нашей группы не поехали на целину моя лучшая подруга Нелка Иоффе и Коля Пострелов. Уж не помню, почему им так повезло. Я также пыталась увернуться от своего комсомольского долга и «добровольного» порыва, принесла какое-то письмо моих родителей с подчеркнутыми строчками, но убедить руководство в своей непригодности не смогла. Поехала.

Путь наш лежал в город Курган. Ехали мы в товарных вагонах. Все оборудование этих вагонов состояло в том, что в них справа и слева от дверей настелили два ряда полатей, внизу и наверху, и покрыли их соломой. На этих полатях мы спали в жуткой тесноте вповалку. Было невероятно тесно и холодно. И то, и другое заставляло нас жаться друг к другу, а на другой бок поворачивались по команде. Я спала на втором этаже. Не помню, делили ли места на этих лежанках в зависимости от пола, но я спала с девочками из моей группы.

Дверь нашего телячьего вагона на протяжении всей дороги оставалась открытой. Днем мы сидели в ее проеме, свесив ноги. Должна сказать, что сама поездка не могла не произвести на нас грандиозного впечатления. Города и селения центральной Росси, привольные приволжские степи, могучая Волга, величественные Уральские горы, а затем бескрайние просторы Казахстана. Несмотря на то, что отправились мы в это путешествие совсем не добровольно, мы не были ни несчастными, ни жертвами. Мы были молоды, энергичны, природная веселость наша и жизнерадостность брали верх над неприятностями и неудобствами. Мы веселились, пели песни, шутили, а кое-кто влюблялся и был счастлив.

Кормили нас на станциях в военных столовых очень просто, но сытно. В меню чаще всего входила пшенная каша. Тут у нас никаких жалоб не возникало. У меня был огромных размеров фибровый чемодан, где помещались все мои пожитки. Я не помню, как было у других, но мне мой багаж доставлял массу хлопот и неприятностей. До сих пор при сборах в дорогу не могу ограничиться малым. У меня до сих пор проблемы с багажом. Ехали мы довольно долго, точно я не могу сказать, сколько, забыла уже. Как и полагается товарному поезду, ехал он не торопясь, долго стоял на переездах, пропускал другие поезда и грузы. На стоянках в поле мы выходили из вагонов, гуляли, собирали цветы. Когда прибыли в Курган, нас погрузили на грузовики и стали развозить по совхозам и колхозам – местам будущей работы.



Наша группа и еще несколько ребят попали на ток в совхоз Амангыльды. Сразу скажу, что Амангыльды – это герой казахского народа. Правда, что он геройского совершил, я не знаю и по сей день. Током оказалось пространство величиной с футбольное поле, чисто выметенное и засыпанное зерном. В нашу задачу входило периодически перелопачивать его для того, чтобы оно лучше сушилось. А во время дождя мы в авральном порядке сгребали его и закрывали брезентом, иначе вся работа пойдет прахом. Была у нас и механизация. Это очень похожее на снегоуборочную машину сооружение, которым раньше убирали снег на улицах города. Этот агрегат двумя «руками» загребал зерно на транспортерную ленту, с которой оно, в зависимости от поставленной задачи, либо грузилось на машину, либо разбрасывалось по полю для просушки.

Мы были бригадой, а бригадиром у нас был кореец, которого звали Ментаем. Раньше этот кореец вместе с семьей проживал где-то вблизи китайской границы. Но по страсти сталинских властей перемешивать народы и всех перемещать как можно дальше от мест их рождения и обитания, он был выслан в Казахстан. Для нас он был добрым и снисходительным начальником, правда, мы не испытывали его терпения и жили с ним мирно. Периодически он давал нам немного передохнуть, а потом ласковым голосом приглашал к работе: «Девчаты! Давайте айдайте, гуртайте!» И мы брались за свои лопаты. Другие работники совхоза звали нас девками. Я предполагаю, что, согласно деревенскому менталитету, это было обычное обращение к молодым женщинам. Но надо помнить, что все мы были девочками городскими, а в городском лексиконе слово «девки» имеет совсем другое значение. Мы обратились к директору совхоза и попросили, чтобы нас девками больше не называли. Наша просьба была уважена.

 

В связи с этим вспомнился еще один курьез. Возчик, который привозил нам воду и продукты на замученной лошаденке, материл ее почем зря. При очередном визите директора мы пожаловались на матерщинника. Директор при нас же строгим голосом сказал ему, чтобы при разговоре с лошадью он использовал только парламентские выражения. Возчик был потрясен и обижен до слез: «Да ведь она же другого языка не понимает! Она и работать не станет без крепкого словца!» Директор не поверил ему. Тогда мужичок решил продемонстрировать строптивость своей скотинки. Он начал ее понукать, лошадка ни с места. Тогда он, извинившись, покрыл ее трехэтажным матом. И что же, бедное животное резво побежало по дороге. «Вот видите!» – торжествующе воскликнул мужик. Этот вопрос мы оставили открытым. Но при нас возчик старался употреблять фольклоризмы как можно меньше.

Уж если я заговорила о мате, то доведу освещение этого вопроса до конца. В деревне, возле которой располагался наш маленький лагерь, жила местная дурочка. Это была симпатичная, круглолицая, крепко сбитая деваха с признаками отставания умственного развития. Вот уже если и говорить про матерщинников, то вот это про нее. В ее лексиконе, кажется, других слов и не было. Наши мальчики решили увеличить ее словарный запас и перевели весь мат на латынь. И теперь эта деваха кричала на все село: «Glans penis, mons pubis!» Или что-нибудь подобное.

Как известно, в Казахстан депортировали не только корейцев и финнов. В сталинские времена почти все приволжские немцы также оказались здесь. Но и вдали от родных мест они сохранили свой образ жизни, и их селения поражали красивыми, окруженными садами и обсаженными цветами домиками. Но меня больше всего удивляли местные ребятишки. Они еще не знали национальной розни, и все, и русские, и немцы, и казахи, играли вместе и общались на чудовищной смеси всех трех языков. Нас это особенно развлекало, так как мы и в школе, и в институте изучали немецкий.

Разместили нас в большой, человек на 15–20, палатке. Мальчики – в одной стороне, девочки – в другой. Спали прямо на земле. Вот тогда-то мы и узнали, зачем требуются чехлы для матраца. В эти чехлы мы напихали сено, которое нам привезли. Подушки также были набиты сеном. Вот так мы и спали. Для мытья привозили воду в бочках. Сначала нам привозили воду каждый день. Потом возчику, вероятно, стало лень ежедневно мотаться на ток, и нам объявили, что воду будут привозить через день. Вот тут-то мы взбунтовались и не вышли на работу. Приехал директор совхоза. Как всегда, разрешать наши проблемы. Вероятно, он был неплохой человек и хотел нам помочь. Мы сказали ему, что вполне согласны на наше скромное существование и весьма своеобразное питание в местной кухне, но от возможности помыться после пыльной работы на току ни за что не откажемся. Директор не стал с нами спорить, и с тех пор мы получали воду каждый день.

О своеобразности питания. Кормили нас вместе с казахами-механизаторами на большой кухне, которая находилась в нескольких сотнях метров от нашей палатки. Пища была очень однообразной, но в достаточном количестве. Каждый вечер и каждое утро повариха подавала нам манную кашу, приправленную жаренным на каком-то жире луком. Есть это было невозможно. Поэтому мы нашли выход – покупали в местном киоске сахар и все это варево приправляли большим количеством углеводов.

Позднее мы узнали, в чем секрет этого блюда. Как-то поварихе понадобилось отлучиться со своего рабочего места на одни сутки. Все хозяйство на это время она передала нам, девочкам. И тут мы узнали, что все блюда готовятся на свином сале. А я уже сказала, что столовались мы с казахами-мусульманами, религия которых запрещает есть свинину и свиное сало. И вот, чтобы замаскировать запах свиного сала, повариха сперва жарила его вместе с большим количеством лука, а потом приправляла им еду. А потому и мы все блюда ели с луком. Нас предупредили, что, если казахи догадаются об этом, и нам, и поварихе не сносить головы. Мы не подвели ее.

В результате такой диеты мы все поправились изрядно. Я, к примеру, потолстела на восемь килограммов. Маюся Турапова, которая до поездки на целину подавала большие надежды в легкой атлетике, взяла с собой тренировочный костюм и собиралась тренироваться и держать форму. Но все пошло прахом. Она была наполовину узбечка, высокая и стройная. Кожа ее слегка отливала оливковым цветом. Если учесть еще прекрасную, по-восточному вытянутую, как у египетских цариц, фигуру, то можно сказать, что выглядела она замечательно. Впрочем, я не сказала бы, что слегка округлившиеся от сахара формы ее стали смотреться хуже. Я много времени проводила с Майей. После работы, помывшись и поужинав, мы с ней уходили в степь и разговаривали. Мы говорили обо всем и хорошо понимали друг друга. Не могу сказать, что нам было скучно. Несмотря на полное отсутствие того, что принято называть культурой – телевизора, радио, библиотеки, жили мы хорошо, нескучно, дружно, тихо и неторопливо.

Я уже сказала, что девочек нашей группы направили работать на ток. Оставшихся же двух мальчиков, Валерия Воинова и Володю Гриценко, определили на работу на комбайн – отгребать солому из копнителя. Работа эта была жуткая. Копнитель – это какое-то хлипкое, состоящее из тоненьких жердочек, сооружение, постоянно находящееся в тряском движении. При этом работа эта производилась в тридцатиградусную жару в сплошном облаке густой черной пыли. Но на этой работе Валерий Воинов проработал около двух недель.

В начале августа у него был девятнадцатый день рождения. Мы всей группой решили устроить ему маленькое торжество. Что-то купили, приготовили весьма скромный стол, нарвали полевых цветов и пошли навстречу юбиляру. Но встретить нам его не удалось. Именно в этот день во время работы он упал с того сооружения, который называется копнитель, и сломал ногу. Позднее он рассказывал, что его отвезли в местную больницу, но врач даже не вышел, чтобы осмотреть его и назначить рентгеновское исследование. Медсестра на глазок кое-как наложила гипс и отправила в больничную палату. После нескольких перебросок его из одной больницы в другую, он все-таки был отправлен в Ленинград, где ему и оказали надлежащую помощь. Валерий и Володя стали профессорами и сейчас работают в нашей Alma mater. Сейчас, когда я рассматриваю старые институтские фотографии, удивляюсь, какими же мы все были молодыми и красивыми. Если бы пришлось все начинать снова, я влюбилась бы в наших мальчиков. Они были очень симпатичными.

Случай с нашим одногруппником не был единственным несчастным случаем. Другой наш однокурсник весь сезон проработал на заправочной станции. Спецодежды у него, естественно, не было. Тот ватник, который он взял из дому, весь пропитался бензином. Как-то он решил закурить, вдруг одежда на нем вспыхнула. Он побежал. Как рассказывали очевидцы, пламя тотчас хватило всю его фигуру. Потом он упал, начал кататься по земле, звать на помощь. Никакой техники безопасности не было, и другие ребята, работавшие с ним, не знали, как следует поступать в таких случаях. Скоро он затих и уже больше не поднялся. Мы все были потрясены и долго не могли забыть этого случая. Да и сейчас, раз я пишу об этом, значит, что я до сих пор не могу забыть этого мальчика.

Следует вспомнить статью, приведенную в начале рассказа. Ведь мы были еще детьми, городскими ребятами, и никто из нас не был подготовлен к таким испытаниям. Это сейчас много говорят о работе психологов, о стрессах, депрессии, критическом возрасте. Тогда обо всем этом мы и не слыхивали. Нам, на току, просто повезло с нашим Ментаем. Рассказывали еще о том, что в это же время двое ребят из другого института работали на элеваторе и утонули в зерне. Их тела нашли уже через несколько дней. К другим осложнениям, вызванным необычной обстановкой и непривычными условиями жизни можно отнести несколько детей, рожденных как в браке, так и вне его.

Как я писала, в нашей палатке девочки спали в одной стороне, мальчики – в другой. К этому времени уже стали образовываться пары. Наша одногруппница Клара Скоробогатова подружилась с Валерием Юрьевым. Потом они объявили всем, что будут спать вместе на половине мальчиков. Мы, естественно, возражать не стали, но переглянулись, а потом даже немного пообсуждали этот вопрос. По наивности мы не понимали, поженились они или еще нет. Через несколько дней, тем не менее, в одном из разговоров Валерий сказал, что он спит с Кларой «пассивно». Мы опять усмехнулись, но никто ничего не сказал: в конце концов, это их дело. Больше мы к этому вопросу не возвращались. Теперь Клара и Валерий уже давно женаты, у них двое взрослых детей и несколько внуков. Сразу после окончания института Валерия призвали в армию. Он стал военным рентгенологом, а Клара ездила за ним по военным городкам и работала хирургом.

Олечка Огуз в то же время начала дружеские отношения с Аркадием Маркманом. Олечка была маленькая, хрупкая. У нее – белая кожа, светлые волосы и брови, коричневые глаза и детский голосок, она вся светилась и казалась как будто прозрачной. Тоненькие ножки ее болтались в огромных резиновых сапогах, как два карандашика. Аркадий обычно и говорил ей: «Ну, давай, шевели карандашиками!» Когда казахи первый раз услышали, что ее фамилия Огуз, раздался громкий смех. Мы не поняли и попросили разъяснить, в чем дело. Оказывается, по-тюркски Огуз – это бык. Действительно, есть над чем посмеяться. Аркадий был полной противоположностью Олечки. Он был не очень высок, но крепок, коренаст, самбист с очень доброй и немного ироничной улыбкой. В дальнейшей своей жизни Аркадий стал хирургом-гинекологом. Однажды во время операции он порезался и заразился от своей пациентки гепатитом. А Олечка стала отоларингологом. Олечка и Аркаша сейчас живут в Израиле вместе с сыном и внуками.

Дел особых после работы у нас не было, и мы развлекались, как могли. Однажды, помывшись и пребывая в бездействии в ожидании ужина, мы с Люсей Шаповаловой поспорили, кто из нас двоих сможет дольше «крутить велосипед», лежа на спине. Почему-то наше соревнование никого не заинтересовало, и скоро все ушли ужинать. А мы лежали и дрыгали ногами. Потом к нашей палатке подошла корова и стала пить из бочки такую драгоценную для нас воду. Сначала мы кричали на нее и хлопали руками, но корова не обращала на нас никакого внимания, а вода в бочке убавлялась. Мы продолжали соревнование. Потом все-таки не выдержали – уж очень жалко было воду – вскочили и прогнали корову. После этого мы также побежали на ужин. Так что ничья. Как говорят, победила дружба.

Однажды мы закопали Олечку Огуз в зерно, положили поверх крестом лопаты, надели платочки и начали изображать плакальщиц. Уж не знаю, что это нам в голову пришло, и почему мы выбрали на эту роль Олечку. Но у меня сохранилась фотография об этом событии.

Где-то в деревне находился медпункт. Заболевший должен был доехать до этого пункта, обратиться к медсестре и получить освобождение от работы. Мне не повезло – я наступила на стерню, и на подошве началось воспаление. Диаметр гнойника равнялся ширине стопы. Долго я мучилась, а потом с попутной машиной отправилась в медпункт. Медсестра вскрыла мне гнойник и сказала, что все уже почти закончилось, и меня нет смысла освобождать от работы. Так у меня получился прогул. Я прогуляла еще два дня, когда был приступ мигрени.

Работы, которые выполняла наша группа, были очень дешевыми. Больше всего ценилась работа на копнителе. Где-то в середине нашего пребывания в совхозе Клара и Валерий решили перейти на эту работу. Я видела Клару в конце рабочего дня. Одета она была так, чтобы как меньше пыли и соломы попало под одежду, лицо до глаз завязано платком. И все равно она была черна от пыли. Но они хорошо заработали.

К концу сентября ночи стали холодными, пошли дожди. Спать в палатке было уже холодно. Дирекция совхоза решила перевести нас на другой ток, но мы так пригрелись возле Ментая, что не хотели менять место работы. Думаю, что в этом случае дирекция была права – прислали рабочих, которые просто разобрали нашу палатку. Нам ничего не оставалось, как собрать вещички, сесть в предложенную машину и ехать на новое место работы.

Новое место – это огромных размеров ток, а рядом с ним – такой же огромный сарай. Здесь уже были кровати, постель, а, может быть, и постельное белье, я точно не помню. И здесь мальчики и девочки спали в одном помещении, но сарай был таким огромным, что где там мальчики – видно не было.

Здесь, на новом месте произошло следующее происшествие. Дочь бригадира, ей было лет шестнадцать-семнадцать, сидела в палатке. Рядом с палаткой кто-то остановил трактор «Беларусь» и ушел по делам. Вдруг трактор поехал, наехал на палатку и подмял под себя девушку. Началась паника. Отец кричал, что она умирает. Другие тоже что-то вопили. Нашлась «Волга» какого-то начальника и меня, как будущего врача, снарядили сопровождать пострадавшую до больницы.

 

Девушка лежала на заднем сидении машины и стонала. При этом никаких признаков тяжелых повреждений на глаз не было видно. Я сидела возле нее на полу машины и смотрела на нее, ждала, когда ей надо будет оказывать первую медицинскую помощь. Должна сказать, что всю мою жизнь меня укачивает в машинах совершенно жутким образом даже тогда, когда я сижу в удобной позе на удобном месте. А тут около сотни километров на полу машины. Когда мы приехали в больницу и дверь машины открыли, больная уже оправилась от шока и чувствовала себя вполне удовлетворительно. Зато я, бледнее бумажного листа, вывалилась на дорогу и осталась лежать в таком положении. Естественно, что весь персонал, который уже был предупрежден о несчастном случае, кинулся ко мне. Я была очень злая. Как-то обругала их, уже и не помню, и вела заняться больной. У больной оказалась вывихнута ключица.

Ее осмотрели и скоро отправили домой. А я отлежалась на лужайке, но мне еще предстояло ехать назад в наш лагерь.

На новом месте время проходило быстро и незаметно, и не оставило в памяти никаких теплых воспоминаний. Опишу еще один, уже последний, эпизод. Я в молодости была очень горячей. Однажды я за что-то рассердилась на Люсю Шаповалову, да и на всех наших девочек, и ушла из лагеря в степь. Там я нашла большой стог сена, закопалась в него и так проспала всю ночь. Потом на этом же сене пролежала еще и весь день, мечтая, глядя в небо и думая о том, какой жестокий мир и как меня никто в нем не понимает. Затем вернулась в лагерь. Что во всем этом эпизоде занимательного, так это то, что я целые сутки не пила и не ела, и не чувствовала себя плохо. Ну, и также то, что никто не спохватился и не искал меня.

В это время за мной начал ухаживать местный шофер-казах. Он звал нас, девочек, на танцы в клуб, находившийся от нашего тока на расстоянии трехсот километров. В казахстанской степи такие просторы, что триста километров для них – не крюк. Можно было бы и развлечься немного. Не помню, но мне кажется, мы не воспользовались его предложением. Зато он возил нас к каким-то своим родственникам. Там мы пили местный плиточный чай со сливками и кумыс. Чай мне понравился. И еще я научилась управлять трактором «Беларусь» и лихо ездила на нем.

Впоследствии я показала этот рассказ своему бывшему однокурснику Валерию Воинову. К моим воспоминаниям он добавил следующее: «Ты не упомянула о комарах. Помнишь, как перед сном мы зажигали кизяк в ведре. Он нещадно дымил, его ставили в самом дальнем углу палатки, постепенно перемещая к выходу, и оставляли там на всю ночь – но это не очень-то помогало в изгнании этих вампиров. Помню так же, как мучили нас тучи комаров, когда мы на грузовиках возили зелёную массу на силос. Нам приходилось почти с головой зарываться в эту массу и таким образом спасаться от этой напасти. Причём в основе этой зелёной массы были не кукуруза и подсолнухи, а полынь, которая огромными кустами покрывала поля, лишь иногда давая возможность пробиваться других культурам. Потом на этих же грузовиках внавалку привозили нам хлеб, и за время пути он успевал вдоволь насытиться полынной горечью. Молоко коров, которые находились на этой «диете», также было нещадно горьким.

И еще, ходила ли ты на реку купаться? Это был, по-моему, Ишим, приток Иртыша. Там была наиболее озверевшая масса комариных полчищ. Нам приходилось внутри палатки отрабатывать алгоритм раздевания, чтобы через секунды оказаться в воде. Также тщательно надо было продумать последовательность одевания, чтобы сразу и бегом покидать это ратное поле. В общем, это действительно были весёлые деньки!».

Так закончилась наша целинная эпопея. Нам даже заплатили какие-то, но очень малые деньги. Я-то получила весьма небольшие деньги. Это случилось потому, что, во-первых, я работала на очень дешевых работах, во-вторых, у меня были прогулы и, в-третьих, из зарплаты вычли кругленькую сумму за питание. Не исключено, что на нашем труде кто-то нагрел руки. Ведь мы не видели всей системы учета. Клара и Валерий, по сравнению со мной, заработали очень неплохо.

Обратно мы ехали уже в плацкартных вагонах с той только разницей, что в купе кто-то спал и на третьей полке. По-моему, это была я. Можно было заказать постельное белье. Доехали без приключений. Единственное «но» состояло в том, что я не подумала о еде, а нас уже больше не кормили. Что-то смогла купить в дороге, но этого было мало. Мне было голодно.

Дома, в Ленинграде, мы получили значки «Участнику уборки урожая на целине», подтверждающие наше участие в освоении целинных земель, и постарались как можно скорее забыть о ней. Жизнь наша постепенно стала входить в обычное русло.

Что сказать в заключении? Может быть, привести цитату из статьи сотрудника Оренбургского государственного университета Е. А. Семенова, написанной к пятидесятилетию освоения целины: «…переселенцы так и не смогли привыкнуть, адаптироваться к местной целинной среде. Преобразовав степной ландшафт, они не смогли изменить свою внутреннюю природу….И если в период взлета освоения степных просторов для покорителей целины была популярной песня «Едем мы, друзья, в дальние края, станем новоселами и ты, и я», то впоследствии более актуальной становилась – «Вернулся я на родину, шумят березки встречные».

18 августа 2008 г.

1  2  3  4  5  6  7  8  9  10  11  12  13  14  15  16 
Рейтинг@Mail.ru